Глава 11 Запрет думать

Теперь обратимся к современному примеру, чтобы при дать более конкретный вид этим размышлениям. В самом де ле, не стоило бы думать, что они имеют отношение только к религиям другой эпохи и неприложимы к нашей. Иллюстра цией нам послужит Советская революция. Когда она совер шилась, все думали, что новое социалистическое общество будет прозрачным и в противоположность предшествующим, широко откроет книгу правды. Каждый сможет в нее загля нуть, изучить факты и выразить свое мнение. На это рассчи тывали, по-видимому, не учитывая исторический опыт и психологию толп**.

Поскольку очень скоро становится очевидным зарожде ние механизма, предназначенного скрывать события, под-426

Светские религии

линные взаимоотношения вождей революции. В то же время они вмешивают массы сторонников в действия, часть которых являются преступными (аресты, пытки, убийства) даже в их глазах. И, так как марксизм начинает в то же самое время приобретать черты светской религии, которая еще не отделя ется от науки, именно на него отныне возлагается обязан ность упрочивать всеобщее пособничество и делать его непро ницаемым в обществе. Перейдем на суждения, которые можно вынести или которые уже вынесены по поводу этого хода вещей. Признаем же, что наиболее грандиозные предп риятия, те, которые представляют собой наиболее заметные деяния человеческого рода, если в них всмотреться, обнару живают изобилие не слишком вдохновляющих деталей: несп раведливости, жестокости, эгоистические страсти, даже под лости.

В событиях, которые нас занимают, знаменитые москов ские процессы (1936-1938 гг.) представляют собой кульми национный момент. Они инсценируют заговор, подготовлен ный против нового общества или же против партии, с целью открыть тайны, которые должны были храниться. Представ ление, сделанное из этого, воссоздает типические персонажи: с одной стороны, предатели, которые должны умереть, с дру гой стороны, верные хранители тайны, герои революции. Су дебный церемониал и используемая речь предназначены для того, чтобы вызвать эмоциональную реакцию: страх и народ ную ненависть против внутреннего врага. Выдвигаемые аргу менты апеллируют уже не к истине или лжи, а к тому, что их маскирует, к добру или злу, их вечному конфликту. Ки тайский философ Лао Цзы уже знал это:

"Тот, кто хочет достичь полной правды, не должен зани маться добром и злом. Конфликт добра и зла - это болезнь ра зума".

Эти процессы надолго превращают политический мир в мир религиозный. Поскольку их участники призваны приз нать ошибку и требовать от невиновных ее искупления. Каж дый по-своему оказывается мучеником: и тот, кто берет на себя преступление, которого он не совершал, и тот, кто обви няет его в мнимых злодеяниях во имя сохранения общих ценностей революции, которую они совершили вместе. Вели чественное жертвоприношение, скажут, естественно, одни. Гибельная репрессия, возразят другие. Но почему же тогда невиновные подсудимые признают себя виновными? Чего они боятся? Очевидно, что они не боятся ни расправ со стороны

Век толп

карательных органов, ни высшем меры, как иногда утверж дают.

Все эти люди (Бухарин, Каменев, Зиновьев и другие) по двергались тюремному заключению, ссылкам, некоторые пы ткам. Перед царскими судьями они представали суровыми обвинителями, превращая судебный процесс в процесс поли тический. Они не надеялись, прийдя с повинной, добиться милосердия своих обвинителей. Они сознавали себя ложно изобличенными. Их арестовали, хотя они не сделали ничего плохого. С самого начала и до конца процесса ни сами они, ни кто-либо другой не задают себе очевидного вопроса: в чем виновны эти ветераны революции?

Сущность и состав суда, созданного для осуждения этих действующих лиц истории, также остаются туманными. Пос тоянно подразумевается, что обвиняемые виновны не в том, что они совершили, а в их собственном существовании. И приговор, вынесенный не за их якобы проступки, а за само их существование, может быть только радикальным - как если бы они были осуждены богом. Это смертный приговор. Этот приговор кажется не праведным, а продиктованным не обходимостью. Если они чего-то и боятся, так это плохо сыг рать свою роль, раскрыть то, о чем должны молчать, скомп рометировать партию, которую они создали и которой преданны веси душен.

Другими словами, все связаны групповой и доктриналь-ной солидарностью, которая есть не что иное, как сообщни чество. Здесь каждый несет ответственность за другого. Ник то не хозяин самому себе. Признания и обвинения, в силу своего публичного характера, одновременно скрывают соучас тие и увековечивают его. Даже избежавшие смерти, отбыва вшие ссылку осужденные считали, что

"партия, отринувшая нас, бросившая, нас в тюрьму и нача вшая уничтожать нас, остается нашей партией, и мы, ей обя заны всем; мы должны жить только ради нее, потому что че рез нее мы сможем служить революции. Мы были побеждены нашей лояльностью по отношению к партии: она толкала нас к бунту и, тем самым, против самих себя**."

Если бы кто-то из этих людей, Бухарин, Радек, Зино вьев, и тысяча других, второстепенных лиц, вступили в сго вор - не с Гитлером, с капитализмом или, я не знаю, с ка кой-то шпионской службой, как это предполагало обвинительное заключение. Но они вступили в сговор со сво ими палачами, своими братьями, со своими всегдашними единомышленниками: Сталиными, Молотовыми, Вышински-428

Светские религии

МП. Они готовы на инсценировку, предназначенную для сок рытия правды, которая им отлично известна. Запутанная правда, полная недомолвок и раскаяний, парализованная со мнениями и угрызениями совести. И когда этих старых рево люционеров третируют, как агентов на службе у полиции, об зывают хитрыми изменниками, подонками, похотливыми гадами, они идут еще дальше в своей преданности, уверяют и сами укрепляются в своей безупречной солидарности. На мо сковских процессах, утверждает один историк, "коммунисты долго терзались безысходным конфликтом между ужасом перед методами сталинского руководства и их твердой со лидарностью со сталинским режимом"**. Выбирая послед нюю, они почерпнули в ней способность унижаться, ползать в грязи истории, куда они вошли чистыми, с высоко поднятой головой, а вышли с опущенной головой и навсегда запятнан ными.

Но их признания были необходимы для создания тайны, общей и основополагающей: тайны революции и истоков но вого общества. Разумеется, судьи и прокуроры подчеркивали тысячью несуразностей, насколько их разоблачения, касаю щиеся этих истоков, были произвольны и искажены. Но, на чиная с момента, когда те, кто был действующим лицом и взял на себя вину, это подтвердили и когда ошеломленная партия с этим согласилась, эти разоблачения приобретают силу правды, узаконенной сговором главных заинтересован ных лиц. Все эти процессы, которые не представляются чем-то особенным в советской революции, поворачивают заговор, первоначально направленный вовне, против ненавистного ре жима российских императоров, и обращают его внутрь, я это подчеркиваю, на партию и общество, порожденное ею.

В то же время практика подполья и секретности, соз данная для защиты от врагов и изменников, превращается в практику секретности по отношению к самим себе, к своим друзьям и приверженцам. Каждый больше боится выдать се бя правдой, чем выдать правду. До революции она была по давлена и запрещена. Теперь от нее отказываются и отрешаются. Также и до мятежа своих сыновей, отец обязывал не иметь кровосмесительных отношений с женщинами; а потом они сами себя обязали запретом на кровосмешение. Наконец, эти процессы определили некую закрытую сферу, которая включает все то, что должно быть скрыто - но на виду у всех. Уважая эту сферу, каждый входит в сговор и становит ся сообщником. Находящиеся на посту руководители партии, интеллигенция, призванная это оправдать, - все вовлечены в

Дек толп

эту спираль сообщничества, первым витком которой стали отцеубийцы, цареубийцы, богоубиЙцы, с которых начинается история.

Этими процессами, не только публичными, но и массо выми, они демонстрируют свое горячее желание вовлечь в них весь народ. Газеты и громкоговорители передавали в то время обвинительные речи на всю страну. На улицах, в каза рмах, на заводах эхом отдавались возгласы: "Смерть преда телям'", "Уничтожьте змею'''. Никогда не было большего осознания, большей осведомленности об этих незуразностях. И никогда это так мало не учитывалось. Чтобы народы так бурно восхваляли и превозносили, чтобы революционеры-социалисты, партийные руководители смогли допустить и в конце концов сами прийти к идолопоклонству в отношении человека, а именно Сталина, который внушал им, как прав ду, как раз отсутствие и забвение правды, - это может пока заться чудом с точки зрения индивидуальной психологии.

Психология же масс охотно это допускает. Для нее, в действительности, все эти явления составляют часть логики воссоздания тайны. Эта тайна имеет отношение к роли тех, кто возбудил мятеж против деспотической власти отца, с ко торым они себя идентифицировали, а также к природе нераз рывной связи, возникшей между ними в достижении этой це ли. Она поддерживается искупительным жертвоприношением людей, предназначенных для этого, и принимающих види мость изменников. С другой стороны, из-за взятой ими на себя доли ответственности за эту иллюзию, объединяющая их связь крепнет и постепеннно расширяется.

Если эти процессы являются вершиной марксистского пыла, это значит, что они покрывают свинцовым колпаком время истоков: оно становится черной дырой коллективной памяти. Они тем самым совершают разрыв этой доктрины с наукой об истории. Она не сможет больше быть поиском зап ретной правды. Отныне она приобретает устойчивость систе мы верований, в которой забвение прошлого и его мнимое воссоздание, только что проделанное где-нибудь на многолю дной площади, представляют собой догмы. К ним присоеди няются любые представления, возникшие в этой лихорадоч ной атмосфере, как и ценности абсолютного подчинения. Каждое прикосновение к доктрине необходимым образом превращается в акт веры.

Ничего удивительного, как вы видите, в том, что докт рина сближается с религией, где партии играют миссионерс кую роль. Религией двойственной природы между тайным

430

Светские религии

обществом и обществом открытым. Ничего удивительного, если те же самые партии демонстрируют отрицание этого по ложения вещей и даже попытки дать ему объективное объяс нение. Поскольку, если они вершат историю, они не понима ют ни истории, совершаемой ими, ни всех сил, оказывающих на них воздействие. Но у нас больше нет подобного оправда ния. Вот уже десять лет мы присутствуем при реальном по дъеме масс. Мы наблюдаем разрастающееся ослепление, кос нувшееся всех. Один за другим исчезают доводы тех, кто соглашался, тех, кто хотел быть обманутым. Эти великолеп ные эпизоды из жизни мира странным образом соответствуют основным положениям психологии толп. До такой степени, что можно было бы подумать, будто данные положения именно с этой целью специально сфабрикованы, и их стоило бы отбросить, как ad hoe', если бы они не были выдвинуты много времени тому назад.

Люди, стоя аплодировавшие ожидаемым приговорам и те, которые покорялись признаниям, знали, что первые были принуждены, а вторые пойманы в ловушку. Все вместе они одобряли то, с чем шла борьба на протяжении столетий - пытки, экзекуции, неправедных судей и неправедные суды. А также они сообща прославляли рождение новой тайны, кото рая становится узловым пунктом их истории и рычагом влас ти. Тем самым устанавливается некий запрет, существующий в Церкви и в религии, который является тем же, чем запрет инцеста в семье и в супружестве - основой. Я имею в виду запрет думать. Он означает не цензуру правды, не чистый бланк с подписью, данный иллюзии, обману. Он имеет зна чение блокировки примата разума в психической жизни толп:

"Как же мы можем ожидать, - удивляется Фрейд, - что бы люди, находящиеся под гнетом запрета на мысль, достигли психологического идеала, главенства разума? "

Исторически требования подобного запрета почти всегда признавались недопустимыми. На протяжении тысячелетий все документы свидетельствуют о бунтах, о судорожных, но постоянно повторяющихся возвратах к прежним свободам. Маркс перевернулся бы в своей могиле, если бы узнал, что люди с его именем на устах не только не вернулись к этим

' Для этого случая (лат.), - Прим, пер.

Век толп

свободам, но и восстановили запрет, превратив его идеи в "опиум для народа". Дело не в том, что они тем самым хотели избежать искажений метода или обяснения. Без погрешнос тей, заблуждений, без барахтания в ошибках правда никогда не откроется. Но в глазах тех, кто ее запрещает, ошибка ста новится преступлением. Она - нарушение запрета. Из-за нее миллионы людей приговорены к смерти-Такая истина не мо жет быть ничем иным, как иллюзией.

Нельзя было бы сказать, что логика отныне бессильна. Но логика ставится на службу чему-то более могущественно му, чем она сама, - вере. Как если бы цикл, который начал ся утопическим, эмоциональным и эмпирическим социализ мом и был продолжен социализмом научным, интеллектуальным, теоретическим, пришел к религиозному, в полной мере политическому и культурному социализму. Это развитие, похоже, повторяет другие, и Фрейд так описы вает его:

"Итак, мы оказываемся перед тем фактом, что в ходе раз вития человечества чувственность, активизированная этим развитием, мало-помалу побеждается духовностью. Но мы не в состоянии сказать, почему. Впоследствии получается, что и сама духовность побеждается очень загадочным эмоциональным феноменом веры. Мы имеем здесь знаменитое credo qua absurdum, и, более того, для всякого, кто преуспел на таком пути, это высшее свершение'*"

Попытаемся все же последовать нашей главной гипотезе. Она дает нам некоторую свободу действий, если мы вновь об ратимся к убийству первобытного отца. Самое существенное заключается в том, что сыновья приняли на деле и в душе запрет инцеста, запрет, который он им внушил. Они научи лись отказываться от своих инстинктов, и не только от сексу альных. Примат чувств уступает место примату разума, ума, необходимого для того, чтобы их идеализировать и сублими ровать. Но затем им необходимо еще и утаить убийство, обожествляя отца и скрывая свое собственное преступление. Это требует их реальной солидарности: будучи соучастниками злодеяния, они продоложают быть соучастниками его утаи вания. Чтобы осуществить это, они запрещают друг другу и всему клану о нем думать, требуя от всех присоединиться к тотемическому вымыслу, который они отстаивают.

Этот отказ от истины и будет, таким образом, причиной перехода от примата духовности к примату веры, от знания к верованию. Готовность пойти на такую жертву ради сохране ния единства клана (сегодня можно было бы сказать ради

432

Светские религии

единства церкви, партии и т.п.) наполняет людей чувством гордости, которое заставляет их предпочитать страдалие от речению. Московские обвиняемые послужили в этом смысле примером: подобный отказ от очевидностей мысли возможен. Он даже необходим.

По-видимому, отказ от инстинктов является стержнем сакральных религий, в то время как отказ от истины и от ра зума был бы специфичен для мирских религий. Если наше предположение верно, то без труда объясняется, как из "нужно верить, потому что это абсурдно", являвшегося по зитивным аспектом, запрет думать становится аспектом нега тивным, исключающим любой вопрос, любое размышление, лкйой поиск. Я считаю первый аспект позитивным в той ме ре, в какой мы, с готовностью присоединяясь к утверждению, безоговорочно сформулированному от имени всех, и считая рациональным и доказанным то, что таковым никак не явля ется, способствуем сохранению нашего сообщества и нашего собственного места внутри его. Если аксиомой науки, соглас но Хайдеггеру, является "никогда ничему не верить, все ну ждается в доказательстве", то религия основывается на об ратной аксиоме: "Всегда всему верить, ничего не нужно доказывать". Фрейд отлично видел опасность этого:

"Запрет мысли, утверждаемый религией, чтобы способ ствовать ее самосохранению,- предупреждал он, - вовсе не избавляет от опасности ни человека, ни человеческое об-щсстаао*. "

Я не отважусь утверждать, что примеры, которыми я пользовался в этой главе и которые были рассмотрены мно гими квалифицированными исследователями, есть доказа тельства проявлений психологии толп. И еще меньше они были объяснены. Было бы недоразумением видеть здесь ил люстрации идей, подобно тому, как иллюстрируют иногда с помощью диапозитивов, рисунков или фильмов идеи, кото рые без этого остались бы абстрактными, лишенными плоти. Но ведь существуют идеи, которые навязывают себя с помо щью силы простого заключения. Если любая религия дейст вительно подчиняется запрету думать, тогда она должна быть скроена по образцу логики "как если бы", логики наших ил люзий. С того момента, как люди ей подчиняются, они дол жны поступать так, как если бы мир вымыслов и условнос тей представлял собой высшую реальность. Как если бы они были ответственны за свои действия или те, которые им при писывают. Как если бы невиновные были виновными, и тогда каждый из них мог бы ответить своему обвинителю, который

433

Век толп.

его клеймит "ты виновен", тем, чем Тиресий отвечает Эдипу: "Ты, обвиняющий меня и считающий себя невиновным, это ты, о чудо, виновен. Тот, кого ты преследуешь, не кто иной, как ты сам".

Подобная логика дает решение проблем, которые каж дый ставит перед собой. Она обеспечивает интерпретации со бытий только с одной точки зрения и на основе тщательно отобранных фактов, без учета оставшихся. И тем не менее она, не колеблясь, придает им общую значимость, как если бы она их установила, исходя из тщательных наблюдений и непредвзятой точки зрения. Она призывает считать доказан ной чистую рассудочную конструкцию, относящуюся к вооб ражаемому миру. Употребляя туманные и двусмысленные понятия - экзотерические и эзотеричекие, - маскируя и от крывая в одно и то же время, ее знатоки передают их массам, которые призваны реагировать стереотипным образом.

"Она подтверждает, - пишет Фрейд по поводу подобной логики, - что мыслительная активность включает большое число гипотез, необоснованность и полную абсурдность кото рых мы прекрасно понимаем. Они могут именоваться "вымыслами", но в силу различных практических причин нам следует себя вести так, "как если бы" мы верили в эти вымыс лы. Это и есть случай религиозных доктрин, поскольку они имеют несравненную важность для сохранения человеческого общества. Такая линия рассуждений недалеко ушла от credo quia absurdum'*"