книги2 / 170-1

стие в казни своего товарища Сотникова. В дан- ном случае возможны определенные параллели с интерпретацией дилеммы заключенного для ситу- ации одного участника. В случае одного участника рассматриваются либо изменения его состояния во времени, либо различные и часто противостоящие друг другу внутриличностные желания и мотивы.1 Интересно отметить, что в отличие от популярных формулировок дилеммы заключенного, в произве- дении Быкова у героев есть возможность общаться между собой, когда они находятся в одном помеще- нии во время заточения. Рыбак обращается к сво- ему товарищу, предлагает ему согласовать их по- казания, в том числе сообщить частично истинные сведения, однако Сотников решительно отказыва- ется. «— Слушай, я вроде их обхитрю, — шепнул он, склонившись к товарищу. Тот удивленно рас- крыл глаза — широкие белки в глазницах тускло блеснули отраженным светом. — Только нам надо говоритьодно. Преждевсего— шлизапродуктами. Хутор сожжен, притопали к Лесинам, ну и... — Ни- чего я им не скажу, — перебил его Сотников».2 Если использовать современную терминологию, подоб- ную модель поведения можно охарактеризовать как поведение «одиночки» (loner), т. е. человека, который принципиально отказывается участвовать

вигре. Как показывают результаты проведенного

в2019 г. исследования с использованием методов компьютерного моделирования, в случае если один из участников занимает позицию «одиночки», то преобладающей стратегией как правило, является решение о сотрудничестве в дальнейшем.3

1Kuhn S. Prisoner’s Dilemma // The Stanford Encyclopedia of Philosophy. 2019 / Ed. E. N. Zalta. URL: https://plato. stanford.edu/archives/win2019/entries/prisoner-dilemma/ (дата обращения: 08.12.2021).

2Быков В. Сотников. С. 412.

3Yamamoto H., Okada I., Muto M. E ect of Voluntary Participation on an Alternating and a Simultaneous Prison-

120

Возвращаясь к переговорам между героями по- вести, можно обратить внимание на еще один инте- ресныйсюжет, такжесвязанныйсдиалектикойлжи и правды. Рыбак настаивает, что необходимо сооб- щить некоторые истинные сведения для того, чтобы противникиповерилиим, аСотниковотэтогокате- горически отказывается.

«— Слушай! Ты послушай меня! Если мы их не проведем, не схитрим, то через день-два нам каюк. Понял? Надо немного и в поддавки сыграть. Не рвать через силу.

Сотников, слышно было, будто насторожился, притих, дыхание его замерло — сдается, он что-то обдумывал.

— Ничего не выйдет, — наконец сказал он».1 На наш взгляд, можно провести определенные

параллели между данным сюжетом и еще одной достаточно известной этической проблемой, сфор- мулированнойвыдающимсянемецким философом И. Кантом в его работе «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Вступая в заочную дискуссию с французским мыслителем Б. Констаном по вопро- су о необходимости сообщать правду в любых ситу- ациях, И. Кант формулирует два вопроса: «Первый вопрос: имеет ли человек право быть неправдивым втехслучаях, когдаоннеможетуклонитьсяотопре- деленного „да“ или „нет“? Второй вопрос: не обязан ли человек в показании, к которому его несправед- ливо принуждают, сказать неправду, с тем чтобы спасти себя или кого другого от угрожающего ему злодеяния?»2 Немецкий философ дает отрицатель- ные ответы на оба эти вопроса, полагая, что гово- рить правду есть долг всякого человека вне зависи- мостиотситуации, вкоторойотнеготребуетсядать

er’s Dilemma // Physical Review E. Vol. 100 (3). 2019. URL: https://doi.org/10.1103/PhysRevE.100.032304.

1Быков В. Сотников. С. 412.

2Кант И. О мнимом праве лгать из человеколюбия // Трактаты и письма. М.: Мысль, 1980. С. 234.

121

ответ, и даже угроза собственной жизни не может выступать в качестве извиняющего обстоятельства в данном случае. И, далее, Кант последовательно рассматривает и отвергает консеквенциалистский аргумент о благе или зле с точки зрения возможных последствий деяния: «Ведь возможно, что на вопрос злоумышленника, дома ли тот, кого он задумал убить, ты честным образом ответишь утвердитель- но, а тот между тем незаметно для тебя вышел и, таким образом, не попадется убийце, и злодеяние не будет совершено; если же ты солгал и сказал, что его нет дома, и он действительно (хотя и незаметно для тебя) вышел, а убийца встретил его на дороге

исовершил преступление, то ты с полным правом можешь быть привлечен к ответственности как ви- новник его смерти. Ибо, если бы ты сказал правду, насколько ты ее знал, возможно, что, пока убийца отыскивал бы своего врага в его доме, его схватили бы сбежавшиеся соседи и злодеяние не было бы со- вершено. Итактот, ктолжет, какиебыдобрыенаме- рения он при этом ни имел, должен отвечать даже

иперед гражданским судом и поплатиться за все последствия, как бы они ни были непредвидимы; потому что правдивость есть долг, который надо рассматривать как основание всех опирающихся на договор обязанностей, и стоит только допустить малейшее исключение в исполнении этого закона, чтобы он стал шатким и ни на что не годным».1

Вповести Быкова в схожих обстоятельствах ока- зываются и плененные партизаны. Так, Рыбак сооб- щает противнику сведения о нахождении другого партизанского отряда, надеясь, то это не причинит названным партизанам вреда. Он информирует об этом Сотникова:

«— Ты брось, не дури. Надо кое-что и сказать. Так слушай дальше. Мы из группы Дубового, он сейчас в Борковском лесу. Пусть проверят.

Сотников задержал дыхание:

1 Там же. С. 235.

122

—Но Дубовой действительно там.

—Ну и что?

Рыбак начинал злиться: вот же несговорчивый человек, разве в этом дело! Безусловно, Дубовой с группойвБорковскомлесу, нооттого, чтоониназовут местоегорасположения, томухуженестанет— поли- цаям до него не добраться. Остатки же их отряда как раз в более ненадежном месте».1

Напротив, Сотников вообще отказывается со- общать какую-либо информацию о партизанах, однако пытается спасти приютившую их местную жительницу, Дёмчиху, говоря, что она не имеет к партизанам отношения, что соответствует действи- тельности.

«Оннезнал, какследовалодержатьсядальше: не- удачно соврешь в мелочах — не поверит и в правду.

А правду о Дёмчихе ему очень важно было вну- шить этому прислужнику, хотя он и чувствовал, что внушить ее будет труднее, чем какую-нибудь явную ложь.

—А если я, например, все объясню, вы отпусти- те женщину? Вы можете это обещать?

Глаза следователя, вдруг вспыхнувшие злобой, кажется, пронзили его насквозь.

—Я не обязан вам ничего объяснять! Я ставлю вопросы, а вы должны на них отвечать!

Значит, не удастся, — уныло подумал Сотников. Разумеется, из своих рук они никого уже не выпу- стят. Знакомый обычай! Тогда, наверно, пропала Дёмчиха».2

Таким образом, в самом начале общения со сле- дователем Сотников пытается донести до него ис- тинную информацию о невиновности местной жи- тельницы, однако, быстро разочаровавшись в этом, отказывается сообщать другие сведения. Соответ- ственно, с определенной долей условности можно выделитьдвевозможныеэтическиемоделиречевого

1Быков В. Сотников. С. 412.

2Там же. С. 385.

123

поведения в ситуации пленения: отказ от сообще- ния противнику какой-либо информации, посколь- ку она может быть использована во вред для других; готовность сообщать противнику определенную ин- формацию, соединяяистиннуюиложнуюинформа- циюдляспасениясобственнойжизни, снадеждойна то, чтоонанебудетиспользованавовреддлядругих.

Подведем краткие итоги. Было установлено, что тема партизанства, образ партизана, своеобразный «партизанский миф» играет существенную роль для белорусской культуры, в силу развития парти- занского движения на белорусской территории в военные годы, участия бывших партизан в послево- енной политической и хозяйственной жизни, пред- ставленности партизанской тематики в культуре после войны, использование «партизанской» само- идентификации («республика-партизанка», «на- род-партизан»). Исследование показывает, что для «этикипартизана», яркопредставленнойвбелорус- ской советской литературе, и в частности в произве- дениях писателя-фронтовика В. Быкова, и ставшей одной из основ для формирования белорусской идентичности, характерен акцент на морально-эк- зистенциальной проблематике, индивидуальном моральном опыте и личном выборе в экзистенци- альной ситуации, что отличается от нормативной модели военного времени, ориентирующейся на принцип талиона. Это связанно с размыванием представления о враге в ситуации партизанской деятельности и необходимостью самостоятельного поиска решений в морально неоднозначных ситу- ациях. При этом ситуация сложного морального выбора для партизан часто происходит в необыч- ных и даже экстремальных ситуациях нахождения в плену, допроса, угрозы для жизни. Это позволяет зафиксировать ситуации и механизмы формирова- ния особого типа субъективности, тесно связанного с процедурами сохранения определенного рода ис- тинной информации, непосредственно связанной с деятельностью партизанского движения.

Было установлено, что в описанных в художе- ственной литературе примерах существует ряд сходств с интерпретацией дилеммы заключенного для ситуации одного участника, когда рассматри- ваются либо изменения его состояния во времени, либо различные и часто противостоящие друг дру- гу внутриличностные желания и мотивы.

Для концептуализации партизанской деятель- ности в ситуации неопределенности и сопряжен- ных с ней этических проблем было разработано авторское понятие «номос болота», развивающее терминологию известного теоретика партизанской борьбы К. Шмитта. Обосновано, что данное поня- тиеобладаетэвристичностьюдлявыявленияспеци- фики партизанской деятельности применительно к белорусскому случаю. В этом отношении возможно проведение различия между партизанством в лесах (на уровне названия, ассоциирующегося преимуще- ственно с антисоветскими движениями) и — в боло- тистой местности. Сам образ болота в мифологии, художественной культуре, повседневной речи явля- ется полисемантичным с преобладанием негатив- ных значений, связывающих болото с опасной во- дной стихией. Вместе с тем в белорусской культуре, в том числе и советского периода, наряду с негатив- ным присутствует и скорее нейтральное отношение к болотам как неизбежной среде обитания, части местной локальной («тутейшей») идентичности («люди на болоте»). Подобное отношение к боло- там оказывается неожиданно близким к его совре- менным интерпретациям в рамках феминистских, экологических, постмодернистских представлений. Как было показано, уже в текстах самого Шмитта содержится ряд интуиций о болоте как действен- ной метафоре партизанской деятельности, соеди- няющей в себе элементы земли и моря.

Глава 5

«ЖИВАЯ РЕЛИГИЯ» В ИСПЫТАНИИ ВОЙНОЙ: САКРАЛЬНОЕ, НРАВСТВЕННОЕ И ЧУДЕСНОЕ В ЛИЧНОМ ОПЫТЕ ВЕРУЮЩИХ1

Введение

Среди большого количества литературы, по- священной православию в периоды войн, в кото- рые была вовлечена наша страна, особое внимание заслуживают, на наш взгляд, два издания: «Бог и Победа: верующие в великих войнах за Россию»2 и «Из смерти в жизнь. Свидетельства воинов о помо- щи Божьей».3 В отличие от публикаций архивных документов,4 которые стремятся дать объективную картину деятельности Русской Православной Церк- ви, или изданий личных свидетельств о военном опыте, которые в рамках устной истории предлага-

1Исследованиевыполненоприфинансовойподдерж- ке Российского научного фонда (проект № 20-18-00240).

2Зоберн В. Бог и Победа: верующие в великих войнах за Россию. М.: Эксмо, 2014.

3Галицкий С. Г. Из смерти в жизнь. Свидетельства во- инов о помощи Божьей. СПб.: Град духовный, 2011.

4Например: Русская Православная Церковь в годы ВеликойОтечественнойвойны1941–1945 гг.: Сб. докумен- тов / Сост. О. Ю. Васильева, И. И. Кудрявцев, Л. А. Лыко- ва. М.: Изд-во Крутицкого подворья, 2009.

126

ют обширный спектр субъективных переживаний и воспоминаний,1 данные сборники, опираясь на личные свидетельства и документы, помещают их в некий обобщенный нарратив, который должен показать отношение православия к войне и право- славноеповедениевбоевыхусловиях. Этисборники нацелены на то, чтобы обеспечить православных ве- рующих дискурсивными средствами для осмысле- ния трагических событий войны и практическими образцами для подражания в испытаниях военного времени.

Однако если первый сборник «Бог и Победа…» главным образом опирается на свидетельства веру- ющих людей, в особенности на голоса священно- началия и священства, которые оказались вовлече- ны в водоворот Великой Отечественной войны, то сборник «Из смерти в жизнь…» передает слово со- ветским военным — участникам боевых действий в АфганистанеинаКавказе, укоторыхниповоспита- нию, ни по профессии не предполагалось наличие веры в Бога и которые открывали ее для себя в ходе боевых действий.

В современных исследованиях православное от- ношениекнасилиюивойнеизучаетсянаосновеана- лиза«теоретическихпредпосылокмилитаристского дискурса в современном российском православии»2 или же анализа «легитимации реальных войн, об- щественных конфликтов»3 с целью раскрыть «со- циокультурныеустановки, присущиеправославной

1Среди множества изданий можно назвать, напри- мер: От солдата до генерала. Воспоминания о войне: В 18 т. М.: Академия исторических наук, 2004–2018.

2Кнорре Б. «Богословие войны» в постсоветском рос- сийском православии // Страницы: Богословие. Культу-

ра. Образование. 2015. № 19 (4). С. 559.

3Зыгмонт А. И., Кнорре Б. К. Воины, мстители, муче-

ники: агиология милитантного дискурса в современном российском православии // Studia Religiosa Rossica: науч-

ный журнал о религии. 2019. № 2. С. 11.

127

традиции, задающие некий тип воинствующей ре- лигиозности, именуемый „воинствующее благоче-

стие“» («socio-cultural attitudes inherent in Orthodox tradition, forming a type of militant religiosity called “militant piety»1). Как указывают сами авторы, глав- ной их опорой является теоретическая рамка «кос- мической войны», заимствованная из работ М. Юр- генсмайера, под которую и подбираются примеры из канонических, богословских, публицистических материалов, подтверждающие «социо-культурную установку» православия на легитимацию насилия. Оставляя в стороне недоумение относительно обли- чительного пафоса, который доминирует в этих ис- следованиях, хочется отметить, что основной вывод отом, что«вцерковнойсредеактивноформируется целая традиция оправдания войны, то есть своего рода „богословие войны“ с определенной системой аксиом, приоритетов, умозаключений и эстетиче- ски окрашенных формул.

Налицо тренд на стилистическое и социоморф- ноеуподоблениеармии, направленноенаимплика- цию церкви в качестве своеобразного „спецподраз- деления“ или рода войск»,2 оказываетсяфактически неверным. Как мы постараемся показать, Церковь, следуя преданию и своей миссии в мире, и ранее не противопоставляла себя русскому воинству, не отказывалась от своего служения в окормлении ду- ховных нужд военнослужащих, не гнушалась при- знавать подвиг и почитать в сонме святых воинов, погибших за веру или «полагавших душу свою за други» (см.: Ин. 15:13). Более того, как в посланиях, обращениях, докладах, проповедях архипастырей Русской Православной Церкви, так и в письмах,

1Knorre B., Zygmont A. «Militant Piety» in 21st-Century Orthodox Christianity: Return to Classical Traditions or Formation of a New Theology of War? // Religions. 2020. N 11(2). doi:10.3390/rel11010002.

2Кнорре Б. «Богословие войны» в постсоветском рос- сийском православии. С. 577.

128

свидетельствах, воспоминаниях многих верующих патриотизм являлся важной составляющей право- славнойидентичностизадолгодонынешнихпубли- цистов.

Если рассматривать религию не как набор тео- ретических предпосылок, социокультурных устано- вок и абстрактных норм, выраженных в публичных высказываниях, а обращаться к анализу материа- лов, которые показывают «живую религию»,1 то картина православного отношения к насилию и во- йне также предстанет в несколько ином свете. Сре- ди разнообразных определений «живой религии» важной для меня кажется нацеленность этого под- хода на раскрытие связи, выстраиваемой людьми между их верой и их повседневным опытом, в том числе опытом в условиях насилия и войны, связи между традицией и возникающими новыми обсто- ятельствами, связи между эмоциональным отноше- нием и этическими принципами, связи, которая не столько декларируется в речах, сколько воплоща- ется в практике. Именно такая связь может быть исследована при анализе нарративов, свидетель- ствующих о личном опыте. Личные свидетельства представляют рефлексию об опыте войны — соб- ственные попытки осмыслить личные пережива- ния, которые индивиды стараются согласовать со своими убеждениями.

В нашем анализе мы не прибегаем к изучению нормативных документов,2 как это стало принято в изучении «этики войны», мы также не пользуемся количественными методами (поиск и частотность

1La religion vecue, lived religion, см.: Ammerman N. T. Studying Lived Religion: Contexts and Practices. New York: New York University Press, 2021; Everyday Religion: Observing Modern Religious Lives / Ed. N. T. Ammerman. Oxford: Oxford University Press, 2007.

2Основы социальной концепции РПЦ; Положение о военном духовенстве РПЦ в РФ (http://www.patriarchia.ru/ db/text/3481010.html) и др.

129

употребления православных категорий или би- блейских отсылок) работы с материалом, для нас представляло интерес именно построение наррати- ва, целостного и многосложного осмысления опыта православных на войне. В качестве методологиче- ского ориентира для предлагаемого исследования выбранобновленныйиадаптированныйкизучению религии «критический дискурс анализ».1 В данной методологии особое внимание уделяется тому, как в нарративе сочетаются идентичности, социальные отношения, системы убеждений и знания,2 что по- зволяет связать анализ нарративов с подходом «жи- вой религии», т. е. изучать личные свидетельства как формы индивидуальной рефлексии в рамках убеждений, заданных православной верой.

Священная война: от жертвенности к воздаянию

Отдавая должное исторической судьбе право- славия в России, В. Зоберн, автор-составитель сбор- ника «Бог и Победа: верующие в великих войнах за Россию», начинает с гонений на Православную Церковь со стороны большевистского правитель- ства и революционного государства. Описывая на материале свидетельств жестокие преследования церковнослужителей и верующих, разорение церк- вей и поругание святынь, автор подводит нас к идее о том, что «эти годы оказались жестокой школой страданий и воспитания в себе мужества и стойко- сти перед надвигающейся Великой Отечественной войной. Не зря же многие священники в годы во- йны, возвращенные из ссылок, пошли на фронт за-

1См.: Hjelm T. Theory and Method in Critical Discursive Study of Religion: An Outline // Making Religion. Theory and Practice in the Discursive Study of Religion / Ed. F. Wijsen, K. von Stuckrad. Boston; Leiden: Brill, 2016. P. 15–34.

2Ibid. P. 20.

130

щищать Родину с оружием в руках».1 Образцами такой стойкости были как простые верующие, так и старцы, влияние которых было «внешне непримет- ное, но действенное и обширное», как, например,

вслучае Серафима Вырицкого, когда «сохранение старца от ареста и расправы» утешало людей тем, что «во всей этой неразберихе и кровавой круговер- ти существует островок прочной веры, спокойной надежды и нелицемерной Христовой любови!».2 Выходя на более обобщенные философско-истори- ческие выводы, автор утверждает: «Веками христи- анскаяверавоспитывалаврусскомнародестойкость и способность пожертвовать собой ради высшего, святого. Вера, исповедание которой в последние годы требовало немалого мужества, не позволила настоящим христианам предать свою Родину. За- быв тяжелые обиды, унижения и надругательства, забыв саму опасность уничтожения от властей, ве- рующие вместе со всем народом вступили в борьбу с чудовищной разрушительной силой фашизма… Гонения не озлобили христиан. Примеры мучени- ков и исповедников воодушевляли тех, кто остался

вживых, учили тому, что есть святыни, за которые не страшно пойти на смерть».3 Патриотические чувства православные разделяли со большинством граждан страны, однако нельзя не принимать во внимание, что для многих верующих именно при- зыв священноначалия к защите Родины стал реша- ющим в выборе направления своих действий.

Среди серии воспоминаний о первом дне войны, о том, как люди узнавали о начале войны, централь- ным моментом повествования становится «Обраще- ние пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» местоблюстителя патриаршего престола митрополита Московского и Коломенского Сергия

1Зоберн В. Бог и Победа: верующие в великих войнах за Россию. С. 46.

2Там же. С. 46–47.

3Там же. С. 52.

131