Лит / 57 теркин,лирика

В поэмах А.Т. Твардовского (1910—1971) запечатле­на поступь истории, обрисована эпоха, в которую жил и творил замечательный поэт. Поэма «Василий Теркин» при­несла ему славу и огромную популярность. Образ воюю­щего народа, патриота и труженика на войне, человека душевного, щедрого, запечатлен в образе главного героя. В послевоенные годы мало кто из советских поэтов и писа­телей с такой настойчивостью и непреходящей болью в сердце говорил в стихах о погибших, о долге живых перед павшими.

В годы ВОВ создна и сама знаменитая поэта «В.Теркин». Его герой стал символом русского солдата, его образ предельно обобщенный, собирательный, народный характер в лучших его проявлениях. И вместе с тем Терки – это не абстрактны идеал, а живой человек, веселый, умный, лукавый собеседник. В его образе соединились и богатейшие литературные и фольклорные традиции, и современность. Теркин – боец, герой, совершающий фантастические подвиги, описанные с присущей этому типу гиперболическими изысками. Он человек необычайной стойкости

Помнится гла­ва «Переправа». Смысл стихотворной строки, прочитан­ной первый раз, ошеломляет.

Переправа, переправа! Кому память, кому слава,

Берег левый, берег правый, Кому темная вода, —

Снег шершавый, кромка льда... Ни приметы, ни следа.

И чувствуешь, видишь, как горько поэту, что за каж­дый взятый у врага берег-плацдарм приходилось пла-

182

тить дорогой ценой. Незабываемые картины этой пере­правы, кажется, стоят в глазах, а боль в сердце поэта передается тебе:

Луч прожектора протоку Пересек наискосок,

И столбом поставил воду И увиделось впервые,

Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд. Не забудется оно:

Густо было там народу — Люди теплые, живые

Наших стриженых ребят... Шли на дно, на дно, на дно...

У Твардовского в поэме «Василий Теркин» трагиче­ское и смешное, веселое идут рядом. В той же главе чита­ем, как первый взвод, который добрался все же до правого берега, посылает Теркина на левый за подмогой. Добрав­шись вплавь, еле живой, Теркин «встал, шатаясь тяже­ло». А потом в избушке его растирают спиртом.

Растирали, растирали... Вдруг он молвит, как во сне:

—Доктор, доктор, а нельзя ли Дали стопку — начал жить. Изнутри прогреться мне, Приподнялся на кровати:

Чтоб не все на кожу тратить? — Разрешите доложить...

Взвод на правом берегу Жив-здоров назло врагу! Лейтенант всего лишь просит Огоньку туда подбросить.

«Книга про бойца» — это книга о воюющем народе, лучшие черты которого воплотил Василий Теркин. Са­моотверженность, щедрость души, склонность к веселой шутке, сметливость отличают не только героя поэмы, но и других бойцов, поэтому его любят и ценят товарищи. От главы к главе характер героя поэмы усложняется, он глубже чувствует и мыслит. Твардовский говорил, что за кажущейся простотой, заметной в Теркине с первого взгля­да, есть глубина характера, душа чуткая, отзывчивая.

За поступками и шутками Василия Теркина в поэме слышен голос автора, который любуется своим героем и часто высказывается вместе с ним. Во вступлении «От автора» поэт говорит, как «на войне, в пыли походной» солдату не прожить без воды, без пищи, но не обойтись и «без прибаутки, / Шутки самой немудрой».

183

А всего иного пуще Правды, прямо в душу бьющей,

Не прожить наверняка — Да была б она погуще, Без чего? Без правды сущей, Как бы ни была горька.

Во всем последующем творчестве А. Твардовского отчетливо прослеживается военная тема как тема Па­мяти. К ней поэт возвращался вновь и вновь, отдавая дань памяти павшим и напоминая живым о том, что надо быть достойными ее. Эта мысль в стихах Твардов­ского обретает философскую глубину, оставаясь трепет­ной и волнующей.

Таково послевоенное стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом» (1946). Его по справедливости мож­но охарактеризовать словами С. Маршака: «Это — на­стоящий реквием, простой, величавый и скорбный». Оно написано от лица погибшего солдата, имени которого не сохранила история. Свой голос он как бы передает поэту, через него посылает свой наказ оставшимся в живых. Монолог убитого "солдата производит потря­сающее впечатление. Кажется, что Твардовский услы­шал с того света подлинные голоса, услышал и передал их живым, чтобы они не забывали погибших, были вер­ни их памяти.

Поэт хочет сказать, что нас окружают голоса и тени погибших, они растворены во всей природе, в воздухе.

И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она — спасена.

Святое бескорыстие и благородная самоотверженность павших говорят голосом поэта:

И никто перед нами Из живых не в долгу...

А завещание их звучит гордо и человечно:

Я вам жить завещаю, Что я больше могу?

Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить.

В послевоенной поэзии, да и в последующие годы не было создано стихов, равных этим по силе впечатления, по глубине проникновения в сущностные связи эпохи. Это стихотворение поражает своей точной интонацией: это дей­ствительно как бы голос природы, голос земли, голос из-под земли тех, чьи мысли, чьи души по-прежнему привязаны к родной земле и людям. Оно поражает силой духовного про­зрения поэта, которому дано услышать голоса погибших. В этих стихах воплотилась совесть народа, спасшего родину, вечная благодарность живых. И напоминание.

Простая лексика, образы народной поэзии, черты сред­нерусского пейзажа в сочетании с исповедальной инто­нацией, задушевной, искренней, производят неизглади­мое впечатление. Они и от читателя требуют эмоцио­нального отклика на поэтические раздумья, сосредото­ченное чувство поэта.

Большое место в лирике А. Твардовского занимает тема «малой родины». Это стихи «За тысячу верст».», «Мне памятно, как умирал мой дед»», «О Родине», «Жестокая память», «За распахнутым окном...».

В стихотворении «О Родине» (1946) поэт перебирает края, где мог бы родиться, — Крым, Волга, Урал, Си­бирь, — знаменитые края.

Тогда бы. не смог я родиться В родимой моей стороне —

В недальней, отцами обжитой И дедами с давних времен, Совсем не такой знаменитой, Одной из негромких сторон;

Ничем сторона не богата, А мне уже тем хороша, Что там наудачу когда-то Моя народилась душа...

Где таинству речи родимой На собственный лад приобщен.

А только и прежде и ныне Милей мне моя сторона — По той по одной лишь причине, Что жизнь достается одна.

В стихотворении «Жестокая память» (1951) поэт воскрешает свои детские воспоминания. Из них веет «соснового леса жарой, / Травою, в прокосах обвялой,/ Землей из-под плуга сырой». Картины летнего дня, пас­тушеских забот так живы в памяти!

Мне память иная подробно Свои предъявляет права. Опять маскировкой окопной Обвялая пахнет трава.

И запах томительно тонок, Как в детстве далеком моем, Но с дымом горячих воронок Он был перемешан потом...

У самой черты пограничной — Сражений грохочущий вал. Там детство и юность вторично Я в жизни моей потерял.

Вот почему жестока память: все воспоминания и об­разы природы теперь для поэта слиты с впечатлениями войны и военного быта.

Стихотворения цикла «Памяти матери» были еще и свидетельством осознания коллективизации и раскула­чивания как народной трагедии.

В лирике Твардовского большое место занимает тема поэта и поэзии — традиционная для литературы. Его стихи на эту тему звучат как самопроверка и самоотчет, как уроки и заповеди мастера. Это такие стихотворения, как «О сущем», «Вся суть в одном-единственном заве­те».», «Час мой утренний, час контрольный...», «Со­братьям по перу», «Не много надобно труда», «Изве­дав жар такой работы...», «Стой, говорю: всему помеха...», «Слово о словах», «Моим критикам», «К обидам горьким собственной персоны».

'В этих стихах, как и в других, поэт остается близким другом и собеседником читателя. Вдумчивая, эмоцио­нально сдержанная, как бы даже повествовательная, раз­говорная интонация господствует в них. Но это спря­танное волнение неожиданно выбивается на поверхность, дает себя чувствовать. Некоторые стихи звучат как от­вет оппонентам, упрекавшим в чем-то автора, или кри­тикам с их указующим перстом.

* * *

Вся суть в одном-единственном завете: То, что скажу, до времени тая,

190

Я это знаю лучше всех на свете — Живых и мертвых, — знаю только я.

Сказать то слово никому другому Я никогда бы ни за что не мог Передоверить. Даже Льву Толстому — Нельзя, Не скажет — пусть себе он бог.

А я лишь смертный. За свое в ответе. Я об одном при жизни хлопочу: О том, что знаю лучше всех на свете, Сказать хочу. И так, как я хочу.

(1958)

Так поэт отстаивал свое право на свой почерк, на свое видение и свое понимание жизни и человека.

Поэт понимает творчество как открытие, и рядом с такой оценкой суета, забота об успехе выглядят жалки­ми и мелочными. Упрекая товарища по поэтическому цеху, Твардовский тут же раскрывает радость истинного творчества, недоступную тому, для кого единственный стимул—слава, успех.

В поэтической работе и борьбе за свой журнал поэт выработал свой моральный кодекс и следовал ему неот­ступно:

К обидам горьким собственной персоны

Не призывать участье добрых душ..

Жить, как живешь, своей страдой бессонной, —

Взялся за гуж — не говори: не дюж.

С тропы своей ни в чем не соступая,

Не отступая — быть самим собой.

Так со своей управиться судьбой.

Чтоб в ней себя нашла судьба другая

И чью-то душу отпустила боль.

Этот высокий гуманизм и высокая требовательность к себе создали Твардовскому в поэзии и в литературном про­цессе 60-х годов непререкаемый авторитет. И до сегодняш­него дня, хотя после смерти поэта в 1971 году прошло более тридцати лет, его имя остается в литературе и оста­нется навсегда, как его бессмертные поэмы, как его лирика.

Своеобразие поэзии Твардовского, помимо его эпичес­кой манеры, прежде всего в его приверженности класси-

ческой и народно-поэтической традиции. Традиции Не­красова отчетливо слышны во многих стихах поэта. Разговорная, повествовательная интонация, характерная для Некрасова, встречается и у Твардовского. Поэту чужда погоня за новой формой. В большинстве стихов мы встре­чаем четверостишие — катрен, традиционную рифмов­ку. Ложную многозначительность душа поэта не прини­мала. За кажущейся простотой — простотой формы — всегда видна читателю глубина и серьезность, оригиналь­ность мысли, искренность и открытость.