Глава 3. Совесть - нравственная основа судопроизводства и ведения защиты в суде с участием присяжных заседателей

3.1. Совесть как способность личности к саморегуляции поведения путем нравственного самоконтроля

В свете современных научных представлений из области философии, этики, психологии и психофизиологии *(221) совесть представляет собой способность личности к саморегуляции поведения путем нравственного самоконтроля, который проявляется в оценке и переживании индивидом нравственного достоинства своих намерений и поступков, субъективном осознании личностью своего долга и ответственности перед обществом и другими людьми.

Способность нравственно контролировать свое поведение личность приобретает в процессе социализации (воспитания, образования, выполнения различных социальных ролей) путем постепенного перенесения во внутренний план внешнего контроля со стороны родителей и других значимых для нее окружающих людей. "При формировании совести, - пишет Э. Фромм, - такие авторитеты, как родители, церковь, государство, общественное мнение, сознательно или бессознательно признаются в качестве нравственных и моральных законодателей, чьи законы и санкции усваиваются, интернализируются индивидом. Таким образом, законы и санкции внешнего авторитета становятся частью индивида и вместо чувства ответственности перед кем-то внешним появляется ответственность перед своей совестью. Совесть - более эффективный регулятор поведения, чем страх перед внешним авторитетом; ибо если от последнего можно спастись бегством, то от себя не убежишь, а значит, нe убежишь и от интернализированного авторитета, ставшего частью индивидуального "я" *(222).

Основой совести являются усвоенные индивидом в процессе воспитания, образования и выполнения различных социальных ролей нравственные ценности, представления о добре и зле, справедливости и несправедливости, долге и ответственности перед другими людьми и обществом; требования и запреты, содержащиеся в моральных, религиозных, правовых и других социальных нормах, регулирующих поведение людей; требования и запреты со стороны окружающих людей и другие личностно значимые для индивида нравственные ценности.

В процессе саморегуляции поведения путем нравственного самоконтроля усвоенные личностью нравственные ценности внутренне контролируют намерения и поведения человека, выступая в роли своеобразного внутреннего морального "закона", "судьи", "свидетеля", "утешителя" или "обвинителя". Об этом свидетельствуют следующие высказывания философов и поэта:

"Закон, живущий в нас, называется совестью. Совесть есть, собственно, применение наших поступков к этому закону" (И. Кант).

"Совесть - это наш внутренний судья, безошибочно свидетельствующий о том, насколько наши поступки заслуживают уважения или порицания наших ближних" (П. Гольбах) *(223).

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель,

О совесть, наших дел закон и обвинитель,

Свидетель и судья (В.А. Жуковский) *(224).

Следует отметить, что в качестве внутреннего "закона", "обвинителя", утешителя", "свидетеля" и "судьи" наших дел (т.е. внутреннего регулятора поведения) выступают только такие компоненты морального самосознания индивида, которые им осмыслены и прочувствованы, превратились в личные убеждения и идеалы, приняты индивидом для себя как свои собственные внутренние ориентиры, стали составной частью его системы ценностных ориентаций *(225). Только такие лично "выстраданные" своими размышлениями и чувствами элементы морального сознания индивида определяют его способность как субъекта деятельности и общения правильно оценивать и переживать нравственное достоинство своих намерений и поступков не только перед другими людьми и обществом, но и перед самим собой.

Именно от глубины усвоения этих нравственных ценностей зависит содержание, сила и чистота нашего внутреннего голоса, его способность "шептать", "говорить", "взывать" или даже "вопить", когда человек в своих поступках или "грешных" намерениях покушается на личностно значимые ценности.

В системе ценностных ориентаций человека особенно важное значение имеет личностное отношение к другим людям, правам человека, нормам общественной морали, которые в концентрированном виде выражены в библейских заповедях: "возлюби ближнего своего", "не убий", "не прелюбодействуй" и т.д., нормам профессиональной этики, закону, окружающей природной среде. Голос совести, выстрадавшей свое отношение (личностное отношение) к этим фундаментальным ценностям, является, говоря словами В.А. Сухомлинского, "эмоциональным стражем убеждений", который побуждает человека к активной жизненной позиции в соответствии со своими внутренними убеждениями - ценностными ориентациями. Например, в произведениях В. Распутина и Ч. Айтматова изображена борьба между героями с чистой и нечистой "экологической" совестью.

Совесть имеет особенно важное значение при рассмотрении и разрешении уголовных дел. По свидетельству А.Ф. Кони, "Ни в одной деятельности не приходится так часто тревожить свою совесть, то призывая ее в судьи, то требуя от нее указаний, то отыскивая в ней одной поддержки" *(226).

Именно совесть помогает судье и присяжным заседателям достойно выполнять свой долг по осуществлению правосудия в соответствии с требованиями закона, присяги и профессиональной этики. "То, что называется "судейской совестью", есть сила, поддерживающая судью и вносящая особый, возвышенный смысл в творимое им дело. Условия ее проявления прекрасно изображены в присяге судей и присяжных заседателей. С ее голосом надо считаться под угрозой глубокого душевного разлада с собой... непосредственным приложением ее голоса к решению каждого дела связаны и трудные и сладкие минуты. Последние бывают тогда, когда на закате своей трудной жизни, вспоминая отдельные эпизоды своей деятельности, судья имеет возможность сказать себе, что ни голос страсти, ни посторонние влияния, ни личные соображения, ни шум и гул общественного возбуждения - ничто не заглушало в нем сокровенного голоса, не изменяло его искреннего убеждения и не свело его с намеченного судейским долгом пути действительного правосудия" *(227).

Следует особо остановиться на значении совести как "грозе преступников" и "невинных утешителе". Повидимому, именно это значение совести имел в виду Сенека, говоря о ней как о "внутреннем голосе, обвиняющем и оправдывающем наши поступки с точки зрения их нравственного достоинства" *(228).

Роль совести как внутреннего "утешителя" или "обвинителя" обусловливается внутренней оценкой нравственной достойности своих намерений и поступков (как правильных, достойных или неправильных, недостойных), чувством нравственной ответственности за свое поведение перед окружающими людьми и обществом. Это чувство эмоционально переживается личностью как чистая совесть или как угрызения совести.

Чистая совесть, основанная на осознании моральной чистоты помыслов и поступков, преисполняет человека внутренним спокойствием, уверенностью, придает ему твердость и решимость в борьбе со злом. И наоборот, угрызения совести, возникающие, когда человек сознает, что поступил или намеревается поступить не так, как должен был по требованию морали, закона, проявляются во внутреннем беспокойстве, неуверенности, страхе, чувстве стыда и других неприятных переживаниях, которые представляют собой моральное наказание за нарушение моральных норм *(229).

Вот почему первое наказание для виновного заключается в том, что он не может оправдаться перед судом своей совести. Переживаемые человеком состояния чистой совести и угрызений совести хорошо описаны А.С. Пушкиным в "Борисе Годунове":

...Едина разве совесть?

Так, здравая, она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою.

Но если в ней единое пятно,

Единое случайно завелося,

Тогда - беда! как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек.

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах...

И рад бежать, да некуда... ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Научной основой, объясняющей эмоциональные переживания чистой совести и угрызений совести, является разработанная академиком П.В. Симоновым психофизиологическая теория эмоций, раскрывающая их отражательно-оценочную и регуляторную функции *(230). В свете этой теории "совесть есть присущая человеку способность эмоционально реагировать на последствия своих прогнозируемых или совершаемых поступков в той мере, в какой они затрагивают удовлетворение двух фундаментальных потребностей - в объективной истине и альтруистической потребности добра" *(231). Основная функция совести заключается в том, чтобы "просигналить об отступлении от истины и напомнить о причиненном зле" *(232). Представляется, что психофизиологическое понятие совести объясняет ее значение в качестве не только внутреннего "судьи", "утешителя", "обвинителя", но и внутреннего "свидетеля".

Совесть как внутренний "свидетель". Эмоциональные сигналы совести, свидетельствующие об отступлении от истины и напоминающие о причиненном зле, осознаются личностью как чувства стыда, вины и раскаяния, которые выбивают человека из обычной душевной колеи и сопровождаются потерей внутренней, психологический устойчивости. Это душевное состояние великолепно описано А.С. Пушкиным:

...Совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый, эта ведьма,

От коей меркнет месяц и могилы

Смущаются и мертвых высылают... *(233)

Не случайно в древнегреческой мифологии муки совести изображались в виде эриний - страшных чудовищ, которые неотступно преследуют и терзают человека. Чувства стыда, вины и раскаяния по поводу безнравственного или противоправного поступка проявляются в виде не только субъективного переживания, внутреннего психологического дискомфорта, напряженности и беспокойства, но и определенных психофизиологических реакций, обусловленных тем, что угрызения совести по своей психофизиологической природе представляют собой стрессовое состояние, вызванное недостойным поступком. Это состояние прекрасно выразил английский поэт Генри Филдинг:

Тому, чья совесть нечиста,

Не утаить вины,

Кричат глаза, когда уста

Молчать принуждены.

Комментируя эти строки, доктор медицинских наук, профессор Л.П. Гримак пишет: "К этому следовало бы добавить, что кричат не только глаза, кричит нервная система, кричит весь организм, кричит непременно, даже если человек сознательно старается не слышать этого крика. Здесь оказывается бессилен любой аутотренинг, так как травмирующая причина представляет собой явление значительно более высокого порядка и не может быть подвластна аутогенной тренировке - относительно более низкому уровню регуляции" *(234).

Человек в таком состоянии субъективно и объективно предрасположен к двум типам поведения:

1) к откровенному признанию и искуплению своей вины перед соответствующим человеком или коллективом;

2) к различным формам дезадаптивного поведения, усугубляющим его положение.

Первый тип поведения может проявляться в деятельном раскаянии, в частности в активном содействии правоохранительным органам в раскрытии и расследовании преступления. В процессе деятельного раскаяния виновное лицо сообщает известные ему многочисленные фактические данные, сведения о расследуемом событии, имеющие значение прямых, косвенных и вспомогательных (оценочных) доказательств, что создает благоприятные процессуальные условия для раскрытия, полного и всестороннего расследования преступления (лицо, совершившее преступление, осведомлено о нем лучше, чем десятки или даже тысячи свидетелей).

Такое деятельное раскаяние, сопровождающееся удовлетворением присущей обвиняемому или подсудимому потребности в объективной истине и альтруистической потребности добра, субъективно переживается им как внутреннее облегчение, удовлетворение своими добрыми поступками, свидетельствующими о его чистосердечном раскаянии в причиненном зле.

Если же виновный человек пытается скрыть от других людей и общества свою причастность к преступлению, то это может усугубить душевный разлад, сопровождающий угрызения совести, а в некоторых случаях даже привести к постепенному психическому заболеванию.

В современной литературе по этике отмечается, что "есть великая художественная правда в образах злодеев, которых муки совести доводят до безумия. Больное сознание, которое не в силах оторваться от мыслей о прошлых ненаказанных преступлениях, карает себя бредовыми видениями душераздирающего содержания. Леди Макбет в трагедии Шекспира видятся несмываемые следы крови на собственных руках как напоминание о соучастии в давнем убийстве: "Ах, ты, проклятое пятно! Ну когда же ты сойдешь?... И рука все еще пахнет кровью. Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки!" *(235).

В таком состоянии человек психологически предрасположен к самоубийству и другим формам дезадаптивного поведения. Одним из проявлений такого поведения человека с нечистой совестью являются его проговорки, разоблачающие его перед окружающими людьми в совершенном преступлении. По-видимому, именно это имел в виду М. Монтень, рассказывая, какие удивительные вещи способна проделывать с нами совесть:

"Она заставляет нас изменять себе, предавать себя и самому себе вредить. Даже когда нет свидетеля, она выдает нас против воли". В подтверждение он приводит рассказ о финикийце Бессии, который, когда его стали упрекать в том, что он без причины разорил гнездо и убил воробьев, "оправдывался тем, что эти птички без умолку зря обвиняли его в убийстве отца. До этого мгновения никто не знал об этом отцеубийстве, оно оставалось тайной, но мстящие фурии человеческой совести заставили раскрыть эту тайну именно того, кто должен был понести за нее наказание" *(236).

Вот почему совесть, по выражению В.А. Жуковского, - это "гроза преступников". Рассказ о Бессии помогает понять и смысл латинской поговорки: "Совесть - тысяча свидетелей" *(237).

Следует, однако, иметь в виду, что "улики поведения" могут проявляться и у невиновных людей как защитная психологическая реакция совестливого человека в связи с обрушившимся на него подозрением в причастности к совершению опасного преступления.

Нравственно-психологическую подоплеку таких "улик поведения" очень хорошо понимал герой детективных романов Агаты Кристи - сыщик Эркюль Пуаро: "...я хорошо знаю человеческую натуру... и я должен вам сказать, что даже самые невинные люди теряют голову и делают невероятные глупости, если их смогут заподозрить в убийстве" *(238).

Подобные "улики поведения" могут появляться и у работников правоохранительных органов в экстремальных ситуациях, вызванных применением преступниками различных форм противодействия раскрытию истины, направленных на компрометацию, нейтрализацию опасных для них сотрудников милиции, прокуратуры.

В интересной и содержательной повести Станислава Родионова "Долгое дело" *(239) умная и волевая преступница, в отношении которой следователь Рябинин расследовал уголовное дело, оговорила его в вымогательстве и получении от нее взятки, предварительно проникнув к нему в квартиру и спрятав конверт с деньгами в шкафу, где они и были обнаружены при обыске работниками прокуратуры. В результате Рябинина задерживают по подозрению во взяточничестве. Далее психологически убедительно показана парадоксальная психология невиновного, но заподозренного совестливого человека: обрушившееся на гордого, впечатлительного, порядочного следователя подозрение в тягчайшем преступлении вводит его в состояние сильного нравственно-психологического шока, сопровождающегося дезорганизацией мышления и других психических процессов, что существенно ограничивает его возможности защищаться от несправедливого и ошибочного обвинения. Более того, в поведении невиновного человека под влиянием оборонительной доминанты начинают проявляться защитные реакции, которые обычно свойственны виновному: сильное волнение, растерянность, суетливость, выжидательное поведение, односложные ответы, продолжительные паузы в разговоре и т.п.

Такие защитные реакции могут проявляться и у близких подозреваемому лиц. Очень характерно, что жена Рябинина, когда на квартире была обнаружена подброшенная преступницей сумма денег, для того чтобы защитить мужа, стала давать ложные показания: сначала о том, что эти деньги она одолжила у разных людей, затем - что нашла их на улице и спрятала в шкафу.

Все это убедительно свидетельствует о том, что если подобные защитные реакции - подозрительные "улики поведения" - проявляются даже у вооруженного специальными юридическими знаниями следователя и близких ему людей, то тем более уязвимыми в подобных ситуациях оказываются простые граждане, заподозренные в убийстве или другом тяжком преступлении в силу случайного стечения обстоятельств.

Как справедливо отмечает П.Д. Баренбойм, "виновность или невиновность, искренность или лживость не могут быть точно диагностированы по внешним проявлениям и психофизиологическим симптомам, которые не специфичны для определенных состояний даже одного человека в разное время. Одни и те же переживания могут приводить к различным реакциям, а одинаковые реакции вызываться разнородными переживаниями. Поэтому в теории уголовного процесса, следственной и судебной практике поведению обвиняемого, манере вести себя, экспрессии, мимике, жестикуляции, интонации и физиологическим реакциям не должно придаваться никакого доказательственного значения" *(240).

Даже если ложь заподозренного человека и близких ему людей бесспорно доказана, такая "улика поведения" сама по себе еще не доказывает причастность лгущего к расследуемому преступлению, его виновность.

Поэтому добросовестный судебный оратор в своей речи не только сам не будет преувеличивать значение "улик поведения", искажать с их помощью "перспективу" дела, но и предостережет от подобных ошибок присяжных, как это сделал Л.Е. Владимиров в защитительной речи по делу Кравцова, обвинявшегося в подлоге: "Это вообще очень слабая категория доказательств. Опыт показывает, что и невиновный человек при первом к нему прикосновении страшного аппарата уголовной юстиции может прибегать к самым предосудительным средствам для своего спасения. Но из этого нельзя еще делать заключения, что спасающийся таким образом действительно виновен. Что делать, никто не хочет погибать! Люди, спасаясь, лгут, запутываются в своей лжи и неповинно гибнут" *(241).

В то же время "улики поведения", а также чувство вины, угрызения совести и другие переживания могут не проявляться у виновного человека, если он не воспитан в духе общественной морали, не приучен соотносить свои поступки с принятыми в обществе нормами, руководствуется в жизни антиобщественными ценностями, интересами, сугубо эгоистическими мотивами и представлениями о дозволенном и недопустимом и к тому же обладает невысоким общим уровнем развития (как чеховский Злоумышленник). В подобных случаях нечистая, не воспитанная в духе общественной морали совесть выполняет функцию самооправдания, рационализации совершенного или предполагаемого поступка.

Как отмечает Э. Фромм, многие люди, творившие зло или совершавшие недобрые дела, "...уверяют, что мотивом их поступков тоже является их совесть: инквизиторы, сжигавшие людей заживо на кострах именем своей совести; завоеватели, требующие действовать от имени их совести, тогда как превыше всех соображений ставят жажду власти. Поистине нет ни одного жестокого или равнодушного поступка, совершенного против других или против самого себя, который нельзя было бы подвести под веление совести, а это говорит о том, что власть совести в том и проявляется, что всегда испытывают нужду в ее поддержке" *(242).

Таким образом, совесть - это весьма сложный и противоречивый духовный феномен, который как внутренний голос может проявляться в качестве не только строгого "закона", "обвинителя", "судьи" и "свидетеля", но и "священника", милостиво отпускающего ocтyпившeмycя или падшему человеку его нравственные грехи.

Следует отметить, что совесть в качестве внутреннего "контрольного прибора" обеспечивает надежный нравственный самоконтроль путем воздействия на самого себя только тогда, когда индивид достаточно нравственно воспитан и к тому же обладает достаточным запасом здравого смысла. Именно здравый смысл является разумом "сердца", т.е. совести.

Для здравомыслящего и нравственно воспитанного человека совесть как способность к саморегуляции поведения путем нравственного самоконтроя имеет особенно важное значение при принятии ответственных решений в сложных нравственно-конфликтных ситуациях, требующих нравственного выбора одного из нескольких конкурирующих мотивов, имеющих личностную и общественную значимость.

В подобных ситуациях человек, прежде чем отдать предпочтение тому или иному мотиву, тщательно, порой мучительно взвешивает их на весах своей совести и склоняется к тому мотиву, который занимает более высокое место в "табели о рангах" системы ценностных ориентаций личности, осуществляющей нравственный выбор с учетом общественной и личностной значимости каждого "взвешиваемого" мотива.

В произведениях художественной литературы эта борьба мотивов изображается как рефлексирующий внутренний голос совести человека, проникнутого чувством личной ответственности за свои поступки и намерения в сложной нравственно-конфликтной ситуации, требующей морального выбора одной из двух взаимно исключающих форм поведения, одной из двух моральных ценностей, например между личным и общественным интересом, между целями и средствами их достижения.

Например, как поступить сотруднику уголовного розыска или следователю в нравственно-конфликтной ситуации, когда можно оказать снисхождение, поблажку одному преступнику, чтобы поймать несколько других, не раскрыть до конца одно преступление, зато быстро и эффективно раскрыть несколько других? Разрешая этот нравственно-этический конфликт, герой романа Аркадия Адамова "Петля" приходит к правильному выводу, что "покупные" методы работы с преступником способны принести лишь неисчислимые нравственные потери: "Мало того, что "спасенный" убедится, что за счет предательства, доноса по довольно-таки циничному и не очень совестливому "раскладу" власть может списать твое собственное преступление. Так можно ли уважать такую власть? Может ли она иметь авторитет? Может ли требовать нравственных поступков от людей, если она сама безнравственна? А ведь от "спасенного" многие узнают об этой его сделке с властью. Далеко пойдут круги от каждого такого случая.

Но мало этого... Такая "выгодная" сделка, а за ней и другая, и третья в конце концов расшатают и сметут нравственные принципы у самой власти, у людей, ею уполномоченных вести борьбу с преступностью. И это во сто крат опаснее всего остального" *(243).

Таким образом, совестливый сотрудник милиции разрешает возникший моральный конфликт в соответствии с естественными нравственными идеалами, правильным представлением о том, что в борьбе со злом могут быть использованы не любые средства. Эту нравственную норму прекрасно выразил азербайджанский поэт Мирза Шафи:

Добру и злу дано всегда сражаться,

И в вечной битве зло сильнее тем,

Что средства для добра не все годятся,

Меж тем как зло не брезгует ничем.

Следует, однако, иметь в виду, что в состоянии необходимой обороны, для защиты законных личных и общественных интересов, прежде всего жизни, здоровья и других прав и свобод человека, допустимо использовать любые средства, соразмерные грозящей опасности. Неиспользование этих средств в подобных ситуациях, особенно для работника правоохранительных органов, безнравственно, поскольку поощряет, способствует злу в различных его проявлениях.

Но и в экстремальных жизненных ситуациях при выборе соразмерных средств защиты от грозящей опасности человек не лишен свободы выбора оптимального крайнего средства. В любом случае "надо стремиться к тому, чтобы избираемое средство, обеспечивая достижение поставленной цели, было наименьшим злом, а тем самым по возможности и наибольшим в данной ситуации добром" *(244).

Все это художественно убедительно показано в произведении В. Астафьева "Печальный детектив", в котором совестливому герою романа милиционеру Сошнину, неоднократно раненому в схватке с опасными вооруженными преступниками, противостоит его бессовестный коллега Федя Лебеда, который "ни разу не то что не ранен, но даже не поцарапан", потому что "жил и работал по принципу: "нас не трогай, мы не тронем", а когда нужно было вступить в единоборство с вооруженным преступником, вместо себя подставил под его пулю безоружного молодого сотрудника, вчерашнего выпускника училища, "забыв" передать ему пистолет".

Нравственная состоятельность Сошнина проявляется и в его умении преодолеть безнравственную стихию в самом себе, когда нужно было проявить "сверхнормативную" активность - прогнать из подъезда подвыпившую компанию распоясавшихся хулиганов. Сначала Сошнин сделал вид, что "ничего не видит, ничего не слышит", и попытался усыпить свою совесть: "...Надоело на службе возиться со всякой швалью, yстал... от нее, и психовать, нарываться на нож или драку не хотелось - донарывался". Память услужливо напомнила слова тюремного парикмахера: "Усю шпану не перебреешь".

Дальше психологически достоверно показано, что пассивное поведение, уступки при столкновении со злом на руку лишь антигероям, которые, убедившись, что намеченная ими жертва не проявляет никакой инициативы и даже подыгрывает им своим молчанием или заискивающими репликами, постепенно растормаживаются и переходят в наступление. И в этот самый критический момент Сошнин сумел перебороть свою минутную слабость, собраться с духом и разбросать "героев подворотни", которые на самом деле оказались "голыми королями" с жалкими, трусливыми душонками.

Таким образом, в сложных жизненных ситуациях, требующих нравственного выбора, борьба противоположных мотивов свойственна любому человеку. У совестливого и мужественного человека, в системе ценностных ориентаций которого преобладают чувство долга, личной ответственности перед другими людьми, обществом, борьба мотивов завершается выбором нравственно достойного поступка.

Итак, мы убедились в том, что основное значение совести как внутреннего "контролера" в особых, нестандартных, нравственно-конфликтных ситуациях заключается в том, что она управляет процессом мотивации поведения, под которым понимается процесс осознания мотивов, выбор из них наиболее актуального в данной ситуации и нравственно достойного мотива и внутреннего принятия его в качестве мотива действия *(245).

Проведенный выше анализ свидетельствует о том, что процесс мотивации может быть условно разделен на три основных этапа, каждый из которых находится под неусыпным контролем совести:

1) осознание (понимание и чувственное, эмоциональное влечение) конкурирующих мотивов;

2) рациональная и эмоциональная оценка нравственного достоинства конкурирующих мотивов и соответствующих им намерений с учетом их возможных последствий для себя, других людей и общества, а также того места, которое данный мотив занимает в системе ценностных ориентаций личности, ее аксиологического "Я";

3) свободный выбор одного из конкурирующих мотивов.

Главным звеном процесса мотивации является свободный выбор одного из конкурирующих мотивов, который представляет собой волевой процесс. Воля - это, прежде всего, сознательная целенаправленная психическая активность, связанная с преодолением внутренних и внешних препятствий на пути к достижению поставленной цели *(246).

В сложных жизненных ситуациях, требующих нравственного выбора, основной мотив, имеющий по "шкале" ценностных ориентаций личности наибольший личностный и общественный "рейтинг", осознается как цель деятельности (поступка), а другие конкурирующие мотивы - как внутренние препятствия. К ним относятся побуждения, желания, влечения, мешающие выполнить намеченную цель. Человек преодолевает их при помощи волевого усилия - особого состояния нервно-психического напряжения, мобилизующего его физические, интеллектуальные и моральные силы *(247).

Но даже у сильного, волевого человека волевой процесс "запускается" не сам по себе, а совестью *(248), которая выступает в роли своеобразного эмоционального "допинга", "генератора" и "аккумулятора", усиливающего:

желание добиться цели (основной мотив);

способность отказаться (полностью или частично) от препятствующих достижению этой цели конкурирующих мотивов, т.е. совесть помогает набросить на эти мотивы "уздечку", сдерживающую их проявление.

Ценность совести как "уздечки", препятствующей проявлению нежелательных мотивов, возрастает в связи с тем, что обыкновенным людям в повседневной жизни вообще свойственны противоречивые желания. Это очень тонко подметил Омар Хайям:

Противоречивых мы полны желаний:

В одной руке - бокал, другая - на Коране.

В таких случаях совесть как доброжелательный внутренний "собеседник", "советчик" или "контролер" подсказывает, какое из нескольких противоречивых внутренних побуждений предпочесть с учетом нравственной ценности конкурирующих мотивов - побуждений, места каждого из них в "табели о рангах", системе ценностных ориентаций личности.

Усиление желания добиться основной цели и мобилизация способности отказаться от конкурирующих мотивов происходят потому, что совесть как присущая человеку способность эмоционально реагировать на последствия своих прогнозируемых или совершаемых поступков в той мере, в какой они затрагивают удовлетворение потребности в объективной истине и альтруистической потребности добра энергизирует, эмоционально "подпитывает" не только волю, но и интеллект человека, что помогает в практической деятельности и общении переориентироваться в сложной, проблемной ситуации, по-новому осмыслить ее и принять разумное, ответственное решение.

Дело в том, что интеллект сам по себе не функционирует, он живет и работает в тесном единении с миром эмоций и ценностных установок человека *(249), которые в поведении проявляются как человеческие чувства. Известный российский психолог П.Я. Гальперин обращает внимание на то, что "чувства... представляют собой не просто субъективное отражение большей или меньшей физиологической взволнованности. Проявление чувства означает резкое изменение оценки предмета, на котором сосредоточивается чувство, а в связи с этим изменение в оценке остальных предметов и, следовательно, ситуации в целом. Созревая и оформившись, чувства становятся могучим средством переориентировки в ситуации" *(250).

Таким образом, в сложных нравственно-конфликтных ситуациях совесть как способность личности к нравственному самоконтролю поведения обеспечивает правильную саморегуляцию поведения благодаря тому, что эмоциональные сигналы совести активизируют не только нравственное самосознание, но и деятельность практического интеллекта (здравый смысл) по оценке возникшей ситуации и принятию адекватного ситуации практического решения.