9 Л. А, Шенников

до сих пор смотрят на средневековую историю юго-восточной Руси вообще и на взаимоотношения между русскими и татарами в частности не глазами современных историков, а глазами москви чей первой половины XVI в., для которых даже Казань еще была чуждой и враждебной и которые южнее среднего течения Оки не видели ничего кроме «дикого поля», заполненного аморфной и безликой массой «кочевников»-татар или даже каких-то беспоря­дочно бродящих татар. Точнее, так представляли себе ситуацию конечно ие все москвичи первой половины XVI в., а обыватели дезинформированные хорошо организованной правительственной пропагандой. Правительству в этот период было выгодно подогре­вать антитатарские настроения.

Мы полагаем, что современному советскому историку более по­добает смотреть на историю средневековой Руси как на часть истории народов СССР, помня, что одну из многих других частей этой же истории составляет история неславянских народов Золото-ордынского государства. Вся бывшая территория этого государ­ства со всеми разноименными и разноязычными потомками его населения сейчас лежит в пределах СССР, и потому история Золо­той Орды отнюдь не представляет собой чего-либо внешнего и чуж­дого, это часть нашей общей истории.

Современный советский историк обязан помнить и о том, что неславянское население Золотоордынского государства, так же как и славянское, представляло собой не аморфную однородную массу, а классовое общество с очень непростой социальной струк­турой, которая еще осложнялась неравномерностью развития от­дельных групп и их этнической пестротой. История основной массы неславянского золотоордынского населения — улусных лю­дей отличается от истории ханов и их орд примерно так же, как история восточнославянских крестьян от истории князей с дружи­нами. Там, где на уровне князей и ханов отношения могли быть если не постоянно антагонистическими, то часто враждебными, отношения на уровне народных масс, занятых в сельском хозяй­стве, могли быть совсем иными: для вражды, выходящей за пре­делы обычных местных конфликтов между мелкими группами, ие было оснований, а для хозяйственного симбиоза со всеми его следствиями имелась настоятельная потребность.

Недопустимо забывать и о том, что ставшее общепринятым понятие «золотоордыиская эпоха» — это не какое-то неизменное состояние, тяготевшее над Восточной Европой в течение двух с по­ловиной веков, а эпоха сложной, динамичной эволюции в хозяй­стве, экономике, политике, культуре, этническом самосознании отдельных групп населения, входивших в состав Золотоордын­ского государства и находившихся по соседству с ним. В част­ности, это и эпоха эволюции во взаимоотношениях между Ордой и Русью не только на уровне ханов и великих князей, но и на уровне тех самых трудовых масс, о которых только в 1980 г., в юби­лей Куликовской битвы, наконец-то начали вспоминать.

В ходе нашего исследования внесен еще ряд поправок в тради-

I :ю

ционные представления по некоторым частным вопросам средне­вековой истории Восточной Европы и Северного Кавказа. Так, су­щественно меняются и уточняются представления о ранней исто­рии казаков вообще и об истории донских и гребенских казаков в частности. Изменяется источниковедческая характеристика ряда памятников средневековой русской письменности — «Хождения Пименова», летописных повестей о взятии Ельца Тимуром и о «стоянии на Угре» и т. д.

Существенным методическим результатом нашей работы явля­ется, по нашему мнению, успешный опыт использования для исторического исследования сведений об эволюции физико-гео­графических ландшафтов и способов их хозяйственной эксплуа­тации. По существу только благодаря применению этой исто-рико-географической методики наше исследование и оказалось возможным. Думаем, что в этой методике кроются еще большие неиспользованные резервы для исторической науки, и не только применительно к данному региону.

Конечно историю Червленого Яра мы пока еще только наме­тили в самых общих контурах, со многими пробелами. Полагаем, что тут открывается перспектива для исследований, требующих усилий более чем одного человека. Особенно большой задел созда­ется для археологов. Еще явно не исчерпаны и письменные источ­ники. Даже среди краеведческой литературы XIX и начала XX в., по-видимому, мы нашли еще далеко не все за отсутствием удовле­творительной библиографии. А за этой литературой стоят на оче­реди еще почти не затронутые нами архивы и музейные собрания, в которых, не говоря уже о подлинных древних документах, могут быть весьма интересными для нашей темы даже такие относительно поздние материалы, как разные записи легенд у преданий XVIII и XIX вв. вроде пропавшей рукописи виленскогс профессора.

Сказанное вполне относится и к другим районам, подобным Червленому Яру, которые мы лишь кратко перечислили. И не сле­дует медлить с изучением этих объектов, учитывая, что, напри­мер, по «Яголдаевой тьме» археологи и этнографы уже вряд ли смогут много добавить к тому, что известно на сегодняшний день, ибо район занят железорудными карьерами.

Остается заметить, что поучительна не только история, но и ис­ториография Червленого Яра — объекта, на который несколько раз натыкались независимо друг от друга разные исследователи и который, несмотря на это, в конце концов оказался все-таки забыт. Это свидетельствует о явном неблагополучии в научной информации и библиографической службе, а также о незаслу­женно пренебрежительном отношении некоторых столичных иссле­дователей к работам их периферийных коллег.

В наше время не принято снабжать научные труды посвяще­ниями. Если бы сохранялась эта добрая старая традиция, автор посвятил бы свою книгу памяти тех скромных местных краеведов-историков, которые по существу открыли Червленый Яр.

131

, ⁶⁵