marsel-prust-po-napravleniyu-k-svanu
.pdfнужно было прилагать какие бы то ни было усилия, чтобы ви деться с ним, — ей, казалось, особенно не о чем стало с ним гово рить, — он испугался, как бы ее беспечная, всегда одна и та же, заученная манера держать себя с ним в конце концов не убила в нем романтическую надежду на то, что она объясниться ему в любви, а ведь только из-за этой надежды он влюбился в Одетту и продолжал оставаться влюбленным. И вот, стремясь хотя бы слег ка всколыхнуть внутренний мир Одетты, неподвижность которо го могла надоесть ему, он время от времени писал ей письма, полные притворного разочарования и поддельной досады, и от правлял с таким расчетом, чтобы она получала их до обеда. Он знал, что она испугается, что она непременно ответит, и надеялся, что едва лишь сердце Одетты сожмется от страха потерять его, у нее выльются такие слова, которых она еще никогда не говорила ему; и в самом деле: благодаря именно этой хитрости он получал от нее нежнейшие письма, и одно из них, посланное ею в полдень из «Золотого дома» (там происходило тогда увеселение в пользу пострадавших от наводнения в Мурсии[120]), начиналось следу ющим образом: «Друг мой! У меня так дрожит рука, что я еле пишу», — письма эти он хранил в том же ящике, где была спрята на засохшая хризантема. Если же ей недосуг было ответить, то, когда он входил к Вердюренам, она, поспешив ему навстречу, произносила: «Мне нужно с вами поговорить», — и он с любопыт ством следил, как отражается на ее лице и в словах все, что она до сих пор таила в душе.
Еще только подъезжая к Вердюренам и увидев большие осве щенные окна их дома, никогда не закрывавшиеся ставнями, Сван приходил в умиление от одной только мысли, что сейчас увидит, как это прелестное существо расцветает при золотом свете ламп. Временами в окнах, как на экране, вырисовывались черные и тонкие тени гостей, — это напоминало прозрачный абажур, весь светящийся, кроме тех мест, на которые наклеены картинки. Сван пытался различить силуэт Одетты. А как только он входил, глаза его невольно излучали такую радость, что Вердюрен гово рил художнику: «Кажется, дело идет на лад». И правда: присут ствие Одетты снабжало в глазах Свана дом Вердюренов тем, чего были лишены другие дома, где ему приходилось бывать: чем-то вроде чувствительного прибора, нервной системы, разветвляв шейся по всем комнатам и беспрестанно возбуждавшей его сер дечную деятельность.
Так простое функционирование общественного организма, ко торый представлял собой «кланчик», автоматически обеспечива ло Свану ежедневные свидания с Одеттой и давало ему возмож ность притворяться безучастным к тому, увидится он с ней или
Пруст М. .: По направлению к Свану / 191
нет, и даже притворяться, будто у него совсем нет желания ви деться с ней, в чем не было для него большого риска, так как, что бы ни писал он ей днем, вечером он непременно виделся с ней и отвозил домой.
Но как-то, с неудовольствием подумав о неизбежности совмест ного возвращения и намереваясь отдалить момент появления у Вердюренов, он прокатил свою молоденькую работницу до само го Булонского леса и приехал к ним так поздно, что Одетта, не дождавшись его, уехала одна. Когда Сван убедился, что Одетты в гостиной нет, у него защемило сердце; он впервые понял, какая радость для него встреча с Одеттой: до сих пор он был уверен, что эту радость он может себе доставить в любую минуту, между тем подобного рода уверенность уменьшает всякую радость, а то и вовсе мешает нам измерить ее силу, и вот теперь дрожь пробежа ла по его телу от сознания, что радость эта у него отнята.
—Ты заметила, как он скривился, когда увидел, что ее нет? — спросил жену Вердюрен. — Точно его ущипнули.
—Кто скривился? — весь так и вскинулся доктор Котар:
он только что приехал от больного за женой и не понял, о ком идет речь.
—Как? Разве вы не встретились в дверях с лучшим из Сванов?..
—Нет. А Сван был здесь?
—Только сию минуту ушел. Он очень волновался, нервничал. Можете себе представить: он не застал Одетту.
—Вы хотите сказать, что она дошла с ним до последней черты, что она позволила ему все? — подыскивая выражения, спросил доктор.
—Да нет, ничего похожего. Между нами говоря, по-моему, она делает большую глупость; ведет себя как глупая дура, да, впрочем, она такая и есть.
—Те-те-те! — вмешался Вердюрен. — Почем ты знаешь, что между ними ничего такого нет? Ведь мы же с тобой при сем не присутствовали?
—От меня бы она не стала скрывать, — с гордостью ответила г-жа Вердюрен. — Она рассказывает мне о всех своих интрижках. Сейчас у нее никого нет, и я уговаривала ее сойтись ? ним. Она говорит, что не может, что она в него здорово врезалась, а что он робеет, и эта робость передается ей, и что она его любит не так, что он для нее идеал и что она боится осквернить свое чувство, — словом, что-то в этом роде. Но именно это-то ей, дескать, и нужно.
—Я позволю себе не согласиться с тобой, — возразил Вердю рен, — мне этот господин не очень по душе, — по-моему, он позер.
Госпожа Вердюрен окаменела, как бы превратилась в статую, и эта игра позволила ей внушить другим, будто она не слышала
Пруст М. .: По направлению к Свану / 192
слова «позер», нестерпимого для ее слуха и подававшего повод думать, будто у них в доме можно «позировать», следовательно
—«ставить себя выше их».
—Наконец, даже если между ними ничего нет, все-таки я не могу допустить, будто это оттого, что этот господин считает ее добродетельной, — с насмешкой в голосе продолжал Вердюрен. — А может, это оттого, что он, видимо, принимает ее за умную. Ты не слыхала, что он ей на днях наговорил про сонату Вентейля? Я очень люблю Одетту, но что надо иметь в голове, чтобы читать ей лекции по эстетике?
—Не смейте дурно говорить про Одетту, — тоном капризного ребенка сказала г-жа Вердюрен. — Она очаровательна.
—Да это нисколько не мешает ей быть очаровательной; мы ничего дурного о ней и не говорим, мы только утверждаем, что она не олицетворение добродетели и не светоч ума. В сущности говоря, — обратился Вердюрен к художнику, — разве ей так уж необходимо быть добродетельной? Как знать: может быть, тогда она утратила бы значительную долю своего очарования?
На площадке лестницы к Свану подошел метрдотель, который куда-то уходил, когда Сван приехал, и сказал, что Одетта просила
—но уже час назад! — передать Свану, — если только он все-таки здесь появится, — что по дороге она, по всей вероятности, заедет выпить шоколаду к Прево. Сван поехал к Прево, но ему на каждом шагу преграждали путь экипажи или переходившие улицу пеше ходы, и он думал, с каким наслаждением разрушил бы он нена вистные эти преграды, если бы полицейский, который начал бы составлять протокол, не задержал бы его еще дольше, чем прохо жий. Он считал минуты, прибавляя к каждой из них по нескольку секунд, чтобы быть уверенным, что он не укорачивает их и что у него есть шанс — на самом деле, совсем не такой большой — приехать более или менее рано и еще застать Одетту. И вдруг, на одно мгновение, точно проснувшемуся больному, отдающему себе отчет в нелепости бредовых явлений, от которых он не в состоянии был себя отделить, Свану стало ясно, что мысли, кото рые закружились у него в голове, как только ему сообщили у Вердюренов, что Одетта уехала, — это не его мысли, что сердце у него так заболело впервые, но что эту новизну ощущения он постиг только сейчас, как бы внезапно проснувшись. Что же, значит, все эти волнения — из-за того, что он увидит Одетту не раньше завтрашнего дня, меж тем как всего лишь час назад он именно этого и хотел, когда ехал к г-же Вердюрен? Он вынужден был признать, что хотя к Прево увозил его тот же самый экипаж, да он-то был уже не тот, что он был сейчас не один, что с ним было другое существо, сросшееся, спаянное с ним, от которого
Пруст М. .: По направлению к Свану / 193
ему, пожалуй, уже не удастся избавиться, с которым ему придется носиться, как носятся со своим наставником или со своим здоро вьем. И все же с той минуты, когда он почувствовал, что с ним сросся кто-то еще, ему стало интереснее жить на свете. Он только убеждал себя, что встреча с ней у Прево (ожидание которой до такой степени опустошало, обессмысливало предшествовавшие ей мгновенья, что он не мог остановиться ни на одной мысли, ни на одном воспоминании, которое бы его успокоило), если, впро чем, она состоится, наверное, будет похожа на прежние, — ну, встретились, только и всего. Повторится то, что бывало ежевечер не: украдкой бросив при входе взгляд на ее вечно меняющееся лицо и сейчас же отведя его из страха, как бы она не уловила в нем намек на вожделение и не разуверилась в бескорыстии свое го знакомого, он утратит способность думать о ней — настолько он будет поглощен подыскиванием повода, во-первых, не уходить от нее сейчас же, а во-вторых, с деланно равнодушным видом взять с нее слово встретиться завтра у Вердюренов: то есть про длить, а на другой день возобновить муку разочарованья, причи няемую беспрокими свиданиями с этой женщиной, с которой он сближался, не смея обнять ее.
У Прево ее не было; он решил заглянуть во все бульварные рестораны. Чтобы не терять времени, он сам направился в одну сторону, а в другую послал кучера Реми (дожа Лоре-дано работы Рицци), и так и не найдя Одетту, стал ждать его в условленном месте. Экипаж не возвращался, и Сван представлял себе момент его возвращения и так и этак: Реми скажет ему: «Эта дама там», или Реми скажет ему: «Этой дамы нет ни в одном ресторане». И соответственно ему по-разному представлялось окончание вече ра: или он встретится с Одеттой и она развеет его тоску, или он будет вынужден расстаться с мечтою разыскать ее сегодня вече ром, смириться с тем, что он вернется домой, так и не повидав шись с ней.
Кучер вернулся, но когда он остановил экипаж, Сван, вместо того чтобы спросить его: «Нашли вы эту даму?» — сказал: «Напо мните мне завтра распорядиться насчет дров, а то ведь дрова, кажется, у нас на исходе». Быть может, он убедил себя, что если Реми нашел Одетту в каком-нибудь ресторане, где она поджидала Свана, то злополучие этого вечера перечеркнется счастливым его исходом и что он может не спешить навстречу своему счастью: ведь оно и так уже поймано и находится в надежном месте, отку да ему не сбежать. Но тут действовала еще и сила инерции; у Свана была неповоротливая душа, как у иных бывает неповорот ливым тело: когда нужно увернуться от удара, отскочить от огня, сделать быстрое движение, они не торопятся, некоторое время не
Пруст М. .: По направлению к Свану / 194
меняют положения, как бы для того, чтобы собраться с силами и взять разбег. И, конечно, если бы кучер перебил его и сказал: «Эта дама там», — он бы ответил: «Ах да, верно, ведь я же вас посылал… вот так так! Совсем из головы вон!» — и продолжал бы говорить о дровах, чтобы скрыть волнение и дать себе время покончить с тревогой и порадоваться.
Но кучер объявил, что нигде ее не нашел, и на правах старого слуги позволил себе высказать свое мнение:
— По-моему, вам теперь надо ехать домой.
Однако равнодушие, которое Сван с такой непринужденностью разыгрывал, пока в нем жила надежда на положительный ответ, мгновенно с него слетело, как только кучер предпринял попытку заставить его отказаться от своей мечты и прекратить поиски.
—Ни в коем случае! — вскричал Сван. — Мы должны найти эту даму; это чрезвычайно важно. У нее есть ко мне дело, она будет очень недовольна и обидится, если мы не встретимся.
—Да чего ей обижаться? — возразил Реми. — Ведь она же уеха ла, не дождавшись, велела передать, что будет у Прево, а ее там не оказалось.
К довершению всего стали гаснуть огни. Под деревьями буль варов, в таинственной темноте еще бродили редкие прохожие, но различить их можно было с трудом. Время от времени к Свану приближалась тень женщины, шептала ему на ухо, просила про водить, и он каждый раз вздрагивал. Он впивался взглядом в призрачные эти фигуры, как будто в царстве мрака, среди мерт вецов, искал Эвридику[121].
Любовь возникает по-разному, по-разному рассеиваются семе на священного зла, но, разумеется, один из наиболее действенных возбудителей — это мощный порыв тревоги, который время от времени налетает на нас. И тут жребий брошен: мы непременно полюбим женщину, с которой нам сейчас хорошо. Для этого даже не требуется, чтобы прежде она нравилась нам больше, чем дру гие или даже одинаково. Нужно лишь, чтобы наше влечение к ней было необыкновенным по силе. И оно становится необыкно венным, когда оно обманывает нас и когда поиски наслаждения, доставляемого нам ее прелестью, неожиданно сменяются непре оборимым желанием, какое вызывает в нас эта женщина, жела нием безрассудным, — ибо законы нашего общества не дают воз можности удовлетворить его и затрудняют исцеление, — безум ным и мучительным желанием обладать ею.
Сван велел везти его в ночные рестораны: это была единствен ная надежда на счастье, которая его ободряла; теперь он уже не скрывал своей тревоги, не скрывал значения, какое он придавал этой встрече, и обещал — в случае успеха — поблагодарить куче
Пруст М. .: По направлению к Свану / 195
ра, словно во власти кучера было, если только его заинтересовать и если их интересы совпадут, сделать так, что, хотя бы Одетта вернулась домой и легла спать, все-таки она окажется в одном из бульварных ресторанов. Сван доехал до «Золотого дома», дважды заглянул к Тортони, потом в Английское кафе, и нище ее не нашел, но когда он с потерянным видом зашагал к своему экипа жу, ждавшему его на углу Итальянского бульвара, то столкнулся с женщиной: это была она; Одетта объяснила ему, что так как у Прево свободного места не нашлось, то она поехала ужинать в «Золотой дом"[122], но он не заметил ее в уголке, а теперь она направляется к своему экипажу.
Она никак не ожидала встретить Свана и оттого невольно вздрогнула. А он объездил Париж не потому, чтобы надеялся встретить ее, а потому, что отказаться от дальнейших поисков было для него слишком больно. Зато радость, которая, как под сказывал ему до сих пор здравый смысл, сегодня вечером от него ускользнула, сейчас казалась ему особенно полной: ведь он не напрягал усилий, чтобы предугадать ее вероятность, — она при шла к нему сама; ему не нужно было путем умозаключений ис кусственно возбуждать ее в себе — она сама излучала подлин ность, она бросала на него снопы света, и ее сиянье разгоняло пугавшее его одиночество, будто это был сон, — он только бессо знательно утверждал, основывал на ней свои мечты о счастье. Так путешественник, приехав в хорошую погоду на побережье Средиземного моря и усомнившись в том, что страны, откуда он прибыл, действительно существуют, не оглядывается, а предпо читает, чтобы ему слепил глаза блеск сверкающей и неиссякае мой морской лазури.
Он сел в экипаж к Одетте и велел своему кучеру ехать за ними. В руке у нее был букет орхидей, и еще Сван увидел эти цветы под кружевной косынкой у нее в волосах — они были приколоты к эгретке из лебяжьих перьев. Внизу, под мантильей, в поток черного бархата косо врезался широкий треугольник белого фая, в открытом корсаже из-под мантильи выглядывала вставка тоже из белого фая, а за корсаж были засунуты опять-таки орхидеи. У нее еще не совсем прошел испуг после встречи со Сваном, как вдруг шарахнулась налетевшая на что-то лошадь. Их тряхнуло, Одетта вскрикнула, задрожала всем телом, ей стало нечем ды
шать.
—Ничего, ничего, — проговорил он, — не бойтесь. Чтобы она не упала, он обнял ее и притянул к себе.
—Главное, не разговаривайте, — сказал он, — отвечайте мне знаками, иначе вам будет еще труднее дышать. Вы ничего не будете иметь против, если я поправлю цветы на платье? После
Пруст М. .: По направлению к Свану / 196
этого толчка они у вас еле держатся. Как бы они не выпали, — я хочу засунуть их поглубже.
Одетта не привыкла к тому, чтобы мужчины так с ней церемо нились.
—Да, да, конечно, пожалуйста, — улыбаясь ответила она. Сва на ее ответ несколько обескуражил, а кроме того, ему, вероятно, хотелось создать впечатление, что у него не было задней мысли, да, может быть, он и сам поверил в свою искренность.
—Нет, нет, главное, не разговаривайте! — воскликнул он. — Вы совсем задыхаетесь. Вы отлично можете отвечать мне жеста ми — я вас пойму. Значит, вы правда ничего не имеете против? Посмотрите: вот тут немножко… по-моему, на вас насыпалась пыльца, позвольте, я стряхну. Так вам не очень неприятно, так не больно? Может, вам щекотно? Я боюсь помять платье. Понимаете: их действительно необходимо прикрепить, иначе они упадут, а вот если я их засуну поглубже… Скажите по чистой совести: это вас не коробит? А если я их понюхаю? Мне хочется проверить, пахнут они еще или нет. Я не знаю, как они пахнут. Можно? Скажите откровенно.
Она чуть заметно, с улыбкой пожала плечами, как бы говоря: «Чудак! Вы же видите, что мне это доставляет удовольствие».
Он погладил другой рукой щеку Одетты, Одетта пристально на него посмотрела томным и многозначительным взглядом, каким смотрят женщины флорентийского мастера, с которыми он на шел у нее сходство; глядевшие из-под полуопущенных век, бле стящие ее глаза, большие, продолговатые, точь-в-точь как у тех женщин, казалось, вот-вот выльются, точно две слезы. Она выги бала шею, как женщины на картинах из языческой жизни и на картинах религиозного содержания. И хотя, без сомнения, это была для нее привычная поза, хотя она знала, что это наиболее выигрышная поза в такие минуты, и хотя она следила за собой, как бы не забыть принять ее, все же она делала вид, будто напря гает крайние усилия, чтобы удержаться в этом положении, оттого что какая-то неведомая сила притягивает ее лицо к Свану. И прежде чем она как бы нехотя приблизила губы к Свану, он на мгновение обхватил ее голову руками. Ему хотелось, чтобы у его мысли было время примчаться, опознать мечту, которую она так долго лелеяла, и присутствовать при осуществлении этой меч ты, — так приглашают родственницу, чтобы она порадовалась успеху горячо любимого ею ребенка. И, быть может, вот еще что:
впоследний раз видя ту Одетту, которую он даже не поцеловал, не говоря уже о полной близости, он приковал к ней взгляд, каким мы в день отъезда стремимся вобрать в себя край, куда мы не попадем уже никогда.
Пруст М. .: По направлению к Свану / 197
Но он был так робок с ней, что, начав тот вечер с приведения в порядок цветов, а кончив обладанием ею, он, то ли из боязни оскорбить ее, то ли из страха, что она, хотя бы задним числом, увидит в нем обманщика, то ли оттого, что ему не хватало смело сти требовать от нее большего (поправлять цветы он уже не счи тал нескромностью, поскольку Одетта не рассердилась на него в первый раз), и в дальнейшем пользовался этим предлогом. Если орхидеи были приколоты у нее к корсажу, он говорил: «Сегодня мне не повезло: не нужно поправлять орхидеи, а тогда они у вас чуть не выпали; но только, по-моему, вот эта слегка наклонилась. Любопытно, так же ли они пахнут, как те, — можно понюхать?» А если цветов не было: «Ой! Сегодня нет орхидей — нечего поправ лять». Словом, некоторое время порядок, заведенный в первый же вечер, когда Сван начал с того, что прикоснулся пальцами и губами к груди Одетты, не нарушался, и каждый раз это были первые его ласки; и долго еще, уже когда приведение в порядок (или, вернее, ритуальная игра в приведение в порядок) орхидей было упразднено, образное выражение «орхидеиться», превра тившееся у них в самое обыкновенное слово, которое они упо требляли, не думая о его буквальном значении и подразумевая физическое обладание, — хотя, кстати сказать, никакого облада ния тут не происходит, — сохранилось в их языке и пережило преданный забвению обычай. Можно предположить, что и слово «любиться», которому придается особый смысл, прежде означало не совсем то, что означают его синонимы. Пусть мы пресыщены женской любовью, пусть нам представляется, что обладание са мыми разными женщинами всегда одинаково и что тут все из вестно заранее, тем не менее оно становится для нас неиспытан ным наслаждением, когда мы имеем дело с трудными женщина ми или если они нам кажутся трудными, — вот почему в таких случаях мы придираемся к какой-нибудь неожиданности в на ших отношениях с ними, как в первый раз придрался Сван к тому, что надо поправить цветы. В тот вечер у него была робкая наде жда (он говорил себе: а вдруг Одетта не догадается и он ее прове дет!), что обладание этой женщиной возникнет из их широких лиловых лепестков; и только потому, что Одетта, как он полагал, разрешает уже испытываемое им наслаждение, сама не ощущая его, — вот таким оно должно было представляться первому чело веку, вкусившему его среди цветов земного рая, — ему казалось, что этого наслаждения никогда прежде не существовало, что он сам пытается сотворить его, что это наслаждение, которому он потом должен был придумать особое название, чтобы след его сохранился, — что это наслаждение решительно ни с чем не срав нимое и небывалое.
Пруст М. .: По направлению к Свану / 198
Теперь каждый вечер, отвезя ее, он должен был заходить к ней,
иона часто провожала его в капоте до экипажа, и, поцеловав на глазах у кучера, говорила: «Какое мне дело, что мне до посторон них?» В те вечера, когда он не бывал у Вердюренов (что иной раз случалось с тех пор, как он получил возможность встречаться с ней и в других местах) или когда он — все реже и реже — появ лялся в свете, она просила его заезжать к ней по дороге домой, невзирая на поздний час. Была весна, весна ясная и холодная. Уйдя со званого вечера, он садился в свою коляску, закутывал ноги полостью, говорил уезжавшим одновременно друзьям, пред лагавшим ему ехать вместе, что он не может, что ему не по дороге,
икучер, знавший, куда ехать, лихо его мчал. Друзья давались диву, и в самом деле: Сван был не тот. Никто из них больше не получал от него писем, в которых он просил бы познакомить его с какой-нибудь женщиной. Он перестал обращать внимание на женщин и избегал ходить туда, где мог бы их встретить. В ресто ранах и за городом его манера держать себя была совсем не та, по которой еще так недавно его можно было сразу узнать и которую он, казалось, не переменит никогда. Так страсть становится на шим новым характером, временным и отличным от прежнего, сменяющим его и стирающим до сих пор не менявшиеся его чер ты. Зато теперь неизменной привычкой Свана было откуда бы то ни было заезжать к Одетте. Путь его к ней — крутой и стреми тельный спуск его жизни — был неизбежен. Засидевшись у когонибудь, он, откровенно говоря, предпочел бы ехать прямо домой, не давая крюку и отложив встречу до завтра; но то обстоятель ство, что он себя затруднял, отправляясь к ней в такое необычное время, что он догадывался, что простившиеся с ним друзья гово рили между собой: «Его здорово держат в руках; должно быть, какая-то женщина требует, чтобы он являлся к ней в любое вре мя», — это обстоятельство напоминало ему, что у него на первом плане сердечная привязанность и что, жертвуя покоем и выгодой ради упоительных мечтаний, он приобретает внутреннее обая ние. Притом, уверенность, что она ждет его, что она не с другим, что он не вернется домой, не повидавшись с ней, незаметно для него самого подавляла забытую им, но всегда готовую зашеве литься тоску, измучившую его в тот вечер, когда он не застал Одетту у Вердюренов и сменившуюся такой отрадой душевной тишиной, которую можно было назвать счастьем. Быть может, именно благодаря этой тоске Одетта приобрела над ним такую власть. Люди в большинстве своем до того нам безразличны, что когда мы наделяем кого-нибудь из них способностью огорчать и радовать нас, то это существо представляется нам вышедшим из другого мира, мы поэтизируем его, оно преображает нашу жизнь
Пруст М. .: По направлению к Свану / 199
взахватывающий дух простор, где оно оказывается на более или менее близком от нас расстоянии. Как только Сван пытался вооб разить себе, чем станет для него Одетта в будущем, его охватыва ло волнение. Иной раз, когда Сван чудесной холодной ночью ехал
вколяске и смотрел на яркую луну, заливавшую своим сиянием пространство между его глазами и безлюдными улицами, он ду мал о таком же ясном, розоватом, как лунный лик, лице, которое однажды возникло перед его сознанием и в таинственном свете которого он видит теперь весь мир. Если он приезжал после того, как Одетта отсылала своих слуг спать, то, прежде чем позвонить у калитки, он шел на улицу, куда наряду с совершенно одинако выми, но темными окнами соседних домов выходило только одно освещенное окно ее спальни в нижнем этаже. Он стучал в окно, и она, ответив на условный знак, спешила встретить его на дру гой стороне, у калитки. На рояле были раскрыты ноты ее люби мых вещей: «Вальса роз"[123] или «Несчастного безумца» Талья фико[124] (она завещала исполнить их на ее похоронах), тем не менее он просил сыграть фразу из сонаты Вентейля, хотя Одетта играла прескверно, но ведь прекрасные видения, которые оста ются у нас после музыки, часто возносятся над теми фальшивыми звуками, что извлекаются неумелыми пальцами из расстроенно го рояля. Короткая фраза все еще связывалась в представлении Свана с его любовью к Одетте. Он живо чувствовал, что эта лю бовь не имеет ничего общего с внешним миром, что она никому, кроме него, непонятна, он сознавал, что никто так высоко не ценит Одетту, как он, — ведь все дело было в тех мгновеньях, которые проводил он с нею вдвоем. И нередко, когда в Сване брало верх рассудочное начало, он готов был прекратить жертво вать столькими умственными и общественными интересами ра ди воображаемого наслаждения. Но стоило ему услышать корот кую фразу — и она освобождала в нем необходимое для нее про странство, она нарушала душевные его пропорции; какой-то кра ешек его души приберегался для радости, которая тоже не была связана ни с каким явлением внешнего мира, но которую, в про тивоположность чувствам глубоко личным, в противополож ность, например, любви, Сван воспринимал как некую высшую реальность, стоящую над осязаемыми предметами, фраза вызы вала в нем жажду неизведанных очарований, но она не указыва ла средств к ее утолению. Таким образом, те части души Свана, откуда короткая фраза изгнала житейские заботы, соображения, которые нам по-человечески представляются такими важными, остались у него неисписанными, чистыми страницами, на кото рых он волен был написать имя Одетты. Фраза присоединяла, припаивала таинственную свою сущность к тому непрочному и
Пруст М. .: По направлению к Свану / 200