книги2 / 170-1

ловечества» Д. Норт, Д. Уоллис, Б. Вайнгаст1 в центр общественного устройства ставят проблему насилия и выделяют два типа социального порядка на осно- ве принципа «забрать или создать, принудить или произвести», т. е. на основе организации контроля над насилием:

1)исторически первый — естественное госу- дарство, или ограниченный доступ, предполагает концентрацию ресурсов насилия и богатства воору- женными элитами, стремящимисякмаксимальной эксклюзивностиприсозданииорганизацийвзащи- ту своих интересов. Естественное государство раз- вивается, формируя и совершенствуя изощренную систему предоставления рент;

2)второй — это тип социального порядка от- крытого доступа, который возникает с началом эпо- хи модерна и допускает все большее число акторов

кучастию во власти. Переход от традиционного об- щества к модерному сопровождается утратой без- альтернативных мирорепрезентаций. что вызывает не только конкуренцию идеологий как сценариев будущего, но и разрушает легитимные режимы контроля над насилием. В итоге ренты и различно- го типа возможности уже не раздаются, а завоевы- ваются в конкурентной борьбе. Поэтому полити- ко-экономические порядки, описанные Д. Нортом, Д. Уоллисом и Б. Вайнгастом, требуют соответству- ющих дискурсов легитимации. Идеология господ- ствующей группы оправдывает определенный ре- жим участия в контроле над насилием и доступе

кбогатству как предпочтительный.

Считаем правомерным утверждать, что пробле- мы возникают тогда, когда государство, вставая на путь модернизации, стремится реализовать прин-

1 Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социаль-

ные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменнойисториичеловечества/ Пер. сангл. Д. Узлане- ра, М. Маркова, Д. Раскова, А. Расковой. М.: Изд-во Инсти- тута Гайдара, 2011.

160

ципы порядка открытого доступа, оставаясь, по сути, обществом с ограниченным доступом. Как ре- зультат, происходит «наложение» этих двух поряд- ков друг на друга, что, например, иллюстрируется

всовременных военных конфликтах, порожденных бархатными революциями, а также в деятельно- сти террористических организаций. Пространство свободной конкурентной борьбы не формируется, однако и ренты уже не распределяются в обмен на лояльность и подконтрольность. Ренты теперь заво- евываются по принципу «кто взял, тот и прав». В та- кой ситуации акторы, насильственно завладевшие рентами, рассматривают себя как новых субъектов господства, от которых зависит как выбор сцена- рия будущего, так и то, как будут и между кем рас- пределяться эксклюзивные возможности, другими словами, как будет и будет ли контролироваться и ограничиваться насилие. С нашей точки зрения,

внастоящее время, в начале двадцать первого сто- летия, наблюдается гибридизация социального по- рядка, а именно наложение структуры ограничен- ного доступа на структуру открытого доступа, что приводит к невозможности консолидировать кон- троль над вооруженными силами и технологиями разрушения и насилия, а значит, предотвратить саморазрушение и деградацию такого порядка. По- этому гибридные войны становятся лучшим спосо- бом осуществления захвата рент в ситуации исчез- новения свободной политической и экономической конкуренции.

Вторая причина — это переход к многополяр- ному миру, в котором, во-первых, появляются но- вые игроки — транснациональные корпорации, а национальные государства постепенно утрачивают монополию на насилие; во-вторых, практически разрушаетсясистемасдержекипротивовесов, т. е. со- временная международная политика, элиминируя прежние правила игры, еще не выработала новых, что чревато новыми рисками и угрозами; в-третьих, мир перестал быть конвенциональным, а значит,

161

стал в большей степени непрогнозируемым и выхо- дящим из-под контроля. Трансформация войны — это в первую очередь социальная трансформация. Опираясь на концепцию белорусского теоретика В. Н. Фурсa,1 можно конкретизировать пережива- емую сегодня трансформацию как «завершение организованного модерна» и становление обще- ства постмодерна. Для общества «организованного модерна» была характерна конвенционализация во всех сферах его жизнедеятельности. Вместе с тем конвенционализация являлась также средством уменьшения общественной неопределенности. Та- кимобразом, доначала80-хгг. ХХ в. социальный мир был в большей степени управляемым; тотaлизация социального надзора вела к исчезновению непро- зрачныхсоциальныхпространств, астандартизация поведения обеспечивала укрепление социальной стабильности и выступала основой солидарности. В силу этого войны обществ «организованного мо- дерна» также соответствовали принципу конвенци- ональности, а их ведение было детерминировано международными нормами и правилами. Это же касается и холодной войны, в которой ядерное ору- жие выступало в качестве противовеса и основания для определенного рода соглашений. Однако сегод- ня общество «завершенного модерна» трансформи- руется в общество постмодерна; зыбкое равновесие мира, основанное посредством конвенциональности, рассеивается, a война не только из средства полити- ки превращается в саму политику, но начинает рас- сматриваться как «новая конвенция», призванная не только спасти этот мир, но в целом стать самим ми- ром. Поэтомутакаядвойственнаяприродавойны, со- четающаявсебесвойствамираи, побольшомусчету, подменяющая мир, лучше всего, на наш взгляд, от- ражается в термине «гибридная» война. Гибридная

1 Фурс В. Н. «Критическая теория позднего модерна» Энтони Гидденса // Социологический журнал. 2001. № 1.

С. 44–73.

162

сущность современных войн есть лишь отражение гибридизации современных социальных процессов: глобальная взаимосвязанность порождает одновре- менно как интеграцию, так и фрагментаризацию, как гомогенизацию, так и диверсификацию, как гло- бализацию, так и локализацию.1

Специфическойособенностьюскладывающейся новой политической системы становится преобла- дание силы и экономической мощи над нравствен- ностью и правом, что находит свое выражение в таком концепте, как «военизированный гуманизм», введенным в социо-гуманитарное знание американ- ским лингвистом Н. Хомским.2 «Военизированный гуманизм» представляет собой изнанку экспансии демократии, допускающей применение как угроз, так и самой силы, с использованием как санкций международныхинститутов, втомчислеиООН, так и без них, что, в свою очередь, позволяет нам пред- положить, что современный демократический мир основываетсяна«гуманитарнойинтервенции». «Во- енизированный гуманизм» как результат политики военных угроз, призванных мирно производить глобальные перемены, в свою очередь, выступает причиной размывания различий между войной и военной угрозой: мирные средства становятся тож- дественны непрестанной подготовке к войне. Раз- умеется, здесь можно возразить, что демократии в большей степени стремятся к миру, чем автори- тарные и тоталитарные режимы, однако военная практика конца XX — начала XXI в. показывает, что демократии в борьбе за расширение демокра- тических устоев ведут себя весьма агрессивно и не испытывают проблем в развязывании военных кон-

1Сидоренко И. Н. Гибридная сущность войн эпохи постмодерна // Topos. 2016. № 1–2. С. 90.

2Хомский Н. Системы власти: Беседы о глобальных де- мократических восстаниях и новых вызовах американской империи / Пер. с англ. В. Глушакова. М.: КоЛибри; Азбу- ка-Аттикус, 2014.

163

фликтов с «недемократическими» странами. Целе- сообразно также подчеркнуть, что демократия как форма ненасильственного разрешения конфликтов без насильственного сопротивления собственному «окостенению» как суммы процедур и управленче- скихтехнологийможетвыродитьсявсвоюпротиво- положность.

Третья причина трансформации войны связана с тем, что современные войны, не утрачивая своего функционального характера, меняют свои задачи. Так, если в Новое время войны во многом выступа- ли инструментом создания и цементирования на- ций и национальных государств, то постнекласси- ческая война конструирует индентичности (однако в ситуации кризиса идентичности неопределенным оказывается как Другой в его инаковсти, так и соб- ственный образ, что открывает безграничные воз- можности для конструирования образа врага). Во- прос о том, кто друг, кто враг, остается открытым.

Постнеклассическая война ведется не только и не столько национальными государствами, сколь- ко осуществляется посредством сложных и теневых многоходовок основных игроков, таких как ТНК, коммерческие военные организации, службы без- опасности, мобильные бригады без государствен- ныхмаркеровит. д. Вотличиеотклассическихвойн постнеклассическая война направлена на укрупне- ние политическогосубъекта, т. е. формированиере- гионального игрока.

В качестве наглядного примера изменения функциональной природы постнеклассической во- йны укажем следующее: вместо первостепенной за- дачи победить и захватить территорию противника теперь доминирует цель создать зоны напряжения, для того чтобы осуществлять манипулирование с целью получения экономических выгод и тенево- го захвата ресурсной базы противника. Во многом это приводит и к искажению международной и гу- манитарной помощи, суть которой заключается в получении подчас противоположного результата.

164

Попытка разрешения военных конфликтов сверху может привести лишь к упрочнению легитимности воюющих партий и дать время для их усиления. Вместе с тем, согласно мысли британской исследо- вательницы М. Калдор, гуманитарная помощь мо- жет оказаться вкладом в функционирование воен- ной экономики. Войскам же по поддержанию мира грозит утрата легитимности, так как они либо не вмешиваются, оставаясь наблюдателями военных преступлений, либо становятся на сторону групп, совершающих такие преступления.1

Функциональность постнеклассической войны предполагает, что она превращается в форму по- литической мобилизации, постоянно создающей территории нестабильности (Ирак, Афганистан и т. п.). При этом складывается практически нераз- решимая ситуация: для того чтобы продолжать политическую мобилизацию, необходимо накру- чивать военную истерию и создавать зоны неста- бильности, стабилизация же этих регионов повы- шенного военного риска приведет к ослаблению политической элиты и трансформации политиче- ского курса.

Отметим еще одну особенность, связанную с изменением задач постнеклассической войны: вме- сто кровопролития и массовых жертв, доминирует стремление сохранить армейский состав и мини- мизировать жертвы, так как потеря потребителей больней скажется на экономике и, следовательно, политике.

В современном социально-гуманитарном зна- нии и военной теории существует множество опре- делений постнеклассической войны: гибридная война (Ф. Хоффман),2 конвенциональная война,

1Kaldor M. New and Old Wars: Organized Violence in a Global Era. Cambridge: Polity, 2012.

2Ho man F. G. Conflict in the 21st Century: The Rise of Hybrid Wars. Arlington, VA: Potomac Institute for Policy Studies, 2007. Р. 72.

165

всеобщая война (М. Хардт, А. Негри),1 новая война (М. Калдор),2 постнациональная война (У. Бек),3 об- ломки войны (Дж. Мюллер)4 и др. Каждое из этих определений раскрывает одну или несколько сущ- ностных проявлений современной войны, однако

вданном случае мы хотим сделать акцент на по- нятии «постнациональная война» У. Бека. Следуя идеям немецкого мыслителя, выделим главную особенность постнеклассической войны, а именно: она действует не по принципу «или — или», а по принципу «и одно, и другое». В результате доми- нирования второго принципа становятся практиче- ски неразличимыми мир и война, боевые действия и полицейские акции, солдаты и мирное населе- ние. Таким образом, как метко подметил У. Бек,

вполитике произошел переход «от обороны к безопасности».5 В начале XXI в. безопасность пре- вращается в идола, посредством которого военные действия получают свое оправдание. Исходя из это- го, постнациональнаявойнаужене имеетвкачестве своей цели национальный интерес и превращается

впланетарную «полицейскую» войну, снимающую ответственность с государства.6

Исходя из семантической конструкции самой фразы, постнациональная война представляет со- бой конфликт между политическими агентами вне учета их национальной специфики — феномена, кристаллизованного в идеологеме глобализации.

1Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия

вэпоху Империи / Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Культурная революция, 2006.

2Kaldor M. New and Old Wars: Organized Violence in a Global Era.

3БекУ. Космополитическоемировоззрение. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2008.

4Kaldor M. New and Old Wars: Organized Violence in a Global Era. Р. 30–31.

5БекУ. Космополитическоемировоззрение. С. 201–206.

6Там же. С. 205.

166

В этом контексте представляется целесообразным обратитьсякопытуХХв. какпредпосылкиктотали- зации подобных практик, прямым образом оспари- вающих нормативные представления как о войне, так и об архитектуре мировой политики в целом. Так, первичный прецедент массовизации, получивший сущностное воплощение в тоталитарных режимах двадцатого столетия, может быть рассмотрен как попытка выражения радикального протеста в аспек- те повсеместной стандартизации. Однако в этом случае важно учитывать национальную специфику каждого из вышеупомянутых государств: если в слу- чае Советского Союза имела место экстраполяция спекулятивно марксисткой доктрины, то в случае Германии лейтмотивом выступило обращение к на- циональному сознанию и его соответствующая поли- тизация. Какследствие, этопривелоктому, чтопро- явление противоречивых и внеморальных доктрин в форме массовых движений выступило «лакмусо- вой бумажкой» кризиса традиционных политиче- ских режимов. Соответственно, на этом фоне необ- ходимость в нахождении срединного пути между фантазмами национальной гегемонии и утопиче- ским движением ко всеобщему равенству оказалась актуализирована в демаркации зон влияния между странами-носителями определенного типа идеоло- гии в послевоенный период. Важно отметить, что, несмотрянадовольномасштабныйгеографический ареал просоветски настроенных стран, фактически они были лишены возможности воздействовать на последовательно диверсифицируемую капитали- стическую повестку. Причины этому обнаружива- ются в итогах десталинизации Советского Союза, инспирировавшей всеобщую стигматизацию марк- систских движений. Таким образом, уже в середине ХХ в. мировая политика совершила «великий по- ворот» в сторону либерализма, а с ним — деклара- тивному снятию любых форм неравенства. Тогда же роль мирового гегемона оказалась делегирована США как стране, избежавшей прямого вовлечения

167

ЧАСТЬ II

ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТАЦИИ В ГОРИЗОНТЕ ПЕРСОНАЛЬНОГО МОРАЛЬНОГО ОПЫТА

Глава 7

ЭТИКА И АНАТОМИЯ ВОИНСКОГО НЕПОВИНОВЕНИЯ В ВОСТОЧНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ (395–602 ГГ.)1

Введение

Всякий мятеж, вне зависимости от целей его участников, подрывает монополию государства на насилие. Такого рода выступления зачастую об- условливались утратой компромисса между дей- ствующей властью и какой-либо общественной группой или внутриэлитными противоречиями. Однако применение оружия при отстаивании сво- их требований могло привести к еще большему на- растанию отчуждения между конфликтующими сторонами. Особенно опасной становилась ситуа- ция, когда оружие против своего суверена повора- чивала армия. Воины уже в силу наличия боевой подготовки, а также сплоченности, основанной на внутренней дисциплине и корпоративных интере- сах, имели значительно больше возможности до- биться выполнения своих требований, чем любая другая социальная группа. Неповиновение началь- ству к тому же вело к разрыву уз лояльности и, сле-

1 Исследованиевыполненоприфинансовойподдерж- ке Российского научного фонда (проект № 20-18-00240).

170

довательно, ставило перед проблемой морального выбора самих мятежников. Бунтовщики, решаясь на выступление, стремились не только извлечь мак- симальную выгоду из такого действия, но и сохра- нить уже имевшиеся блага и привилегии.

Неоднократно с армейскими восстаниями стал- кивались византийские (восточноримские) импера- торы в позднеантичный период. В качестве нижней хронологической границы представленного иссле- дования взят административный раздел Римской империи между Аркадием и Гонорием в 395 г., ко- торые стали править ее восточной и западной по- ловинами соответственно. Верхней границей явля- ется 602 г., когда военные при поддержке населения Константинополя свергли императора Маврикия.

Как было отмечено У. Э. Кэги, именно с начала VII в. армия стала регулярно вмешиваться во вну- треннюю жизнь государства.1 Соответственно, в центре нашего внимания находится такой период истории Восточной Римской империи, во время которого армия в силу различных факторов была лишена возможности оказывать значительное вли- яние на внутреннюю политику византийских импе- раторов. Необходимо рассмотреть, какие факторы обусловили стабильность во взаимоотношениях между правящими особами и восточноримскими вооруженными силами.

Германские иммигранты в восточноримской армии:

угроза византийской государственности?

В новейшей научной литературе среди важней- шихпричин, поспособствовавшихраспадуигибели Западной Римской империи, называют утрату госу- дарством в лице императора монополии на наси-

1 Kaegi W. E. Byzantine Military Unrest 471–843. An Interpretation. Amsterdam: A. M. Hakkert, 1981. P. 120.

171

лие. В V в. отдельные командиры, главным образом лидеры переселившихся германских объединений, отказывались повиноваться власти Равенны. Более того, они получили поддержку провинциальных элит, разочаровавшихся в способности центрально- го правительства обеспечить им защиту.1 В поздне- античную эпоху бунты поднимались германскими иммигрантами и в Восточной Римской империи, которая, в свою очередь, сумела справиться с угро- зами, исходившими от подобных групп.

Важно оговориться, что для позднеантичной эпохи было характерно значительно более широ- коепривлечениевимператорскуюармиючужезем- цев в сравнении с периодом Принципата (I–III вв.). В связи с этим актуальной проблемой становится изучение взаимодействия между переселенцами и византийским командованием. По словам О. Зеека, «варваризированная» позднеримская армия стре- милась «низвести императора до положения гер- манских королей и взять на себя роль подчиненно- го ему народного собрания, которое могло судить и свергать его по своему желанию».2 Сами римляне, как считал немецкий антиковед, не были способны на такие действия, поскольку лучшие из них либо погибли в гражданских войнах, либо пострадали от репрессий, инициированных императорами. Как следствие, все большую роль в политической систе- ме империи стали играть «приспособленцы», пере-

1MacGeorge P. Late Roman Warlords. Oxford: Oxford University Press, 2002; Wijnendaele J. W. P. Warlordism and the Disintegration of the Western Roman Army // Circum Mare: Themes in Ancient Warfare / Ed. J. Armstrong. Leiden; Boston: Brill, 2016. P. 185–203; Wijnendaele J. W. P. Generalissimos and Warlords in the Late Roman West // War, Warlords, and Interstate Relations in the Ancient Mediterranean / Ed. T. Ñaco del Hoyo, F. López Sánchez. Leiden; Boston: Brill, 2018. P. 427–451.

2Seeck O. Geschichte des Untergangs der antiken Welt. Bd. 2. Stuttgart: J. B. Metzler, 1921. S. 10.

172

давшие свои «дурные» качества следующим поко- лениям.1

Эта концепция О. Зеека критиковалась как за ее социал-дарвинистскую сущность, так и за раз- личные логические несоответствия.2 Тем не менее важно отметить, что упомянутый немецкий исто- рик указал на различие политических культур, на несоответствие представлений о власти в barbaricum иимперии. Самиантичныеавторыобвиняливарва- ров в безрассудстве, считая, что решения германцы принимали исключительно под влиянием эмоций, а их непокорность и воинственность объяснялись воздействием северного климата.3 Однако герман- ские предводители рассматривали насильственные акты как средство достижения своих целей, которое позволяло навязывать побежденному свою волю. Слабость империи они стремились обратить в соб- ственную пользу, добиваясь экономических выгод и укрепления престижа.4

Такая проблема обозначилась перед восточно- римским императором Аркадием в 399–400 гг. Про- тивнеговзбунтовалисьдислоцированныевоФригии части, состоявшие из готов-гревтунгов. Они были возмущены отказом в выплате наград за участие в войне против гуннов в 395/396 г. (Claud. In Eutrop. II. 174–180), что к тому же негативным образом отраз- илось на авторитете Трибигильда, который коман-

1Ibid. S. 458–459.

2Lorenz S. Otto Seeck und die Spätantike // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte. 2006. Bd. 55, Hf. 2. S. 229–232.

3Mathisen R. W. Violent Behavior and the Construction of Barbarian Identity in Late Antiquity // Violence in Late Antiquity: Perceptions and Practices / Ed. H. A. Drake. Aldershot; Burlington: Ashgate Publishing, 2006. P. 28–30.

4Berndt G.M. “The Goths Drew their Swords Together”. Individual and Collective Acts of Violence by Gothic Warlords and their War Bands // Killing and Being Killed: Bodies in Battle. Perspectives on Fighters in the Middle Ages / Ed. J. Rogge. Bielefeld: Transcript, 2017. P. 20.

173

довал этими отрядами. Он воспринимался грев- тунгами не просто как командир, назначенный на этот пост императором или его представителями. В варварских объединениях периода Великого пе- реселения народов военные лидеры должны были обеспечитьраспределениедобычисредиподчинен- ных соратников, тем самым добиваясь их верности.1 Бунтовщики опустошили малоазийские провин- ции и на компромисс с властями пошли только по- сле поражения, которое они потерпели при попыт-

ке пересечь Тавр (Zos. V. 13. 3–4; Philost. XI. 8).2

Для обозначения таких внесистемных военных лидеров, как Трибигильд, в современной исследо- вательской литературе используется термин «поле- вой командир».3 Насильственные акции подобных предводителей не получали санкции центральной власти на их осуществление и были опасны тем, что нарушали монополию государства на насилие. Схо- жим образом действовали объединения, обитав- шие на окраинах империи: например, две группы готов, которые мигрировали в Византию после рас- пада державы гуннов в Подунавье в 454 г. Они лишь формально признавали власть Константинополя, который рассматривался ими как источник разного рода материальных и нематериальных богатств.

Насильственныеакциипредводителиэтихгрупп Теодорих Страбон и Теодорих Амал (в дальнейшем известный как король остготов Теодорих Великий), враждовавшиектомужедругсдругом, рассматрива- ли как средство не только обогащения, но и укрепле-

1Ibid. P. 21.

2См. подробнее: Назаров А. Д. Бунт гревтунгов во Фри- гии в 399–400 гг.: пример неудачной адаптации варваров

вВосточнойРимскойимперии// Via in tempore. История.

Политология. 2020. Т. 47, № 4. С. 704–713.

3О феномене «полевых командиров» в мировой истории см.: Jackson P. Warlords as Alternative Forms of Governance // Small Wars & Insurgencies. 2003. Vol. 14, N 2. P. 131–150.

174

ния собственного авторитета среди соратников. Они опиралисьвпервуюочередьналичнопреданныхим воинов. Причем внутренняя организация подчинен- ных им сил основывалась не только на кровнород- ственныхсвязях, ноинаотношенияхбоевоготовари- щества, а также узах патроната-клиентелы. Верность бойцов обеспечивалась распределением среди них военной добычи и платежей от империи, которое осуществлялось самими предводителями.

ТолькопослегибелиТеодорихаСтрабонав481 г. ипереселениябольшейчастиостготоввоглавесТе- одорихом Амалом в Италию в 488 г. византийским властям удалось стабилизовать ситуацию в приду- найских владениях.1 При этом под началом обоих упомянутых Теодорихов находились отряды, кото- рые были слабо интегрированы в восточноримскую военную систему. Под знамена императорской ар- миионипризывалисьтольконавремявоенныхкам- паний, в частности, для подавления исаврийского восстания 482–488 гг. (Ioann. Ant. fr. 306; Theoph. AM 5977). Срядовымибойцамивизантийскоекоман- дование практически не взаимодействовало, ограни- чиваяськонтактамиспредводителями.

Для империи критически важным было недо- пущение появления конкурирующих клиентел, по- мощь которых могла дать авторитетным военачаль- никам возможность оспаривать право императора на верховенство. Именно с этой проблемой стол- кнулась Западная Римская империя в V в., что в зна- чительной мере было связано с отстранением пра- вителей от участия в военных кампаниях и ростом числа внутренних конфликтов.2 В этом контексте

1Вольфрам Х. Готы. От истоков до середины VI века (опыт исторической этнографии) / Пер. с нем. Б. П. Ми- ловидова, М. Ю. Некрасова. СПб.: Ювента, 2003. С. 368– 395; Berndt G. M. Aktionsradien gotischer Kriegergruppen // Frühmittelalterliche Studien. 2013. Bd. 47. S. 28–30.

2Wijnendaele J. W. P. Warlordism and the Disintegration of the Western Roman Army. P. 194.

175

бирательство причин бунта (Marc. Com. s.a. 441.

Ср.: Ioann. Ant. fr. 298).

Можно сделать вывод, что Гайна и Анагаст в полной мере идентифицировали себя как лица, со- стоявшие на императорской службе. Их действия были нацелены на расширение собственного влия- ния в рамках уже существовавшего политического строя, частью которого они себя считали. К тому же авторитет этих восточноримских военачальников готского происхождения зависел в первую очередь от расположения императоров, которые могли обеспечить их карьерное продвижение и, как след- ствие, усилить позиции среди правящего слоя Ви- зантии. Таким образом, устремления Гайны и Ана- гаста не были направлены непосредственно против правителей и империи вообще. Сложно, однако, судить, оказывали ли на их мотивацию представле- ния о германском воинском этосе.

Совершенно иначе на этом фоне смотрится мятеж Трибигильда, который решился даже не на шантаж императораАркадия и его окружения, а на полный разрыв с центральной властью. Объяснить такое развитие событий можно тем, что предводи- тель восстания рассматривался подчиненными не как официальное лицо, назначенное правителем, а как человек, призванный обеспечить справедли- вое распределение добычи. Отказ в выдаче наград за победу над гуннами в 395/396 г. мог быть воспри- нят гревтунгами как оскорбление, принижение за- слуг. Трибигильд же оказался вынужден следовать ожиданиям соратников, чтобы сохранить право оставаться их лидером. В данном случае византий- ским властям пришлось иметь дело с иммигранта- ми, которые в крайне незначительной степени под- верглись ассимиляционным процессам.

Что касается объединений Теодориха Страбона и Теодориха Амала, им удалось воспользоваться тяжелой социально-экономической обстановкой в Иллирике и Фракии, которые сильно пострада- ли во время войн с гуннами во второй четверти V в.

По сути, на этих территориях образовался вакуум власти. Упомянутые варварские предводители, обо- сновавшиеся в Подунавье, обрели благоприятную возможность не только сохранять независимость от Константинополя, но и оказывать на него давление с помощью насильственных акций. При этом в ус- ловиях дефицита военных сил императоры были вынуждены идти на компромисс с обоими Теодо- рихами и вместе с тем поддерживать вражду между этими вождями.

Наконец, необходимо проанализировать харак- тер выступления комита федератов Виталиана в 513 г. Известно, что под его началом состояли готы и гун- ны (Malal. XVI. 16), причем последние могли быть наемниками, привлеченными уже после начала восстания. Причиной бунта стал отказ властей вы- давать подчиненным Виталиана причитающиеся выплаты (Ioann. Ant. fr. 311). По всей видимости, именно комит федератов осуществлял распределе- ние средств, поступавших из византийской казны, средирядовыхбойцов. Этопозволяетсделатьвывод о том, что отношения между Виталианом и теми бойцами, которые находились под его командова- нием, имели личный характер. Виталиан лишился возможности выдавать жалование федератам, что ударило по его авторитету. С другой стороны, по- добногородасвязипозволялиэтомувоеначальнику мобилизовать бойцов ради реализации собствен- ных политических амбиций.

Тем не менее федераты составляли лишь часть войска, восставшего против Анастасия I (491–518). Несколько командиров армии, подчиненной воен- ному магистру Фракии Ипатию, племяннику им- ператора, было недовольно действиями начальства. Они, изгнав полководца, примкнули к Виталиану. Командиры, отказавшиеся переходить на сторону мятежников, были убиты (Ioann. Ant. fr. 311). Весьма примечательно, что комит Марцеллин называл вос-

ставшую армию римской (Vitalianus Scytha, assumptis Romanorum equitum peditumque) (Marc. Com. s. a. 514).