(Окончание) 3. Философское опустошение понятий. Российско-советская диалектика.

        И такое же   влечение к пустотному Абсолюту через отрицание всех частичных, понятийно определенных форм сознания  было присуще  построениям российской и советской мысли. Советская идеология, в духе славянофильства 19-го века с его "критикой отвлеченных начал" (Вл. Соловьев), любила дискутировать со всеми  теориями, приходящими с Запада: философскими, богословскими, социальными, историческими, литературными, даже космологическими. Каждую из них советская идеология обозначала  как одностороннюю - "субъективизм" или "объективизм", "позитивизм" или "идеализм", "иррационализм" или "сциентизм", "индивидуализм" или "популизм" - и возвышалась над ними своей "диалектикой".  Но эта диалектика не была, в гегелевском смысле, синтезом критикуемых теорий, т.е. их приятием, снятием их односторонности и  объединением на высшем уровне. Это  была диалектика отбрасывания всех положительных теорий, обнаружения их тщетности, ложности, иллюзорности, - при том, что положительное их снятие так и не происходило.         По мысли Вл. Соловьева, "критика этих отвлеченных и в отвлеченности своей ложных  начал должна состоять в определении их частного значения и указании того внутреннего противоречия, в которое они необходимо впадают, стремясь занять место целого. Устраняя притязания частных принципов на значение целого, эта критика основывается на некотором положительном понятии того, что есть подлинно целое или всеединое, и, таким образом, это есть критика положительная".  (17)  Но в практике такого тотализующего мышления, как "идеалистического всеединства" в 19-ом веке, так и "диалектического материализма" в 20-ом, "подлинно целое или всеединое" оказывалось лишено своей собственной определенности и выступало лишь как принцип отрицания всяких начал, которые смогли оформить себя в мысли, под предлогом их отвлеченности от живого и конкретного целого, которое в советскую эпоху определялось как "генеральная линия партии", т.е. текущий момент борьбы за абсолютную власть.         Такая диалектика укоренялась в некоей точке ничто, в пустоте, которая декларировала себя полнотой, но проявляла ее только в акте опустошения и обессмысливания всех положительных теорий.  (18)    Гегелевско-марксистская диалектика потому и оказалась таким ценным, незаменимым приобретением в России, что позволила создать логическую машину для перемалывания и уничтожения понятий, утонченную технику их  опустошения. Теперь Ничто смогло проступать не только в предметностях, как их обветшалость, но и в понятиях, как их саморазрушаемость, десемантизация, деградация смысла, редукция к нулевой значимости. Диалектика, которая в гегелевском методе работает как восхождение понятий из ничто, из беспредельности, из беспредметной абстракции в сферу конкретного, позитивного, разумно действительного,  - в  советском своем варианте стала работать как нисхождение понятий из сферы конкретности, качественной определенности в глубину беспредельного ничто.         Раньше, до того, как Россия открылась Западу и впустила его в себя его позитивность, Ничто проявлялось здесь  в восточного типа созерцании,  апофатическом безмолвии и немыслии. Крупнейший русский богослов Георгий Флоровский так описывает состояние русской  мысли в допетровскую эпоху: "В истории русской мысли много загадочного и непонятного. И прежде всего, - что означает это вековое, слишком долгое и затяжное русское молчание? Как объяснить  это позднее и запоздалое пробуждение русской мысли? ...Древнерусская культура оставалась безгласной и точно немой. Русский дух не сказался в словесном и мысленном творчестве..." (19)  Впоследствии, вооружившись немецкой диалектикой, Ничто научилось мыслить, но само мышение оказалось формой деградации смысла и проступания через него негативного абсолюта. Этот абсолют, уже в характерно российской манере, не удовлетворяется восточным самосозерцанием и молчанием, а хочет обнаружить себя через работу и игру понятий, активно обнажающих свое собственное ничто.          Нужно отметить, что эта "негативная диалектика"  имеет мало общего с той негативной диалектикой, которая получила распространение на Западе, опять-таки преимущественно в работах немецких мыслителей, представителей франкфуртской школы -  Т. Адорно и Г. Маркузе. Негативная диалектика, связанная с левой, ультрареволюционной интерпретацией гегельянства, отвергает категорию синтеза, но зато подчеркивает категорию антитезы, как  непримиренного противоречия, в котором революционный антитезис, "Великий Отказ", противостоит консервативному тезису, не сливаясь с ним. При  этом и тезис, и антитезис, благодаря своей непримиримости, вовсе не стирают, не уничтожают друг друга, а, напротив, достигают наибольшей определенности, резко заявленной односторонности. То, что на Западе представляется "негативным" моментом диалектики, с российской точки зрения могло бы служить только аргументом ее усиленной, "взбесившейся" позитивности, которая избегает "божественного" синтеза, чтобы оставаться собой, в своей "демонической" гордыне. Действительно, негативная диалектика преподносит нам демонизм отрицания, своего рода мефистофелевский жест чистой революционности, но это еще далеко не тоталитарная диалектика  опустошения понятий, где бунт против Создателя уже перешел в следующую фазу - царство самого Разрушителя, который демонстрирует бесконечность своей воли в том, что разрушает свое собственное основание.         Во избежание недоразумения не стоит называть диалектику тоталитарного мышления "негативной", то есть применять к ней устоявшийся термин другого, революционного сознания, хотя последнее  было бы точнее охарактеризовать как "антитетическую" диалектику.  Диалектика советского типа может быть названа "пустотной", поскольку в ней производится уже не революционная негация одних положительных понятий другими (стадия антитезы), а взаимоуничтожение и крах всех положительных понятий. Это стадия коллапса самой диалектики, которая вместо того, чтобы развивать понятия до полной определенности, свертывает их в начальное беспредельное ничто.