II. Война и русская журналистика.

1. «Русский Вестник» Глинки. Проф. И.И. Замотина.

усская журналистика начала XIX столетия, развиваясь количественно, вместе с тем постепенно начинала органически срастаться с окружающей жизнью и в литературных и в общественных ее проявлениях: в эту пору мы встречаем ряд журналов не только литературного, но и чисто публицистического порядка, — при этом вторая группа выделяет как прогрессивное, так и консервативное направления. Вполне понятно поэтому, что исторический момент такого огромного общественного значения, как 1812 год, не мог пройти без яркого отражения в современной ему русской журналистике. При этом самый характер момента уже обусловил собой то, что наиболее сильный и характерный отклик на войну дала именно консервативная печать, прочно опиравшаяся на патриотическое чувство верхних слоев общества. В частности, особенно горячо отозвался на события 1812 года «Русский Вестник» С.Н. Глинки.

Дворянин по происхождению, готовившийся к военной службе, С.Н. Глинка сознательно переменил военную карьеру сначала на скромное дело учителя на Украине, а потом сочинителя и переводчика при театре в Москве. Отдавшись литературе, он избрал в ней такую область, где, по его убеждению, лучше всего можно было выполнить высшую роль патриота — борца за внешнюю и внутреннюю независимость родины против иноземного засилия. Эта область была журналистика. В 1808 году он начал издавать «Русский Вестник», не без влияния пресловутых патриотических «мыслей вслух на Красном крыльце» гр. Ф.В. Ростопчина и при его сочувствии и сотрудничестве.

Приступая к изданию своего журнала, С.Н. Глинка не желал ограничивать его общественной роли исключительно только борьбой с Западом и в частности с наполеоновской Францией, и в объявлении, напечатанном в «Московских Ведомостях», дал обещание помещать в своем журнале все то, что «непосредственно относится к русским», что «может услаждать сердца русские». И он был до известной степени верен этой программе: в книжках «Русского Вестника» за 1808—1811 гг. мы встречаем ряд стихотворных пьес, рассуждений, повестей и анекдотов, посвященных наивному восхвалению величия русского духа. Имена Минина, Авраамия Палицына, Артамона Матвеева, Федора Ртищева, Якова Долгорукова, Кирилла Разумовского, даже Лукьяна Стрешнева и т.д. пестрят почти в каждой странице журнала; издатель с пафосом говорит от себя и от лица своих сотрудников, захваченных тем же наивным лиризмом, и об «исторических памятниках в России» («Р. В.», 1809, ч. 5, №1), развивая свое излюбленное положение, — именно, что «истинные россияне всегда были питомцами славы» (там же, стр. 18); говорит и о русских героях, начиная с древних времен и кончая Суворовым, которому отводится место почти в каждой книжке журнала, и о русских гениях из народа (ср. 1811, ч. 13, №3, 103 и сл.: «Механик Иван Кулибин»), и о «великодушных поступках», и «благодеяниях» отдельных обывателей, рассеянных по лицу русской земли^[1]), и даже о «добродетелях отдаленных жителей России», например, «О свойствах камчадалов», о «любви чукчей к справедливости» (1811, ч. 15, №8, стр. 9 и след.). Усердно собирая весь этот материал из области русского прекраснодушия, издатель вместе с тем старался показать, что русская культура, уже в древности, до Петра Великого, отличалась высокой самобытностью и мощью, а поэтому и после Петра не нуждается в подражаниях и заимствованиях и может идти своим собственным путем (ср. 1808, ч. 3, стр. 17—48, «О просвещении русских до времен Петра Великого»; там же, стр. 49—64, «О свойствах россиян и замечания о изменении коренного свойства народов»).

Однако этот общий фон журнала, т.е. наивное возвеличение русской самобытности и мощи, уже с первых лет издания «Русского Вестника», нужен был издателю не сам по себе, а прежде всего для того, чтобы вырисовать на нем отрицательное отношение к Западу и в частности — к французам. Видя в них самых сильных врагов для русской самобытности, С.Н. Глинка уже с 1808 года готовит своих читателей к близкой борьбе с воинствующей Францией. Через все почти стихотворные и прозаические пьесы его журнала проходит один главный мотив — вражда к французским идеям и влияниям, и почти каждое свое рассуждение на ту или другую тему издатель оканчивает однообразным «Ceterum censeo»..., в котором слышится и угроза французам и предостережение русским, слишком доверчиво относящимся к законодателям мод и вкусов. Если дело идет об идеальном воспитании русского юноши, то подчеркивается исключительная необходимость изучать свои «города, уезды и все полезные в них заведения», а изучение Европы и в частности Франции предлагается ограничить «чтением «Ведомостей» с географической картой» (1809, ч. 5, №1: «Здравомысл и Пленира, воспитатели детей своих», русская повесть, стр. 66—7); если говорится о Суворове, то указывается, что он именно «превзошел Тюреня» (там же, «Военные анекдоты о Суворове», стр. 102); если рассказывается о какой-либо безвестной представительнице скромного русского героизма, например, девице Лупаловой, то непременно делается замечание, что два-три «изречения девицы Лупаловой превосходнее целого романа г-жи Котень» (там же, «О новых книгах», стр. 186); если повествуется о Симеоне Полоцком, то он неизбежно противополагается, как нечто положительное и идеальное, разным представителям отрицания — «софистам», в роде Вольтера, и разрушителям, в роде Марата и Робеспьера (1809, ч. 8, «Наставление Симеона Полоцкого царю Алексею Михайловичу» и рассуждение по поводу этой статьи, стр. 294); если, наконец, делаются «выписки» из воинского устава времени царя Алексея Михайловича, то особенному вниманию читателя предлагается из этого устава статья «О развращении европейских войск» (1811, ч. 13, №2, стр. 70 и след.). Особенно же сильно обрушивается негодование издателя «Русского Вестника» на французское просвещение XVIII века в лице его философов и писателей, которых С.Н. Глинка считает источником на Руси французского зла и настоящего и грядущего; он называет их, особенно же Вольтера, Дидро, д'Аламбера, «французскими вольнодумцами или лжеумствователями осьмагонадесять века» (1811, ч. 16, окт., стр. 81) и считает «долгом всякого россиянина, любящего свое отечество, изобличать в наглой и оскорбительной лжи иностранных, особенно французских писателей» (1809, ч. 5, №1, стр. 190).

Между тем с развитием политических событий, накануне Отечественной войны, наивные намеки С.Н. Глинки на французскую опасность получили реальное подтверждение. Наступил 1812 год. Первая книжка журнала за этот год открылась статьей «Обеты русских воинов» с торжественным эпиграфом: «Никому живому не сдаваться, всем умирать за одного; биться досмерти за веру, за царя, за землю русскую» (1812, ч. 17, №1, стр. 3); а немного ниже (стр. 74) торжественная ода (переложение псалма 2-го) ободряла русских к смелому выступлению против врагов на защиту священных прав своей родины:

«Вотще грозят Ерусалиму Иноплеменники войной»...

И вот когда эта война с «иноплеменниками» разразилась, Глинка уже всецело посвятил свой журнал той борьбе с западным супостатом, к которой так тщательно готовил себя и своего читателя еще задолго до 1812 года. Но напрасно мы стали бы искать в журнале Глинки каких-либо серьезных, научно обоснованных и строго-систематических приемов борьбы против французов и Наполеона: никаких политических, стратегических или даже просто статистических выкладок, направленных против неприятеля, мы не найдем в «Русском Вестнике». Средства борьбы, избранные Глинкой, были так же наивны и непосредственны, как и его патриотизм: это было, с одной стороны, возведение на степень апофеоза всего русского, с другой — принижение французов вплоть до самого грубого и плоского их высмеивания.

С.Н. Глинка

Первое средство достигалось рядом статей и стихотворных произведений, посвященных русскому патриотизму, храбрости, великодушию и другим добродетелям. Эти статьи буквально заполняют страницы журнала за 1812 и 1813 годы. Так, мы встречаем тут ряд обращений к героям и героическим эпохам русской истории^[2]. С той же целью — возвеличить славу русского имени и поднять патриотическое одушевление — страницы «Русского Вестника» пестрят справками о современном русском геройстве и великодушии; на эту тему написана, например, «Речь русского помещика крестьянам своим, при отправлении надлежащего числа ратников в новое войско, составляющееся к защите веры, храмов Господних, домов и семейств» и «Русская речь Никифора Михайлова, крестьянина государева села Крылацкого, что близ Хорошева» (1812, ч. 19, №9, стр. 85); на ту же тему рассказаны многочисленные случаи в роде таких, например, как «Усердие русского купечества к военнослужащим» (1812, ч. 19, №9, стр. 121), «Чувствования калужских жителей по приезде генерала Милорадовича» (там же, стр. 128), «Подвиг смоленского дворянина Петра Николаевича Клочкова» (1812, ч. 20, №10, стр. 89), «Пожертвование и великодушное терпение смоленского дворянина и отца семейства Николая Михайловича Калячитского» (там же, стр. 91), «Верный смоленский служитель Давид Алексеев» (там же, стр. 94) и т.д. Наиболее же излюбленным приемом в этом направлении является для Глинки торжественный гимн в стихотворной форме, — стихи он и сочиняет и печатает на самые прозаические случаи, лишь бы по поводу их можно было высказаться в патриотическом духе; действительно, оды и гимны в «Русском Вестнике» носят самые разнообразные и иногда неожиданные заглавия: тут есть и «Стихи, написанные по прочтении в Ведомостях о выступлении гвардейских полков из С.-Петербурга» (1812, ч. 18, №4, стр. 96—102), и «Стихи, написанные по прочтении манифеста о новом наборе рекрутов» (там же, стр. 103), и «Песнь русских поселян русским воинам» (1812, ч. 19, №7, стр. 13—18), и «Польской на прибытие императорской гвардии в город Вильну» (там же, стр. 49—51), и даже стихотворение «По случаю собрания дворянства и купечества в слободском дворце, июля 5-го 1812 года» (1812, ч. 19, №9, стр. 31—4).

Второе средство борьбы, принижение Наполеона и французов, реализовывалось еще проще. И в торжественной оде и в прозаической статье Глинка и его сотрудники не жалели для Наполеона самых резких и даже грубых эпитетов. Наполеон — это «неверный Гольяф», выступивший против «верного Давида» (1812, ч. 18, №4, стр. 96—102); это — «лицемер», для которого сам Бог будет «карателем» (1812, ч. 19, №7, стр. 89); это — «исчадие греха, раб ложной, адской славы, изверг естества, лютый сын геенны» (1812, ч. 20, №11, стр. 16). Армия Наполеона, с той же целью, изображается в «Русском Вестнике» в карикатурном виде и подвергается грубому высмеиванию со стороны своей боевой способности, тактических приемов, внутренней организации и т.д. (Ср., например, 1812, ч. 20, №10, стр. 97: «Письмо, писанное в нашу армию раненым офицером, попавшимся в плен к французам»...). Иногда в своем ожесточении против Наполеона и французов издатель «Русского Вестника» доходил до крайностей и, между прочим, старался вооружить своих соотечественников даже против мирных французов, торгующих в Москве. Так, в статье «О московских вывесках» (1812, ч. 19, №8, стр. 61) русский патриот разражается грозной филиппикой по поводу того, что на французских вывесках в Москве «русские речи ставятся всегда ниже французских» и что вообще слишком много французских вывесок в русском городе. В частности, одна вывеска на Кузнецком Мосту, рекомендующая «подрезку волос в последнем вкусе», вызывает такое патриотическое замечание: «Кажется, что в нынешнее время редкому придет охота подставлять волосы свои под французские ножницы; лучше класть головы свои на поле ратном, сражаясь против французов, нежели образовывать и волоса и умы по воле французских волосочесателей» (там же, стр. 67—8).

«Ретирада французских генералов». (И. Теребенев).

Как ни наивны были эти средства борьбы против грозного врага, они, несомненно, достигали своей цели в соответствующей среде читателей «Русского Вестника». По собственному признанию издателя (1811, ч. 16), журнал имел за 1811 год около 750 подписчиков; из них на долю Москвы приходилось меньше трехсот, остальные пятьсот подписчиков распределялись по самым разнообразным городам и местечкам обширной России. Таким образом, патриотические речи Глинки, можно сказать, звучали всюду и везде находили достаточно читателей, которых в то время даже и для самых популярных журналов было невелико. На наивный патриотизм читателей Глинка воздействовал своими статьями, несомненно, с большей силой, чем Ростопчин своими афишами; к тому же Глинка говорил и писал с полным убеждением. К тому же ограничивать историческое значение журнала Глинки только этим воздействием на наивное патриотическое чувство среднего человека и, главным образом, провинциала, конечно, нельзя. Надо думать, что к журналу, несомненно, прислушивалась иногда и родовитая русская знать и передовая русская интеллигенция. То серьезное и важное, к чему нужно было прислушаться, заключалось в энергическом подчеркивании действительной опасности как внешнего, так и внутреннего завоевания со стороны французов. Это был такой лейтмотив «Русского Вестника», который, несомненно, бил по нервам всех, даже и читателей высшего порядка, заставляя и убежденных и случайных космополитов задуматься над возможной утратой политической и национальной самобытности. Подчеркивая внешнюю опасность, «Русский Вестник» резко указывал на то, что в лице Наполеона Россия встречает не просто внешнего врага, но и «гордого тирана, нарушителя закона» (1812, ч. 17, №2, стр. 40—46). Французское вторжение разоблачалось со стороны своего характера самым беспощадным образом. «Французы, — читаем в «Русском Вестнике» (1812, ч. 19, №9, стр. 88), — «лживые и неверные», обещали жить в мире, а сами «разбойнически ворвались в земли любезного нашего отечества». Подобное нашествие могло иметь в виду, как понимал Глинка, только самые грубые завоевательные цели. «Презрение совести, чести и нарушение священных народных прав, — говорится на этот счет в «Русском Вестнике», — производит наглое и неожиданное нашествие, или вторжение в чужие земли» (там же, стр. 1). Ближайшим и наиболее страшным следствием «нарушения священных народных прав» Глинка считает потерю собственной национальной территории. Это он особенно настойчиво старался выяснить в своем журнале, — очевидно, для тех кругов русского общества, в которых даже в момент войны продолжала еще господствовать французомания. Так, например, в статье «Злоумышленность французских военных правил» (1812, ч. 20, №10, стр. 36—7) на первом плане поставлена именно тенденция французов к территориальным захватам, которая формулирована так: «Области побежденных должны быть собственностью победителя». Не менее страшной представлялась для Глинки и опасность внутреннего, культурного завоевания, с которой он вступил в борьбу еще до 1812 года. В момент войны он продолжает подчеркивать и эту опасность, высмеивая французский язык и французские нравы и выражая энергические до крайности пожелания, в роде того, например, «чтобы французские продавцы и торговки убийственных мод и вкусов скорее выселились с Кузнецкого Моста» (1812, ч. 19, №9, стр. 134). Конечным идеалом Глинки было освобождение Москвы и вообще России не только от внешнего нашествия французов, но и от их внутреннего, вредного, по его мнению, влияния.

«С оружием в руках? Расстрелять!» (Верещагин).

Журнал Глинки, созданный предчувствием французской опасности, расцвел именно в разгар Отечественной войны, т.е. в момент наиболее острой борьбы с французами, и постепенно увядал по мере того, как затихала эта французская гроза. Еще в начале войны 1812 г. Глинка давал в своем журнале место пророческим изречениям насчет близкой судьбы Наполеона и его войска (1812, ч. 19, №7: «Стихи по случаю известия о нашествии неприятеля», стр. 77—80):

«...На зачинающего Бог! О Россы! Бог, Бог будет с вами; Пойдет пред вашими рядами; Неправде, злобе сломит рог. .............................................. Грядет отмщение Владыки, Вселенна в трепете пред ним; Исчезнут буйные языки, Равно как исчезает дым».

И вот, когда эти предсказания в глазах Глинки сбылись, роль его журнала сама собою прекращалась. Действительно, с выходом французов из Москвы и из пределов России патриотическое одушевление «Русского Вестника» заметно стихает. Книжки журнала за 1813 и 1814 годы, правда, еще пестрят благодарственными одами и патриотическими песнями в честь свежих событий Отечественной войны, но прежнего подъема воинственности в журнале уже не наблюдается. И только по временам слышатся отголоски основного мотива, т.е. все еще разъясняется французская опасность и разоблачается Наполеон со стороны его «самохвальства», «наглости», «хитрости», «клеветнических речей» и в особенности со стороны характера его «правительства» (1813, ч. 1, №1, стр. 54), которое продолжает казаться опасным для русского патриота и после освобождения Москвы и России от французов.

Современная лубочная картина по поводу изгнания французов из пределов России.

Роль журнала Глинки накануне Отечественной войны и в самый разгар ее была понята уже его современниками. «В обстоятельствах, в которых мы тогда находились, — говорит Ф.Ф. Вигель, — журнал его, при всем несовершенстве своем, был полезен, даже благодетелен для провинции». Эту пользу современники Глинки, в роде, например, М.А. Дмитриева и кн. П.И. Шаликова, сначала видели в том, что «Русский Вестник» открыл читателям забытую русскую старину и русскую же современность, из которых, по выражению кн. Шаликова, С.Н. Глинка построил целую «оружейную палату нравственных сокровищ»; а потом, с ростом завоевательных стремлений Наполеона, польза «Русского Вестника» получила в глазах его современников специальное назначение: «Русский Вестник» приобрел, по выражению кн. П.А. Вяземского, «всю важность события, как противодействие владычеству наполеоновской Франции и как воззвание к единомыслию и единодушию предчуемой уже в воздухе грозы 1812 года». В Москве, в широких кругах читателей и даже среди университетской молодежи «Русский Вестник» пользовался большой популярностью; из провинциальных городов Глинка также получал выражения восторженной благодарности за свое смелое выступление против французов и защиту русской чести. Значение «Русского Вестника», как известно, не укрылось и от наблюдательного Наполеона: его посол Коленкур в 1808 году жаловался императору Александру I на некоторые статьи «Русского Вестника» и в том числе на статью о Тильзите; эта жалоба имела для Глинки неприятные служебные последствия в то самое время, когда А.Л. Нарышкин, восторгавшийся «Русским Вестником», собирался обратить на него внимание государя, как на предприятие в высшей степени благородное. Но с 1812 года Глинка пользовался уже милостями и доверием и императора Александра I: в качестве издателя «Русского Вестника» и вместе с тем ополченца он получил орден Владимира 4-й степени «за любовь к отечеству, доказанную сочинениями и деяниями», в «триста тысяч экстраординарной суммы» в полное распоряжение. Эти деньги, однако, Глинка сохранил для казны в полной неприкосновенности, что свидетельствует о несомненном бескорыстии и искренности его патриотизма. В благородстве и искренности Глинки его почитатели, впрочем, не сомневались. «У Глинки, — говорит К.А. Полевой, — не было ничего ложного, и убеждения его были всегда искренны; только подвижная природа его духа была способна к изменчивости... Одно было в нем неизменно: благородство, возвышенность души, которая и заставляла его презирать наружным и дорожить только тем, что почитал он истинным и согласным с достоинством человека»... Независимо от своих наивных патриотических увлечений, граничащих иногда с шовинизмом, — С.Н. Глинка встает перед нашим воображением как один из своеобразных борцов против Наполеона, общими усилиями сделавших великое дело спасения родины, и в то же время как одна из интереснейших разновидностей того общественно-психологического типа, который, независимо от официальной народности, но не без влияния войны с Наполеоном, складывал в нашей общественности консервативно-патриотическое направление.

И. Замотин.

«Французский вороний суп». «Беда нам с Великим нашим Наполеоном: Кормит нас в походе из костей бульоном, В Москве попировать свистел у нас зуб; Не тут-то! похлебаем же наш вороний суп». (Теребенев, «С. От.», 1812, VII).

 

[1] Ср. 1809, ч. 5, № 2, стр. 312 — «Истинная добродетель», 1809, ч. 6, № 4, стр. 97 — «Благотворительные братья-друзья», 1809, ч. 7, №8, стр. 249 — «Благотворительный купец», 1809, ч. 8, стр. 232 — «Откупщик Яков Сорочин», 1811, ч. 13, №2, стр. 91 — «Благодеяние», 1811, ч. 15, № 8, стр. 46 — «Описание великодушных поступков» и т. д.

[2] «Речь Димитрия Донского к войску перед сражением н Куликовом поле» (1812, ч. 18, №6, стр. 119), портрет Ивана Сусанина с подписью: «Умрем все за Веру и Царя-Государя» (там же, №5, стр. 1), портрет Минина (там же, №6, стр. 5), описание «подвига Прокофия Ляпунова... поборника по Вере и Отечеству во время междуцарствия» (1812, ч. 17, №2, стр. 1 и также ч. 18, №4), воспоминание о Полтавской победе (1812, ч. 19, №7, стр. 90—3), справки с тактикой Суворова (там же, №9, стр. 1 и след.). «Военные анекдоты из событий 1810 года» (1812, ч. 18, №4, стр. 81) и т.д.

 

Третий