Разбор стихотворения Пушкина «Анчар»

Остановимся с этой точки зрения на стихотворении «Анчар» Пушкина. Стихотворение это написано в 1828 г.

Перед нами в стихотворении эстетический идеал, непосред­ственно связанный с идеологией декабризма и находящий свое выражение в определенном состоянии характера лирического героя — носителя переживания, раскрытого в стихотворении, выражающем пафос страстного негодования и протеста против общественного устройства, в котором люди делятся на владык и рабов. Лишь по цензурным соображениям Пушкин должен был в 1832 г. заменить царя — князем; чрезвычайно характе­рен вариант последней строчки восьмой строфы в рукописи Пушкина: не «непобедимого владыки», а «самодержавного вла­дыки». Для понимания идейной направленности стихотворения следует иметь в виду отмеченное В. В. Виноградовым соответ­ствие между «Анчаром» и стихотворением П. Катенина «Ста­рая быль». («Стиль Пушкина», М, 1941, стр. 422—426.) В этом стихотворении Катенин в несколько завуа­лированной форме осуждал известные «Стансы» Пушкина («В надежде славы и добра...»), усматривая в них похвалу «царю-самодержителю». Поэтическим ответом Пушкина на упре­ки Катенина и был пушкинский «Анчар», свидетельствовавший о верности Пушкина свободолюбивым идеям декабризма. Не случайно генерал Бенкендорф сразу же запросил Пушкина, почему он напечатал свое стихотворение «без предварительно­го испрошения на напечатание ...высочайшего дозволения».

Таким образом, историческая обстановка и идейно-эстети­ческое содержание, лежащее в основе «Анчара», очевидны. Для того чтобы получить художественное выражение, оно дол­жно было облечься в форму конкретного человеческого пере­живания, передающего противоречие между общественным строем самодержавной России и противостоящими ей эстети­ческими идеалами свободы и гуманизма.

В конце XVIII и в первой четверти XIX в. в европейской и в русской печати и художественной литературе появлялся ряд сведений о смертоносном дереве (Antiaria toxicaria) и о том, что его ядом намазывают оружие, рискуя жизнью при добыва­нии этого яда. В этом страшном контрасте — добывание смер­тоносного яда ценой человеческой жизни — Пушкин и нашел материал для раскрытия своего отношения к действительно­сти — предельно острую форму угнетения человека бесчеловеч­ной властью. В стихотворении говорится об анчаре, о владыке, о рабе, но было бы неверно трактовать их как самостоятельные образы. Все они выражают то целостное переживание, которое вызвано соотношением и осмыслением тех жизненных явлений, о которых говорится в стихотворении и которые сами по себе не имеют самостоятельного художественного значения. Сохра­нившиеся рукописи Пушкина позволяют шаг за шагом проследить самый процесс создания художественного образа в стихотворении «Анчар» (они опубликованы во 2-й части III тома Полного собрания сочинений Пушкина, изд-во АН СССР. От­метим попутно, что изучение черновых вариантов стихотворе­ния при работе над ним в классе чрезвычайно целесообразно-с методической точки зрения). Прежде всего Пушкин стремится дать наиболее драматическое описание анчара, посвящая ему пять, а в черновом варианте шесть строф (опущенная строфа): «И тигр, в пустыню забежав, В мученьях быстрых издыхает, Паря над ней, орел стремглав, Кружась, безжизненный опадает...»

Пушкин находит, отбрасывает, отыскивает все более резкие и напряженные детали, рисуя страшную картину смерти и ги­бели, которые окружают ядовитое дерево: «на почве мертвой, раскаленной», «могучий яд», «прах отравленный клубится», «пустыня смерти», «тигр ярый бьется». Но картина эта важна ему не сама по себе. Значение ее в том, что к страшному дере­ву идет человек. Возникает первый набросок: «Но человек ко древу яда...» И далее: «Но человек К Анчару страшному подходит». И сейчас же возникает следующая запись, та, в которой содержится весь идейный смысл стихотворения: «Но человека человек В пустыню -------- посылает».

Но почему мог человека человек послать к анчару? Начи­наются поиски следующей строки: «Послал к анчару властным словом», «Послал к анчару самовластно», «Послал к анчар равнодушно». И уже под конец находятся самые точные слова «Послал в пустыню властным взглядом», и строка приобре­тает окончательную форму: «Послал к анчару властным взгля­дом». Идейный смысл стихотворения выражен с предельной точностью. В характеристике раба у Пушкина были различные оттенки. Путь к анчару — это подвиг. В черновиках находим эпитет «смелый», строку: «И тот безумно в путь потек». По­является определение «верный раб». Но все это отбрасывает­ся — дело ведь не в смелости и не в верности раба, а в его послушности, т. е. в предельном подчинении его чужой воле, «властному взгляду» (даже не «властному слову»). Стихот­ворение построено на контрастах прежде всего в композици­онном отношении. Дерево смерти — и идущий к нему человек, раб и владыка. В восьмой строфе этот контраст выражен с наибольшей силой: «И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки».

Казалось бы, стихотворение завершено, противоречие рас­крыто. Но Пушкин находит новый и еще более трагический по­ворот темы. Ради чего погиб бедный раб? Ради чего совершен его — хотя бы и подневольный — подвиг? И последняя строфа еще больше расширяет идейный смысл стихотворения. Смерть раба была нужна лишь для того, чтобы владыка «… гибель разослал К соседям в чуждые пределы».

Если анчар губителен для тех, кто идет к нему, то владыка рассылает эту гибель. Гуманистический пафос стихотворения здесь достигает особенной силы. Таким образом, композиция стихотворения основана на резких, непримиримых контрастах и противоречиях. Они передают, с одной стороны, тот накал общественной борьбы, который только что нашел свое выра­жение в восстании декабристов 1825 г., и в то же время в этих контрастах выражается характер лирического героя, смело и непримиримо обнажающего всю остроту общественных проти­воречий. Эта контрастность, поиски предельно острых и дра­матических выразительных средств определяют и лексику сти­хотворения. Чрезвычайно характерна в этом отношении стро­ка «И зелень мертвую ветвей», где соединены, казалось бы, непримиримые понятия. Характерны и варианты: «Яд каплет сквозь его кору Благоуханною смолою…» Или: «Случайно ль туча оросит Его листы дождем медвяным… Уж он стекает, ядовит».

Анчар «стоит — один во всей вселенной». Эпитеты и опреде­ления подчинены той же цели передачи драматичности и на­пряженности как самой ситуации, так и речи говорящего о ней лирического героя «грозный часовой», «жаждущие степи», «день гнева», «вихорь черный», «лист дремучий». Контрастна сама организация повествования. Контраст этот выражается в том, что повествователь, с одной стороны, говорит о предельно трагической ситуации: владыка посылает на смерть раба, что­бы ценой его гибели нести смерть другим людям, и в то же время сам повествователь не дает этому оценки, он только рас­сказывает о той трагедии, которая произошла около анчара. Его отношение к ней прорывается только в упоминании о бед­ном рабе, в горьком сопоставлении: «Человека человек...» — да еще, пожалуй, в подчеркнуто простом и в то же время скорб­ном рассказе о том, как умирал бедный раб. По латинской по­словице «Молчание — кричит», в этой суровой сдержанности лирического героя, контрастирующей с тем, о чем он расска­зывает, с особенной силой и обнаруживается его отношение к происходящему.

Таким образом, и композиция стихотворения, и его лекси­ка, и входящие в него описательные элементы (анчар, влады­ка, раб) — все это единая и целостная форма раскрытия со­стояния характера лирического героя, конкретизирующая его, превращающая в живое индивидуальное переживание, в кон­кретную картину духовной человеческой жизни, созданную средствами речи.

Большую роль в этой конкретизации играет ритмическая и звуковая организация стиха. Сама по себе ритмика не имеет непосредственного изобразительного значения, она только уси­ливает общую эмоциональную окраску речи. Но благодаря раз­личию стихотворных строк по количеству и месту ударений, по соотношению их с интонационно-синтаксической структурой строфы, по звуковой их организации и т. д. возникает возможность соотнесения строк, имеющих наиболее выразитель­ную смысловую и интонационную окраску, с теми или иными индивидуальными по своему ритмическому своеобразию обо­ротами. И в этом случае строка, особо значимая в смысловом отношении, приобретает наибольшую силу, заметность, выра­зительность.

Стихотворение написано четырехстопным ямбом, его рит­мическое своеобразие связано прежде всего с тем, как распо­ложены ударения в строке. Рассмотрим их распределение в «Анчаре». Композиционно стихотворение можно разделить на четыре части. Первые пять строф дают описание анчара. Пер­вая половина второй строфы, т. е. первая и вторая строки, вво­дят новое в течение стихотворения — приказ владыки, далее — вторая половина 6-й строфы и 7-я и 8-я строфы дают описание судьбы раба, последняя — 9-я строфа — говорит о царе. Пер­вая часть почти полностью выдержана ритмически на одно­родных строках: идет как бы перечисление свойств анчара, строфы однородны в интонационном отношении и не требуют поэтому каких-либо существенных вариаций в движении ритма: «В пусты;´не ча;´хлой и скупо;´й, На по;´чве, зно;´ем раскале;´нной, Анча;´р, как гро;´зный часово;´й, Стои;´т — оди;´н во все;´й вселе;´нной. Приро;´да жа;´ждущих степе;´й Его;´ в день гне;´ва породи;´ла И зе;´лень мёртвую ветве;´й И ко;´рни я;´дом напои;´ла».

Как видим, здесь все строки (за одним исключением) дают однородное расположение ударений: в каждой строке три ударения, ударение на 6-м слоге опущено. Это создает одно­родность ритмического движения, отвечающего интонацион­ной однородности текста: перечислению, так сказать, качеств анчара. Так же строятся следующие три строфы. Всего на 20 строк здесь приходится лишь три четырехударных строки и одна двухударная.

Одна четырехударная строка заканчивает первую строфу («Стоит — один во всей вселенной», поддерживая завершаю­щую интонацию), другая — в четвертой строфе (она связана с переносом «И тигр нейдет — лишь вихорь черный»), третья — заканчивает все описание анчара («стекает дождь в песок горючий»).

Все они, таким образом, интонационно мотивированы, при­дают строкам, с которыми связаны, индивидуальное свое­образие, но в то же время, поскольку все окружающие строки несут по три ударения, они не выступают с особенной подчеркнутостью, что и не требуется ходом повествования, поскольку все оно строится в одном плане — описание анчара Что ка­сается одной двухударной строки третьей строфы («И застывает ввечеру»), то она не связана с какими-либо смысловыми и интонационными оттенками фразы и поэтому не попадает, так сказать, в ритмическое поле зрения.

Звучание стиха резко меняется при переходе ко второй композиционной части. Здесь от описания анчара Пушкин пе­реходит к основному противоречию, к основному конфликту. Здесь — резкий интонационный подъем. Дважды повторяется слово «человек», но с совершенно различным вкладываемым в него смыслом. Здесь — центр трагедии, потрясшей лириче­ского героя. Как же звучит его голос? Пушкиным собраны здесь все средства звуковой выразительности. Повторение слов, естественно, является и повторением звуков, оно под­держано в следующей строке повторением во всех словах зву­ка «а» («Послал к анчару властным взглядом»); такого под­черкнутого звукового повтора нет ни в одной другой строке стихотворения. Наконец, эта смысловая, интонационная зву­ковая выпуклость первых двух строк 6-й строфы поддержана и ритмически.

Пятая строфа, как мы помним, оканчивается завершаю­щей четырехударной строкой. А 6-я строфа начинается двухударной строкой, после которой снова следует четырехударная, причем все ударения приходятся на звук «а». Все это придает ей особенно своеобразный, индивидуальный харак­тер, благодаря чему эти самые важные в смысловом и эмо­циональном отношении строки звучат исключительно выра­зительно, опираются и на ритм, и на звук и поэтому придают интонации этих строк максимально драматический характер, отвечающий сущности самого переживания, в них облечен­ного, точнее — в них только и существующего. Характерно в этом отношении замечание Д. Д. Благого, что строка «Послал к анчару властным взглядом» является «единственной полноударной строкой во всем стихотворении (указанное соч., стр. 110). На самом деле таких строк шесть (в 1, 4, 5, 6 и 8-й строфах), но строка эта звучит с такой выразительностью благодаря сочетанию в ней всех звучащих элементов стиха с огромной смысловой и эмоциональной значимостью, что и определяет ее исключительный по силе выразительный харак­тер (а не только полноударность).

Третья часть — это история раба, и она имеет свою инто­национную и ритмическую концовку. Рассказ о нем снова идет на трехударных строчках, затем идет интонационный подъем, и ему отвечает четырехударная строка («И умер бед­ный раб у ног»), за которой следует двухударная строка («Непобедимого владыки»), завершающая строфу.

Перед нами опять-таки индивидуально звучащее ритмиче­ское построение, снова возникающее именно тогда, когда со­здается эмоциональная и интонационная основа для особенно значительного и выразительного произнесения строк. Един­ство всех этих элементов и определяет художественную силу я убедительность речи лирического героя—носителя пережи­вания.

Отметим попутно, что здесь мы лишний раз убеждаемся в том, что сам по себе тот или иной ритмический строй строки не имеет самостоятельного изобразительного значения, все дело здесь в отношении строк друг к другу, в их нарастании, контрастах, переходах и т. п., что и заставляет нас ощутить и единое движение ритма, и его своеобразие. Так, в 6-й строфе это своеобразие возникает благодаря переходу от двухударной строки к четырехударной, а в 8-й, наоборот, от четырехударной к двухударной; эти резкие переходы и осуществляют движение ритма, усиливающее движение смысла и эмоции стиха.

Такое же значение имеет распределение в стихе звуковых повторов. Сами по себе однородные звуки все время повто­ряются в речи, поскольку в русском языке всего 39 фонем, и они в тех или иных сочетаниях образуют значительно более 200 000 слов. Но в том случае, когда слово в силу тех или иных смысловых, эмоциональных, интонационных условий произносится с особенной значительностью, становится замет­ным и звуковой состав слова, и однородность звукового соста­ва нескольких слов позволяет это ощутить с особенной силой. Тем самым звуковые повторы становятся мощной опорой для интонации, помогают произнести слово с особенной вырази­тельностью, как мы это видели на примере строки «Послал к анчару властным взглядом»; здесь все время повторяются однородные звуки, и это позволяет произнести связанные ими слова с особенной значительностью. Сами же по себе те или иные звуки (как и ритмы) не имеют самостоятельного худо­жественного, изобразительного значения, важны опять-таки их отношения, связь их с ритмом, интонацией и т. п.

Поэтому вряд ли можно согласиться с Д. Д. Благим, видя­щим в повторении звука «а» передачу «ударов палкой или кнутом» (да и откуда эти удары, когда речь идет о «властном взгляде» — даже не слове, которого одного достаточно, чтобы послать человека на мучительную смерть), а в звуке «п» («по­слушно в путь потек») изображение «тяжелого и трудного пути по пустыне». Также трудно принять соображения Д. Д. Благого о «звукообразе», т. е. о том, что звук «ч» вызы­вает у нас представление об анчаре и поэтому настойчиво по­вторяется. Количество «ч» в стихотворении не превышает обычной его встречаемости в языке (около 2%). В стихотво­рении Пушкина «Признание» мы находим строфу с «ч» в каж­дой строке: «И ваши слезы в одиночку, И речи в уголку вдвоем, И путешествия в Опочку, И фортепьяно вечерком…» — хотя оснований для возникновения звукообраза, связанного с «ч», там вовсе нет.

Значение звуковых повторов состоит в том, что они со­здают опору для интонационного выделения наиболее эмоционально окрашенных слов, а самое качество звуков уже не имеет существенного значения.

В строках: «Принес — и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки…» — перед нами тот же звуковой повтор на «л», что и в строке «Послал к анчару»; интонационные функции этих повторов однородны, хотя смысловая окраска слов совсем иная.

Все эти наблюдения над построением стихотворения «Ан­чар» позволяют сделать некоторые общие выводы о структу­ре лирического стихотворения. Мы воспринимаем его прежде всего как определенного типа речь, ярко эмоционально окра­шенную. Это выражается в том, что в ней на первый план выдвинуты именно те элементы речи, которые передают субъ­ективно-оценочное, индивидуальное отношение говорящего к интересующим его сторонам жизни. Здесь, во-первых, играют роль звук, ритм, интонация, придающие лексике стихотворе­ния повышенно-эмоциональную окраску, и, во-вторых, все эти элементы речи внутренне связаны, образуют целостную вы­разительную систему речи.

Эта система речи обусловлена стоящим за ней переживанием, состоянием характера лирического героя, создает его целостный образ, т. е. живое изображение определенного мо­мента духовной человеческой жизни. Отдельные явления, предметы, с которыми связано это переживание, не являются самостоятельными художественными образами, они подчине­ны задаче раскрытия переживания (как в данном случае — анчар, раб, владыка и др.).

В свою очередь это переживание не является самоцелью художественного изображения, оно отражает и обобщает определенные общественные настроения, возникающие в определенной общественной обстановке (в данном случае вы­ражают идеи свободы и гуманизма после поражения декабристов). При этом конкретный материал, «а котором развертывается данное переживание, может либо непосредственно воспроизводить черты окружающей поэта жизненной обстановки, либо рисовать условные или исторически отдаленные картины жизни (пример первого — стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», пример второго — «Анчар»).

Анализ лирического стихотворения должен учитывать все эти его стороны. В центре его — анализ образного раскрытия действительности в лирике, т. е. определение тоге пережива­ния лирического героя, которое дано в стихотворении. Это переживание должно быть понято в его конкретности, т. е. в его живой словесной форме, передающей все оттенки пере­живания и тем самым превращающей его образ, раскрываю­щей его как живое художественное содержание. Кроме того, именно осмысление этого содержания неминуемо должно при­вести нас к пониманию его обобщенного значения, т. е к оп­ределению его как явления идеологической жизни своего времени и — шире — как обобщения, освещающего человеческие отношения и за пределами данного исторического периода. Так протест против угнетения и деспотизма в «Анчаре» при­обретает обобщенный смысл, хотя подсказан он Пушкину об­щественной борьбой его времени и раскрыт им на относитель­но условном материале полулегендарного-полуисторического порядка.