- •Некоторое сомнение во всемогуществе денег
- •2Шустрые черепахи
- •1 Статья опубликована 26 октября 1850 г. В журнале «Экзаминер».
- •2 Индиа-Хаус – здание, где помещались учреждения, связанные с управлением Индией
- •3 «Правь, Британия, правь Британия, владычица морей!» — английская песня, ставшая вторым, неофициальным гимном Великобритании. Её автор – Джеймс Томсон (1700-1748).
- •5О том, что недопустимо
- •1 О том, что недопустимо. Статья опубликована в журнале Диккенса «Домашнее чтение» 8 октября 1853 г.
- •6К рабочим людям
- •1 Статья опубликована в журнале Диккенса «Домашнее чтение» 7 октября 1854 г.
- •2 Сейчас, когда ещё свежа память об ужасном море… Речь идёт об эпидемии холеры в Лондоне, свирепствовавшей в августе – сентябре 1854 г.
Чарльз Диккенс (1812-1870) — английский писатель. Родился в Портсмуте в семье чиновника морского ведомства. «Диккенс оказал влияние только на журналистику...,»1 , — со свойственной его суждениям парадоксальностью утверждал О. Уайльд. Ч. Диккенс начинал свою литературную карьеру как журналист. Весной 1832 г. он стал парламентским стенографом и газетным репортером. В его обязанности входило стенографировать выступления ораторов в палате общин, а затем отсылать свои парламентские репортажи в газеты «Тру сан» и «Миррор оф парламент». Диккенс всегда с гордостью вспоминал те дни, когда он был репортером. «Мои первые успехи я неизменно приписываю благотворному опыту суровой газетной работы тех лет, когда я был еще очень молод»2, — писал он впоследствии.
В 1833 г. в журнале «Мансли мэгэзин» был опубликован первый рассказ Диккенса «Обед в аллее тополей». В газетах «Морнинг кроникл», «Ивнинг кроникл» были напечатаны очерки и рассказы, составившие впоследствии книгу «Очерки Боза» (1836). Журналистская работа, требовавшая наблюдательности, умения привлечь внимание читателей к событиям, наложила отпечаток на «Очерки Боза». В книге проявились повышенный интерес автора к злободневной социальной проблематике, к быту и нравам лондонцев, мастерство точной детали, умение живо, лаконично и броско подать материал. Отчасти репортерским опытом Диккенса, писавшего для газет о сенсационных событиях, происшествиях, преступлениях, объясняется обращение писателя к теме преступления в «Очерках Боза». Начало «Записок, Пиквикского клуба» несет на себе отпечаток журналистского опыта Диккенса, распадаясь на отдельные эпизоды, как если бы он писал отдельные очерки, зарисовки для журнала.
С 1838 по 1849 г. Диккенс сотрудничал в еженедельнике «Экзэминер» («Наблюдатель»), который был рупором либерально-демократической английской интеллигенции. Для «Экзэминер» написаны, в частности, театральные рецензии «Возвращение на сцену подлинно шекспировского «Лира» и «Макризи щроли Бенедикта».
По своим политическим взглядам Диккенс был республиканцем, демократом и либералом. Емкую характеристику политической позиции Диккенса дал в своей книге о нем английский писатель Г.К. Честертон: «Он был ярым демократом, но это не мешало ему высмеивать заядлых, узколобых радикалов — краснолицых парней, на каждое слово кричащих «Докажите!». Он боролся за избирательное право, но не идеализировал выборов. Он верил в парламент, но <...> не считал его лучше и достойнее, чем он есть. Он сражался за грубо попранные права нонконформистов, но терпеть не мог их пустого, елейного многословия...»3.
Для английских демократов и либералов Соединенные Штаты в XIX столетии были «землей обетованной», передовой в политическом отношении страной, в которой уже был установлен республиканский строй и восторжествовала свобода. В начале 1842 г. Диккенс отправился в США, где пробыл пять месяцев. Итогом этой поездки стал сборник очерков «Американские заметки» (1842). Более тесное знакомство Диккенса с американской действительностью разрушило его иллюзии относительно Америки. Писатель был возмущен рабовладением в Южных Штатах. Диккенс подметил в качестве главных национальных черт американцев — страсть к обогащению и национальное тщеславие. Он с горечью пишет, что «настоящее честное, патриотическое сердце Америки», «ум и благородство чувств» задавлены у американцев «погоней за прибылью и наживой». В одном из писем Диккенс писал: «Национальное тщеславие стирает с лица земли все остальные страны земного шара, так что в конечном счете одна только их страна и высится над океаном»4.
В «Американских заметках» Диккенс весьма критически оценивает американскую прессу: «...До тех пор, пока американские газеты будут представлять собой такое же или почти такое же гнусное явление, как сейчас, нет никакой надежды на сколько-нибудь значительное повышение морального уровня американского народа»5. Писатель назвал американскую прессу «страшной машиной». В письме к одному из своих друзей Диккенс писал: «Свобода мнений! Где она?» и добавляет, что ни в одной стране он не видел «более гнусной, мелочной, глупой и безобразной прессы», чем в Америке6. Очерки возмутили американцев. Американская пресса обвинила писателя в клевете. Диккенс, ничуть не смущенный такой реакцией, продолжит критику США и создаст гротескные картины американской действительности в романе «Мартин Чезлвит» (1844).
В 1867 г. Диккенс вторично побывал в США. Выступая на обеде, устроенном в его честь американскими журналистами, он отметил значительные положительные перемены, которые произошли в стране со времени его первого визита в Америку, в том числе «перемены в нравах печати, без прогрессивных изменений коих не может быть прогресса ни в чем»7.
В 1846 г. Диккенс стал редактором только что основанной газеты «Дейли ньюс», ставшей вскоре одной из самых популярных английских газет. «Дейли ньюс» выступала за скорейшее проведение реформ и отмену устаревших законов и установлений, тормозивших социально-экономическое развитие Великобритании. Однако необходимость вмешиваться в политическую кухню тяготила писателя, и вскоре он отошел от дел и передал редактирование газеты своему другу Джону Форстеру.
Но, оставив пост редактора, Диккенс много писал для «Дейли ньюс». В частности, в газете были опубликованы две статьи Диккенса — «Преступность и образование» (1846) и «Невежество и преступность» (1848), в которых писатель рассматривал образование как одно из эффективных средств борьбы с преступностью. При этом Диккенс выступал за развитие ремесленных школ, где давались полезные знания и практические навыки. Такие школы, считал он, воспитывают уважение к труду и порядку. Диккенс открыто выражал свой скептицизм по поводу религиозного образования народа, полагая, что тексты религиозного содержания непонятны необразованному читателю. Еще в 1843 г. Диккенс в статье «Доклад комиссии, обследовавшей положение и условия жизни лиц, занятых различными видами умственного труда в Оксфордском университете» со свойственными ему иронией и юмором описал Оксфорд, который в то время был центром религиозного образования, как цитадель ортодоксии, «невежества и тупого ханжества». Сравнение интеллектуального уровня рабочих-шахтеров и оксфордских студентов оказывается не в пользу последних.
Вскоре Диккенс загорается идеей создать свой общедоступный журнал в духе таких английских журналов XVIII века, как «Болтун» и «Зритель» Дж. Аддисона и Р. Стила. Таким изданием стал его литературно-художественный журнал «Хаусхолд вордз» («Домашнее чтение»), первый номер которого вышел в марте 1850 г. В «Обращении к читателям», которым открывался первый номер журнала, Диккенс так определяет задачи издания: «Обрести доступ к домашнему очагу наших читателей, быть приобщенными к их домашнему кругу», рассказать «о чаяниях, надеждах, победах, радостях и печалях не только нашей страны, но и, насколько это возможно, всех других стран мира», «собрать и высших и низших... и пробудить в них взаимное стремление узнать друг друга получше, доброжелательную готовность понять друг друга — вот для чего издается «Домашнее чтение»8. Диккенс стремился использовать журнал как средство духовного единения своих соотечественников. Он привлек к сотрудничеству в журнале талантливых писателей: Э. Гаскелл, Э. Д. Бульвер-Литтона, молодого Уилки Коллинза.
В «Домашнем чтении» большое место занимала информация о жизни и культуре других стран и народов. «Просветительство и педагогика — таковы, по замыслу Диккенса, были основные функции «Домашнего чтения»...»9. В журнале были опубликованы литературные портреты Генделя, Беранже и других зарубежных деятелей искусства, статьи о работорговле в США. Диккенса неизменно интересовала жизнь в России. В 1857 г. он печатает цикл статей «Путешествие прямо на север», включавший очерки о России. «Домашнее чтение» познакомило английского читателя с сокращенным вариантом «Записок охотника» И.С. Тургенева.
В журнале печатались статьи Диккенса, в которых он поднимал актуальные вопросы общественной жизни Англии («О железнодорожной забастовке», «К рабочим людям»), высмеивал лицемерие, ханжество и снобизм английских буржуа («Лицемерие», «Островизмы», «Почему?»), выступал против привилегий аристократии («Родословное древо»). В нескольких статьях, опубликованных в «Домашнем чтении», Диккенс осудил Крымскую войну, в которой участвовала Великобритания.
Не обошел писатель вниманием и английскую прессу. Возмущение Диккенса вызывает привычка журналистов унижать своих читателей, заявляя, что излагаемые ими сведения «известны любому школьнику», хотя, как не без иронии замечает писатель, сами журналисты черпают их из популярных справочников непосредственно перед тем, как взяться за статью. Но особое негодование писателя вызывает судебная хроника в британских газетах, которая пичкает читателей «тошнотворными подробностями» всякий раз, когда «появляется преступник, совершающий злодеяние достаточно гнусное, чтобы доставить ему славу».
В своих публицистических работах, как и в художественном творчестве, Диккенс использует богатую смеховую палитру: юмор, иронию, сарказм, остроумие. Образцом диккенсовской иронии может служить статья «Наша комиссия» (1855). Статья построена как развернутая метафора. Некая комиссия расследует случаи фальсификации пищевых продуктов. Но «продуктами» оказываются различные социальные группы и институты викторианской Англии. Первый продукт широкого потребления и низкого качества — Правительство. В продукт подмешен сорняк под названием Пустозвонство. Химический анализ, проведенный комиссией, выявил, что в продукте идет процесс коррупции. Вывод комиссии — «продукт совершенно непригоден к употреблению». Затем последовательно комиссия исследует такие «продукты», как Государственные учреждения, Епископские мантии, образцы Британских хлебопашцев, Представительное учреждение. Все «продукты» оказываются гнилым товаром с примесью Ханжества, Надувательства, Склоки, Головотяпства и т. п. Единственный добротный товар, не затронутый фальсификацией, — Труд. Правда, несложно заметить, что еще один «продукт» не назван писателем в ряду недоброкачественных, — Монархия. Диккенс не был монархистом. Он просто хорошо знал пределы допустимого в современной ему британской журналистике.
Диккенс часто весьма остроумен. Высмеивая снобизм английского буржуа в статье «Почему?», писатель удивлялся, почему некто N. в ответ на вопрос NN., знаком ли он с сэром Гайлсом Скроггинсом, отвечает, что знаком, хотя никогда на самом деле его даже не видел. «Ведь можно же не знать сэра Гайлса Скрог-гинса в лицо и при всем том оставаться человеком! <...> А кое-кто идет еще дальше и утверждает, что можно даже рассчитывать на место в раю, не будучи представленным сэру Гайлсу Скроггинсу»10, — остроумно замечает Диккенс.
Диккенс-журналист, как и Диккенс-романист, с большой теплотой и симпатией писал о простых людях, верил в их душевное благородство и доброту, сочувствовал их бедам. В статье «Дети пьяницы» Крукшенка» (1848) отклик Диккенса на серию гравюр известного английского карикатуриста и иллюстратора Крукшенка сопровождается размышлениями писателя о тяготах жизни простых англичан и причинах пьянства.
Кроме уже названных периодических изданий, Диккенс в разные периоды своей жизни писал статьи для «Таймс», «Корнхилл мэгэзин», «Атлантик мансли». В «Корнхилл мэгэзин» была опубликована заметка-некролог Диккенса «Памяти У.М. Теккерея» (1864). Диккенс с теплотой вспоминает о доброте Теккерея, о его душевном благородстве, искреннем сочувствии слабым и сирым, о любви писателя к детям, с которыми он всегда умел находить общий язык. Диккенс восхищается самоотверженностью своего друга, его стойкостью в несчастьях. В Теккерее-писателе он высоко оценивает тонкое понимание человеческой натуры, чувство юмора, мастерское владение языком, отмечает особый вклад Теккерея в издание «Корнхилл мэгэзин».
В 1859 г. Диккенс принимается за издание литературно-художественного журнала «Круглый год», который задумывался как продолжение «Домашнего чтения». Диккенс работал в «Круглом годе» до самой смерти.
1 Цит. по: Эллман Р. Оскар Уайльд: Биография. — М.: Изд-во Независимая Газета, 2000. — С. 330.
2 Цит. по: Катарский ИМ. Диккенс. Критико-биографический очерк. — М.: Гослитиздат, 1960. — С. 22.
3 Честертон Г.К. Чарльз Диккенс. — М.: Радуга, 1982. — С. 87.
4 Диккенс Ч. Собр. соч.: В 30 т. — М.: Гослитиздат, 1963. — Т. 29. — С. 155.
5 Диккенс Ч. Указ. соч. — Т. 9. — С. 298.
6 Там же. — С. 129.
7 Там же. — С. 306.
8 Диккенс Ч. Указ. соч. — Т. 28. — С. 114—115.
9 Урнов М.В. Неподражаемый. Чарльз Диккенс—издатель и редактор. М.: Книга, 1990. — С. 51.
10 Диккенс Ч. Указ. соч. — Т. 28. — С. 370.
Некоторое сомнение во всемогуществе денег
Еще Сидней Смит, этот умница и острослов, заметил, что многие англичане испытывают неизъяснимое наслаждение при одном упоминании крупных сумм и что ни с чем нельзя сравнить пафос и жирный восторг, с каким люди этой категории, рассказывая о состоянии мистера такого-то, скандируют: «Двести ты-сяч фун-тов».1 Деньги, и только деньги в состоянии вызвать подобный пафос и восторг.
Ни один сколько-нибудь наблюдательный человек не станет оспаривать точность этого наблюдения. Оно справедливо, какое бы сословие мы ни взяли, и даже более справедливо в отношении благородного сословия, нежели простонародья. Последний раз, когда тень золотого тельца распростерлась над нашим отечеством, кумир этот был водружен весьма высоко, и подлость, с какой вся Белгравия2 лебезила перед ним и тут же за его спиной насмехалась над ним, превосходит все, что делается в Сэвен Дайелс3.
Впрочем, я не намерен писать проповедь на эту вековечную тему культа денег. Я хочу лишь сказать несколько слов об одном из видов злоупотребления деньгами, который является следствием преувеличенного представления об их всемогуществе и, на мой взгляд, представляет собой симптом недуга, характерного для нашего времени.
Представьте себе какого-нибудь князя, правящего своими владениями столь неразумно и бестолково, что его подчиненные терпят всевозможные лишения, от которых их, впрочем, легко можно было бы избавить. Представьте далее, что князь, по характеру своему — человек весьма щедрый, и всякий раз, когда обнаруживает, что его управляющий, по жестокости, либо по глупости, кого-либо притесняет, выдает пострадавшему денежное пособие. Представьте себе, что широкий этот жест совершенно успокаивает нашего благородного князя, что его снова охватывает состояние довольства собой и всем светом и что, выполнив свои долг, как он его понимает, князь даже не думает распорядиться так, чтобы устранить возможность повторения подобных обид в будущем. Представим себе, будто князь Этот совершал подобное изо дня в день и из года в год, что он ставил денежные заплаты на проломленные черепа, деньгами же залечивал душевные раны, и при всем том даже не задумывался, отчего кругом столько проломленных черепов и душевных ран и как сделать, чтобы их не было. Мы, вероятно, все согласимся на том, что княжество было порядком запущено, что сам князь — лентяй, что ему следовало бы проявлять меньше щедрости и больше справедливости и, наконец, что, успокаивая свою совесть столь легким способом, он поддался ложному взгляду на всемогущество денег и употребление, какое надлежит из них делать.
А не уподобились ли мы, английские граждане, сему воображаемому неразумному князю? Попробуем разобраться.
Примерно год назад в Виндзоре состоялся военный суд, чрезвычайно взбудораживший общественное мнение, и не потому даже, что процесс велся в духе, никоим образом не отвечающем распространенному предрассудку в пользу справедливости, а потому, что процесс обнаружил серьезнейшие изъяны в нашей военной системе и показал, как плохо обучены наши офицеры сравнительно с офицерами других держав. Приговор, который был вынесен, повсеместно признавался нелепым и несправедливым. Что же мы, несогласные с приговором и убежденные в своей правоте, как же мы поступили? Когда вскрылась вся непригодность системы, какие шаги предприняли мы к ее исправлению? Пытались ли напомнить нашим соотечественникам, что система эта в ее настоящем виде таит величайшую опасность для них самих и для их детей? Указали ли, что, не противодействуя властям, придерживающимся этой системы, поддаваясь на уговоры, уступая под давлением угроз, мы тем самым подвергаем опасности весь наш общественный строй, рискуем лишиться той самой национальной свободы, которой так гордимся, и что Англия может потерять положение, которое она занимает в семье государств? Напомнили ли беспечным и легкомысленным согражданам о том, что сделали для нас в свое время наши славные предки, чего они для нас добились благодаря своему несокрушимому духу, какие права закрепили за нами благодаря своему упорству и рвению? Пытались ли показать, как мы с каждым часом — оттого, что дело у нас превратилось в игру,— теряем завоеванное предками? Объединились ли мы в многочисленный отряд, имеющий твердую цель: внушить эти принципы тем, кто взял на себя ответственность править страной, и заставить их признать наши исконные права и строго, повсеместно, во всех существенных областях управления Британской Империи придерживаться этих принципов? Нет. До этого дело не дошло. Мы испытывали сильное негодование и легкую тревогу. Под бременем этих двух эмоций мы даже затосковали. Но вот мы облегчили всколыхнувшуюся совесть и дали жертве несправедливого суда денег! Мы сунули руку в карман, выудили из него пятифунтовую бумажку и таким образом исполнили свой долг. Беду поправили, и страна успокоилась. Сумма, которую собрали, превышала две ты-ся-чи фун-тов, сэр!
Допустим, эти деньги пошли на святое дело. Допустим, что лицо, которому их вручают, в подобных случаях ничего не проигрывает, что в результате такого доброхотного даяния в нем развивается самоуважение, независимость и предприимчивость. И все же, как один из участников подписки, я позволю заподозрить себя в том, что я и в малой степени не выполнил своего гражданского долга. Что я просто откупился от трудной задачи, которая стояла передо мной, что я вместе со всеми пошел на убогий компромисс, подменивший песком скалу, на которой было заложено наше королевство. Что я повинен в пошлом преклонении перед деньгами в глубине души исповедую низменную веру в их всемогущество.
Возьмем другой случай. Два работника посреди дня оставляют свою работу (после предварительного соглашения об этом, причем в качестве компенсации они в тот день пришли на работу раньше обычного) и отправляются смотреть театральное обозрение. Обозрение это усердно рекламировалось как в высшей степени патриотическое и лояльное зрелище. В соответствии с каким-то глупым старым законом, которого никто, кроме такого же глупого сельского судьи, вспоминать бы не стал, работников потащили в суд, и эти бробдиньякские ослы4 отправили их в тюрьму,— кстати сказать, не имея на то никаких законных оснований,— но не об этом сейчас речь. Поблизости оказалось некое неблагонадежное лицо, которое сочло нужным обнародовать эту нелепую жестокость, другие неблагонадежные лица, прослышав о ней, принялись громким ропотом выражать свое удивление и возмущение. Обращаемся к министру внутренних дел, но он «не видит смысла» в том, чтобы отменить решение суда, да и не могло быть иначе: ведь он никогда не видит и не слышит смысла, и все, что исходит из уст его, лишено всякого смысла. Каков же наш следующий шаг? Может быть, мы собрались все вместе и решили: «Нельзя, чтобы в наше время в народе думали, будто дух закона направлен против него. Нельзя оставлять такое страшное оружие тем, кто вечно будоражит и мутит народ. Поведение этих судей — вынуждает нас настаивать на том, чтобы их отстранили от должности, чтобы сословие, подвергнутое столь нелепому притеснению в лице этих двух работников, почувствовало, что все здравомыслящие люди в нашей стране возмущены этим безобразием. Более того, надо приложить все силы к тому, чтобы судей, подобных этим, не облекали полномочиями, а чтобы те, кто этими полномочиями будут облечены, пользовались своей властью в рамках благоразумной умеренности. И что же? Мы приняли такое решение? Да нет! Как же мы поступили? А вот как: собрали денег для пострадавших, и... дело с концом!
Еще один случай. У крестьянина небольшое поле, на котором он взращивает пшеницу, и вот он отправляется жать в воскресенье, потому что иначе пропадет его крошечный урожай. За сей смертный грех его тоже призывают к сельскому судье, отпрыску плодовитого семейства Шеллоу5, и присуждают к штрафу. Тут-то, казалось бы, нам возмутиться, проявить наконец решимость и вырвать законопроизводство и народ из рук этих Шеллуев. Где там! Слишком много беспокойства, у нас своих дел хватает, и к тому же нас всех слегка отвращает мысль о какой бы то ни было возне. И вот мы снова опускаем руку в карман, и пусть обветшалые законы совместно с вечно молодыми Шеллуями тянут нас куда угодно!
Как мы уже рассказывали на страницах нашего журнала, введение даже такого убогого закона, якобы предусматривающего защиту женщины, по которому гнуснейшее преступление на свете наказуется шестью месяцами заключения, было встречено криками ликования. По одному этому можно судить о юридическом уровне нашей цивилизации. Бессилие закона — и как следствие этого бессилия — частое нарушение его — сделались притчей во языцех. Что же? Пытаемся ли мы как-нибудь помочь делу? Настаиваем ли на введении более сурового наказания? Исследуем ли условия жизни, которые каждый такой случай вскрывает, и заявляем ли открыто, что огромные массы людей опустились, погрязли в пороке, и что (среди нречих мер) необходимо предоставить им возможность развлекаться более облагораживающим образом, и тогда они перестанут искать забвения от своей страшной жизни в кабаке? Говорим ли наконец о том, что они нуждаются в развлечениях, свободных от навязших в зубах назиданий, и что самый Мальборо-Хаус может представляться кошмаром для великого множества этих людей, которые тем не менее исправно платят налоги и обладают бессмертными душами? Когда же мы перестанем закрывать глаза на суть дела, когда найдем в себе мужество сказать: «Все эти люди — мужчины, женщины и дети — живут в нечеловеческих условиях, и при нынешнем порядке вещей мы в самом деле не представляем себе, как могут они проводить свое свободное от работы время иначе, чем они его проводят обычно — шатаясь бог знает где, напиваясь до безобразия и затевая ссоры и драки?» Всякий, кто знаком с истинным положением дел, знает, что все это — святая правда. Но мы, вместо того чтобы настаивать на этой правде, посылаем в облегчение участи очередной жертвы злодея, только что не умертвившего ее,— посылаем ей на адрес полицейского суда пять шиллингов марками, а сами, приложив к своей чахлой совести этот липкий пластырь из шестидесяти портретов английской королевы, отправляемся в ближайшее воскресенье слушать церковную проповедь.
Впрочем, оказывается, не одни мы, простые смертные, имеем низость прибегать к деньгам как к целебному бальзаму на все случаи жизни. Наши вожди, несущие знамя, за которым мы следуем, показывают нам пример, поступая точно таким же образом. Не так давно был День Благодарения, и в памяти у всех должно быть свежи объявления, появившиеся в ту пору в газетах о наиболее выгодных вкладах для спасения души. Авторы этих объявлений, да и все это сребролюбивое племя, публикующее свои красноречивые и благопристойные призывы, ни на минуту не сомневаются в том, что благодарные чувства следует выражать посредством денег. Если мы желаем одержать еще одну победу, то мы не можем надеяться заполучить ее бесплатно или хотя бы в кредит,— нет, подавай наличные! Нам предлагали оплатить новый орган в церкви, треуголку и алые панталоны церковного сторожа, купленные ему в рассрочку старостами, счета маляров и стекольщиков, которые привели в порядок часовню,— и взамен протягивали билет, обеспечивающий место по ту сторону Севастополя6.
И мы платили денежки — и получали взамен билет. Кто из нас не раскошеливался! Мы уплачивали недоимку за церковный орган, оплачивали счет за треуголку и панталоны сторожа, погашали задолженность маляру и стекольщику, и считали, как говорится, что с нас больше и спросу нет.
Многие из нас расставались со своей мелочью так легко лишь потому, что предпочитали платить этот своего рода штраф, только бы ничего не делать. А дело, которое требовалось от нас, было трудным. Всеобщий паралич охватил мозг и сердце страны; фаворитизм и рутина проникли повсюду, истинные достоинства ни во что не ставились. Небольшая группа людей лишила нас силы и обратила ее в слабость, а три четверти земного шара с интересом воззрились на это замечательное зрелище. В эту критическую пору от нас требовалось одно: твердо стоять за явную правду и бороться с явной неправдой. Но подобная деятельность требует некоторого усилия, джентльмену не подобает ей предаваться, она противоречит хорошему тону; и вот мы с радостью платим штраф.
Но если бы все, кому полагается служить в армии, платили бы штраф, вместо того чтобы идти в солдаты, страна осталась бы без защитников. О мои соотечественники, есть войны, в которых сражаются не солдаты, войны, которые между тем столь же необходимы для защиты родины, войны, в которых призван участвовать каждый! Деньги — великая сила, но и они не всемогущи. Если бы сложить пирамиду из денег, которая бы своей вершиной достигала самой луны, то и она не заменила бы собой ни одной крупицы гражданского долга.
1 Статья опубликована в журнале Диккенса «Домашнее чтение» 3 ноября 1855 г.
2 Белгравия – аристократический квартал в Лондоне.
3 Сэвен Дайелс – район трущоб Лондона.
4 Бробдиньякские ослы. – Бробдиньяк – страна великанов в «Путешествиях Гулливера» Свифта.
5 Шеллоу – судья, персонаж комедии Шекспира «Виндзорские кумушки» и трагедии «Король Генрих IV» (часть II).
6 …билет, обеспечивающий место по ту сторону Севастополя – то есть место на дне Чёрного моря, поскольку союзники осаждали Севастополь с суши.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
1
1