Сравнение инстинктов человека и шимпанзе
Конечно есть дети, которые по своей жестокости и злобности могут превзойти обезьян, и есть обезьяны, которые быть может не совершили никакой жестокости по отношению к своим низшим собратьям, но для меня лично решающим является индуктивное умозаключение, становящееся постулатом: дитя человека способно возвыситься до чувства жалости к «меньшим» собратьям, дитя шимпанзе неспособно, и этот постулат решает принципиальный вопрос о том, чем этически разнится человек от животного.
Таким образом, резюмируя наш анализ, мы должны сказать, что дитя шимпанзе этически стоит на стадии сочувствия своим друзьям, своим покровителям, — дитя человека возвышается уже до ступени сочувствия не только своим родным, дорогим ему людям, но и нейтральным для него существам; оно имеет зачаток любви товарищеской, братской, социальной, общечеловеческой.
Инстинкт общения (социальный инстинкт)
В общем известное совпадение в поведении дитяти человека и дитяти шимпанзе мы найдем и в развитии и выявлении нежных ласковых чувств по отношению к людям. Очень рано в онтогенезе человеческое дитя диференцирует свое отношение к разным людям, выделяя одних своим исключительным расположением и привязанностью, относясь более нейтрально, а порой и явно неприязненно к другим.
1. Детское общение (выражение нежности, ласки и привязанности).
Как и для шимпанзе, для ребенка первым лицом, на которое распространяется его нежность, является самое близкое ему существо, питающее и опекающее его своими заботами — его «noernst», мать-корми- лица.
Еще крошечное 3-месячное дитя прежде всех узнает свою мать и реагирует радостной улыбкой на ее появление.
6-месячный ребенок, завидев мать после длительного ее отсутствия, издает в себя26 резкий «ликующий» звук, широко улыбается, «топочет» в воздухе ножками, в порыве нежности припадает к ней тельцем, прикасается своим личиком к ее лицу, обнимает за шею ручками и, что характерно, нередко прикладывается к ней открытым ротиком27 , причем шевелит губками, учащенно дыша (как Иони). Как будто он хочет целовать мать, но еще не умеет этого сделать, хотя сам получал неисчислимые ее поцелуи; еще позднее при тех же обстоятельствах дитя при таком прикосновении сжимает губки, и еще позднее (у Руди в возрасте 1 г. 5 м. 25 д.) дитя воспроизводит чмокающее движение губ, осуществляя первый поцелуй (Табл. B.69, рис. 6).
Мой Иони тоже умел целоваться по-человечески, но для него этот способ выявления ласки повидимому был явно искусственен (Табл. B.69, рис. 5), и я не замечала, чтобы Иони употреблял его по личной инициативе и при определенном наличии нежных эмоций; например, выказывая свою благосклонность, симпатию и ласку близкому человеку, сочувствуя ему и утешая его, шимпанзе обычно употреблял более естественные для него телодвижения: то он осторожно охватывал милого ему человека под подбородком (Табл. B.26, рис. 1), то нежно касался обеими руками его лица, обнимал его, прижимался к нему, то вытягивал по направлению к нему губы (Табл. B.26, рис. 3, Табл. B.69, рис. 3), то дотрагивался кончиком вытянутого языка и слегка полизывал им (Табл. B.26, рис. 4). Нередко при тех же обстоятельствах Иони защипывал губами кожу лица близкого человека, а иногда осторожно захватывал в рот пальцы его рук и слегка засасывал их.
Справедливо усомниться в том, насколько это засасывание пальцев можно квалифицировать как выявление нежных чувств. Но совершенно неожиданно мой мальчик дал мне в этом направлении разъясняющие данные. Когда ему было 5—6 лет, эпизодически я замечала, что при засыпании, держа мою руку в своей, иногда он целует мою руку, а другой раз слегка касается ее своими губами и язычком, как бы лижет28 , старается слегка присасывать ее вопреки тому, что я всякий раз удерживала его от этого действия. Я полагаю, что в этом акте может отражаться младенческая ассоциация сладостного засыпания близ матери
26Направленный внутрь.
27Этот же способ выражения ласки сохраняется и несколько позднее (Табл. B.69, рис. 24).
28Как известно, собаки и другие животные выражают свою ласку по отношению к человеку лизанием языком; недаром в просторечии насмешливо обозначают целование взрослых и любовное обращение нежных супругов и влюбленных словом «лизание», презрительно говоря: «они вечно лижутся».
237
Сравнение инстинктов человека и шимпанзе
с соском ее груди или с искусственной соской-пустышкой, к которой многие дети так привыкают, что не могут отвыкнуть до 5—6 лет.
Поцелуй для дитяти человека (уже в возрасте 2 лет) становится естественным и привычным способом выражения нежных, ласковых чувств (Табл. B.69, рис. 6). Встречая любимых людей, дитя (2 г. 3 м. 25 д.) улыбается им широкой улыбкой, просветлевает личиком, бежит к ним навстречу, обнимает, и нередко по своей инициативе подходит и целует их. Оно уже в возрасте от 2 лет красноречиво недвусмысленно словесно выражает свое чувство любви. «Миля мама, любы»29 , — обнимая меня, говорит мой Руди после 3-часового моего отсутствия (в возрасте 2 г. 1 м. 17 д.); после более длительной нашей разлуки дитя (2 г. 6 м. 9 д.) встречает меня словами: «Соскучился без мами — любу маму». Уже упоминалось, как любит дитя засыпать на ночь в присутствии матери, как оно жмется к ней, притягивает ее к себе, стремясь быть как можно ближе, целуя ее, говоря (3 г. 0 м. 1 д.) тепло и нежно: «Мама, я хочу к тебе поближе — любу маму», «Каждый день с мамой, и ночь и вечер, и день!» Или еще более выразительно восклицает: «Я крепко люблю маму, каждый день люблю маму» (3 г. 1 м. 3 д.). Этими неумелыми, простыми, но экспрессивными словами дитя выражает так ярко глубочайшее чувство, ясную мысль, вскрывающую нам, что оно всегда, непрестанно любит мать; что оно хочет владеть ей всецело и вечно, — и это его желание находит свое красноречивое выражение в таких могучих, мощных несоответствующих его возрастной слабости и беспомощности словах: «Я тебя никому не отдам!» (3 г. 1 м. 5 д.) и далее: «Я не хочу, чтобы мама умирала!» (2 г. 11 м. 2 д.).
И как же сильно держится дитя за эту связь со своей матерью, как боится утерять ее! Я живо помню, какого труда стоило мне всякий раз уйти от своего 1—3-годовалого мальчика, оставляя его на бабушку или няню; как часто мне приходилось в этих случаях прибегать (как и в аналогичных случаях с Иони) к уговорам, к различным соблазнам, к искусственным уловкам, к хитрости, чтобы оставить мальчика на другие руки. Эта привязанность к матери в нашем обиходе принимает порой страстный характер. Как неохотно например отпускает меня Руди уйти из дома, всякий раз говоря: «Лучше останься», «Не ходи», «А мне не хочется, чтобы ты шла». Напрасно я пыталась порой несколько задобрить его соблазнительными вещами, говоря: я куплю тебе шоколад (его излюбленное лакомство) или книжечку. Он геворит тихо: «Лучше не надо» или роняет обидчиво-раздраженно: «Ничего мне не надо», — недвусмысленно высказывая этим свое нежелание променять мое присутствие на какие бы то ни было блага. Когда я ухожу, он ласково прощается и машет ручкой, провожая меня глазами, упрашивая: «Мама, приходи скорей»!
В главе, посвященной печальным чувствам дитяти, уже упоминалось, как горячо сочувствует дитя любимым людям при их несчастиях или мнимых огорчениях; порой он так жалеет мать, что готов поступиться ради нее своими самыми страстными желаниями. Однажды у моего 3-летнего Руди это нашло отражение в следующем эпизоде: мальчик ужасно любил, догоняя бегущую няню, как кнутом ударять ее веревкой, причем порой он стегал ее так сильно, что приходилось его останавливать, говоря: «тише, тише». «Нет, сильно!»— настаивал мальчик, продолжая хлопать. Однажды я предложила ему заменить собой няню, которую он буквально загонял. Бегая со мной, хлестнув меня раза два, мальчик вдруг сказал грустным голосом: «Нет, жалко маму». Напрасно и долго я уверяла его, что мне совсем небольно, и просила его погонять меня, — он так и не стал продолжать игру. В других случаях (как то отчасти уже и было отмечено) он обнаруживает по отношению ко мне трогательное сочувствие, — если например я делаю вид, что плачу, он подобно Иони пытается отнять мои руки, заглядывает мне в глаза (1 г. 4 м. 25 д.); если я порежу палец или жалуюсь на какую-либо боль, он нежно целует больное место, долго не забывает об этом и время от времени в течение дня спрашивает: «Мама, а как твой пальчик?» Если я устаю, а мальчик с чем-либо настойчиво пристает ко мне, стоит мне сказать: «Руди, у меня головка болит», — и он тотчас же прекращает свои просьбы, притихает, становится печальным. Ранее уже отмечалось, как сочувственно жалостливо относился Руди к другим близким ему людям и к животным. Но конечно его любовное чувство к матери превалирует над всеми другими симпатиями.
Дитя до 3 лет шагу не хочет ступить без матери. К кому же, как ни к ней бежит ребенок при всякой настоящей и мнимой опасности, при всяком огорчении, пряча в ее коленах свое лицо (Табл. B.76, рис. 3), прижимаясь головкой, цепляясь ручками, хватая за платье. Там, где мать любовно выполняет свою великую миссию в отношении дитяти, слово «мама» не сходит с уст ребенка, склоняясь во всех падежах, употребляясь при всяком случае, — с этим словом дитя начинает свой день, пробуждаясь ото сна, с ним оно засыпает. Неудивительно, что лучшие люди всех времен и народов выражали в прозе и поэзии светозар- но-прекрасными, трогательными и проникновенными словами свое чувство к матери.
29 Милая мама, люблю!
238
Сравнение инстинктов человека и шимпанзе
Вспомним прелестные, умилительные строки из «Детства и отрочества» Толстого, волнующее надсоновское стихотворение «Мать», посвященные матерям стихи Некрасова30 , так полно отражающие неизъяснимую красоту, глубину и крепость этой связи.
И все мы знаем, чем цементирована эта связь.
Ведь мать отдает своему ребенку так много: она дает ему свое тело для развития, свое здоровье для рождения, свою молодость и силу для его взращиванья, свое сердце его сердцу в часы его невзгод, свое идейное человеческое призвание для его идейного становления. Она отдает так страстно, так самоотверженно, так любовно. Она как бы вся проникнута желанием, которое может быть выражено словами: «дай мне послужить тебе, чтобы жива была радость в душе моей».
И дитя, как мы видим, платит взаимной любовью за любовь. Правда, все отмечают, что любовь ребенка к матери всегда уступает любви матери к своему дитяти и носит явно эгоистический характер.
Мое дитя в вышеприведенном диалоге (см. подробно на стр. 290 [217]) выявило совершенно определенно этот эгоистический характер любви, но, как мы только что видели, наступает момент, когда дитя порой готово отказаться от всех реальных благ во имя сохранения контакта с матерью и само готово пожертвовать ей своими личными желаниями, эгоистическими наклонностями. «Любовь вызывает любовь», и вот на фоне вначале прозаического контакта протягиваются между матерью и дитятей тонкие, но крепкие эмоциональные нити, которые не разрываются даже тогда, когда между матерью и ее ребенком разрушаются все материальные связи.
Конечно пока дитя мало, каждый сочлен семьи любим им за какое-нибудь реальное полученное от него благо. Дитя зачастую выражает нежные чувства именно в тот момент, когда получает радость от близкого человека. Например мой Руди очень любил гулять со мной, и стоило лишь мне сказать: «пойдем гулять», он (в возрасте 1 г. 8 м. 12 д.) тотчас же бросался ко мне, обвивал руками мне ноги, прижимался личиком к платью; в другое время, всякий раз, как я говорила, что буду с ним играть, он (в возрасте 2 г. 3 м. 27 д.) по своей инициативе целовал мне руку и ласкался, очень напоминая этим Иони, который при аналогичных обстоятельствах касался открытым ртом моей шеи, учащенно дыша. В обоих случаях мы находим первые зачатки выявления благодарности как естественного ответа на радость, доставленную близким существом. И у Руди, как и у Иони, я могла подметить зачатки ревности. Раньше (в главе о собственности) уже было отмечено, как однажды мое дитя приревновало меня к своему отцу (см. стр. 292 [219]), а в другой раз
— к кукле. Когда моему годовалому Руди купили большую куклу и я в его присутствии няньчилась с ней как с ребенком, он подполз к кукле и ударил ее. Позднее вечером на глазах у мальчика я положила куклу, как ребенка, в кроватку, закрыла пеленкой и стала покачивать ее, — мальчик, смотря на это, стал издавать сдержанные плаксивые звуки, а когда я поднесла куклу к нему поближе, он враждебно резко хлопнул ее.
В отношении социального распространения нежных чувств следует отметить, что в противоположность Иони мой Руди широко дарил своей лаской и благосклонностью многих из окружающих его. Уже у 11месячного ребенка легко можно было установить диференцированную симпатию к домашним, тщательно пронаблюдав простой естественный эксперимент реакции дитяти на оставление его с тем или иным своим человеком.
Например мой сын одно время предпочитал меня всем домашним, и всякий раз, как мне приходилось его сдавать на другие руки (по-очереди четырем сочленам нашей семьи), он неизменно плакал; наоборот, ко мне он шел от них с неизменной радостью. Позднее, когда во время моей болезни мальчик стал проводить много времени с нежно ухаживавшим за ним дядей, мое первенствующее положение уже через 3 дня было временно снижено, и я отступила на второе место.
В этот период каждый уход дяди от ребенка сопровождался сильнейшим ревом дитяти; дядю он не хотел заменить никем из нас и порой плакал так сильно, что крупные слезы скатывались из его глаз прямо на пол. Ранее уже упоминалось о том, как горячо он сочувствовал дяде.
Но мой мальчик подобно шимпанзе, утрачивая душевный контакт со своим покровителем, немедленно стремится приобрести нового. Однажды (когда Руди было 1 г. 0 м. 1 д.) тот же дядя за что-то резко прикрикнул на мальчика, — малютка немедленно подошел к близстоящей бабушке и, просительно давая ей
30 «При каждой новой жертве боя».
239
Сравнение инстинктов человека и шимпанзе
свои ручки, окликнул: «баба!», красноречиво отдаваясь под ее покровительство, хотя до этого инцидента бабушка всегда занимала в его сердце уступающее место. Точно так же это легкое замещение привязанности сказывалось и в том, что при укладывании ребенка на ночь он (1 г. 10 м. 17 д.) предпочитал оставаться с тем из нас, кто в этот день играл с ним больше и занимательнее. В возрасте 2 лет Руди уже откровенно словесно выражает свои чувства, говоря, что любит одних и не любит других домашних. В возрасте 2 г. 3 м. 25 д. он уже начинает симпатизировать некоторым приходящим посторонним, перестает их бояться и говорит: «Любу дядю фотографа» (присутствие которого доставляет ему много развлечения). Естественно, что нежные чувства ребенка очень часто распространяются на своих сверстников, на маленьких детей, с которыми он вступает в игровой контакт, которых порой опекает самым заботливым образом.
2. Семейное, покровительствующее общение.
Уже подчеркивалось, что многие дети как и Руди особенно трогательно относятся к меньшим своим собратьям не только из рода Homo sapiens, но и к животным и даже по отношению к неодушевленным предметам, например к чучелам, к игрушкам; чем меньше, беззащитнее, угнетеннее оказывается покровительствуемое ими существо, тем более симпатии и сочувствия оно вызывает и у Руди. Многочисленные примеры конкретно подтверждают эту мысль. Уже упоминалось, как жалостливо относится Руди ко всем страдающим животным до насекомых включительно; хотя для проявления эмоции нежности нужна бывает известная зрелость, наступающая у разных детей в различном возрасте. Мой Руди например (в возрасте 1 г. 2 м.) тянулся к контакту с живыми животными, но он грубо хватал, теребил кошку за шерсть, доставляя ей этим только неприятные ощущения, но уже 2½ лет он пытался осторожно гладить кошку, говоря: «Пизилеть кисуру» (пожалеть, т. е. приласкать кошку), как радостно кормил он живую собачку (Табл. B.70,
рис. 1—3).
А какой непреходящей симпатией мальчика пользовался его плюшевый медведь, постоянный и неизменный его товарищ (Табл. B.73, рис. 1—6); с какой трогательною нежностью относился он к фарфоровому слонику, к гипсовым собачкам, к кошкам. И не только вновь подаренные игрушки вызывали его симпатии, но именно старые-старые, полуразрушенные, истрепанные, перековерканные игрушки. «Красавица моя!»
— называет Руди уродливую головку разбитой гипсовой собачки, подтверждая этим многочисленные пословицы на тему: «любовь слепа» или «не по хорошу мил, а по милу хорош».
Мой мальчик ни за что не соглашается выбросить или дать товарищу полуразбитого игрушечного слоника и предпочитает отдать взамен новую, блестящую, но нелюбимую зверушку, нежели старую исковерканную, с которой был связан интимными нитями своего детского сердца (Табл. B.70, рис. 4).
В моих протоколах наблюдения над ребенком (в его возрасте от 1 г. 7 м. 28 д. до 3 лет) находятся бесчисленные записи, подтверждающие эту мысль.
Дитя рано эмоционально диференцирует свои игрушки и (в возрасте 1 г. 7 м.) оказывает некоторым из них, особенно предпочитаемым, знаки нежного внимания: целуя, обнимая их, лаская, прижимая к груди, издавая при этом кряхтящий звук. В этот период особенной симпатией Руди пользуются миниатюрные, тряпичные и фарфоровые пупсики-человечки, грязные, полуразбитые, замызганные, затасканные зверушки
— наиболее частые участники всевозможных его игр; появление этих любимых игрушек после их временного исчезновения мальчик неизменно встречает радостным взвизгиванием; он радуется им, как милым товарищам, с которыми был разлучен; находя их, он осыпает их поцелуями.
Дитя (в возрасте 1 г. 10 м. 10 д.) выражает порой свою симпатию даже по отношению к изображениям особенно милых ему животных (например цыпляток, зайчат, белочек) и, находя в книге такие рисунки, припадает к ним личиком, целует их, не будучи в состоянии сдержать своих радостно-нежных чувств к ним.
Но симпатия Руди распространялась и на чучела. Характерно, в то время как Иони например весьма агрессивно отнесся к показанному ему чучелу маленького шимпанзенка (см. стр. 126 [109], Табл. B.24, рис. 2, 3) и стал на него нападать, 2½-летний Руди сначала испугался, видя впервые чучело Иони, а освоившись по собственной инициативе стал обнимать его, крепко прижиматься к нему всем тельцем, имея чрезвычайно благодушное улыбчивое выражение лица, говоря: «Пизилеть Лёню» (Табл. B.70, рис. 5, 6), т. е. приласкать Иони, пожалеть.
А с какой нежностью относился мой малютка (в возрасте 2 г. 11 м. 7 д.) к своим бесчисленным игрушечным зайчатам! Идя утром гулять, он непременно захватывал с собой и любимого зайчика, неся его в руке или
240
Сравнение инстинктов человека и шимпанзе
в кармане, и тотчас же вынимал его наружу и показывал ему особенно занимательные вещи (например проезд танка и т. п.). Он не выпускал зайчика из рук даже во время различных оживленных игр, он плакал и искал, когда случайно куда-либо затеривал зайчонка, и не успокаивался до тех пор, пока не находил его. Во время обеда Руди подсаживал зайчика к себе и добросовестно делился с ним самыми лакомыми кусочками, вечером он укладывал зайчика с собой под подушку, заботливо и нежно укрывал его одеяльцем31 .
Это пристрастие к зайцам доходило у Руди до того, что когда например он однажды увидел на мармеладной конфетке отпечатанного зайчика, он ни за что не хотел съесть эту конфетку и просил оставить ее, говоря: «Жалко зайчика»; он не хотел съесть эту конфетку даже тогда, когда я стала его уговаривать, что другой конфетки нет и что ведь зайчику совсем не больно. Мальчик был непреклонен в своем решении, хотя для него это было большой жертвой, так как он всегда был большим лакомкой и имел особенное пристрастие к мармеладу.
И эта последняя черта дитяти человека также проводила резкую грань между ним и шимпанзе, намечая дивергирующую направленность в проявлении их ласковых, нежных чувств.
В то время как у шимпанзе чувства ласки и привязанности связаны исключительно с лицами, его опекающими, с лицами, удовлетворяющими его эгоистические потребности (следовательно по существу своему эти его нежные чувства эгоцентричны и направлены по отношению к сильным мира сего, а по отношению к слабейшим Иони ведет себя как угнетатель и деспот), — у ребенка эти чувства зачастую направлены как раз на беззащитных и слабых. Дитя человека кроме этих, также имеющихся эгоцентрических симпатизирующих чувств, обладает и альтруистическими тенденциями; порой оно не ищет и не ждет ни помощи, ни защиты, ни ответа со стороны обласканных им живых объектов уже потому, что знает, что они неживые, что они не могут двинуть и пальцем, чтобы ему что-либо сделать. Его любовь к слабым мира сего — порой самодовлеющая альтруистичная любовь, прообраз будущей качественно особенно высокой родительской любви, залог возможности осуществления высшей формы любви — любви братской, общечеловеческой.
Обращаясь к сравнительному сопоставлению социальных чувств ребенка человека и дитяти шимпанзе, мы должны определенно сказать, что оба они имеют настолько ярко выраженный социальный инстинкт, что их жизнь оказывается неполноценной, омраченной и приглушенной, как только они остаются в полном одиночестве. Отрешаясь от усиления моментов страха, свойственных каждому малютке, предоставленному самому себе, своим маленьким силам и естественно недоверяющему этим силам, следует подчеркнуть, что одиночество лишает ребенка жизнерадостного мироощущения и радостных эмоций.
Неудивительно, что по необходимости растущие в одиночестве дети оказываются замкнутыми, угрюмыми, меланхоличными, производят впечатление маленьких старичков, лишенных естественных атрибутов, ребенка — обаятельной непосредственности, детской резвости, живости, игривой шаловливости развивающегося в сообществе дитяти. Крошечное дитя, преодолевая страх, уже страстно настойчиво тянется к общению с посторонними. Было отмечено, как Руди (2 лет) тянет за платье сидящих поблизости от него в трамвае чужих людей, окликает, дергает проходящих по улице, желая вступить в контакт с ними. Двухлетний Руди заговаривает, заигрывает с незнакомыми взрослыми, подзывает к себе детей для игры, активно соучаствует с ними в организованной игре, говоря (2 г. 7 м. 19 д.): «Скучно одному», когда окружающие не занимаются им и нет поблизости сверстников-товарищей.
Дитя человека, еще больше чем дитя шимпанзе, диференцирует свое отношение к разным людям; уже упоминалось, что оно очень рано (еще до того, как научается говорить) уже различает «своих» от «чужих», идя охотно на руки к первым и отшатываясь, не желая оставаться со вторыми. Очень индивидуализировано, чтобы не сказать эмоционально тонко градуировано, и его отношение к «своим»; в этот период оно конечно построено по принципу: «Wie du mir, so ich dir». На вопрос, кого ты любишь больше (называя одного или другого члена семьи), 3—4-летний мальчик определенно отвечает, не задумываясь ни одной секунды, решая это по опыту своего сердца и высказывая это открыто, с детской откровенностью, «невзирая на лица». При ближайшем анализе оказывается, что он любит больше того, кто дарил его большей радостью, лаской и любовью.
Одного 3-летнего мальчика, который был предметом нежных забот моего уже 7-летнего Руди, спросили: «кого ты больше любишь — папу или маму?» Неожиданно он сказал: «Маму не люблю, папу не люблю, Лудю (Рудю) люблю». И когда вопрошавший сказал: «Скажу твоим маме и папе, чтобы они не давали тебе
31 Неслучайно в военных играх Руди особенно тщательно вооружал именно этого зайчика, как бы желая выручить зверька в его беспомощности (Табл. B.98, рис. 6).
241