Арсентий Павлов. В поисках себя

своеобразное обыгрывание этих смыслов. И в этом я вижу талант Арсентия

Павлова.

-А если говорить о стихах…?

-Есть традиционные, посвящённые временам года. Автор пытается через истасканные образы – дождь, прилетели журавли, на сердце тяжело –

сказать то, что было сказано многими, но по-своему. Вроде бы всё понятно,

это вам давным-давно известно и вдруг попытка перейти на вопрос «Кинэ ваи тодам, кин мынам малпанам». Что-то за этим стоит, что-то должно быть.

Или зима… Вроде бы простые рифмы тодьы-дэдьы (белый-санки), тэтча-

утча (прыгает-ищет)… В формах традиционной удмуртской литературы автор в каких-то штрихах пытается найти своё. Он прекрасно понимает,

что это было давно сказано, не претендует на что-то новое,

сверхоригинальное, но в этом старом можно попытаться найти что-то новое.

«Туннэ мон нош огнам…» мир делится на два – мир, в котором я нахожусь,

и то, что за границами этого мира. А там находится мир детства, но это движение в детство не является возвращением. Это движение вперёд,

связанное с детством.

Любой, даже самый гениальный автор, остаётся в памяти семью-

двенадцатью произведениями. Будь то Флор Васильев, будь то Пушкин. У

каждого автора есть верхушка самых лучших работ, а остальные являются фундаментом. Это те произведения, которые может даже и похожи на произведения других авторов, но имеют свой оригинальный окрас, свою неповторимую изюминку.

Одним из таких стихотворений, наряду с теми, которые я уже выделил, на мой взгляд, является это:

Анай кылмы дуно потэ Шуо портэм калык полын.

Кычэ кылын нош шум потэ Толэн жутэм капчи тылы.

41

Во-первых, про родной язык, как отмечает наш профессор Валентин Кельмаков, почему-то удмуртские поэты не пишут. У нас есть цитаты из Герда, Флора Васильева и… всё. Как будто никто ничего сказать про свой родной язык не может. Даже вот в этом плане текст оказывается актуальным и очень ценным. В этом стихотворении, конечно, речь не только об удмуртском языке, речь о том, что все народы ценят свой родной язык. И

тут неожиданный поворот. А на каком языке радуется лёгкое пёрышко,

поднятое ласковым ветерком? Есть ли какой-то материнский язык у всего,

что мы видим вокруг. И эта лёгкость, радость ассоциируется именно с образом родного языка.

Ключом к моим размышлениям о соотношении чёрного и белого цветов стало вот это стихотворение:

Таиз пе сед, чакласьконо солэсь.

Таиз тодьы, уд адзы виштызэ.

Речь как раз о том, что есть общепринятые понятия чёрного и белого и вот этот поворот, что белое, которое мы всегда считали знаком безгрешности и чистоты, оказывается безжизненным, обработанным химикатом. Слово химикат на самом деле обозначает не только экологическую проблему, актуальную в наше время, но имеет и символическое значение, актуальное в любые времена.

Интересное стихотворение «Вылад дэрем, пиштэ чиля…». Если бы мы буквально восприняли эти слова, как «ты не красивая, а красиво твоё платье»,

конечно, было бы примитивно. На мой взгляд, здесь проявляется некая стеснительность. «Я боюсь тебе сказать, что ты красивая и через образ твоей красивой одежды, я передаю своё отношение к тебе» - вот как я бы перевёл мысль автора. Одежда – это лицо человека.

Вот тоже не очень привычное стихотворение «Та ласянь учконо ке – зольгыри. Мукет ласянь учконо ке – курег…» (С этой стороны посмотришь – воробей, с другой стороны посмотришь – курица…), а может сам себе кажешься коршуном? Вот этот взгляд на человека с разных сторон уже

42

прописан многими авторами, и все мы об этом давно знаем. Но концовка нам предлагает идти глубже в психологические дебри. Мы уже рассматриваем не только объект, но и субъект, который наблюдает. Кем сам является в это время субъект, рассматривающий со всех сторон объект. И тут начинаются проблемы. Может быть, кто-то скажет, что стихотворение не довершено,

что можно было расшифровать. Но иногда недосказанность бывает красноречивее всех слов. И потом, всегда есть опасность перейти в нравоучение.

- Я правильно вас поняла, умение коротко сказать о большом и главном,

является одной из главных черт Арсентия Павлова?

-Да, жанр короткого размышления через деталь, это его конёк.

-Виктор Леонидович, а вот вам лично, как читателю, что сказал Арсентий Павлов?

-Я переписал для себя кое-что из его лирики, то, что заставило меня взглянуть на некоторые вещи с совершенно другой стороны. Честно признаюсь, что теперь при написании обзорных статей я буду активно использовать некоторые вещи из Арсентия Павлова.

43

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Папа отметил свой пятидесятилетний юбилей в больнице. Он снова завёл блокнот, уже последний в своей жизни. Там я обнаружила диалог с врачом:

« …Пациент понял, что коралловидный камень (не камешек) не удастся убрать, без ампутации почки.

- Лучше так жить, чем совсем не жить. Пострадавшая почка – это кладовая. Не будет её, камни начнут накапливаться в другой. – подытожил хирург, а потом после паузы то ли от желания взбодрить больного, то ли от бессилия помочь больному, коротко бросил, – Живите…».

Там же я обнаружила диалог с самим собой:

«Так и не успел пожить, а всё лишь пробовал. Пробовал несколько раз жениться, а настоящее каждый раз появлялось потом и медленно растворялось, оставляя щемящую тоску.

А может быть настоящее я и держал в руках, в своих объятиях, но оно уходило, не желая быть временным. Не желая тем самым быть униженным?

Когда пробуют – это временно. Временное жильё, временный сад, временная жена…

Вот снова ярко засветилось, и появился всё тот же, манящий в даль образ единственной, настоящей. Если так, то почему вот уж в который раз она,

бросающая меня в трепет, затем в уныние, растворяется как утренний туман?

Как ни странно, она не старится. А настоящее тем временем стареет,

уходит. А я? Так же ухожу с моим настоящим. Да, настоящее было рядом, во мне. Оно уходит. Нет, это я ухожу…»

А в первой записной книжке – тюремный цикл, есть рассказ «ночные слёзы». Героиня, маленькая девочка Оля, открыв глаза, горько заплакала:

- Папа, папочка, я уже давно сама читаю твою книжку. Я знаю, что ты тоже один. Ты ведь не забыл меня, папа? Ты помнишь меня?

Эта девочка выросла и сейчас хочет сказать:

- Папа, папочка, я уже давно сама пишу… И я помню тебя!

44