Первая мировая

В отличие от правительства Брэтиану, кабинет Радославова пренебрег собиранием точной, полной и объективной информации о состоянии экономики, человеческих ресурсов и военных потенциалов воюющих группировок. Ведь даже обыкновенное арифметическое сравнение данных показало бы неоспоримое преимущество Антанты. Одной из главных причин неудачного для Согласия исхода дипломатической битвы за Болгарию, вошедшей в историю под названием «болгарского лета» 1915 г., было упорное нежелание сербского и греческого правительств пойти на уступки болгарам в Македонии, несмотря на давление, оказываемое на них великими державами Антанты. Но Сербия, которую царь и Радославов считали для Болгарии врагом номер один, к моменту принятия окончательного решения болгарским правительством прочно связала свою судьбу с державами Антанты и уже более года воевала на их стороне. Это соображение, безусловно, делало еще более узким коридор, в котором находились Фердинанд и Радославов в момент решающего выбора. И в этом коридоре для Болгарии в конце лета 1915 г. оставались открытыми две двери. Одна из них была распахнута настежь. На ней висела табличка с надписью «Тройственный союз». Из-за порога, переступить который царя и Радославова усиленно зазывали, до их ушей доносился ласкавший слух журчащий плеск вардарских волн. Вторая дверь с табличкой «строгий нейтралитет» вела в другой коридор, еще более узкий, длинный, извилистый и темный, конца которому не было видно. К тому же никто не знал, куда ведет этот коридор и что ожидает Болгарию в конце его. Уже после войны Иштван Буриан, сменивший в 1915 г. Берхтольда на посту министра иностранных дел Австро-Венгрии, писал: «Если бы Болгария осталась нейтральной, ей пришлось бы отказаться от своей национальной программы. Ей было суждено идти только с нами» [147].

Что ж, определенная доля истины в этом утверждении есть, по крайней мере в первой его части. Отказаться от пестовавшегося десятилетиями сан-стефанского идеала, то есть создания «Великой Болгарии» в границах, предусмотренных еще в марте 1878 г., было больно. Но ведь недаром говорят, что политика — это искусство возможного, а достижение такого

идеала являлось целью неосуществимой. При любом исходе войны, даже победоносном для Центральной коалиции, рассчитывать на установление сан-стефанских границ Болгария не могла именно из-за многонаправленности своих территориальных претензий. Беда заключалась в том, что царь Фердинанд и Радославов не могли, да и не хотели осознать реальность этого неприятного для себя факта, предпочитая гоняться за сан-стефанским миражом. Грей, который столь же страстно увлекался орнитологией, как и болгарский царь, выразился по этому поводу очень образно: «Предлагаемая нами птица была не только мельче и менее аппетитна, но и удалялась все глубже в дебри. Птица, предлагаемая Германией, была не только ярче и крупнее, она как будто только и ждала, чтобы ее схватили» [148]. Можно говорить о своеобразном историческом парадоксе. Он заключался в том, что «те державы, которым Болгария могла эффективно помочь, обещали меньше, чем те, которым ее помощь приносила только временную выгоду. То, что это «меньше» было «вернее», никто из тогдашнего болгарского германофильского руководства не увидел» [149]. На наш взгляд, в начале осени 1915 г. возможности дальнейшего маневрирования на базе нейтралитета для Болгарии еще не были исчерпаны. К тому же и общее военно-стратегическое положение Болгарии в сентябре-октябре 1915 г. было таково, что, оставаясь нейтральной, она ни в коей мере не рисковала стать страной, оккупированной войсками той или иной воюющей коалиции. Тогда ей еще не грозила будущая участь Греции, высадка английско-французских войск в которой в том же октябре 1915 г. попросту вовлекла эту страну постепенно в войну на стороне антантовского блока, предопределив сам внешнеполитический выбор греческих правящих кругов [150].

Греческий казус стал, пожалуй, единственным исключением в истории дипломатической борьбы великих держав в годы Первой мировой войны за привлечение малых балканских стран в качестве союзников. Современная российская историческая наука склоняется к точке зрения, что в этой борьбе «не всегда великие державы были ведущими, а малые — ведомыми, зачастую инициатива исходила от последних, они же

создавали конфликтные ситуации, учитывая общую напряженность в континентальном и глобальном масштабах» [151]. Стремление к экспансии и гегемонии было присуще и «великим», и «малым» державам, разумеется, в соответствии с их возможностями. Как до начала войны, так и в ходе ее столкновения держав на Балканах сочетались здесь с соперничеством молодых национальных государств, со стремлением правящих кругов отдельных стран достичь преобладания на полуострове, потеснить соседей и занять первое место под балканским солнцем…

ГЛАВА 4

«Все немцы — под властью кайзера»: вопросы политического союза

ивоенного взаимодействия Германии

иАвстро-Венгрии

Германия в начале XX в. была не только передовой индустриальной державой, но, очень сильно идеологизированным государством. Внешнеполитические принципы Бисмарка были забыты. Жизнь империи и ее внешняя политика определялись тремя основными принципами: культ кайзера (императора), пангерманизм и культ армии.

Пангерманизм возник в начале XIX в. как культурно-поли- тическое движение, в основе которого лежала идея политического единства германской нации на основе этнической, языковой и культурной идентичности. После создания Германской империи идеология пангерманизма стала перенимать идеи социал-дарвинизма. Так возникла идея превосходства германской нации, причем не только над «дикарями» Африки или Юго-Восточной Азии, но и над европейскими народами — славянами, романцами (французами). Эти идеи впоследствии послужили основой для идеологии третьего рейха. Казалось, что успехи Германии в экономике, науке, военном деле, образовании только подтверждают этот факт.

Как писал Йорг Ланц фон Либенфельс (1874–1954), австрийский публицист и журналист: «Великие правители, сильные воины, вдохновленные Богом священники, красноречивые певцы, мудрецы с ясным умом возникли из Германии, священной древней земли богов, вновь посадивших на цепи содомских обезьян, церковь святого духа и священного Грааля поднимется вновь, и земля станет «островом счастья». Он в 1904 г. опубликовал книгу «Теозоология», в которой восхвалял «арийскую расу» (германцев) как «народ бога» и предлагал стерилизацию больных и представителей «низших рас», а также ввести рабский труд «кастрированных неприкасаемых». Ланц считал, что необходимо создать мировую систему с «расовым разделением», которая позволит «ариохристианским владыкам» править «темнокожими зверолюдьми». Его работы были основаны еще на библейском фундаменте, без неоязыческих нововведений.

Официально считалось, что германскому народу принадлежит право на ведущую роль в мире. А война для империи — это способ занять достойное место под солнцем, аналог естественного отбора в человеческой популяции. Кайзер был согласен с идеей глобального лидерства Германии. Его мировые претензии были поддержаны адмиралом Альфредом фон Тирпицем (1849–1930), выдающимся военно-морским деятелем Германии. Он был сторонником создания германского «мирового флота» («план Тирпица»), который должен был в 2 раза превзойти британский флот и помочь вытеснить ее (Британию) из мировой торговли, взять под контроль основные морские пути и стратегические пункты планеты. Все сословия Германии поддержали эту идею, в том числе и социал-демократы, так как это гарантировало населению множество рабочих мест

исравнительно высокую зарплату.

Витоге в немецкой военно-политической элите сформировался план «Великой Германии» («Срединной Европы»). Этот план был выражен в работах географа Й. Парча (1906) и публициста Ф. Наумана (1915). Под властью Берлина должны были оказаться не только Германия, но и Австрия, Венгрия, Польша, Словакия, Чехия, Швейцария, российская Прибалтика, часть Франции (северо-восток). Под влияние «Великой Германии» подпадали родственная Скандинавия, Балканский полуостров,

Малая Азия, Италия, Бельгия и Голландия. Фридрих Науман, по аналогии со Священной Римской империей, считал, что Германская империя должна занимать господствующие позиции в Центральной Европе: «Срединная Европа будет иметь германское ядро, будет добровольно использовать немецкий язык». По его мнению, малые страны не способны выжить без союза с великими державами, поэтому должны присоединиться к «германскому ядру». У конфедерации должна быть общая оборонная политика и экономическая стратегия на основе формирования общего рынка Центральной Европы.

Кроме того, «Великая Германия» («Срединная Европа») должна была соединяться с «Германской Центральной Африкой», куда должны были войти Германская Восточная Африка, Германская Юго-Западная Африка и бывшие колонии французов, бельгийцев, португальцев, часть британской Африки. В Китае владения Германии и сфера ее влияния должны были значительно возрасти. В Южной Америке, в противовес влиянию Соединенных Штатов, должны были появиться мощные немецкие общины (в Бразилии, Аргентине и других странах).

Россия в этих планах была врагом Германии, от нее планировали оторвать Прибалтику, Польшу, Финляндию. Определенные планы были на «обустройство» малороссийских губерний, Крыма, Кавказа. Генерал П. Рорбах в работах «Немецкая идея

вмире» и «Война и германская политика» утверждал: «Русское колоссальное государство со 170 млн населения должно вообще подвергнуться разделу в интересах европейской безопасности».

1 августа 1914 г. толпа, собравшаяся на Одеонплатц в Мюнхене, приветствовала объявление мобилизации. В этой толпе был Адольф Гитлер, который позже признавал, что он не был смущен тем, что пошел за настроениями толпы. Он писал: «…я упал на колени и благодарил небеса от чистого сердца за честь жить в это время». В Берлине кайзер появился на балконе перед огромной толпой. Одетый в серую полевую форму, он заявил: «Германии выпал судьбоносный час. Завистники со всех сторон окружили нас, и мы вынуждены обороняться. Нас вынудили взяться за меч, и теперь я приказываю вам всем идти

вцерковь, упасть на колени перед богом и просить его помочь

Сборочный пункт в Берлине. Лето 1914 г.

нашей мужественной армии». Только за период со 2 по 18 августа по одному лишь мосту Гогенцоллернов прошло не менее 2150 составов по 54 вагона в каждом, наполненных добровольцами. Немецкий народ приветствовал начало войны как новую страницу в истории Германской империи и был уверен в скорой победе. Не последнюю роль в таком патриотическом настрое сыграл пангерманизм, который вышел за рамки уличных лозунгов и газетных статей и стал единственной идеологией Германии. Тезисы превосходства немецкого народа четко прослеживаются при рассмотрении деятельности немецкого генерального штаба и их планов на войну.

Уже в 1894 г., после того как Франция и Россия стали союзниками, Германия столкнулась с ситуацией, когда вооруженный конфликт с одной из этих двух держав автоматически приводил к войне с другой. Немецкий генштаб также осознал, что не сможет победить в длительной войне против обеих стран. В этой связи при разработке плана войны германский генеральный штаб исходил из необходимости избежать одновременного ве-

дения ее на двух фронтах — против России и против Франции. Основным же вопросом стратегии кайзеровский генеральный штаб считал правильный выбор направления первого и решающего удара. Поскольку противники вместе были гораздо сильнее Германии, вести наступление на двух фронтах она не могла [152]. Однако несложно заметить, что ряд немецких военачальников игнорировал этот факт. В их взглядах и рассуждениях четко просматриваются черты пангерманизма. Причем порой убежденность в непобедимости немецкой армии была на грани фанатичной веры в бессмертие собственных солдат. Среди военных теоретиков Германии в этой связи необходимо выделить генерал-фельдмаршала Хельмута Карла Бернхард фон Мольтке. В период с 1871 по 1879 г., когда Германия находилась на пике своей военной мощи в Европе, Мольтке был убежден, что немецкая армия будет способна вести наступление одновременно против обоих вероятных противников. Данный тезис активно тиражировался не только в газетах, но и в документах генерального штаба Германской империи и стал в некотором роде основой для пропаганды милитаризма и пангерманизма в обществе. Лишь после того, как Франции удалось быстро восстановить свои силы, а Русско-турецкая война 1877–1878 гг. показала медлительность русской мобилизации, взгляды Мольтке были частично пересмотрены. Возникла новая идея плана войны — разгром противников по очереди. При этом приоритет отдавался удару по Франции, чтобы быстро вынудить ее капитулировать, пока Россия будет проводить мобилизацию,

итолько после этого при поддержке войск Австро-Венгрии ударить по Российской империи и разгромить ее.

Дальнейшее усиление французской военной мощи и особенно возведение Францией сильных крепостей на ее восточной границе вызвало у творцов германского плана войны сомнение в возможности добиться быстрой победы над французской армией, численно почти сравнявшейся с германской. Немецкие военачальники начали склоняться к мысли, что гораздо более эффективным будет перенести направление главного удара на восток — против России. Для временной обороны против Франции на участке границы в 270 км между Бельгией

иШвейцарией планировалось выделить лишь половину сил,

опиравшихся на крепости Мец и Страсбург. Этот план стал еще более заманчивым после заключения в 1879 г. союза с АвстроВенгрией, что дало немецким военачальникам право рассчитывать на действенную помощь со стороны австро-венгерской армии [153].

С течением времени условия мобилизации и развертывания французской армии настолько улучшились, что она уже упреждала в этом германскую армию. Из двух вероятных противников Франция стала более опасным. Ее войска можно было ожидать на германской границе гораздо раньше, чем русские, на завершение мобилизации и сосредоточение которых, по расчетам германского генерального штаба, требовалось не менее 40 дней. За это время немцы рассчитывали закончить войну во Франции, а затем бросить все силы против России. Поэтому

вавгусте 1892 г. новый начальник германского генерального

штаба генерал-фельдмаршал Альфред фон Шлиффен, сменивший в 1891 г. на этом посту генерала Ва́льдерзее, считал, что

вслучае войны на два фронта приоритетом должен стать быстрый разгром Франции. С этой целью Шлиффен предлагал развернуть главные силы на Западном фронте, а на востоке ограничиться небольшой группировкой, которая сдерживала бы Россию до капитуляции Парижа [154]. Это стратегическое решение было положено в основу нового плана войны, по которому Германия и развернула свои силы в 1914 г. Усиление обороны на французской границе от Вердена до Бельфора германское командование рассчитывало обойти правым крылом севернее Вердена и разгромить врага ударом во фланг. План 1898 г. предусматривал направление обхода через Люксембург и Южную Бельгию [155]. Именно этот замысел и лег в основу разработки немецкого плана войны на Западном фронте. Окончательно он был закреплен в знаменитом меморандуме 1905 г. «Война против Франции», известном также как «план Шлиффена». Масштабный охват планировалось осуществить западнее Парижа для того, чтобы заставить французскую армию отступить к ее восточной границе, и стремительно разгромить совместными усилиями с другими немецкими группировками, заблаговременно развернувшимися в данном районе. При этом ставка делалась на скорость, и по расчетам немецкого

Альфред фон Шлиффен

командования боевые действия на Западном фронте должны были занять не более 6–8 недель. После капитуляции Франции все силы должны были быть переброшены на восток и сосредоточиться на разгроме России [156].

Красной линией в плане Шлиффена проходила доктрина «блицкрига». Она наглядно иллюстрирует характерные особенности политики и стратегии германского империализма

ипангерманизма — слепая вера в превосходство немецкого оружия, переоценка собственных сил и недооценка потенциальных возможностей вероятных противников. Шлиффен не придавал серьезного значения английской помощи Франции, полагая, что Лондон ограничится посылкой на континент небольшого экспедиционного корпуса, который без особых усилий будет разгромлен превосходящими силами правофланговых германских армий. Еще более существенный просчет допускался германским генеральным штабом относительно боеспособности русской армии. Немецкие военачальники

ивоенные теоретики того времени, анализируя результаты Русско-японской войны, утверждали, что русские вооруженные