2.Рассказ в.Шукшина «Верую!». (Аспект анализа – по выбору студента).

Череда шукшинских рассказов имеют глагольные названия (4 рассказа в одном сборнике). Экспрессия, диалогичная стихия проявляется на уровне названия. Высшая степень эмоциональности. Ситуация философская, бытийная. Главного героя снедает тоска, он не может объяснить почему. В повседневной жизни у него все ладно (дом, работа, семья). Максиму 40 с небольшим лет. Он – крепкий, жилистый мужчина, волчий взгляд. Он – потертый жизнью человек с жестким, сильным характером. С ним «что-то» случается, звучит неопределенная модальность, герой чувствует, что что-то ему не хватает. Никакие традиционные средства не помогают. Герой пытается понять, разобраться, чего ему не хватает в жизни. Ситуация в рассказе связана со встречей героя с человеком, который, как считает Максим, может помочь ему разобраться.

К соседу приезжает поп, священник. У попа приключилась легочная болезнь, он приехал лечить барсучьим салом, а сосед Максима – как раз охотник. Максим узнает о попе, сразу же идет пообщаться. Это профессиональная сфера деятельности попа. Встреча Максима и попа – центральная, определяет сюжет рассказа. Неканоничный образ священника создает Шукшин: с одной стороны, поп немолодой, пожилой, грузный мужчина. Видно, Максим оценивает героя и видит своим волчьим взглядом, что поп за жизнь крепко держится, борется со своей болезнью, надеется победить. Витальное, жизненное начало присутствует в герое. Дальше завязывается разговор между Максимом и попом. В чем смысл жизни – вопрос, который их волнует. Священник – обычный, сельский. Главное открытие, которое совершает Максим: оказывается, что священник тоже истиной не владеет, откровенно об этом заявляет. Каждый из них не владеет большой мудростью, но они понимают, что перед ними стоят вопросы смысла жизни, которые окончательного ответа не имеют.

Поп излагает свой символ веры: Бог есть и имя ему жизнь. В итоге психологическая кульминация – пляска, танец, который имеет карнавальные черты, понимание, что окончательных ответов (что такое истина, жизнь, смысл жизни, смерть, Бог) на эти вопросы не найти. Поп и Максим устраивают карнавальный танец, в котором начинают произносить неканонический символ веры: соединяют в нем реальный эмпирический жизненный опыт. Это момент выплеска энергии, энергии неудовлетворенности, каждый из них неудовлетворен повседневным существованием, герои занимаются поисками ответов на вопросы жизненные. Душевная неуспокоенность переплавляется в танец, символ веры, где все смешивается (и жизнь, и духовный мир, и революция). У попа пограничное состояние – между жизнью и смертью.

БИЛЕТ № 29

1.«Пушкинский дом» а. Битова (или романы Саши Соколова) , характеристика идейно-эстетического своеобразия.

Саша Соколов «Школа для дураков»

«Это книга об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности..., который не может примириться с окружающей действительностью», – так пишет о романе «Школа для дураков» сам автор.

Есть посвящение: слабоумному мальчику Вите Пряскину, моему приятелю и соседу. Саша Соколов: «Отдельные критики подозревают, что мальчик Витя Пляскин, которому я посвятил книгу, лицо вымышленное: очень уж это имя отзывается Виттовой пляской. Однако он реально существовал, действительно был слабоумным, жил в нашем многоквартирном доме на Велозаводской и стал первым другом моего детства. Точнее, второй, московской его половины. Дружба дружбой, а просвещение врозь: я ходил в обычную семилетку, а Виктора водили в заведение, именуемое в уличном обиходе не иначе как «школа для дураков». Судя по вдохновенным воплям, визгу и хохоту, что доносились из ее открытых в теплые дни окон, учиться там было куда увлекательней, чем в моей».

Один из эпиграфов – глаголы-иселючения. Как в русском языке существуют глаголы-исключения, так и в обществе, подобно языку, имеющему свои правила и законы, всегда были и будут люди, которым невозможно жить по правилам. Это изгои, “белые вороны”, сумасшедшие, гении. Герой обладает, по словам учительницы литературы по прозвищу Водокачка, избирательной памятью: он запоминает только то, что поражает его воображение, и поэтому живёт так, как хочет сам, а не так, как хотят от него другие.

ВРЕМЯ! Всматривание позволяет герою не только познавать мир, но и преодолевать время, расширяя его рамки за счёт возникающих при этом ассоциаций, в результате чего взаимно сосуществуют несколько временных плоскостей, наложенных в сознании героя одна на другую.

Главный герой романа Ученик Такой-то – подросток, который учится в так называемой спецшколе и страдает раздвоением сознания (Другой), и именно эта черта делает его уникальным, его видение мира не укладывается в привычные реалистические рамки. М. Липовецкий пишет: «…поскольку сознание повествователя поражено безумием, то и получается, что одному, внешнему хаосу противостоит другой, внутренний, хаос – и это уже примета постмодернизма». М. Липовецкий считает, что образ главного героя связан с традицией юродства и отмечает, что шизофренический синдром становится мотивировкой полифонизма. Речь героя имеет сложную структуру: повествование ведется прерывисто, нелогично, в основной рассказ часто вклиниваются посторонние сюжеты, образующие новую историю. Герой страдает раздвоением личности, причем одна его половина пытается раскрыть ему правду на жестокие факты действительности, другая половина инфантильно закрывает на это глаза и заменяет реальные события вымышленными: «Не притворяйся, будто ты не знаешь, кто я такой; если ты называешь меня сумасшедшим, то ты сам точно такой же сумасшедший, потому что я – это ты сам». Предметы в окружающем героя мире часто не обретают названий, так же как и он сам, по сути, не имеет определённого имени, однако называние предмета — это ничто по сравнению с фактом существования вообще: “А как называлась станция? Я никак не могу рассмотреть издали. Станция называлась”.

Вероятно, из-за своеобразия восприятия мира главным героем, практически все персонажи начинают существовать в нескольких ипостасях: Виолетта Аркадьевна/Вета Акатова/ветка акации/станционная проститутка/«простая девочка», профессор Акатов/Леонардо да Винчи; учитель географии Павел/Савл Норвегов/бессмертный пророк; почтальон Михеев/Медведев/ Насылающий Ветер.

Школа как образовательное учреждение теряет свое назначение: в ней учат тех, кого заведомо нельзя научить, учеников не воспитывают, а скорее «муштруют».

В «Школе для дураков» мы можем наблюдать использование приема «поток сознания», провозглашенного модернистами. У главного героя С. Соколова поток речи становится неуправляемым, абзацы и границы между предложениями утрачиваются, знаки препинания опускаются. Повествование обретает форму «потока сознания», перечисления, каталогизирования. "Школа для дураков" - это метафора мироустройства, с которым не согласны ни герой, ни его автор. Если герой, как пишет А.Генис, "пытается сбежать на природу, на дачу, в "страну вечных каникул", вырваться не только из школы, но и из самой истории, которая тащит его не туда, куда ему надо, а туда, куда надо всем", то автор, также тоскующий по свободе, создает текст, сама форма которого свободна: поток сознания. Слайд: «… но ветка спит, сомкнув лепестки цветов, и поезда, спотыкаясь на стыках, ни за что не разбудят ее и не стряхнут ни капли росы -- спи спи пропахшая креозотом ветка утром проснись и цвети потом отцветай сыпь лепестками в глаза семафорам и пританцовывая в такт своему деревянному сердцу смейся на станциях продавайся проезжим и отъезжающим плачь и кричи обнажаясь в зеркальных купе как твое имя меня называют Веткой я Ветка акации я Ветка железной дороги я Вета беременная от ласковой птицы по имени Найтингейл я беременна будущим летом и крушением товарняка вот берите меня берите я все равно отцветаю это совсем недорого я на станции стою не больше рубля я продаюсь по билетам а хотите езжайте так бесплатно ревизора не будет он болен погодите я сама расстегну видите я вся белоснежна ну осыпьте меня совсем осыпьте же поцелуями никто не заметит лепестки на белом не видны а мне уж все надоело иногда я кажусь себе просто старухой которая всю жизнь идет по раскаленному паровозному шлаку по насыпи она вся старая страшная я не хочу быть старухой милый нет не хочу я знаю я скоро умру на рельсах я я мне больно мне будет больно отпустите когда умру отпустите эти колеса в мазуте ваши ладони в чем ваши ладони разве это перчатки я сказала неправду…» (и т.д. в целов на 2 страницы)

К приметам постмодернизма мы можем отнести приём цитирования, экспериментального отношения к цитатам и аллюзиям, утверждение новой эстетики языка, отсутствие морализаторский и дидактических тем. Например, цитаты из песен: «Штыками и картечью проложим путь себе» – цитата из песни на слова популярного в советские годы автора, А. Безыменского; «Через годы через расстоянья» – цитата из песни «Песня остается с человеком», "В неапольском порту с пробоиной в борту Джанетта поправляла такелаж, но прежде чем уйти в далекие пути, на берег был отправлен экипаж".

Гуманистические принципы замещаются на игровые. М. Берг указывает на о сходство прозы С. Соколова с игровой поэтикой лианозовской школы, где делается акцент на отказе от прямого лирического монолога, который подменяется диалогической игрой чужими голосами и языковыми масками, а результат выражается стилистической разбалансированностью текста, то есть, присутствием в нем элементов, присущих различным эпохам, сознаниям и стилям языка, что мы и наблюдаем в «Школе для дураков».

Один из наиболее распространенных постмодернистских приемов, которым пользуется С. Соколов в «Школе для дураков» — это внесение в текст черновиков и вставных рассказов. Есть целая глава, которая называется «Теперь, рассказы написанные на веранде». Или, например, сказка и Скирлах, рассказ-напутствие учителя географии Павла Петровича Норвегова о плотнике (глава 5 «Завещание»). По мнению Липовецкого эта притча является ключевым эпизодом романа. Ее важность заключается, в первую очередь, в том, что в ней связываются категории, «ранее принадлежавшие к полярным мирообразам «Школы для дураков»: творца и палача, птицу и жертву. Творец – палач – птица – жертва образуют здесь некое нерасчленимое художественное целое». Смерть в этой притче «отождествляется с преодолением шизофренической расщепленности, схождением всех версий существования в одну единственную точку и, следовательно, прекращением метаморфоз». Критик связывает с темой смерти мотив «мела», который встречается в книге. (вагоны, исписанные мелом, меловые карьеры, название станции «Мел», река Мел, дома из мела, перепачканные мелом рубли, меловые плиты на могилах; скульптуры у школы – два меловых старика и меловая девочка; меловое рабство).

И. Азеева указывает на цитатную основу названия романа: ключевое выражение «школа для дураков» писатель принял как из народной речи, так и из уст собственного героя: «Дорогой автор, я назвал бы вашу книгу ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ; знаете, есть Школа игры на фортепьяно, Школа игры на барракуде, а у вас пусть будет ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ, тем более, что книга не только про меня или про н е г о, д р у г о г о, а про всех нас, вместе взятых, учеников и учителей, не так ли?» Азеева отмечает особые отношения героев книги, которые мы можем назвать «сотворчеством».

М. Егоров отмечает фиктивную ситуацию написания текста «на глазах» у читателя, т.е. продуцирование спонтанного текста, мнимую импровизацию.

Для речи фиктивного автора «Школы для дураков» свойственно частое обращение к цитатам из русского народного творчества или стилизации такового: «тра та та тра та та вышла кошка за кота» – фрагмент из детской стихотворной сказки «Ссора» С. Михалкова, которая, в свою очередь имитирует фольклорную детскую сказку; «горят костры горючие кипят котлы кипучие» – цитата из русской народной сказки «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка», «спой мне песню, как синица за водой поутру шла» – «Зимний вечер» А. С. Пушкина (Спой мне песню, как синица \ Тихо за морем жила; \ Спой мне песню, как девица \ За водой поутру шла); «коси, коса, пока роса, или: коси-коси, ножка, где твоя дорожка», «эники-беники ели вареники, или: вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Но прекраснее: жили-были три японца -- Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрони, жили-были три японки -- Цыпа, Цыпа-Дрипа, Цыпа-Дрипа-Лимпомпони; все они переженились: Як на Цыпе, Як-Цидрак на Цыпе-Дрипе, Як-Цидрак-Цидрони на Цыпе-Дрипе-Лимпомпони.» – детские считалочки; «во саду ли» – фрагмент русской народной песни, «как у наших у ворот»– детская русская народная песня, «ах вы сени» – русская народная песня; «мерзни-мерзни волчий хвост»; «Скирлучими, мама. От слова скирлы» – русская народная сказка «Медведь – липовая нога». На этой русской народной сказке стоит остановиться подробнее, так как главный герой не раз её упоминает и в книге есть целая глава, названная «Скирлы».

В тексте встречается какой-то метаморфозный, полусказочный персонаж – ведьма Тинберген, у которой, по законам сказочного жанра есть кот («кот Тинберген») она же – завуч школы, она же – соседка Шейна Соломоновна Трахтенберг).

Также автор использует в тексте не только сказочные, но и мифологические образы, например, это река Лета (река забвения, протекающая в подземном царстве), а также близкая к мифологии фигура какого-то богоподобного существа, Насылающего ветер (почтальон Михеев (Медведев).

Абстрактный автор склонен к употреблению синтаксических конструкций, отсылающих нас к Библии. Например: «он оглянулся в движении своём», «реки ваши потекут вспять», «преврати дождь в град, день в ночь, хлеб наш насущный даждь нам днесь», «косари, посрамленные чудом», «я сказал: стучите, и вам откроют», «принесите мои одежды!», «отца твоего» и др. Благодаря использованию таких конструкций создается иллюзия сближения художественного произведения с сакральным текстом, а описание жизни героя «ученика такого-то» – с житием святого. Кстати, фигура «наставника» главного героя, учителя Павла Норвегова (он же Савл), также отсылает нас к библейской фигуре апостола Павла.

Реминисценции на худ. произведения: например, на «Мастера и Маргариту»: ««Одни утверждали, будто он молод и мудр, другие – будто стар и глуп, третьи настаивали на том, что он средних лет, но неразвит и необразован, четвертые – что стар и умен».

Языковая игра:

Каламбуры, основанные на созвучии: почтенный караул, народное оборзование, констриктор (кондуктор), констрикторы (конструкторы), внутренняя калитика (политика), болекровие. Или на замене одного или добавления нового из устойчивого выражения: «белым по черному и коричневому», «два ученых, подающих одежды», «статья печатается в беспорядке дискуссии» «положение лещей», «Дети капитана Блэда», «надежды и планктон на будущее».

Окказиональные неологизмы: «дождепад и даже градобой», «некомиссии», «скирлучие».

Пейте чай, милостивый государь.

Цоп-цоп, цайда-брайда, рита-усалайда. Ясни, ясни, на небе звезды, мерзни, мерзни волчий хвост.

Вета, Вета разута и раздеты. Или: «Вета. Та».

Водокачка – прозвище учительницы словесности. «буквы, составляющие само слово, вернее половина букв (читать через одну, начиная с первой) -- это ее, преподавателя, инициалы: В. Д. К. Валентина Дмитриевна Калн -- так ее звали. Но остаются еще две буквы -- Ч и А, -- и я забыл, как расшифровать их… В понятии наших одноклассников они могли бы означать что угодно, а между тем, не признавалась никакая иная расшифровка, кроме следующей: Валентина Дмитриевна Калн - человек-аркебуза… Пусть та преподаватель совершенно не была похожа на водокачку, - скажешь ты, -- зато она необъяснимо напоминает само слово, сочетание букв, из которых оно состоит (состояло, будет состоять) -- В, О, Д, О, К, А, Ч, К, А».