Часть II тело, психика и мышление

Для должной реализации потенциала технологического подхода нужно учесть характер влияния на мышление внешних для него факторов. Это позволит снять излишнюю жесткость и определенность выбранной стратегии. Нет нужды еще раз напоминать об исключительно тонкой сути мышления. Вот почему игнорировать его зависимости от телесных и чувственных образований нельзя. Чтобы проследить их, нужно хотя бы схематически представить тело и чувственную психику в основных структурных измерениях.

Мозг и мышление

«Онтологический поворот» в трактовке сознания, произведенный идейными лидерами «философии жизни», феноменологии и других направлений ХХ века, давно стал историей. Редукция сознания к познавательным образованиям в сути своей изжита в современной философии и психологии. Мало кто оспаривает тот тезис, что мышление бытия есть само особое бытие. Но признавая многообразие онтических модусов мысли, не следует игнорировать ее связи с другими образованиями человеческого индивида: телесными органами, нервной системой, чувственностью и т.п. Автономное бытие мышления, изолированное от совокупной жизни человека невозможно. Следует согласиться с мнением Л. Фейербаха, что мыслит человек, обладающий мозгом и многими другими структурами, которые все связаны в единое целое. И здесь важно разобраться в определенном характере основных зависимостей.

Человек как иерархическая система уровней активности. Структурность человека является следствием эволюции жизни и развития культуры. У истоков живого ведущее место занимал соматический аппарат, а среди всех процессов доминировала двигательная функция. У современных растений тело с вещественным обменом и световой энергетикой господствует над зародышевой психикой в виде чувствительности и первичной формой информации. Появившиеся животные стали совершенствовать эти три системы – тело, чувственную психику и информацию. Конечно, между ними изначально не было резких разделительных линий и они действовали во взаимных связях. Так, эффекторные органы тела развивали рецепторику; выполняя поначалу скромную роль «связистов», рецепторы со временем выдвинулись на авансцену. Когда контактные формы усовершенствовались до телерецепторов, последние дали возможность животному реагировать на весьма удаленные элементы среды. А это в свою очередь сделало локомоторные перемещения в пространстве ведущими. Биотическая необходимость локомоций привела к возникновению синергирующего аппарата нервной системы с доминированием головного мозга.¹²⁵

Современный человек являет собой сложную и многоуровневую организацию. В ней можно выделить три основных подсистемы: соматическое, психическое и интеллект. Первое включает в себя многообразие телесных образований: от костей и мышц до центральной нервной системы с головным мозгом. Психика в узком смысле состоит из множества чувственных состояний и процессов. Интеллект аккумулирует в себе все акты и результаты информационного характера. Содержательно-структурное различие систем определяет специализацию их функций. Соматический аппарат вырабатывает нужные вещества и биоэнергию для всех необходимых действий и реализует весь спектр физических и физиологических движений. Роль психики сводится к установлению жизненно важных чувственных процессов, где на первое место выступает сенсорно-эмоциональная энергетика. Функционирование интеллекта обеспечивает организм всеми видами относительно высокой информации, которая дополняет действие генетической информации.

Сома, психика и интеллект: иерархическая структура уровней. Для определенности дальнейшего анализа необходимо сформулировать онтологические принципы взаимодействия уровней субъектной организации.

1. Человеческий индивид дифференцирован на иерархию низших и высоких уровней, которые отличаются друг от друга качественно, то есть структурно и функционально.

2. Низшие уровни жизни порождают более высокие ступени лишь в течении больших периодов эволюционного времени. Такое творчество происходит путем образования многих случайных вариаций, их естественного отбора и формирования нисходящей и восходящей ветвей эволюционного развития.

3. В масштабах индивидуальной жизни низшие и высшие уровни способны лишь обеспечивать взаимное существование, ведущее к нормальному бытию человека: а) все низшие структуры являются необходимым комплексным условием бытия высшего, которое не определяет содержание последнего и лишь поддерживает всем нужным его функционирование; б) нормальное существование высшего уровня обусловливается всей «вертикалью» низших пластов, что исключает частичное действие какой-то одной низшей структуры; в) если низшее обеспечивает веществом и энергией высшее, запускает и выключает его активность, то высшее способно лишь усиливать или ослаблять интенсивность действия низшего.

Важно подчеркнуть ту особенность, что разрешение ряда степеней свободы сочетается с запретом на причинную детерминацию со стороны низших уровней на содержание более высоких ступеней. Какими следствиями это может обернуться, выяснится позднее

Рис. 57

Ментальное и когнитивное: аргументы в пользу различий. Целесообразно установить понятийную определенность в содержательных характеристиках уровней, учитывая свободную игру смыслов в философской и психологической литературе. Прежде всего, речь идет о терминах: «психика», «сознание», «ментальное», когнитивное». Здесь мы руководствуемся правилом – надо исходить из сложившейся традиции, подвергая ее разумной критической переделке с учетом новых тенденций. В отечественной и зарубежной литературе установилась весьма широкая трактовка психического, синонимичная понятию сознания. Для прошлого это было оправдано, но в современных условиях такое положение дел архаично. Любое понятие выигрывает в своем развитии, если его рациональное значение ограничивается. Нам представляется, что пора развести понятия психики и сознания. С точки зрения уровневой модели целесообразнее подразумевать под психическим все многообразие форм чувственного содержания: как простые чувствования, так и духовные чувства культуры. В таком случае чувственная психика покрывается понятием ментального. Ф. Брентано ввел последнее для отличения высших уровней от физического и эту нижнюю границу нужно сохранить. Следует лишь отметить, что ментальность предполагает не только интенциональность, но и другие свойства, о чем разговор пойдет дальше. Самое главное в том, что ментальность отделяет психику от всего соматического, где господствуют физиологические импульсы нервной системы.

Над чувственной психикой возвышается интеллект, объединяющий всю сверхгенетическую информацию, которую можно назвать знанием. Здесь присутствуют как эмпирические образы (паттерны): ощущения, восприятия, представления, так и многообразие теоретических образований: идеи, принципы, теории, концепции и т.п. Будет весьма разумно оценить область интеллекта понятием когнитивного. Конечно, по большому счету все формы знания остаются ментальными, но, ограничив психику чувственностью, мы должны установить для нее верхнюю границу. Конструкт «когнитивное» и берет на себя такую демаркацию, отделяя все чувственное от всего того, что является знанием. Различие здесь не только содержательное, но и функциональное. Психика демонстрирует тонкие силовые потоки и высокоэнергетические напряжения, ее состояния и процессы непосредственно подпитываются энергетикой тела. Телесные потребности она трансформирует в интересы и за счет их создает мотивационную сферу. В недрах психики действует воля, поддерживая и направляя действия интеллекта. Каждый значимый поведенческий успех и достижение интеллекта сопровождаются эмоциональными всплесками и разрядкой нервной системы. Совсем иной жизнью отличается интеллект, его содержание сверхчувственно и рационально, все виды знания выполняют сугубо информационные функции. Здесь протекают процессы когнитивного структурирования, дающие возможность для конституирования мышления. Вот почему ментальность интеллекта следует специфицировать понятием когнитивного.

Что касается сознания, то имеет смысл сделать его интегративным образованием. Оно будет объединять высшую психику в виде духовных чувств и включать в себя все структуры интеллекта: эмпирию, рассудок и разум. Такое разделение психики основано на качественном отличии: если низшие чувства имеют природное происхождение и играют относительно простые роли, то высшая психика – это продукт и средство культуры, что входит в мировоззрение личности. Низшая психика реализует энергетические стремления, а духовная психика уже лишена собственной энергии и включена в жизнь разума. Таким образом, два уровня сознания – духовная чувственность и рациональность – представляют сугубо человеческое в человеке. Низшая же психика выражает эволюционное родство человека с животным миром, оставаясь за пределами сознания. Еще один аргумент в пользу двойственной структуры сознания заключается в единстве информационного значения и чувственного знака. Чувственные впечатления выступают знаковой формой эмпирических образов, а чувственность словесного языка выражает знаковые формы всех остальных знаний. Здесь налицо структурно-функциональная дополнительность ментальной чувственности и когнитивной рациональности. Все формы такой бинарной композиции пребывают в границах сознания.

Рис. 58

Наша позиция близка точке зрения немецкого мыслителя Л. Клагеса (1872-1956), у которого человек представлен оппозицией жизни и интеллекта. В свою очередь жизнь у него включает тело и психику, вырабатывающие жизненную энергию для приведения в действие интеллекта, лишенного всякой органической энергетики. Питаемый психосоматической энергией интеллект обеспечивает индивида всеми познавательными формами. М. Шелер пришел к такой же схеме с той лишь разницей, что место интеллекта у него занял дух, способный открывать царство ценностей и формировать идеалы. Энергию для активности духу дает жизнь в виде союза тела и психической дущи; обретая так силу, дух «идеирует» действительность и создает знания, идеи и идеалы. Для нас очень важно следующее концептуальное мнение М. Шелера: жизнь может лишь влиять на формирование и актуализацию идей и идеалов, но она не способна определять их содержание¹²⁶.

Почему для нас предпочтительно понятие интеллекта, а не духа? Дело в том, что интеллект предполагает широкую трактовку своей деятельности, включающую все формы эмпирического познания (ощущение, восприятие, представление), все виды теории (научные и ценностные). Духовное в виде ценностных образований здесь выступает одной из разновидностей активности интеллекта. И если к этому добавить чувства духовной психики, то два духовных слоя сознания делают излишним выделение духа как особой инстанции.

Как возможны левополушарный и правополушарный типы мышления? Здесь предполагается феномен функциональной асимметрии человеческого мозга. В 1860 г. французский исследователь П. Брока, делая отливки ископаемых черепов людей, страдавших утратой речи (афазия), обнаружил локализацию рече­двигательного центра в лобной доле левого полушария. В 1874 г. К. Вернике в том же полушарии установил нахождение речеслухового центра. Отсюда был сделан вывод о том, что левое полушарие доминирует в обеспечении речевой функции. В 1960-е гг. американец Р. Сперри для излечения эпилептиков разрезал мозолистое тело, соединяющее левое и правое полушария. Данные опыты показали, что левое полушарие, будучи отделенным от правого, полностью сохраняет способность к речи и письму, а также может оперировать формальными правилами. Но при этом оно затрудняется распознавать сложные наглядные образы. В первые годы был сделан весьма радикальный вывод о наличии у человека функциональной асимметрии мозга: левое полушарие ответственно только за мышление, а правое полушарие – за пространственные образы.

Обобщая и интерпретируя факты изучения человеческого мозга, американский ученый К. Саган построил теорию о двух разных центрах обработки информации. Левое и правое полушария мозга действуют относительно самостоятельно и локализуют специализированные группы функций. Правое полушарие имеет дело с пространственными образами, оно обрабатывает информацию одномоментно, работая параллельно и сразу с несколькими входами. По своим временным истокам оно самое древнее, сопряжено преимущественно с отрицательными эмоциями и обеспечивает режим интуитивного познания. Хотя правое полушарие склонно к чрезмерному воображению, чреватому ошибками, все научные открытия производятся интуицией. Левое полушарие обеспечивает рациональную логику, которая является ядром аналитического мышления. Информация здесь обрабатывается по мере ее поступления и расчленяется на по­следовательные порции. Функционирование левого полушария выражает менее древний для человека период культурного развития, где важно все интуитивные открытия подвергать строгой проверке средствами сомнения и критики. Эмоциональное окрашивание логического мышления более позитивное, о чем говорят опыты Ст. Дай­монда (Англия).¹²⁷

Теория К. Сагана о двух типах деятельности мозга оказалась весьма привлекательной для многих российских ученых и философов. Одним из первых к этой концепции присоединился В.В. Иванов. Он привлек обширный фактический материал в пользу идеи двух разных видов активности мозга и акцентировал внимание на различии знаковых форм. Правое полушарие содержит информацию в виде словаря зрительных образов: пальцевых жестов, иероглифов и других наглядных картин. Оно широко использует имена существительные и почти не оперирует глаголами, ибо живет образами конкретной ситуации в реальном времени. Левое же полушарие не занимается конкретными ситуациями, так как ориентируется на абстракции прошлого и будущего. Если правое полушарие обрабатывает информацию с очень большой скоростью, то левое действует медленнее. В его памяти хранится словарь слов и других абстрактных знаков, и оно по правилам грамматики и логики организует дискретные операции рационального мышления.¹

В целом позицию В.В. Иванова можно представить так: правое полушарие обрабатывает информацию в режиме восприятия (перцептивный опыт), левое полушарие обеспечивает мышление. Другие авторы пошли дальше этой интерпретации. Так, В.С. Ротенберг пришел к выводу о существовании двух типов мышления. Если правополушарное мышление организует материал многозначно и одномоментно схватывает множество связей конкретной ситуации, то имеет смысл считать его образно-интуитивным мышлением. Левополушарное мышление демонстрирует другую стратегию, перерабатывая информацию однозначно. Здесь формируется за достаточно явные периоды времени упрощенная, логически линейная модель реальности. В творческой деятельности оба типа дополняют друг друга. Левополушарное мышление ставит цель-задачу, правополушарное предлагает решения в виде интуитивных и смутных образов, критическим анализом которых снова занимается логическая мысль. Подводя итог своим рассуждениям, В.С. Ротенберг заключает: мозг есть материальный субстрат психики или мышления.²

Во второй половине XX века изучение мозга во многом перекрещивалось с исследованиями в русле искусственного интеллекта. Многие представители последнего направления поддержали бинарно-мозговую модель. Так, Д.А. Поспелов, признавая безусловное единство мышления, полагал, что удобно выделять левосторонний и правосторонний механизмы мысли. Первый разделяет «Я» и «не-Я», утверждая позицию со стороны. Здесь реализуются следующие формы мышления: а) конкретно-ситуативное (операции отождествления и различения); б) эмпирическое мышление (оценки прагматические и функциональные); в) понятийное мышление (выделение из конкретных ситуаций абстракций); г) категориальное (вычленение универсальных свойств). Правополушарное мышление имеет дело с целостными образами ситуаций и порождает другие формы: а) образно-ситуационная мысль (восприятие комплекса); б) наглядно-образное мышление (аналогия); в) символически‑образная мысль (понимание смысла)¹.

Бинарную концепцию развивают многие отечественные философы. Типичным примером может служить точка зрения И.П. Меркулова. По его мнению, правомерно исходить из двух когнитивных типов мышления: левополушарного и правополушарного. Они по-разному извлекают, перерабатывают, структурируют и репрезентируют информацию. Левополушарному типу присущи следующие особенности: а) аналитическая стратегия с выделением немногих существенных элементов; б) прослеживание жестких причинных связей; в) установление пропозициональных значений; г) выделение одномерных и линейных зависимостей; д) организация однозначного контекста. В целом здесь господствует стиль вербальной логики. Правополушарный тип демонстрирует иные действия: а) холистская стратегия с ориентацией на целостную информацию; б) одновременная работа на нескольких параллельных уровнях; в) выявление контекстуальных связей в смысловом пространстве гештальта; г) создание многозначного контекста. Налицо пространственно-образное мышление. Если на простых задачах различие двух типов мысли нивелируется, то при решении сложных проблем оно проявляется в полную меру².

Левополушарное мышление Правополушарное мышление

- аналитическая стратегия; - холистская стратегия;

- один уровень прослеживания - работа на параллельных

связей; уровнях;

- организация однозначности; - многозначность гештальта;

- пропозициональные значения - пространственные образы;

слов; ‑ многозначная мозаика контекста.

‑ логика одномерных и линейных

связей.

Если внутренние характеристики левополушарного и правополушарного типов у разных авторов не отличаются друг от друга, то их целостные оценки испытывают значительные колебания. Так, И.А. Горюнов предложил назвать левополушарный тип рационалистическим мышлением, а правополушарный – иррационалистической мыслью. Если в первом разум использует слова и искусственные символы, утверждая стиль логики, то второй тип разума оперирует целостными картинами, отличаясь внелогическим стилем. Рационалистический способ (ум) обслуживает практику и науку, а внелогические приемы иррационалистического мышления (сердце) – миф и искусство¹²⁸.

Полушарная концепция мышления однозначно вписывается в материалистическую традицию. Объяснять своеобразие актов мысли особенностями строения мозга является ее классическим приемом. И эта линия традиционно критикуется со стороны религиозных и идеалистических направлений. Их аргументы лежат в русле признания автономии идеального содержания, а вот определенный характер такой независимости от телесности обосновывается доводами избранной философской позиции.

Специфику религиозно-философской аргументации хорошо выразил отечественный мыслитель П.Д. Юркевич (1827-1874). Ему пришлось заняться критическим анализом тогда, когда в одной из своих статей Н.Г. Чернышевский представил душевные явления в качестве видоизменений органической жизни. Юркевич обратил внимание своего оппонента на несоизмеримое качественное отличие первых от телесно-нервных образований: непространственность, принадлежность внутреннему опыту, сверхчувственность, сопряженность с духом, свобода. Все это никак не выводится из материальности природы, которая сотворена Богом в качестве низшего бытия, а человеческая душа создана по Его образу¹²⁹.

Нерелигиозную версию критики физиологического редукционизма предложил К.Д. Кавелин (1818-1885). Его оппонентом был И.М. Сеченов, который в своей работе «Рефлексы головного мозга» (1863) отождествил психические явления с нервными актами посредством единого механизма рефлекса. Психика и мысль оказались загнанными в западню трех этапов рефлекторного кольца, то есть чувства возникают только на стадиях внешнего возбуждения и мышечной реакции, а знания и мысли – лишь в функционирующем мозгу. Произвола и свободы у сознания здесь нет. Кавелин же наряду с внешней детерминацией признал самодеятельность психики как автономного «организма». Человеческая душа – это инстанция, способная на внутреннюю инициативу и у нее нет жесткой привязи к функциям мозга. Внешний материал впечатлений она перерабатывает в интеллектуальные и духовные продукты, используя свои способности типа «психического зрения». Мозг здесь выступает необходимым, но лишь элементарным условием поддержания активности орудий души. К примеру, лестница нужна человеку для подъема на высокое строение, но нельзя весь акт возвышения приписать лестнице¹³⁰.

Редукционизм полушарно‑мозговой концепции является весьма утонченным и он весьма далек от натурализма И. М. Сеченова. Здесь не отвергается свобода и активность сознания, мышления, но все это связывается с функционированием мозга, которое якобы и определяет когнитивную деятельность. Такую позицию не принимают многие современные авторы и важно выделить их основные аргументы.

Несостоятельность полушарной концепции с позиции кибернетики. Многие специалисты, изучающие работу человеческого мозга, не принимают схему полушарного разделения информационных потоков. Одним из них является американский исследователь М. Арбиб. «Проводя грань между искусственным интеллектом и теорией мозга, следует остерегаться ошибки, часто встречающейся в литературе по психологии и состоящей в утверждении, что каждому процессу, проходящему в мозге, соответствует своя область головного мозга и наоборот»¹.

Ученый предложил следующий контраргумент. Если анализ системы S показал, что ее поведение эквивалентно поведению двух взаимосвязанных систем S₁ и S₂, каждая из которых обладает строго определенными функциями, то отсюда вовсе не следует, что существует способ пространственного разделения S на две системы, каждая из которых эквивалентна S₁ и S₂ соответственно. Это можно пояснить на примере.

Представим простую схему открытой системы типа мозга. Нейроны 1 и 2 возбуждаются только в том случае, если число возбужденных входных каналов не меньше числа, указанного в кружке. Стало быть, нейроны 1 и 2, имея пороговые значения, равные 1, играют роль элемента задержки. Нейрон 3 возбуждает выходной сигнал, если один из каналов х₃, х₄ или х₅ оказывается возбужден в данный момент времени. Нейрон 4 возбуждается, если в данное время возбуждены по крайней мере два из его входных каналов. Если все каналы х₃, х₄ и х₅ бездействуют, выход системы возбуждается только при возбуждении х₁ и х₂. В случае возбуждения хотя бы одного из каналов х₃, х₄, х₅ возбуждение системы зависит от возбуждения х₁ и/или х₂. Таким образом, сигналы, проходящие по х₃, х₄, х₅, определяют, какую функцию должна выполнять система по отношению к входам х₁ и х₂: операцию И или операцию ИЛИ.

Рис. 59

Представим теперь, что экспериментатор знает об х₁ и х₂ и не знает об х₃, х₄, х₅. Тогда можно установить, что наша система может выполнять операцию И и операцию ИЛИ, но при этом на ее выходе должен быть селектор, выбирающий, какой из результатов этих двух операций должен служить выходом искусственной системы Б. Что же касается «реальной» системы А, то для нее операции И и ИЛИ разделить нельзя. Таким образом, систему S нельзя разделить на две пространственно отграниченные подсистемы S₁ и S₂, ориентируясь на различие их функций.¹

Рис. 60

Под системой S Арбиб имел в виду головной мозг, а под S₁ и S₂ он мог подразумевать различные структуры мозга, но здесь явно напрашиваются левое и правое полушария. Почему исследователь предпочел «эзоповский язык» абстрактной схемы, это трудно определить. Но мы уверены, что его критический анализ нацелен на полушарную метафору. И против такой обоснованной атаки трудно найти какие-то весомые возражения.

Нельзя фактам спекулятивно приписывать рискованные интерпретации. Английский специалист по структурам мозговой памяти С. Роуз полагает, что существует множество мистических истолкований асимметрии мозга. Буквально на двух-трех самих по себе неод­нозначных фактах выстраиваются спекулятивные догадки, включая доктрину о двух типах познания.¹ С этим мнением нужно согласиться, такой стиль теоретизирования, который показал К. Саган, не присущ научному естествознанию. Здесь он продемонстрировал типичную философскую спекуляцию, где на слабой эмпирической основе воображение свободно выбирает одну из многих смысловых интерпретаций. Такой стиль характерен и другим ученым, которые свойства поведения человека смело выводят из определенных участков мозга. Так, утверждается, что лобная кора занята выработкой планов действий, а лимбическая система эти планы реализует. Авторы здесь исходят из единственного твердого факта – после фронтальной лоботомии люди ведут себя так, как если бы за их настоящим не предвидится никакого будущего.² Если бы авторы признали свою позицию гипотетической, к ним не было бы особых претензий, так как современная наука стала терпима к «безумным» идеям (Н. Бор). Но в тексте представлен вывод с модальностями «железной» веры.

Особо высокую уверенность в связи сложных действий с определенными зонами мозга демонстрируют ученые, исследующие различные заболевания мозга. Так, в научной литературе признается, что больные с поражением лобных систем мозга не способны ставить задачи и формулировать вопросы. У таких больных разрушена ориентировочно-поисковая деятельность. При поражении теменно-затылочных отделов мозга нарушается операционная деятельность, необходимая для решения задач.³

Конечно, в этих утверждениях Л.С. Цветковой нет констатаций чистых фактов, ибо таковые невозможны в отношении скрытой для чувств связи мозга с мышлением. Автор обречен на перемешивание зафиксированных фактов с более или менее произвольными интерпретациями. То, что у больных людей были нарушены определенные отделы мозга, относится к безусловной фактической стороне дела. Когда таким индивидам предлагались определенные задания (от них требовалась постановка задач), это тоже можно считать фактом. Но вот вывод о том, что больные с таким-то поражением мозга не способны формулировать вопросы, несет в себе истолкование очень свободного характера. Его как минимум можно интерпретировать двояко: 1) лобные отделы мозга производят постановку задач; 2) лобные системы мозга обеспечивают условия для того, чтобы реализовался мыслительный акт проблематизации. Первая формулировка выражает позицию физиологического натурализма, второе же утверждение мы считаем свободным от мозгового редукционизма. Мозговой активности здесь отданы лишь простые функции создания внешних условий мысли. В сложном соматическом «хозяйстве» у больных произошли какие-то неполадки и сбои. Они и не позволяют реализоваться интеллектуальной культуре мысли, сохранившей себя, но потерявшей нижние этажи, без которых высшие уровни действовать не могут. Здесь уместно такое сравнение: мозг подобен квартире на одном из этажей здания, которая обеспечивает семью местом проживания, теплом и светом. И если произошло серьезное обрушение пола и потолка, то проживающим становится не до комфортного времяпровождения, они выбиты из привычного ритма жизни. Хотя бытовые неурядицы вынудили их заняться элементарным бытом, жильцы сохранили способность читать книги, музицировать и т.п.

К. Лешли зафиксировал факт снижения эффективности поведения крыс в лабиринте, вызванное удалением различных участков коры. Из этого ученый сделал весьма вероятный вывод о том, что поведение крыс не зависит от того, какой именно участок был удален, а определяется лишь количеством удаленной коры. Лешли сформулировал два общих утверждения: 1) снижение эффективности поведения зависит от массы удаленного участка мозга («закон массы»); 2) каждый участок мозга может вносить одинаковый вклад в процесс решения задач («закон эквипотенциальности»). М. Арбиб признает, что законы Лешли вполне достоверны, ибо проверялись неоднократно. А если это так, то данные законы можно совместить лишь с такой моделью мозга, где господствует функциональная целостность, отвергающая выделение особых локальных зон типа полушарий. Мозг представляет собой систему подпрограмм, работающих одновременно и параллельно друг другу. Зафиксировано много фактов в пользу того, что правое и левое полушария в своем функционировании не только дополняют, но и замещают друг друга. Все это говорит в пользу единой работы человеческого мозга¹.

Рис. 61

Рассуждения о полушарных типах мышления – это не научная концепция, а в лучшем случае – метафора. В свое время М. Арбиб выразил уверенность в том, что основная сложность в науках по искусственному интеллекту заключается в проведении демаркационной линии между метафорами и теоретическим знанием. Юные научные дисциплины обречены на то, чтобы заимствовать из вненаучного опыта первичные знания. Необходимый способ такого когнитивного переноса – это метафора и хорошие метафоры являются источниками плодотворных гипотез. Но ученый должен всегда помнить о том, что метафора представляет собой лишь отправную точку для становящейся теории. Стало быть, нельзя понимать метафору буквально и отождествлять ее с научной теорией. Но именно так произошло с метафорами: «человек есть машина», «мозг – это компьютер». Вот почему случилось смешение искусственного смысла метафоры с самой реальностью. Выход из этой ловушки лежит на пути размежевания метафорического значения от теории, которую еще предстоит создать¹.

Свое слово сказали и специалисты по языковым метафорам. Они предложили считать рассуждения о различии полушарий метафорой, которая оказалась несостоятельной в качестве научной модели. Примечательны доводы Р.М. Фрумкиной, исповедующей принцип – не стоит объяснять неизвестное через непонятное, которому нельзя отказать в разумной мудрости. Классическим примером объяснения неизвестного через непонятное она считает полушарную метафору. Мы характеризуем мышление как предмет исследования, привлекая те особенности работы мозга, которые еще в полной мере не изучены. Модель лишена той «прозрачности», которая позволяет сопоставлять ее с объектом и получать эффективное объяснение².

Как, не отказываясь признавать зависимость сознания от мозга, избежать ловушек натуралистического редукционизма? Соотношение тела и души является классической философской проблемой. Полушарную концепцию следует оценить в качестве одной из разновидностей материалистического натурализма. Суть последнего состоит в операции сведения содержания сознания к какому-то материальному уровню организации человека. Стало быть, натурализм  – это редукционизм, объясняющий психику и интеллект природной телесностью.

Современный физический редукционизм как форма материализма ориентирован на то, чтобы выводить свойства сознания из некоторой физической реальности. Данная линия имеет своих приверженцев. Если И.З. Цехмистро заявляет, что мышление материально, ибо за него отвечают спины элементарных частиц, составляющих нейроны мозга, то мы имеем самую простую форму – физический материализм. В рамках редукции к физической реальности лежит и ответ К. Прибрама  – сознание есть информационная голограмма, формирующаяся корпускулярно-волновыми структурами мозга. Более широкая физическая парадигма вдохновляет А.Е. Акимова, Г.И. Шипова и других авторов искать особые физические поля в качестве универсального переносчика информации‑сознания. На роль такого носителя «мировой психической энергии» и «космического информационного поля» ныне претендуют торсионные поля (вакуумные структуры кручения). Этому направлению близка концепция А.В. Иванова, где сознание объединяет материально-энергетическую составляющую с идеальным компонентом¹. Если современный американский нейрофизиолог Г. Плоткин заявляет, что разум есть работа мозга, которую можно объяснить физико-химическими теориями, то это простой вариант наивного по сути физического материализма. Стратегия поиска тонкой материальной субстанции сознания несколько сложнее, но и она вписывается в простой и понятный физический редукционизм.

Всякий редукционизм, включая полушарную концепцию, игнорирует относительную самостоятельность сверхтелесных уровней человека. Полушарная теория демонстрирует сложный и замаскированный вариант натуралистического редукционизма – нейрофизиологизм. Все ее сторонники так или иначе признают тезис о том, что мышление есть функция мозга и уточняют характер этой физиологической зависимости. Все содержательные характеристики сознания «привязываются» здесь к специфике того и другого полушария. Такая позиция мало чего оставляет собственно сознанию и это проявление главного греха натуралистического редукционизма  – оставлять все нижним уровням (телу) и лишать существенного верхние структуры (психику, интеллект, дух).

Онтологической основой всякого редукционизма выступает идея «элементаризма». Ее можно представить в виде такого утверждения: «суть любого образования определяет его какой-то элемент». Если речь идет об иерархии низких и высоких уровней, то в качестве базисного элемента редукционист может брать низшие и высшие уровни. Применительно к проблеме связи тела (мозга) и сознания материалист выделяет основу в виде мозга, а идеалист ставит во главу угла сознание. Но из этой ситуации альтернатив можно выйти, обратившись к системному подходу. Здесь предполагается такая связь разных уровней, которая не только допускает детерминацию одного уровня другим, но и существенно ее ограничивает признанием относительной самостоятельности каждого уровня. Если в контексте «элементаризма» базисный уровень определяет все остальное, пронизывая его своим влиянием как бы «насквозь», то системная стратегия делает воздействие каждого слоя на другие частичным и не решающим. Степень закрытости от внешних детерминаций возрастает по мере усложнения системных качеств. В человеке наличествует самая сложная организация, где, чем выше уровень, тем выше его потенциал «непрозрачности» для низших слоев. Чувственная психика относительно автономна от тела и мозга, а интеллект демонстрирует особую самостоятельность от мира переживаний.

Рис.62

Системный реализм за идею дополнительности: детерминация бытия сознания мозгом и самостоятельность содержания психики и интеллекта. Для характеристики изъянов редукционизма можно использовать кэрроловский образ «чеширского кота». Если идеализм игнорирует функциональное влияние мозга на душу и дух, что напоминает улыбку без кота, то материализм лишает сознание всякой автономии, впадая в другую крайность, где «кота» так много, что «улыбки» не остается. Именно такова полушарная концепция. Тогда правомерен вопрос о такой философии, которая способна избежать экзотических крайностей. И здесь нам представляется, что к перспективной форме реализма близки некоторые представители нередукционистского материализма и, в частности, английский философ Ю.Т. Плейс (основная книга вышла в свет в 1956 г.). Его основной тезис: сознание есть процесс в мозге человека. Здесь сразу отвергается причинное воздействие со стороны мозга. Мозг признается в качестве того места, где только и могут происходить все ментальные события. Необходимая роль у этого сложного тела есть, но она сводится к внешнему обусловливанию актов сознания, запрещающему содержательную детерминацию. Плейс вводит следующие разъяснения: 1) предложения о сознании нетождественны предложениям о процессах в мозге, т.е. нет семантической эквивалентности у слов о болевом ощущении с описанием неврологического состояния; 2) существуют два разных способа верификации утверждений о ментальном (интроспекция) и предложений о мозге (эмпирическое наблюдение); 3) из существования в мозге не вытекает необходимость быть его свойством или функцией; 4) сознание существует только тогда, когда протекают определенные процессы в мозге, т.е. между ментальным и физико-физиологическим установилась функциональная корреляция, эта связь означает, что первое не может быть помимо и без второго¹.

Позиция Ю.Т. Плейса отличается несколькими достоинствами. Прежде всего, влияние мозга здесь признается, но оно существенно ограничивается. Формула «сознание существует в мозге» при всей ее абстрактности ориентирует мысль в перспективном направлении. Здесь следует выделить бытийственные модусы сознания, которые обеспечиваются мозговой активностью. Речь идет не только о пространственном локусе, где локализуются психические процессы, но и о той материальной динамической основе, без которой они невозможны. Можно выделить такие виды детерминации со стороны мозга на ментально-когнитивное: 1) вещественно-энергетическая поддержка душевных и интеллектуальных актов; 2) подпитка высокой информации низшими информационными потоками (генетическим и другими видами); 3) пусковые, переключательные и выключающие побуждения; 4) кодирование и декодирование информации в виде переходов от раздражений к впечатлениям, далее к значениям и обратно.

Итак, от деятельности мозга зависят только низшие модусы бытия сознания, но его содержание определяется им самим. На каждом уровне сознания содержательные изменения достигаются собственными силами по принципу «подобное вызывает подобное». В психике за исключением трансформации возбуждений (физиологическое) в мозаику впечатлений (чувственное) одни переживания вызывают другие чувственные волнения и эмоции. Действия интеллекта сводятся к разнообразным актам, где одно знание детерминирует другие формы знания. Однако эти «горизонтально-векторные» процессы предполагают «вертикаль» воздействий со стороны нижних уровней организма, т.е. тела, вершиной которого выступает мозг. Вертикальная детерминация, обусловливая необходимость простого бытия высших уровней, не способна производить их содержательные формы по горизонтали. В качестве модельного примера используем сравнение с квартирой: мозг подобен квартире, которая обеспечивает семью местом проживания, теплом и светом, но как квартира не может диктовать правила общения близких родственников, так и мозг не способен порождать содержание духовных чувств и мыслительных актов.

Человеческий мозг способен на многое, но не на все. Такое сочетание возможного и запретного соответствует способу действия природной закономерности. Отсюда и вытекает дополнительность работы мозга и сверхмозгового культурного творчества. С этим выводом согласился бы У. Джеймс. Свое мнение он выразил так. Все душевные процессы являются функцией мозговой деятельности. Но данную частичную истину физиологический материализм делает полной и в этом его заблуждение. Чувства и мысли зависят от активности мозга, но сущность сознания не может быть выведена из подобного рода материальных причин¹. Здесь видно, что Джеймс признал дополнительность двух аспектов – функционального влияния мозга на сознание и относительно самостоятельной от мозга сущности психики и интеллекта. Наша интерпретация первого как обеспечения низших бытийственных условий ментальной жизни и второго как содержательного структурирования, автономно присущего сознанию, не противоречит рассуждениям Джеймса. Зато полушарная модель пытается отдать мозгу многое из второго аспекта, продолжая вертикаль объяснения «снизу вверх» слишком далеко. По сути дела это современная форма физиологического материализма, который был отвергнут Джеймсом. Но свою позицию он оценил как материализм, допускающий возможность объяснять сознание из него самого. Такая нередукционистская широта сближает Джеймса с точкой зрения Ю.Т. Плейса. Нам она импонирует тем, что позволяет органично согласовать философскую стратегию с устоявшимся здравым смыслом науки.

Рис. 63

Итак, полушарная концепция, выделяющая типы мышления в зависимости от строения и функционирования мозга, несостоятельна. Она разделяет все недостатки натуралистического редукционизма и должна уступить место более корректным теориям, признающим самостоятельную активность мысли.

Поиски новой стратегии: не выделять мозг из целостности человека. «Мир представлен в мозге» – этот тезис американский ученый Дж. Сандерс (вслед за Р. Рорти) относит к изжившей себя декартовской парадигме. Материализм предложил отражательный подход к сознанию и он потребовал аналитического выделения таких внутренних структур, как мозг, нервные пути и т.п. Соответственно возникла модель «театра», где роль внутреннего зрителя взяло на себя сознание, пребывающее в ложе головного мозга и рассматривающее внешние представления жизни на экране чувств. В середине ХХ века когнитивные науки взяли эту идейную традицию и придали ей лишь свое терминологическое оформление. Сознанию придана функция управляющего центра в головном мозге, который связан с внешним миром кольцевыми информационными потоками. Но за полвека исследований не удалось обнаружить ни управляющего центра, локализованного в мозге, ни потоков информации от периферических чувств к мозгу. Зато было установлено, что мозг непосредственно не управляет потоками информации, последние предстают как возбуждения в различных участках мозга в ответ на возбуждения, приходящие из внешней среды. Эти факты вынуждают перейти на новую, экологическую стратегию, где важны взаимосвязи организма с окружающей средой и целостные феномены человека: телесность, чувственность, мышление¹³¹.

Критический пафос Сандерса понятен и с ним следует согласиться в том, что локализация ментальных и когнитивных процессов во внутренних структурах мозга малоэффективна и ведет в эпистемологический тупик. Если экологическая стратегия предлагает свою альтернативу на путях некоторой целостности, то такое начинание можно лишь приветствовать. Однако настораживает тот момент, что Сандерс жестко противопоставляет экологический холизм аналитической традиции. Один из принципов методологической культуры рекомендует сохранять эвристический потенциал противоположных методов. Вот почему нет нужды впадать в крайние отклонения «маятника моды». Важно выработать такую исследовательскую линию, где будут оптимально сочетаться принципы целостности и аналитичности. И для этого придется аналитические установки отделить от налета редукционизма, как физического, так и физиологического. Такой анализ станет ценной процедурой в деле создания материала, необходимого для реконструкции разнообразных целостностей. То, что главная опасность скрывается не в аналитичности, а в редукционизме, может подтвердить позиция самого Сандерса. Ведь возможно и она страдает этой заразной болезнью, родственной проклятому дару богов царю Мидасу. Разумно задаться вопросом: а не ограничен ли экологический подход узкими рамками биологизма и натурализма? Статья автора подтверждает это подозрение. Тогда предпочтительнее выбрать линию более широкой целостности – экокультурологическую стратегию. Для исследования мышления она, по нашему мнению, не имеет внятных альтернатив.

На рубеже ХХ и XXI веков утвердилась тенденция подведения промежуточных итогов в развитии когнитивной науки, выросшей из исследований искусственного интеллекта. В ее основу были положены две гипотезы: 1) человеческий мозг функционирует как цифровой компьютер, использующий символы (физиологическая гипотеза); 2) компьютерные программы можно использовать как формализированное человеческое мышление (эпистемологическое предположение). Американский ученый Х. Дрейфус оценил их как идеи, неоправдавшие надежд, и предложил «привить» когнитивные науки к феноменологии. По его мнению, это философское направление в наибольшей мере учитывает реальные свойства сознания и, прежде всего, интенциональность. С ним солидарны другие американские исследователи: М. Рэтхолл и С. Келли. Они полагают, что если в модель нейронных сетей заложить систему феноменологических умений, то отпадет необходимость имитации познания. Но такой модели нужно «воспринимать» ситуации так, как это делают люди. Такая способность зависит от воплощений в теле: а) врожденных структур; б) культурных навыков. Учет всего этого – проект будущих исследований.

Весомый потенциал для обновления когнитологии заложен в философии М. Хайдеггера. Здесь дана утвердительная критика репрезентативной теории значений. Язык характеризует не наше представление, а говорит нечто о мире. Высказывание позволяет вещам быть видимыми «из себя». Но этого мало, для познания и овладения вещью требуются еще и нелингвистические интенциональные структуры – практические действия, дающие состояние умелости. Вклад М. Мерло-Понти состоит в том, что он развил феноменологию восприятия. Здесь идея репрезентации терпит окончательный крах, ибо выясняется, что восприятие включает состояния тела, единство состояний тела (предмет) и ментальные состояния. И все это имеет доязыковую интенциональность. Если когнитивные науки начнут учитывать феноменологические аспекты, они обретут новую перспективу и преодолеют модель мозга, изолированного от телесности организма¹³².

Обращение когнитологов к феноменологическим идеям примечательно в качестве одного из выходов из узко-тупиковой ситуации, куда исследователей завела полушарная модель мозга. Если мозг вписан в широкий контекст телесности, то эту системность и предлагает изучать феноменология. Особые достоинства ее техника имеет в отношении форм эмпирического опыта: ощущения и восприятия. Действенна она и для понимания мышления. Эту линию в свое время старался подчеркнуть М.К. Мамардашвили. Он неоднократно цитировал изречение В. Гете: «всего мышления недостаточно для мышления». Ситуация мысли всегда богаче самого акта мышления за счет наличия: а) фактического (невыводного) содержания; б) чистой формы содержания; в) практического разума. Но к этому еще следует добавить те аспекты, которые имеют место в силу встроенности мысли в глубинные структуры тела, что и дает фактическое бытие мышления. Специальная феноменологическая техника предназначена исследовать эти «идеально-материальные спайки»¹³³.

В силу ряда факторов (кризис когнитивно-информационной модели мозга, влияние феноменологии и др.) среди зарубежных авторов усиливается тенденция отказа от темы связи интеллекта с мозгом. Так, американский исследователь Н. Савада предложил оригинальную трактовку разума, как «совокупности человеческих работ». Если сознание есть нечто субъективное, что концентрирует внутренние работы, то разум воплощает в себе объективный фонд внешних социальных работ. Носителем сознания выступает мозг и он через гены и врожденные механизмы формирует чувственный и перцептивный опыт. Последнее и можно считать областью внутренних работ, локализованной в мозге. Если место пребывания последнего ясно, то у разума нет определенного жилища и постоянного адреса. В виде массива понятий, используемого в культуре мышления, разум не привязан к мозгу, хотя и выступает его внешним работником и слугой¹³⁴.

Позиция Н. Савады примечательна тем, что он отказывается от монополии мозга в объяснении мышления. Его бинарная классификация внутренних и внешних работ основана не на строении мозга и учитывает отличительные признаки эмпирического опыта, а также свойства мыслительных актов, и все это коренится в их содержательном структурировании. Такой подход нам представляется перспективным. Настораживает лишь попытка автора разорвать всякие связи мышления с мозгом. Думается, что нельзя игнорировать достоверные факты, свидетельствующие в пользу наличия безусловной зависимости мыслительных процессов от активности мозга. Как раз наша трактовка признает, что функционирование нейронной сети обеспечивает обязательные и низшие условия бытия мыслительной деятельности.