Шутовской наряд

Шут. Фрагмент миниатюры из французской рукописи «Романа о Ланселоте» Тристана Лионского, ок. 1470

В противовес утвердившимся представлениям, шуты не были принадлежностью одних лишь дворов владетельных князей. Шутов содержали на жаловании многие города, существовали также «общественные», свободные жонглёры-шуты, путешествовавшие по селениям и тем самым зарабатывавшие себе на хлеб. Двухцветное платье шута в том виде, в котором оно известно в XXI веке, появляется в конце XIV века. До того шуты одевались весьма разнообразно, с единственной оговоркой, что шутовской наряд должен был производить пародийное и потешное впечатление. Так, известно изображение шута, на котором надето полное епископское облачение, но в чёрно-белую шахматную клетку. Женщина-шут при английском дворе носила прозвище «разноцветной мадам», так как её платье представляло собой кричащее многоцветие не сочетаемых по цвету кусков материи.

Стоит также заметить, что наряд шута, как бы роскошен он ни был, зачастую выглядел старомодно. Так, шут получил шаперон, когда этот головной убор практически вышел из употребления, с единственной разницей, что к обычному в городской или дворянской среде шаперону пришивали торчащие в две стороны «ослиные» уши, а зачастую и бубенчики, символы пустой головы. Двуцветность, также начавшая уходить в прошлое в XV веке, стала неотъемлемой частью шутовского наряда, при том что в нём зачастую использовалось самое неприятное для средневекового глаза цветовое сочетание — жёлтый и зелёный, или даже зелёные полосы на жёлтом фоне. В руки шут обязательно брал «маротту» — толстую палку или дубину, верхний конец которой вырезался и раскрашивался в форме человеческой головы^[50]. Этот «дурак для дурака» играл роль ассистента, куклы, с которой шут мог разыгрывать диалоги и небольшие сценки, призванные смешить присутствующих.

Поло-возрастная, социальная, политическая и иная роль костюма. Законы о роскоши

В Средние века не существовало понятия специального «детского костюма», малыши во многом одевались точно также как папа или мама. Новорождённого полагалось обматывать широкими лентами (чаще всего — из рами), накладывавшимися на тело по кругу или по спирали. Сверху малыша укутывали пелёнками из льна или шерстяной ткани. Ручки при этом вытягивали вдоль тела или (реже) складывали на животе. Ножки закутывали вместе, ступни были свободны от лент, а порой и от пелёнок. Подобная практика применялась, так как по распространённому поверью, слишком большая свобода движений в первые месяцы жизни могла привести к деформированию конечностей. Следует, впрочем, заметить, что и ленты и пелёнки не слишком сильно стягивали тело, малыш мог сгибать ножки и даже садиться. Впрочем, с пеленанием также рекомендовалось не слишком усердствовать, так как в противном случае малыш (опять же по распространённому поверью), перестал бы расти. Потому на время кормления или игр, ребёнка распелёнывали, оставляя лишь ленту на бёдрах, чтобы он случайно не запачкал кормилицу или мать. Голову прикрывали чепчиком из шерстяной ткани или из двух слоёв льна или рами^[51]. Порой вместо чепчика использовалась верхняя часть пелёнки, образующая нечто вроде капюшона. Цветом пелёнок у бедняков чаще всего выступал коричнево-бежевый, то есть цвет неокрашенного полотна, более состоятельные люди предпочитали зелёный (цвет юности), или же красный, призванный оберегать ребёнка от распространённых болезней: кровотечений, кори и даже чумы^[52][53].

В возрасте около 4 месяцев полная пелёнка заменялась «половинной» (demi-maillot). Ребёнка одевали в короткую рубашку, оставляя свободными ручки, которыми уже можно было распоряжаться по собственному усмотрению, хватая и дёргая всё, что понравится. От пояса и ниже продолжали укутывать в ленты и пелёнку. Однако, обычай этот не был повсеместным и скорее характерен для Италии, чем для Франции^[54].

Дети на переднем плане одеты в те же костюмы, что и взрослые. Инициал из псалтыри, 1465—70 гг.

Когда ребёнку подходило время встать на ножки, пелёнки окончательно заменялись «детской одеждой», которую малышу или малышке предстояло носить в течение первых семи лет жизни — камизой и широкой длинной коттой (платьицем), доходившим до щиколоток. Нижнего белья ребёнку не полагалось, впрочем, как не полагалось и обуви. Короткие, до колен, шоссы, упомянуты лишь в одном, дошедшем до нас произведении, да и то с оговоркой, что надевать их следует, если ребёнок болен^[55].

Постепенно, с ростом малыша, длинная котта заменялась более короткой, доходившей до середины икры, позволявшая ребёнку свободно играть и бегать. Зимой котта делалась из плотной шерсти, летний вариант — из лёгких материй. Ближе к семи годам (точный возраст на основании сохранившихся изображений установить не удаётся), малыш получал кожаные башмачки, и витой шнурок чёрного или красного цвета, которым полагалось подпоясывать котту, нося её несколько навыпуск. Ребёнок в подобном костюме уже полагался ответственным за свои поступки, ему разрешалось выходить на улицу одному, без сопровождения взрослых, и даже совершать небольшие покупки^[56].

Детство по средневековым понятиям заканчивалось в 7 лет, и бывший ребёнок становился «отроком» (лат. puer); порой к этому времени его женили или выдавали замуж, причём если речь шла о девочке из знатного рода, ей предстояло воспитываться в семье мужа. «Отрок» от 7 и до 14 лет одевался уже по взрослой моде, за единственным исключением — не покрывал голову, и, как правило, не делал специальной причёски, позволяя волосам свободно падать на плечи. Лишь в конце XV века при анжуйском дворе появляется специальная ярко-красная «детская» баретта, но неясно, как широко распространился этот обычай. В 14 лет подросток считался совершеннолетним, крестьянский мальчик или девочка работали в поле, отпрыски знатных родов порой командовали войсками или управляли частью отцовского владения. В это время и вплоть до старости им предписывалось одеваться в соответствии с веяниями моды, выбирая тот или иной элемент костюма, руководствуясь требованиями ситуации, а также собственным вкусом. Старикам полагались длинные, подбитые мехом одежды^[56].

Девушка, вплоть до замужества, ходила с распущенными волосами, перевивая их лентой. Подобная простая причёска символизировала девственность, высоко ценимую в Средние века. Одеждой девушке полагался корсет со шнуровкой, плотно облегавший грудь^[57]. Эта мода осталась неизменной вплоть до начала XVI века, в то время как замужней женщине предписывалось носить более свободное платье, а старухе или вдове «скромные» широкие одежды, полностью драпирующие тело. Под венец девушка шла зачастую в красном — этот цвет символизировал плодовитость и одновременно христианскую жертвенность. Если у семьи хватало на то средств, на голову новобрачной надевали венок из драгоценных металлов, отдельные части которого скреплялись вместе посредством шарниров. После окончания обряда венок разделяли на части и раздавали подругам. Около 1340 года установился обычай давать в приданое предметы одежды — котту, сюрко, мантию. Этот обычай продержался вплоть до первой четверти XVI века, причём (в случае, если замуж выдавалась принцесса) не имело значения, что подобное платье давно вышло из моды. Приверженность традициям говорила о древности рода и верности старинным обычаям^[58].

В эпоху куртуазной любви женщина признавалась в своих чувствах, даря избраннику венок или одежду со своего плеча. Порой ситуация заканчивалась довольно забавно, так, например, сохранился рассказ о том, как молодой сердцеед, Жак де Лален, родом бургундец, явился ко двору, неся на своём шлеме присборенную головную повязку Марии Клевской, а на левом рукаве «весьма богато украшенный рукавчик герцогини Калабрской… в результате чего обе дамы, каждая из каковых почитала себя единственной его возлюбленной, впали в великое уныние и меланхолию»^[59].

Политические пристрастия владельца особенно проявились в мужском костюме времён войны между арманьяками и бургиньонами. Так, приверженность к идеям арманьякской партии должен был символизировать белый шарф Св. Лаврентия (знаменитая «перевязь», которую из раза в раз проклинает в своём Дневнике парижский Горожанин), в то время как стороннику бургундцев предписывалось носить ярко-алую крестообразную перевязь или выбитое на кирасе изображение ярко-красного креста Св. Андрея. Кроме того, арманьякам полагался фиолетовый хук, зачастую расшитый жемчугом, поверх которого и надевался белый шарф. Корнетту своего шаперона арманьяки поворачивали налево, в то время как бургундцы предпочитали, чтобы она смотрела вправо^[59]. Вообще, из всех предметов одежды шаперон чаще всего выражал преданность той или иной партии. Так, во время восстания под руководством Этьена Марселя, его сторонники приняли красно-голубой шаперон — в соответствии с цветами столичного герба. Такой же шаперон Марсель собственноручно водрузил на голову дофина (будущего короля Карла V Мудрого), и этот шаперон послужил последнему защитой в тот день, когда ворвавшаяся во дворец толпа устроила резню придворных. После того, как восстание было подавлено, король специальным указом запретил ношение двухцветного шаперона (1358 год). Белый шаперон служил знаком приверженности к партии Филиппа ван Артевельде во время гентского восстания 1382 года, которое даже своим названием обязано именно этому головному убору. Тот же белый шаперон, в знак солидарности с Гентом приняли майотены, сторонники Симона Кабоша, отдавшие вначале предпочтение голубым шаперонам, в скором времени вернулись к белому, ставшему в глазах современников символом мятежных настроений^[59].

Миниатюра «Три разновидности дружбы» из французской рукописи «Этики» Аристотеля, изображающая три сословия. XV век

Для указания социального статуса владельца (в зависимости также от ситуации, для которой надевалось то или иное платье) важно было всё — цвет, качество материала, покрой, длина и ширина платья. Так, сохранилось изображение «трёх сословий», относящееся к «Этике» Аристотеля. Если верить ему, духовным полагалось длинное, доходящее до пят платье, аристократам — более короткое, до середины икры, крестьянам — и вовсе не доходящее до колена^[60]. Позднее, с распространением моды на короткое платье, это соотношение несколько изменилось, но смысл его остался тем же. Ношение котты было характерно прежде всего для крестьянского класса, пурпуэны без верхнего платья чаще всего надевали ремесленники, короткие мантии — военные, длинные полагались судейским, школьным учителям и университетским клирикам^[61]. Уппеланд был исключительно аристократическим платьем.