Глава 8 Становление социально-психологической традиции

на факультете психологии Московского университета

Г.М.Андреева

Понять особенности становления социально-психологической традиции в стенах Московского университета нельзя, не упомянув о двух обстоятельствах в истории этой научной дисциплины как в мире вообще, так и в нашей стране, в частности. Первое обстоятельство связано со специфическим статусом социальной психологии в системе научного знания, а именно с ее промежуточным положением между психологией и социологией, что позволяет рассматривать ее развитие в лоне каждой из двух “родительских” дисциплин. Как известно, это даже дает основание говорить как минимум о “двух” социальных психологиях – “психологической” (PSP) и “социологической” (SSP)²². Этот “маргинальный” статус, положение на стыке двух наук требует выяснения вопроса о том, в какой именно теоретической парадигме дисциплина утверждает себя в конкретном месте и в конкретное время. Известно, что в различных странах этот вопрос решается по-разному: в одних случаях социальная психология развивается в “лоне” психологии, в других – в “лоне” социологии или (как, например, в США) она существует одновременно и в той, и в другой системе знания. Следовательно, важно отдавать себе отчет в том, какое решение имело место в нашей стране.

Это связано со вторым обстоятельством, которое обусловлено сложившейся в России ситуацией. До Октябрьской революции социальная психология не имела статуса четко обозначенной научной дисциплины, хотя некоторые ее проблемы и были разработаны, притом как в социологии, так и в психологии²³. После революции вопрос о судьбах социальной психологии не мог обсуждаться в русле социологии, поскольку ее существование попросту отвергалось, поэтому дискуссия развернулась в русле психологии в связи с идеей о необходимости перестройки этой дисциплины на базе марксизма. Результатом дискуссии явилась печальная участь социальной психологии, сходная с участью многих других наук: она была лишена права на существование, как не встраивающаяся в единую логику марксистски ориентированной психологии и на длительный период времени прекратила свое существование ²⁴.

Лишь в конце 50-х - начале 60-х гг. ХХ в. социальная психология переживает в нашей стране свое возрождение, и ее действительная история только и начинается с этого времени, причем первоначально именно в рамках психологического знания²⁵. Соответственно и в стенах Московского уиверситета начало самостоятельного существования этой области психологической науки может быть обозначено лишь указанным временем. Формально институционализация социальной психологии на факультете психологии МГУ (создание кафедры) датирована октябрем 1972г., хотя предпосылки были заложены несколько ранее.

Принцип деятельности и логика построения предмета социальной психологии

В связи с названными обстоятельствами в СССР сложилась уникальная ситуация, позволяющая, с одной стороны, использовать опыт (в том числе находки и потери) развития социальной психологии за рубежом, где не было “перерыва” в ее существовании, с другой стороны, не просто делать “кальку” с любого уже существующего (например, американского) варианта образа науки, но сознательно и целенаправленно решать задачу конституирования подлинной системы знания, притом системы в рамках определенной методологической традиции и ее соотношения с традициями, сложившимися в мировой науке.

Само по себе понятие “система научного знания” должно быть, по-видимому, исследовано особо, и это задача логики и методологии науки. Здесь важно лишь подчеркнуть, что в условиях фактически нового рождения дисциплины, как это произошло с социальной психологией в нашей стране, целесообразно было попытаться обосновать некоторую взаимосвязанную картину теоретических построений, применяемых методов и принципов интерпретации полученных результатов. Для осуществления такой работы в условиях факультета психологии МГУ существовало важнейшее условие: в качестве адекватной методологической базы могла быть использована разрабатываемая здесь теория деятельности А.Н.Леонтьева, которая задавала общий ориентир организации всей психологической науки [ 8 ].

Безотносительно к той дискуссии, которая сопровождала развитие теории деятельности в советской психологии (например, о том, является ли принцип деятельности лишь объяснительным принципом или он требует рассмотрения деятельности как предмета исследования [ 5 ]), для становления социальной психологии этот принцип открывал огромные возможности. Коль скоро социальная психология строится в рамках психологической науки, принцип деятельности позволяет связать ее с общей психологией, служит естественным способом “введения” ее в контекст целостного психологического знания.

Известно, что акцент, сделанный А.Н.Леонтьевым на “предметной деятельности” (отношение человека к миру) предполагал органическую связь с другим аспектом деятельности - опосредования отношения человека к миру его отношением к другим людям [см. 24,с.367]. Этим было задано единство субъект-объектных и субъект-субъектных отношений, т. е. единство деятельности и общения, что было особенно существенно для социальной психологии. Так родилась идея интерпретировать принцип деятельности как конституирующий и объяснительный принцип построения системы социальной психологии как научной дисциплины внутри психологического знания [5], положить его в основу анализа всей системы связей, рассматриваемых в предмете данной науки, обозначить при его помощи логику соподчинения всех используемых категорий. Такой подход демонстрировал специфику построения предмета социальной психологии именно в стенах Московского университета, отличающуюся от стратегий, разрабатываемых в других научных центрах страны²⁶.

Некоторые фрагменты концепции А.Н.Леонтьева доказывают наличие заложенных в ней возможностей для построения социальной психологии. Можно указать по меньшей мере на три положения.

Во-первых, это понимание природы деятельности. Настаивая на необходимости преодоления взгляда, изолирующего сознание человека от реальной жизни, А.Н.Леонтьев полагает необходимым рассматривать его в зависимости от образа жизни человека, т.е. понять особое строение деятельности в зависимости от тех жизненных отношений, которые складываются в “тех или иных общественно-исторических условиях” [27, с.288]. Это диктует прямое требование к социальной психологии конкретно анализировать систему этих отношений, а значит прежде всего реальных социальных групп, в которые включен человек.

Во-вторых, принципиальным является анализ деятельности, как изначально общественной, которая “развивается только в условиях кооперации и общения людей” [25,с.96]. Но этим в психологию вводится идея совместной деятельности, в ходе которой “деятельность отделяется в сознании людей от предмета и осознается как отношение людей” [28, с.275]. Это позволяет развернуть программу социально-психологических исследований именно вокруг этой идеи, обозначив проблему коллективного субъекта деятельности.

В-третьих, особое значение приобретает то положение теории деятельности, в котором формулируется принцип опосредования. Именно этот поворот в общей логике рассуждений приводит к выводу об органическом единстве деятельности и общения, когда общение трактуется как “сторона совместной деятельности”, как “ непосредственная коллективность” [27,с.367]. Для социальной психологии этот принцип приобретает специфическое значение., а именно требует ответа на вопрос, чем опосредована совместная деятельность, осуществляемая в рамках реальной социальной группы. В отечественной литературе вариант ответа на этот вопрос был дан А.В.Петровским, предложившим концепцию деятельностного опосредования межличностных отношений в группе [37]. Потенциал этой концепции оказался весьма значимым, и идея опосредования получила дальнейшее развитие, в частности, при анализе конкретных форм и способов общения, реализуемых индивидами в группах.

Таким образом, три названные элемента концепции деятельности, разработанной А.Н.Леонтьевым, имеющие прямое социально-психологическое “продолжение”, могли быть рассмотрены как специфический методологический принцип построения социальной психологии как науки. Они и были положены в основу разработки системы социально-психологического знания, в которой реализуется деятельностная парадигма²⁷. Это и составляет специфику традиции, сложившейся на факультете психологии МГУ, что отличает ее как от различных концепций зарубежных исследователей, так и от других подходов, сложившихся в отечественной науке.

Другая характерная особенность этой традиции состоит в том, что при освоении единого методологического принципа постоянно осуществляется сопоставление предложенной логики исследования с идеями, развиваемыми в других парадигмах, т. е. выясняется соотносительная роль введенных инноваций, что обеспечивает их интеграцию в общее развитие мировой науки. Такое допущение интеграции различных подходов было выявлено нами уже при анализе теоретических ориентаций американской социальной психологии 60-х гг. ХХ в. [12] и отвечает современным тенденциям развития науки, что обозначается в науковедении термином полипарадигмальный подход.

План реализации обозначенной позиции включал решение двух взаимосвязанных задач: анализ сложившихся на Западе подходов, их соответствующая “инвентаризация” и попытка синтезировать уже наработанную в мировой социальной психологии проблематику на основе нового подхода [12]. В итоге была предложена разработка логически продуманной структуры социальной психологии как науки, т.е. попытка преодолеть недостаток, отраженный в большинстве как зарубежных, так и появляющихся отечественных руководств - произвольное нагроможение отдельных, хотя и важных, проблем без уяснения их связи между собой [7].

Как известно, в истории социальной психологии предлагалось два решения кардинального вопроса о соотношении личности и общества: одно, признающее своеобразный “примат” личности, связано с именем Г.Тарда; другое, предпочитающее принцип движения от общества к личности, - с именем Э.Дюркгейма. Логично предположить, что с точки зрения принципа деятельности, второе решение представляется более обоснованным: в конечном счете именно совокупность социальных условий детерминирует деятельность, а значит, и психику личности. Однако совпадение с позицией Дюркгейма здесь лишь внешнее. Различие начинается там, где предлагается трактовка самого понятия “общество”: в отличие от совокупности “коллективных представлений” общество понимается в нашем случае как система реальных социальных, исторически сложившихся связей, где, очевидно, и следует искать условия, детерминирующие сознание человека.

Поэтому “движение” анализа при построении предмета социальной психологии необходимо начинать с понимания складывающихся в обществе многообразных отношений человека, как общественных, так и межличностных. Именно в этой системе отношений важно установить место общения – важнейшей категории, исследуемой социальной психологией. “Общение”, понимаемое как сторона совместной деятельности [32; 33], не совпадает поэтому с его истолкованием в традиционой социальной психологии, например, с понятием “коммуникация”. Категория “общения” наполняется специфическим содержанием: включает в себя и коммуникацию [40], и интеракцию, и социальную перцепцию (включая аттракцию [19]), т.е. все компоненты, изучаемые обычно вне общей системы [51; 55].

Тогда дальнейшая логика может быть представлена следующим образом: поскольку общение как некоторая общая характеристика человеческих отношений (их “реализация”) проявляется по-разному в различных социальных группах, следующим шагом в анализе должен быть анализ психологии групп. Хотя этот блок исследований сам по себе является также традиционным в социальной психологии, в данном случае и здесь предлагается особый подход. Прежде всего, заявлена принципиальная позиция, которая определяется интерпретацией группы в контексте ее совместной деятельности. Это означает концентрацию внимания не на лабораторных, а на реальных социальных группах, ибо лишь при этом условии в них можно проследить не только наличие межличностных отношений, но и реализацию всей совокупности общественных связей.

Следующий важный шаг – обозначение круга тех социальных групп, психология которых должна быть подвергнута анализу. В этой связи встает вопрос о статусе больших социальных групп, что является предметом дискуссии во многих системах социально-психологического знания, разрабатываемых внутри психологии. В данном случае проблема вообще опускается, поскольку предполагается, что психология больших групп – предмет исследования лишь социологии или, в крайнем случае, “социологической социальной психологии”²⁸. В рамках деятельностной парадигмы проблема психологии больших групп, особенно устойчивых, сложившихся в ходе естественного развития общества (таких как социальные классы, этносы, гендерные группы) органически привязана к остальной проблематике [20]. Здесь реализовано одно из положений концепции А.Н.Леонтьева: понимая группу как “ближайшую социальную среду человека”, составляющую “круг его непосредственного общения” [28, с.370], он вместе с тем настойчиво подчеркивает, что развитие личности не есть простая адаптация к группе, а предполагает выход за ограниченные пределы ближайшей среды обитания. Такой “выход”, по-видимому, и есть прежде всего выход за пределы малой в пределы больших социальных групп, поскольку “содержание социально значимых черт человеческой психики формируется именно на макросоциальном уровне: в больших устойчивых социальных группах создаются исторически конкретные социальные нормы, ценности и установки, которые “доводятся” до индивида посредством малых групп и межличностного общения” [17].

Этим и продиктована последовательность в рассмотрении психологии групп: лишь вслед за анализом психологии больших социальных групп целесообразно приступать к психологическим характеристикам малой группы. Такое построение своеобразной “воронки” не традиционно для психологической социальной психологии, и поэтому разрабатываемый нами подход по существу позволяет объединить обе ветви социальной психологии – как психологическую, так и социологическую. Тем не менее традиция изучения малых групп в полной мере сохраняется, хотя и в нее вносятся новые черты: группа при этом рассматривается как субъект деятельности, что открывает новые перспективы для ее изучения именно в русле психологии [22; 23; 25]. В отличие от социологического подхода наша логика позволяет понять группу как психологическую реальность для индивида. Нами была воспринята идея А.В.Петровского о том, что совместная деятельность является не просто признаком, конституирующим группу, но основанием для ее развития, что было подчеркнуто в концепции “деятельностного опосредования межличностных отношений в группе” [37]). Именно в этом ключе в рамках данного подхода предпринята серия исследований, касающихся всей палитры процессов групповой динамики в малой группе ²⁹.

Соответственно изменяется подход к проблеме психологии межгрупповых отношений, которая в рамках сформулированной традиции приобретает новые линии исследования, а именно анализ последних в условиях реального взаимодействия не только малых, но и больших социальных групп. Это делает весь раздел о психологии групп целостным и завершенным, что нашло свое воплощение в работах В.С.Агеева и Т.Г.Стефаненко [1; 2; 45].

Следующим шагом построения предмета социальной психологии становится выделение раздела “социальная психология личности”: если общие закономерности общения людей реализуются в различных социальных группах, то через систему этих групп в процесс общения включается личность. Она тем самым “задана” социальным контекстом, но вместе с тем в силу своей активности и “творит” его. Если по А.Н.Леонтьеву “личность человека ни в каком смысле не является предсуществующей по отношению к его деятельности, как и его сознание, она ею порождается” [28, с.173]), то ключом к пониманию личности является как раз изучение трансформаций личности в ее деятельности, протекающей в реальных социальных группах.

Для социальной психологии здесь содержится отчетливо просматриваемая перспектива: с одной стороны, необходим анализ того, как эти трасформации осуществляются в тех группах, в которые личность включена на своем жизненном пути; с другой стороны, анализ того, как в результате этих трансформаций личность, действуя, вносит свой “вклад” в дальнейшее развитие всей системы отношений человека. В разрабатываемой нами концепции решение этих двух задач развертывается при исследовании двух традиционных для социальной психологии проблем – социализации и социальной установки, своеобразным итогом чего выступает проблема социальной идентичности.

При исследовании каждого из этих трех блоков (социализации, социальной установки, социальной идентичности) деятельностный подход проявляет себя в различной степени. Так, при изучении социализации акцент делается на трех сферах, в которых развертывается этот процесс: в деятельности, общении и самосознании, т.е. там, где происходит расширение и умножение социальных связей личности с внешним миром. Так, в сфере деятельности имеет место расширение “каталога” деятельностей личности, ориентировка в них через систему личностных смыслов и выбор наиболее значимых ее видов. Реальная программа исследований использует в данном случае схему, предложенную А.Н.Леонтьевым [28].

Что касается исследования социальных установок, то на этом примере особенно отчетливо видна попытка интеграции подхода, разработанного в русле концепции А.Н.Леонтьева, и изучения аттитюдов в западной социальной психологии. В отечественной литературе такая интеграция двух теоретических схем была реализована в “диспозиционной концепции регуляции социального поведения личности” В.А.Ядова [48]. Идея иерархии диспозиций личности, выстроенная в соответствии с уровнем потребностей индивида и уровнем его включения в различные виды деятельности, органично вписывается в логику нашего подхода и потому широко использована в ряде исследований, в частности, при реинтрепретации некоторых результатов зарубежных исследователей О.А.Тихомандрицкой [14].

Новые возможности анализа использованы и при изучении социальной идентичности личности, проблемы, которая активно разрабатывалась в зарубежной социальной психологии, но практически не была представлена в первых обзорных отечественных работах. В рамках предложенного подхода был осуществлен широкий круг исследований этой проблемы, начиная с общей постановки вопроса в рамках деятельностной парадигмы до ее всесторонней разработки в работах Е.П.Белинской [14; 15; 16].

Предложенная структура предмета дисциплины, будучи построенной на единой методологической основе, включает в себя весь спектр проблем социальной психологии, упорядочивая их определенным образом и связывая некоторым “каркасом”. Это позволяет сделать вывод о создании некоторой системы науки и вместе с тем формирования, по выражению П.Н.Шихирева, достаточного количества “стыковочных узлов” для кооперации (если не интеграции) с остальными существующими парадигмами [47,с.320]. В этом значении предложенная схема может выполнять функции парадигмы, не являясь демонстрацией какой-либо “ортодоксии”, совокупностью догм, но лишь своеобразной “таблицей Менделеева”. Это предполагает наполнение ее вновь получаемыми данными, дальнейшее расширение самой проблематики, в том числе увеличение количества работ, связанных с применением методов воздействия, прежде всего социально-психологического тренинга, а также допускает апелляции к другим парадигмам ³⁰.

На протяжении многих лет именно вокруг этой схемы сосредоточена работа целого научного коллектива, что убедительно отражено в “хронологии” публикаций, соответствующих каждому разделу и каждому шагу в овладении материалом. При этом мера и степень “приверженности” схеме, естественно, варьирует, что обусловлено, как спецификой конкретной проблематики, так и личными предпочтениями каждого исследователя.

Социальное познание - фокус проблематики

в рамках деятельностной парадигмы

Проследить более конкретно потенциал принципа деятельности стало возможным на примере изучения какой-либо конкретной проблемы, вокруг которой могли быть сконцентрированы усилия исследовательского коллектива и вместе с тем предоставлен известный “простор” для творчества каждого из его членов. Выбор такой проблемы – еще одна характеристика социально-психологической традиции в Московском университете. Этот выбор связан по преимуществу с изучением социального восприятия и социального познания, что также подчинено определенной логике.

Во-первых, данная проблема может быть рассмотрена как важнейшая составная часть, как ядро первого блока задач, обозначенных в общей схеме науки, а именно проблем общения. Безотносительно к тому, какая из трех сторон общения изучается, внутри нее всегда четко обозначена обязательная ориентация на восприятие партнера по общению, уяснение его характеристик. Во-вторых, и второй блок задач – анализ психологии групп – содержащий в себе описание тех условий, при которых группа становится психологической реальностью для индивида, предполагает в значительной степени изучение того, как эта групповая реальность воспринимается. Наконец, в-третьих, специфика социально-психологического исследования личности также обусловлена акцентом на восприятие личностью себя как члена группы, вообще как субъекта социального действия.

Многочисленным исследованиям отдельных фрагментов этой объемной темы была предпослана общая теоретическая схема изучения социальной перцепции: в частности, были обозначены как минимум восемь различных направлений, критерием для выделения которых служил тип субъекта восприятия [3]. Четыре позиции в качестве субъекта восприятия полагают индивида, что достаточно проработано в традиционной западной социальной психологии. Четыре другие позиции описывают в качестве субъекта восприятия группу. Это в значительной степени противоречило традиции, “привыкшей” к индивидуальному субъекту восприятия, но соответствовало трактовке группы как субъекта деятельности. Наиболее принципиальным нововведением явилось обоснование идеи обязательного учета групповой принадлежности как субъекта, так и объекта восприятия, что продиктовано включенностью социальной перцепции в широкий социальный контекст [53]. Характерно, что значительно позже эта идея получила весьма широкое распространение, в частности, в европейских разработках проблемы “социальной атрибуции” [9; 45], а российский приоритет, как, впрочем, и во многих других случаях, оказался не востребованным [55].

На первом этапе внимание было сосредоточено на исследованиях одной их самых первых (и простых) форм социальной перцепции – межличностного восприятия, которое – в отличие от существующей традиции – изучалось в условиях совместной деятельности [31]. В ходе модифицированного лонгитюдного исследования удалось проследить динамику межличностного восприятия членов группы по мере развития в ней совместной деятельности. Было установлено, что в ходе этого процесса (т.е. при увеличении тесноты кооперативных связей между индивидами) изменяются такие характеристики межличностного восприятия, как иерархия оценочных критериев, используемых индивидами, степень взаимосвязи когнитивных и эмоциональных компонентов, их полнота и адекватность [31]. Полученные результаты позволили сделать вывод о том, что совместная деятельность может быть интерпретирована как важнейший фактор динамики межличностного восприятия.

В аналогичном ключе изучался и такой важнейший механизм межличностного восприятия, как каузальная атрибуция и позже в более широком плане вообще атрибутивные процессы. Особенно важно при этом подчеркнуть, что если сама проблематика не являлась новой для социальной психологии (проблемам атрибуции был посвящен солидный массив работ, хорошо известный по публикациям), то подход, предлагаемый к ее изучению, отвечает требованиям деятельностной парадигмы, чему способствовал акцент на изучение обозначенных процессов именно в группе [4]. Эти результаты, так же как и изучение в групповом контексте другого феномена – межличностной аттракции [18]– были предложены для обсуждения западным коллегам и зарегистрированы как примеры нового подхода [51; 52; 54].

Особое значение с точки зрения дальнейшей разработки этого подхода имели исследования психологии межгруппового восприятия, т.е. реализация восьмой позиции общей схемы социально-перцептивных процессов (когда в качестве и субъекта, и объекта рассматриваются не отдельные индивиды, а целые группы). В определенном смысле эта проблема является органическим дополнением к изучению межличностного восприятия при условии специального акцентирования некоторых моментов, остающихся на предшествующем уровне анализа на периферии.

В западной социальной психологии существует несколько подходов к анализу проблемы, из которых наиболее широко представлены интеракционистский подход М.Шерифа и когнитивистский подход А.Тэшфела. Начало разработки этой проблематики в отечественной социальной психологии (а это было заявлено именно в стенах Московского университета) осуществлено в рамках деятельностного подхода. В исследованиях В.С.Агеева [1;2] проверялась гипотеза о зависимости межгруппового восприятия, в частности, его адекватности, от характера совместной деятельности групп; при этом были выявлены факторы этой “межгрупповой” деятельности, которые обусловливают конкретные параметры межгруппового восприятия. В отличие от интеракционистского подхода М.Шерифа, в данном случае исследовались не просто “интеракции”, но именно более широкие аспекты деятельности. По сравнению же с концепцией А.Тэшфела по-новому трактовались такие стратегии межгруппового восприятия, как ингрупповой фаворитизм и аутгрупповая враждебность: была показана их связь с условиями “надгрупповой”, социально значимой деятельности, т.е. лежащей за пределами непосредственно решаемых группами задач [31,с.190].

Заложенная таким образом основа для изучения психологии межгрупповых отношений позволила построить логичную схему для разработки проблем этнопсихологии, обозначение которой в качестве составной части социально-психологического знания и вместе с тем как самостоятельной области явилась важной вехой в становлении социально-психологической традиции в МГУ. В работах Т.Г.Стефаненко также был сделан акцент на изучение межгруппового восприятия, когда в качестве субъектов и объектов рассматриваются этнические группы [44].

Изучение различных феноменов социальной перцепции подготовило переход исследовательской практики к более широкому спектру проблем социального познания. Это совпало с ростом интереса к данной проблематике в мировой социальной психологии, начавшимся в 70-е гг. ХХ в. и вызванным к жизни заметными социальными трансформациями в этот период. Усложнение общественной жизни, убыстрение и бурный характер социальных процессов, возникновение новых форм социальных институтов требуют от каждого рядового члена общества высокой степени ориентированности в происходящих изменениях, в новых сложных условиях. Все эти проблемы ставят перед психологией целый ряд новых задач, связанных с углубленным изучением познавательных процессов, что нашло свое отражение, в частности, в конституировании когнитивной психологии в качестве особой области знания. В социальной психологии своеобразным ответом на эти запросы явилась более широкая разработка проблем социального восприятия, что также привело к возникновению особой дисциплины – психологии социального познания (в англоязычной литературе – social cognition).

В рамках традиции, сложившейся в Московском университете, такой акцент был подготовлен всем предшествующим опытом как теоретических разработок, так и применения исследовательских методов. Большую роль сыграла и четко заявленная ориентация на социальную практику: актуальные для мировой науки задачи, продиктованные радикальными социальными преобразованиями, тем более остро обозначили себя в посткоммунистической России. Таким образом, для развертывания нового фронта исследований сложились благоприятные условия: с одной стороны, новые социальные требования, с другой – наработанный научный потенциал, позволяющий ответить на них.

Ряд позиций, разрабатываемых в психологии социального познания, продолжает исследовательский “ряд”, соответствующий изучению социальной перцепции, лишь дополняя и расширяя его; в других случаях рождаются совершенно новые проблемы, одна из которых – конструирование рядовым человеком социального мира, построение его образа.

В контексте сформулированного нами подхода есть все возможности обозначить и в данном случае достаточно четкую методологическую платформу для исследования всей совокупности проблем психологии социального познания [9]. Опираясь на анализ тенденций развития мировой науки в формирующейся новой области знания, мы предприняли попытку осмысления разработанных там подходов с точки зрения возможной интеграции с ними деятельностной парадигмы³¹.

Можно выделить как минимум четыре блока проблем, где целесообразно сопоставить их решение в современной психологии социального познания, с одной стороны, и в рамках деятельностного подхода, на который мы опираемся, - с другой [10].

Прежде всего, это общая разработка проблемы социального контекста как важнейшего условия социального познания. Как уже отмечалось, идея его включения в любое исследование – одна из центральных в современных поисках новой парадигмы, особенно ее “педалирование” в европейской социальной психологии [42]. Если обратиться к содержанию этого понятия, как оно раскрывается сегодня, то легко усмотреть его относительную “бедность” по сравнению с понятием “общественная практика”, укорененном в трудах классиков отечественной психологии. “Социальный контекст” в широком смысле слова предполагает учет при интерпретации результатов социально-психологического исследования характеристик социальных процессов, их влияния на различных уровнях взаимодействия индивидов. “Общественная практика” А.Н.Леонтьева (и вообще в культурно-исторической школе Л.С.Выготского) – не просто совокупность внешних условий (в частности, социальных процессов), но прежде всего сфера практической деятельности человека, выступающей в качестве основы его психики. Здесь имплицитно присутствует идея активности субъекта, которая не противостоит “практике”, а, напротив, включена в нее. Такой акцент отсутствует при характеристике “социального контекста”, в результате чего проблему активности (в частности, субъекта познания), приходится вводить дополнительно. Синтез двух подходов позволяет сделать более плодотворным изучение социально-познавательного процесса.

Второй блок проблем связан с трактовкой роли коммуникации в процессе социального познания. Поскольку познание социального мира рядовым человеком связано со сложностью социальных категорий, нечеткостью их границ, зависимостью наполнения их содержания от целого ряда личностных, мотивационных характеристик субъекта познания, постольку особо необходимой становится выработка единого понимания содержания категорий (их “разделяемость”), что только и возможно в процессе коммуникации. Так создается, по выражению А.Тэшфела,“социальный консенсус”, совокупность конвенциональных значений – своего рода догововоренностей относительно интерпретаций тех или иных социальных фактов [см. 9]. Легко увидеть, что аналогичный пласт проблем присутствует и в рамках деятельностного подхода, когда даже терминология зачастую идентична (“конвенция”, “дискурс”, “категориальное отношение к действительности”). Вместе с тем, в данном случае речь идет не только о коммуникации, но и об общении - понятии, значительно более богатом, характерном лишь для отечественной психологической традициии, сопряженном с понятием деятельность. Это в свою очередь предполагает включение в процесс познания не только механизмов передачи информации, но как минимум и взаимодействия индивидов, т.е. позволяет сделать анализ более глубоким.

Третий блок возможного сопоставления двух подходов – проблема соотношения рационального и эмоционального компонентов в познании, что в современных работах представлено как взаимодействие “когниций” и “эмоций”. Особая роль эмоций именно в социальном познании связана с необходимостью постоянного оценивания социальных объектов, зависимостью стратегии познания от такого фактора, как настроение и т.п. [см. подробнее 9]. Несмотря на относительно слабую разработанность в концепции А.Н.Леонтьева роли эмоциональных процессов в познании (что неоднократно отмечалось³²), отдельные его идеи имеют прямую связь с названными проблемами. К ним относятся прежде всего идея связи эмоций с мотивационно-потребностной сферой личности и идея пристрастности субъекта.

В современных работах по психологии социального познания по существу затрагиваются те же два вопроса. Так, обсуждается место эмоций в социально-познавательном процессе, причем иногда подчеркивается даже их доминирование над “когнициями”: по мнению некоторых авторов, эмоции вообще представляют более высокий уровень познания и являются в нем “первичными” или даже “формой когниций” [cм. подробнее 9]. Обусловлено это именно включением в процесс познания потребности субъекта в постоянном оценивании объекта.

Очевидно известное сходство в толковании этих проблем с подходом А.Н.Леонтьева. Так, по поводу “места” эмоций по отношению к рациональному компоненту познания в одной из его ранних работ, в частности, замечено, что эмоции “возникают вслед за актуализацией мотива (потребности) и до рациональной оценки субъектом своей деятельности (выделено мною. – Г.А.)” [28. С.198]. Однако при совпадении основной идеи становится очевидным и принципиальное различие подходов: для Леонтьева “место” эмоций в процессе познания обусловлено их неразрывной связью с мотивацией и потребностями индивида, значение чего в современных исследованиях вообще не прописано. Соответственно различие проявляет себя и при трактовке проблемы пристрастности, одной из принципиальных для концепции А.Н.Леонтьева, когда фиксируется ее зависимость от потребностей, мотивов, установок индивида. Внешне оценгивание как будто близко по значению пристрастности, но при его характеристике такая зависимость не анализируется, хотя в качестве одного из источников аффективно-оценочного компонента познания и называется предшествующий опыт взаимодействия с объектом [см. подробнее 9]. Очевидно, что включение в исследование оценивания характеристик, традиционных для описания деятельности, было бы весьма логичным в качестве следующего шага.

Особое внимание привлекает четвертый блок обозначенных проблем, связанный с идеей конструирования субъектом “образа мира” [29]. Как известно, это понятие включено А.Н.Леонтьевым в общую концепцию теории деятельности, и в нем не выделена специально такая составляющая как “образ социального мира”. Тем не менее раскрытие содержания предложенного понятия³³ [39] позволяет в полной мере использовать его в современных поисках психологии социального познания.

Наиболее близкой попыткой обозначить значение “образа мира” в социальном познании можно считать терию “социальных представлений” С.Московичи - один из “европейских” вариантов социального конструкционизма [9;12; 49]. Будучи проявлениями “здравого смысла”, социальные представления рождаются в обыденном повседневном мышлении с целью осмыслить и интерпретировать окружающую человека социальную реальность, построить относительно непротиворечивую “картину мира”. В создании социального представления принимает участие не только прошлый опыт индивида, но и опыт социальной группы, к которой индивид принадлежит, система сложившихся в ней ранее представлений. Отсюда следует вывод о существовании в обществе “идентификационной матрицы” – своего рода “рамки” для принятия информации, которая неизбежно включена в исторический, социальный и культурный контексты, т.е. в систему социальных отношений. На этой основе и возникает совокупность социальных представлений – более или менее целостная картина (или образ?) социального мира, т. е. своеобразная конструкция, которая тем не менее регулирует поведение не только отдельных индивидов, но и целых социальных групп.

Ни в коем случае не рассматривая данную идею как аналог построения “образа мира” в теории деятельности (хотя бы потому, что налицо включенность двух концепций в совершенно различные парадигмы), можно все же увидеть некоторую т е н д е н ц и ю в развитии исследований познавательных процессов в общей и социальной психологии, а именно – акцент на целостность построенного образа мира и на необходимость учета при анализе процесса его построения всей совокупности социальных факторов. В этом смысле можно говорить о сходстве исходной посылки, разработанной в рамках деятельностного подхода, и в одной из наиболее популярных концепций современной психологии социального познания, а также о возможности их интеграции [10].

Выявление проблемных “узлов”, где возможна стыковка деятельностной парадигмы и других парадигм современной социальной психологии, открывает новые перспективы для исследований в области психологии социального познания. На основе такой интеграции и выполнена серия работ в нашем исследовательском коллективе³⁴. При их осуществлении не очевидна прямая связь с деятельностной парадигмой, но доказана возможность инкорпорации ее элементов в процесс сегодняшних поисков и разработка на этой основе новых возникающих проблем.

Для любой науки, имеющей дело с анализом общества и человека, необходим учет той социальной реальности, в рамках которой разворачиваются исследования. В этом смысле конец XX и начало XXI вв. означает своеобразный вызов всей системе обществознания, выдвинув на первый план проблему социальных изиенений. Перед социальной психологией встал целый комплекс совершенно новых задач, обусловленных тем, что вся предшествующая история этой дисциплины по существу игнорировала значимость этой проблемы, поскольку все теоретические и экспериментальные разработки обычно апеллировали к идее незыблемости законов социального поведения, адекватных стабильному обществу. Лишь в последние годы преимущественно в рамках европейской социальной психологии сформулирована в общих чертах программа включения исследований в контекст социальных изменений [43].

Понятно, что ситуация в России поставила перед отечественной социальной психологией эту проблему с особой остротой в связи с тем, что характер осуществленных здесь трансформаций касается не только экономики и политики, но и в огромной степени сферы массового сознания. Традиция социально-психологических исследований, сложившаяся в Московском университете, сформулированная здесь деятельностная парадигма, доказала свою состоятельность как при освоении новой проблематики, так и новых методологических подходов.

Требования, которые предъявляет сегодня реальная социальная ситуация в стране, по отношению к социальной психологии сводятся к необходимости проявлять большую “сензитивность” к социальным факторам, детерминирующим восприятие людьми происходящих социальных изменений и их поведенческие ответы на эти изменения в самых разных сферах социальной практики. Наряду с общей “озабоченностью” мировой социальной психологии поисками новых средств анализа изменяющейся действительности [12; 15], деятельностная парадигма вносит свой существенный вклад в эти разработки. При этом важно не только то обстоятельство, что в рамках данной традиции можно оперативно “ответить” на новые вопросы практики, но и главным образом то, что в сфере фундаментального знания актуализирован такой потенциал, который позволяет распространить единые методологические принципы на охват широкого класса новых социальных реалий. Деятельностная парадигма, развиваемая в течение многих лет в Московском университете, позволила предложить некоторые новые принципиальные подходы к анализу трансформирующейся действительности [11].

Одна из приоритетных идей социальной психологии второй половины XX столетия – идея рассмотрения традиционных феноменов в культурно-исторической перспективе, что в значительной степени спровоцировано именно “обострением” проблемы социальных изменений: “культурный контекст” позволяет осуществить сравнение базовых процессов, происходящих в различных обществах (культурах) и тем самым распространить этот принцип также на выявление различий и их восприятия на разных стадиях общественного развития. В обществе переходного типа складывается ситуация, сходная с той, которая описана в этнопсихологии как ситуация “культурного шока” [45], когда человек оказывается как бы в новой, “чужой” стране, где привычные предметы и явления выглядят как чужие и непривычные, что порождает своеобразный “синдром удивления” в массовом сознании. Следовательно, именно принцип культурно-исторической детерминации психики, т.е. фундаментальный принцип школы Л.С.Выготского, на котором строится деятельностная парадигма в социальной психологии, может быть успешно использован при анализе нового типа социальной действительности.

Применение этого принципа позволило сформулировать несколько направлений исследования в новых условиях, так что каждое из этих направлений было подготовлено предшествующими наработками. Если вернуться к общей структуре социальной психологии, как она представлена в сложившейся традиции, то легко проследить в каждом из обозначенных блоков (“общение”, “группы”, “личность”) пространство для принятия идеи социальных изменений и создания соответствующего инструментария в исследованиях.

Так, новым содержанием наполняется изучение проблемы общения, когда необходим акцент на выявление роли коммуникации в процессах социального познания, что предполагает учет и совершенно новых форм коммуникативного процесса, прежде всего связанных с формированием нового информационного пространства темы, получившей в последние годы значительную разработку [15]. Другой поворот проблемы общения связан с особенностями категоризации социальных объектов в трансформирующемся обществе. Слом старых и возникновение новых социальных стереотипов осуществляются в условиях постоянного дискурса между различными социальными группами, когда особенно актуальной становится проблема толерантности, и при анализе этих процессов есть возможность опереться на созданные ранее подходы к изучению стереотипов в межгрупповых отношениях [2; 33; 42].

Принятие деятельностной парадигмой идеи социальных изменений диктует обогащение проблематики психологии групп. Новые социальные реалии предлагают новые типы функционирующих в обществе социальных групп и организаций.”Трудная” для социальной психологии проблема психологии больших социальных групп приобретает в ситуации бурных социальных изменений новое дыхание, поскольку сами эти группы порой утрачивают свое значение (так произошло с традиционно изучаемыми в советский период социальными классами), а порой просто возникают совершенно новые образования, как например нарождающтйся средний класс, что требует специального анализа его психологических характеристик [42; 55]. Аналогичная задача стоит и относительно новых форм возникших организаций, что способствует все большему выделению психологии организаций из социальной психологии. В соответствии со сложившейся традицией в этой области сделан значительный акцент на проблемы организационной культуры и организационной идентичности, отраженный в работах Т.Ю.Базарова и С.А.Липатова [см. 42]. Значение таких исследований не просто сохраняется, они успешно опираются на сформулированные ранее методологические принципы. Так, в актуальной сегодня проблеме командообразования [13; 42] использован тот опыт, который был накоплен в русле создаваемой традиции при освоении принципа развития группы в работах А.И.Донцова [22].

Аналогичные примеры можно привести и относительно третьего выделенного нами блока проблем – социальной психологии личности. Так, решение абсолютно традиционной для социальной психологии проблемы социальных установок требует сегодня, кроме анализа механизмов их возникновения, как минимум, учета тех новых реальных условий (в частности, изменения структуры ценностей в обществе), в которых осуществляется процесс их изменения. “Изменяющиеся установки в изменяющемся мире” - таков новый поворот проблемы [14], который выступает как очередная задача исследований. Особенно актуальным становится и вопрос, связанный с кризисом социальной идентичности личности, что характерно для эпохи социальных изменений. При этом акцент сделан на трансформации идентификационных структур в изменяющемся обществе [46], в частности, на действиях личности в ситуации неопределенности, готовности к совладанию с изменяющимися обстоятельствами жизни [15]. Предшествующий анализ, когда личность рассматривалась в контексте ее взаимодействия с группой, способствует логическому переходу к новой проблематике.

Новые “повороты” в каждом из трех основных содержательных блоков социальной психологии были, таким образом, осуществлены при использовании заявленного методологического принципа в рамках деятельностной парадигмы. Вместе с тем – в русле принятых норм взаимодействия с другими социально-психологическими подходами – в исследованиях последних лет активно осваиваются новые концепции современной мировой социальной психологии. Это прежде всего относится к концепции социального конструкционизма К.Гергена, теории социальных представлений С.Московичи [21], теории социальной идентичности А.Тэшфела, поскольку именно позиции этих авторов ориентированы на осмысление новых задач и возможностей социальной психологии в эпоху радикальных социальных изменений. Специальный анализ позволил выявить возможные грани сочетания названных подходов с методологической платформой, разрабатываемой в русле обозначенной традиции [12].

Все сказанное послужило базой для расширения сферы практических приложений социальной психологии, где были выделены два аспекта проблемы: осмысление принципиально новых задач во взаимодействии науки и общества, встающих в условиях общественных трансформаций, и более конкретные поиски новых исследовательских приемов, равно как и областей исследования.

К принципиально новым задачам относится более широкое информирование человека относительно важных для него жизненных обстоятельств, что позволяет расширить диапазон его поведенческих моделей. Именно поэтому психология выступает в роли “катализатора социальной восприимчивости и чувствительности”, предлагая тем самым новый акцент в изучении социальной адаптации. Понятно, что соответственно этому подходу необходимо обогащение и методического инструментария исследований, в том числе прикладных. Не случайно большое внимание уделено сегодня развитию качественных методов (в частности, фокус-групп), поскольку именно при их помощи возможно выявить психологические механизмы, которыми пользуется рядовой член общества, строя адекватную модель поведения в изменяющихся обстоятельствах [см. 30; 42].

Легко видеть, что эти новые акценты естественно вписываются в разработанные ранее методологические принципы.

* * *

Можно ли с уверенностью утверждать на основе всего изложенного, что в наличии действительно некоторая особая парадигма в науке или, как минимум, традиция в ее развитии ? Самый осторожный ответ, по-видимому, может заключаться в том, что налицо во всяком случае становление такой традиции. При этом безусловными можно считать три аргумента. Во-первых, четкое обозначение исходной методологической платформы, в соответствии с которой предложена некоторая система определенной области знания и разработана ее структура, “упорядочен” спектр изучаемых проблем. Во-вторых, заявлена принципиальная возможность сопоставления, координации, интеграции сформулированного подхода с другими направлениями социальной психологии и предложены некоторые конкретные формы такого сочетания; тем самым исключена ситуация какой-либо изоляции от современного процесса развития мировой науки. В-третьих, открыт достаточно широкий простор для освоения новой проблематики, порождаемой объективными требованиями современного общества, изменениями, происходящими в нем, а значит, для более системного и целенаправленного решения прикладных и практических задач.

В русле этой традиции в течение тридцати двух лет работает сложившийся коллектив, усилиями которого осуществляется и учебный процесс, и большой массив научных исследований. При высокой степени самостоятельности каждого из его членов, при различной мере сочетания обших принципов и собственных оригинальных подходов в целом удается достичь взаимопонимания в главном, что можно обозначить как некоторый узнаваемый “почерк” предлагаемой научной продукции³⁵. По-видимому, фактором не последней важности является и постоянное "воспроизводство" кадров, когда новые поколения исследователей усваивают и разделяют идеи принятого подхода ³⁶.

Особо следует сказать и о взаимоотношении сложившейся традиции с творчеством коллег из других учебных и научных подразделений, связанных с социальной психологией в нашей стране. При имеющихся несогласиях и возможных противоречиях в понимании методов и проблем в общем эти отношения всегда оставались и остаются отношениями сотрудничества, возможно, иногда с элементами соперничества [26; 34; 38; 41; 47]. На международной арене науки мы всегда остаемся представителями “российской (ранее: советской) социальной психологии”. Вряд ли вообще такое понятие адекватно, так же, впрочем, как и понятия “американская социальная психология”, “французская социальная психология” и т.п. Такие “географические” определения не слишком часто употребляются при характеристике других, особенно естественных наук (что такое “российская математика” или “российская химия”?). Вместе с тем, они достаточно распространены при характеристике нашей области знания, хотя и безусловно не точны: в каждой стране существует обычно легко обнаруживаемый “плюрализм” подходов, парадигм в научном знании. Поэтому и в рамках “российской социальной психологии”, естественно, существуют и различные традиции, и различные школы. Одна из задач их возможной интеграции - обозначить собственное место в этом ряду.

Библиография

1. .Агеев В.С. Психология межгрупповых отношений. М., 1983.

2. .Агеев В.С. Межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы. М., 1990.

3. .Андреева Г.М. К построению теоретической схемы исследования социальной перцепции // Вопросы психологии. 1977. № 2

4. .Андреева Г.М. Проблемы каузальной атрибуции в межличностном восприятии // Вопросы психологии. 1979. № 6

5. .Андреева Г.М. Принцип деятельности и построение системы социально-психологического знания // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1980. № 4

6. .Андреева Г.М. Социальная психология // Социология в России / Под ред. В.А Ядова. М., 1998.

7..Андреева Г.М. Социальная психология. М., 2004 .

8..Андреева Г.М. Значение идей А.Н.Леонтьева для развития марксистской социальной психологии // А.Н.Леонтьев и современная психология. М., 1983.

9..Андреева Г.М. Психология социального познания. М, 2004.

10. .Андреева Г.М. Наследие А.Н.Леонтьева и современная психология социального познания // Мир психологии. 2003. № 2.

11. .Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Зарубежная социальная психология ХХ столетия. М., 2000.

12. Базаров Т.Ю., Еремин Б.Л. Управление персоналом. М., 2001.