1915 Г. Примечательную статью "Как в Италии зародился воинственный дух"

[19]. Для подобного исследования Фосслер также апеллирует к фактам из

истории развития итальянской литературы и культуры.

В военное время Фосслер печатает, помимо этого, лишь несколько эссе,

наиболее важными из которых можно считать "Жизнь и язык" [20], "Историю

итальянской литературы" (1916) и "Соотношение языка и национального

чувства" (1918) [23].

В последней из указанных публикаций Фосслер формулирует свое отношение к

языковому империализму: "Национально-языковая терпимость -- это более

поздний и нежный цветок человеческой образованности; поэтому, когда уже

приобретено понимание этой проблемы, нетерпимость именно в этом отношении

является еще большей глупостью и подлостью... Если же я удушаю язык своего

соседа, чтобы вдохнуть в него свой собственный, то кто бы мог привести тому

иную причину, кроме голого и глупого тщеславия, кое не становится лучше от

того, что это тщеславие национальное" [23, 13]. Тем самым Фосслер намекает

на конкретные сюжеты притеснения немецких языковых меньшинств в европейских

государствах, прежде всего, во Франции. Весьма характерно, что, по мнению

Фосслера, только крупные "наднациональные" государства, типа Римской

Империи, способны обеспечить защиту языков малых народов от давления языков

более крупных [23, 13].

Несмотря на то, что Фосслер отдает себе отчет в значимости родного языка

для сохранения своеобразия языкового коллектива, он все же не идет дальше

рассмотрения национальных языков как "чисто эмоционального выражения

этнического своеобразия", имеющего эстетическую значимость и уступающего

практическим потребностям государства: "Национальный язык как чисто

эмоциональное выражение этнической особости обладает в конечном итоге

эстетической и наглядной значимостью и будет всегда вынужден ограничиваться

такими сферами, в которых проявляются практические потребности как можно

более простого делового общения по вопросам военным, административным,

правовым, торговым и прочим" [23, 14]. Тем самым, проявляется стремление

Фосслера придать связи языка и национальности некий обыденный характер:

"Поскольку мы сегодня видим вокруг себя лишь национальные языки, то мы

привыкли рассматривать национальность и язык как неразрывно сросшиеся друг

с другом... В сомнительных случаях дело с национальным языком обстоит как с

конфессией: его исповедуют -- то есть его можно сменить. Естественно, то

есть соответствует естественной истории, но не естественным

закономерностям, то, что язык нас объединяет в нацию" [23, 3].

Завершение войны не меняет его научных пристрастий -- мы находим в числе

его публикаций статьи о баснях Лафонтена (1919) [25], Данте как религиозном

поэте (1921) [29] и творчестве Леопарди (1923) [37]. Исключение составляют

статьи о соотношении грамматических и психологических форм языка (1919)

[27], а также языка и религии (1920) [28].

После Первой мировой войны сторонники взглядов Фосслера, наконец, избрали

название своему течению -- "идеалистическая неофилология" (idealistische

Neuphilologie), дав его сборнику в честь самого Фосслера в 1922 г. А в 1925

г. В.Клемперер и О.Лерх основали "Ежегодник филологии" (Jahrbuch f\"ur

Philologie), который был призван стать форумом неофилологов в Германии В то

же время неофилологи не занимали каких-либо видных постов в университетской

среде страны, более того, неофилологическое течение было "слишком обширным

и слишком гетерогенным, чтобы функционировать как настоящая научная сеть".

Несмотря на это, именно из среды неофилологов звучали в то время самые

провокационные научные лозунги относительно практики преподавания филологии

в университетах. После 1925 г. в университетских кругах разгорелись

ожесточенные дебаты о необходимости культурологической переориентации

филологии, в ходе которых среди самих неофилологов возникли серьезные

разногласия и расколы, к примеру, по вопросам об историчности национального

характера (проблеме "перманентного француза"), о том, что является

собственно объектом культурологии -- язык или художественная литература.

Под впечатлением от итогов Первой мировой войны Фосслер даже в 1922 г.

позволяет себе такие высказывания, как: "Все же лучше говорить по-славянски

со славянами либо вообще на эсперанто, либо еще лучше по-немецки, но ни в

коем случае по-французски". Общий настрой этих высказываний, встречавшихся

в той или иной форме и в более ранних научных работах Фосслера, вполне

подпадает под характеристику "умеренно-националистического". Это настроение

не удивляет, если учесть ситуацию в Мюнхенском университете тех лет -- в

1923 г. его даже были вынуждены временно закрыть из-за антисемитских

выходок студентов. Став ректором университета в 1926 г., Фосслер в своей

инаугурационной речи запрещает в университете всяческие антисемитские

действия, чем вызывает резко отрицательную реакцию части студенчества и

коллег.

1923 год можно рассматривать как наиболее существенный в процессе

построения теоретического здания неофилологии. Именно в этот год в

Гейдельберге выходит второе издание "Культуры Франции" [34], Фосслер

выступает с важной программной статьей "Границы языкового сообщества" в

сборнике памяти Макса Вебера [32], а издательство "Хубер" выпускает в свет

"Собрание сочинений по философии языка" [35].

В этой книге Фосслер определяет еще раз свое отношение к обсуждаемому в

этот момент вопросу о существовании картины мира и языкового сообщества как

важнейшего лингвофилософского и лингвософиологического феномена. Он

утверждает: "Тот, кто пользуется в языкознании психологическими

категориями, тот бредет, так сказать, по водоразделу, с вершин которого

открывается с одной стороны -- вид на долины и источники душевных мнений

отдельных говорящих, а с другой -- панорама обширных русел и систем

языкового развития. Та дорога ведет в сторону языковых индивидуальностей и

личностей, стилистики и литературоведения, а эта -- в сторону языковых

сообществ и языкового родства, в области исторической и сравнительной

грамматики" [35, 123--124]. Конечно, Фосслер здесь излишне обобщает позицию

тех ученых, с которыми он не согласен. В результате к "панораме обширных

русел" языкового развития он отправляет как традиционалистов и

компаративистов, так и приверженцев нарождающегося в этот момент

неогумбольдтианства, для которых проблема языкового сообщества имела

важнейшее лингвофилософское значение.

Одновременно Фосслер пытается следовать идеям А.Мейе и отвергает оторванное

от исторических проблем, чисто грамматическое сравнение нескольких языковых

групп как "простое баловство": "Где заканчивается одна языковая группа или

одно языковое сообщество и начинается другое, нельзя решить только при

помощи грамматических понятий. Ведь понятия "языковая группа", "языковое

сообщество" суть понятия социально-исторические" [35, 92--93]. Грамматику,

которая была бы независима от таких исторических понятий, как языковое

сообщество, развитие языка, смешение языков, принципиально невозможно себе

представить, и в действительности ее не существует [35, 96]. Но даже

понимаемый здесь как эстетический медиум, язык все равно проявляет свое

качество как характерное выражение некоего духовного своеобразия и как

целесообразный инструмент создания и передачи духовных ценностей [35, 94].

В культурно-историческом аспекте язык обладает двойной функцией: "Как

выражение он участвует в эстетических достижениях, а как инструмент -- во

всех прочих духовных достижениях. Как выражение он пролагает дорогу всем

предчувствиям, желаниям и наклонностям духа. Как инструмент он несет за

духом весь опыт и достижения. Из предшественника и последователя язык

превращается в пионера и хранителя, который как таковой не существует ни

до, ни после духа, а постоянно при нем, в нем, идентичен с ним" [35, 94].

Свой метод в эстетике он называет теперь динамически ориентированным

рассмотрением предметов (dynamisch eingestellte Anschauung der Dinge) [35,

43].

12 января 1924 г. Фосслер выступает в Мюнхене с разъяснениями своей позиции

по вопросу о языковом сообществе -- с докладом "Языковое сообщество и

сообщество по интересам" [38]. Фосслер отмечает в нем следующее

обстоятельство: "В национальных языках даже деловые обстоятельства

приобретают индивидуальный и персональный эмоциональный тон... При этом

следует настоятельно подчеркнугь ту предпосылку, что национальные и

отраслевые языки никогда не сосуществуют раздельно как чистые культуры, но

всегда в связи и в многообразнейших смешениях друг с другом. Отраслевой

язык как таковой мог бы создать свой собственный словарь и в случае нужды

-- собственную грамматику, но не собственный акцент" [3, 4]. Влияние

национальных языков на отраслевые языки выражается, в частности, в

появлении технических и терминологических антропоморфизмов, придающих

отраслевым "языкам" нечто вроде целенаправленного, прикладного

миросозерцания (Zweckgesinnung) [38, 6]. Выражение какого-либо понятия в

конкретном языке, по мысли Фосслера, происходит "несобственным образом",

через выражение сопровождавших созидание этого понятия чувств, интересов,

желаний, надежд, опасений и пр., в результате чего "язык науки, каким бы

строго вышколенным в логическом, терминологическом, грамматическом,

логицистском, математическом отношениях и каким бы смиренным в

эмоциональном аспекте он ни был, дарует нам, вместо света, очки, подзорную

трубу и увеличительные стекла, с которыми большинство людей не умеет

обращаться" [38, 7]. Фосслер полагает, что подобное обстоятельство не

только неизбежно, но и весьма желательно, так что, к примеру, интерес

исторического исследования требует, чтобы каждый народ сообщал о своем

прошлом себе и нам на своем собственном языке [38, 7]. Поэтому и языку

науки он придает "диалектно-диалектический" характер в том смысле, что "в

царстве познания и истины всякое понятие желает обрести собственный

диалект..., т.е. каждое желает так долго и интенсивно обкатываться в речи и

отражаться по возможности во всех языках, пока оно не найдет успокоения в

такой форме, которая не нуждается более в переводе" [38, 8].

Однако в социологическом отношении язык не является для Фосслера автономным

феноменом, это всего лишь "персональный стиль", мощи которого недостаточно

для создания связанного общим интересом человеческого сообщества. В языке

непосредственно действует миросозерцание, но это миросозерцание

поэтическое, и именно на его "скале или песке" построено всякое языковое

сообщество [38, 16]. Рассуждения Фосслера вызывают удивление, когда он

заявляет: "Национальное ощущение стиля немцев слабовато, и с этой точки

зрения, перспективы существования нашего языкового сообщества весьма

печальны. Но судьба немецкого народа, его борьба, его крах, его страдания

обладают собственной поэзией, которая вероятно может восприниматься богаче

и глубже и созидаться полнее, чем, если бы мы победили и торжествовали"

[38, 17]. Эстетический смысл языкового сообщества подчеркивается тем, что

его основа -- поэтическое ощущение -- связывается Фосслером не с лексикой и

грамматикой языка, а с произношением, мелодикой, ударением и особенно

ощущается в диалектных "акцентных сообществах" [38, 17].

Одной из наиболее важных работ Фосслера того времени стала книга "Дух и

культура в языке" (1925). В этой работе предложена в целостном виде

философская концепция Фосслера, в которой совместились постгегельянская

эстетика, французская социология и неокантианское науковедение, взгляды

Б.Кроче и немецких философов XVIII--XIX вв. Фосслер заявляет в этой связи,

что Гердер, Гумбольдт, Гримм, Бопп и другие "научили нас, что существует

лишь один язык -- язык вообще, и что национальные языки суть лишь вариации,

лишь инструментовки этого единства" [41, 145]. По крайней мере, "только

тогда стало ясно, как всякий народ в своем языке ткет себе особое

"мировоззрение" (или лучше сказать, возможности видеть мир, и как со своим

языком и посредством своего языка нации сохраняют свои духовные особенности

в живом родстве и взаимодействии, и как в лоне языков покоится своего рода

предопределение, тихое указание и мягкое побуждение к тому или иному образу

мышления" [41, 145].

Между инструментовками единого языка существуют, конечно же, различия в

выражении тех или иных феноменов, однако Фосслер не согласен с тем, что все

эти различия исторически обусловлены, поскольку в конечном итоге они

связаны с тем видом умонастроения (Gem\"ut), которое господствует в данном

языковом сообществе, с "национальным характером": "На самом деле, речь идет

не о естественных и даже не об исторических каузальных взаимосвязях, а о

феноменологических отношениях" [41, 128]. Обратим внимание на то, как

Фосслер отказывает каузальности в статусе основной объяснительной категории

своего учения. Выделяемые им "феноменологические отношения" носят

исключительно коммуникативный характер, так что "французский язык, то есть

созданная французами инструментовка языкового мышления, -- это не

результат, не опосредованное каким-то образом следствие их умонастроения

или их национального характера", и "французы говорят по-французски не

потому, что они обладают французским складом ума, умонастроением,

склонностями характера, а лишь потому, что они говорят" [41, 128].

Примат стилистики обнаруживается в каждом, даже лингвосоциологическом,

суждении Фосслера: "Национальные языки в жизненном процессе человеческого

языка есть специфически стилистический момент, то есть та фаза речевой

деятельности, в которой дух создает себе пространство для действия или

готовит ту канву, по которой будет происходить говорение" [41, 152]. В

качестве базовых концептов фигурируют в рассуждениях Фосслера национальные

языки, языки как стилистические моменты речевого процесса и, наконец,

говорение как последняя инстанция в суждениях о сущности языкового

сообщества. Совершенно логично вписывается в эту схему принижения роли

языка (не говорения!) и то мнение Фосслера, что "язык действует, правда, на

благо объединения людей и ради их сообществ, но он не обладает такой силой,

чтобы собственными средствами основать сообщество или сохранить его... Язык

-- не корень и не штамм, а цвет и плод социальной жизни" [41, 208].

Универсальное качество всякого языка, по Фосслеру, -- его стремление к

единообразию и предметности, индивидуальное же -- только в стремлении к

многоообразию и украшению, поэтому в сфере языка специфически национальное

подпадает под понятие орнаментального, а немецкий или итальянский языки как

особые национально-индивидуальные инструментовки языкового мышления

равнозначны, по мысли Фосслера, с немецкой или итальянской языковой

орнаментикой [41, 150]. Такое узкоэстетическое понимание "национального" в

языке объясняет и отрицательное отношение Фосслера к восприятию языка как

целиком "национального" явления: "Нет ни одного национального языка,

который был бы только лишь национальным и оставался в тенетах орнаментики.

Каким-то образом он должен служить и деловым и профессиональным целям" [41,

151]. Это же объясняет и понимание Фосслером "духа нации" или "гения

народа" как "гениальности" нации, "силы, одаренности, темперамента",

отличающих эту нацию от других, как "духовного природного инстинкта"

конкретного народа [41, 152--153].

Язык обладает, тем самым, двумя противопоставленными друг другу

существенными ипостасями -- индивидуальной, которая во многом определяется

"ограниченной и естественной ценностью аффекции" детских впечатлений, и

объективно-общечеловеческой, обладающей универсальной ценностью духовной

"услуги" человеку (Leistung); национальный язык есть лишь поле конкуренции

этих двух ипостасей [41, 130].

5.Функции языка

Ф.я. - проявление его сущности, его назначения и действия в обществе, его природы, т.е. характеристики языка, без которых язык не м.б. самим собой. Две базовые функции языка:

- коммуникативная (быть важнейшим средством человеческого общения)

- когнитивная / познавательная (быть «непосредственной действительностью мысли»)

К базовым функциям добавляют эмоциональную (быть одним из средств выражения

чувств и эмоции) и метаязыковую / металингвистическую (быть средством объяснения и

описания языка в терминах самого языка).

С базовыми (первичными) функциями соотносятся частные (вторичные) функции языка

или производные:

К коммуникативной функции относятся:

- контактоустанавливающая (фактическая)

- конативная(усвоения)

- волюнтативная (воздействия)

- функция хранения и передачи нац.сознания, традиций культуры и т.д.

К когнитивной функции относятся:

- орудия познания

.- оценки (аксеологическая)

- функция денотации(номинации)

- референции

- предикации и др.

К эмоциональной функции относятся:

- модальная

- поэтическая (проявляется в худ.лит.)

Реализация коммуникативной функции в разных сферах человеческой деятельности

определяет общественные функции языка.

Ю.Д. Деришев различает языки по объему общественных функций:

- международного и межнационального общения

- языки национальностей и народностей, существующие в письменной и разговорный

формах, включающие диалекты

- племенные разговорные языки

- одноаульные бесписьменные языки

Вопрос о количестве и характере функций языка многократно обсуждался. Были отделены

функции языка и функции единиц языка.

А.Мартине постулирует наличие трех функций языка: главной - коммуникативной.

выразительной (экспрессивной) и эстетической.

По вопросам о функциях языка высказывались: Якобсон. Леонтьев. Аврорин. Степанов и

др.