Глава IX невеста

I. Печать царевны

1. Два типа царевны. Те, кто представляют себе царевну сказки только как «душу— красную девицу», «неоцененную красу», что «ни в сказке сказать, ни пером написать», ошиба­ются. С одной стороны, она, правда, верная невеста, она ждет своего суженого, она отказывает всем, кто домогается ее руки в отсутствие жениха. С другой стороны, она существо коварное, мстительное и злое, она всегда готова убить, утопить, искале­чить, обокрасть своего жениха, н главная задача героя, дошед­шего или почти дошедшего до ее обладания,—это укротить ее. Он делает это весьма просто: трех сортов прутьями он изби­вает се до полусмерти, после чего наступает счастье.

Иногда царевна изображена богатыркой, воительницей, она искусна в стрельбе и беге, ездит на коне, и вражда к жениху может принять формы открытого состязания с героем.

Два вида царевны определяются не столько личными каче­ствами царевны, сколько ходом действия. Одна освобождена ге­роем от змея, он — ее спаситель. Это — тип кроткой невесты. Другая взята насильно. Она похищена или взята против ее во­ли хитрецом, который разрешил ее задачи и загадки, не испу­гавшись того, что головы его неудачливых предшественников торчат на шестах вокруг ее дворца.

Этим иногда определяется не только ее отношение к жени­ху, но и отношение к отцу. Царевна не может быть изучена без ее отца, момент брака не может быть изучен вне момента воцарения героя.

Царевна, ее отец и жених могут образовать различные «тре­угольники сил». Завоеванная или насильно добытая царевна заодно со своим отцом играет против героя и пытается его извести.

Но возможна и другая комбинация: царевна вместе с геро­ем играет против своего отца и иногда лично убивает старого царя.

Как женщина она никогда не описывается точнее. Здесь русская сказка отличается от сказок, например, «Тысячи и од­ной ночи»; там выработался определенный, хотя и примитив­ный, канон женской красоты. Только одна черта ее облика в русской сказке упоминается чаще — это ее золотые волосы, о чем речь была выше. Отсюда видно, что царевна должна в основном изучаться не по своим внешним признакам, а по своим действиям. Качества ее постепенно раскроются в ее по­ступках.

2. Клеймение героя. Когда мы рассматривали картину боя со змеем, мы оставили без внимания роль царевны во время боя. Здесь необходимо этот пробел восполнить. Герой перед боем спит. Царевна никак не может его добудиться. «Толкала-толкала, нет, не просыпается, заплакала она слезно, и капну­ла горячая слеза ему на щеку» (Аф. 155). От слезы он про­сыпается. В этом и подобных случаях значение слезы — раз­будить героя, и только. Часто, однако, дело происходит иначе. «Змий уж подползает, только схватить Ивана-царевича! Он все спит. У Марфы-царевны был ножичек перочинный, она им и резанула по щеке Ивана-царевича. Он проснулся, соскочил, схватился со змием». Здесь это ранение героя имеет еще дру­гое значение: по рубцу героя после узнают. «Вот, батюшка, кто меня избавил от змиев, я не знала, кто он, а теперь узнала по рубцу на щеке» (Аф. 125). Таким образом на героя здесь налагается некая отметка, некое клеймо, причем клеймо это кровавое, и герой узнается по рубцу. То же значение имеет рана, полученная в бою. Рана играет роль кровавого клейма. Царевна берет платок и перевязывает рану. По ране и плат­ку герой опознается.

Такое клеймение героя происходит не только во время боя. Здесь важна не обстановка, а важно, что нанесение клейма происходит незадолго перед бракосочетанием.

Такой случай мы имеем в сказке «Сивко-Бурко». Здесь ни­какого боя нет, тем не менее это клеймение героя здесь выра­жено гораздо ярче. Герой на Сивке-Бурке долетает до окна царевны и целует ее. «Разлетелся на царском дворе, так все двенадцать стекол и разбил и поцеловал царевну Неоцененную Красоту, а она ему прямо в лоб клеймо и приложила» (Аф. 183) или «она его золотым перстнем ударила в лоб» (Аф. 182). «А она его пальцем в лоб ударила. Загорелся на лбу свет» (Сев. 8). Это наложение клейма встречается не только в сказ­ках типа «Сивко-Бурко», но и в других. Так, например суже­ный царевны оказывается мудрым юношей. «Она сделала ему во лбу печать своим золотым перстнем, приняла его во дворец к себе и вышла за него замуж» (Аф. 195). Иногда этот мотив подвергается своеобразной деформации, которая, однако, дока­зывает, что этот мотив прочно засел в народном сознании, и что его применяют даже там, где он неуместен. Так, сказка начи­нается с того, что герой несчастлив в торговле. Ему ничего не удается. Об этом узнает царь и жалеет его: «Назвал его Без­дольным, велел приложить ему в самый лоб печать — ни пода­ти, ни пошлины с него не спрашивать» (Аф. 215).

Кроме этих способов нанесения клейма на кожу есть другой способ отметить героя: герой, например, в образе оленя кла­дет свою голову на колени царевны, «она взяла ножницы и вы­резала у оленя с головы клок шерсти» (Аф. 259). Отрезание пряди волос есть другая форма клеймения. Обычно функция клеймения служит знаком некоторой солидарности царевны с героем. Но этим же приемом пользуется и злая царевна, что­бы извести героя. Герой, например, отгадал ее загадки. «Вот ночью, как уснули все крепким сном, она пришла к ним со своей волшебною книгою, глянула в ту книгу и тотчас узнала виновного; взяла ножницы и остригла у пего висок». «По это­му знаку я его завтра узнаю и велю казнить» (Аф. 240).

Приведенных примеров совершенно достаточно, чтобы иметь представление об этой функции царевны в русской сказке. Русская сказка дает довольно полную, богатую н разнообраз­ную картину этого мотива, но все же она не содержит некото­рых деталей, могущих осветить историю этого мотива. Клейме­ние всегда связано с последующим узнаванием скрывавшегося героя, т. е. превратилось в чисто поэтический прием. В мате­риалах по другим народам эта связь не обязательна, и такие материалы содержат некоторые важные для нас детали. Так, в лопарском мифе девушка отвечает на сватовство сына солн­ца следующим образом: «Смешаем нашу кровь, соединим наши сердца для горя и радости, сын мой еще мне не родной мате­ри»¹. Итак, кровь перед браком смешивается. Здесь не сказа­но только, что она при этом пьется. В дальнейшем рассказы­вается, что отец девушки режет мизинцы и смешивает их кровь.

Можно ли русскую сказку сопоставить с этим лопарским ми­фом? Если это сопоставление верно, если здесь отражено оди­наковое явление, то это означало бы, что, сохранив самый акт клеймения, сказка переосмыслила его в отметку ради узнава­ния, причем кровавый характер его принял форму раны во вре­мя боя, а смешивание крови отпало вовсе.

Лопарский миф лучше сохранил и формы, и смысл этого обряда. Извлечение крови и нанесение знаков и рубцов есть знак приема в родовой союз, в родовое объединение. Поэтому оно имеется уже в обряде инициации, в обряде приема нового члена в объединение. Но оно широко распространено и вне этого обряда. Это — не единственная форма. Уже у австралий­цев кровь пьют старшие и младшие мужчины и юноши, если они родня, чтобы укрепить это родство, а также при заклю­чении двумя племенами мира². «Признаком родства для пер­вобытного человека служило исключительно тождество кро­ви»,— говорит Липперт³. Поэтому всякое искусственное смеше­ние крови должно создавать родство. Гартленд, Веселовский в «Поэтике» и в специальной работе, Харузин, Штернберг и другие авторы дают длинный список народов, у которых про­изводилось смешение и питье крови при вступлении в родовой союз пли в целях укрепления его. Швейпфурт отмечает его у негров иьям-ш.ям, Велльгаузен — у арабов, причем там же к этому примешивается непременная совместная еда, Ахелис — у лидинцев⁴. Место, из которого извлекали кровь, не имеет зна-■чения. По, конечно, у народов, носящих одежду, фигурируют открытые части тела — лоб, щеки, руки, что мы видим и в сказ­ке. «Кровь вступающего в родовой союз,— говорит Харузин,— должна быть смешана с кровью сына рода». Эти обычаи «име­ют одновременно юридическое и религиозное значение: они яв­ляются приемами для юридического вступления чужеродца в родственную группу, они же служат священным символом единения»⁵.

При браке жена вступает в род своего мужа или, наоборот, муж вступает в род своей жены. Последний случай мы всегда имеем в сказке. Он отражает матриархальные отношения⁰. Веселовский, пожалуй, был единственный, который четко выде­лил это, как он выражается, «перенесение общения крови на брачные отношения»⁷. Подбирая материал по Гартленду, он пи­шет: «У некоторых аборигенов Бенгалии жених отмечает свою жену красным карандашом. У биргоров брачный обряд состоит в том, что из мизинцев жениха и невесты пускают кровь, кото­рой они и помазывают затем друг друга. У кеватов и раджпу-тов эту кровь примешивают к пище новобрачных. У Wnkas (Новая Гвинея) брак начинается с того, что брачущиеся убе­гают, их преследуют и ловят. Следующий шаг — установление

продажной цены невесты. Когда она установлена, муж и жена делают друг другу на лбу надрезы, до крови. Остальные члены обеих семей делают то же самое, и это скрепляет их союз». Далее цитируются еще некоторые сказки (аннамская, норвеж­ская, финская).

Распространенность этого обычая и многообразие его форм делают невозможным в кратком очерке нарисовать полную картину развития этого обычая. Но для наших целей в этом и нет необходимости: связь с сказкой очевидна. Чукотская сказка даже сохранила обмазывание кровью. Перед свадьбой «парень велел прежде всего убить оленей для угощения гостей, а последнего убить, чтобы мазаться». Одна из девушек кричит: «Ну, торопитесь мазаться, кровь стынет!» (Ж-ст., с. 501-—502). В книге Замтера можно найти много материала по этому во­просу⁸. Здесь вспоминается и «Тристан и Исольда». Для О. М. Фрейденберг кубок Исольды есть «культовый напиток оплодотворения»⁹. По Казанскому, он восходит «к питью чисто магического значения»¹⁰. Для нас вино есть субститут крови. Тристан и Исольда совершают брачный обряд. Любовный ха­рактер напитка есть средневековое переосмысление под влия­нием практиковавшегося тогда приготовления подобных напит­ков. Тристан и Исольда недосказывают того, что говорят любящие в лопарском мифе: «Смешаем нашу кровь, соединим наши сердца»¹¹.

Однако вопрос еще не вполне исчерпан. В сказке царевна метит жениха еще острижением волос.

Как обычай брачный он засвидетельствован не так часто. «Братский союз,— говорит Харузин,— заключается не только путем смешения крови, но и отдачей чего-нибудь неотъемлемо принадлежащего лицу, как, например, волос, частей одежды и др.»¹² Между прочим, и в сказке царевна отрезает жениху не только волосы, но и полу кафтана (См. 85 и др.).

Зато, как знак приема в родовую общину, он встречается часто. Еще у австралийцев, после обрезания, когда юноша воз­вращается в стан, где его ожидают женщины, срезают несколь­ко пучкоп его волос ¹³. Практику срезания волос можно назвать международным явлением вплоть до наших дней, причем пер­воначальная основа, первоначальный смысл его большей частью ясны. Прядь волос срезают при крещении, при посвящении в духовный сан, при пострижении в монахи. Во всех этих слу­чаях мы имеем вступление в новое объединение. Во всех этих случаях мы имеем также своего рода «посвящение», и связь его с инициацией несомненна. Мы имеем здесь частный случаи манипуляции с волосами, о которых говорилось выше (гл. IV, § 15). И если при некоторых исповеданиях священники не стригут волос, то и здесь можно усмотреть связь с отращива­нием волос, придающим посвященному особую силу¹⁴.

Как мы уже знаем, посвящение испытывалось как симво­лическая смерть. Отсюда понятно, почему отрезание прядки во­лос и пускание крови применялись в различных видах при смерти кого-нибудь. Когда умирает молодой индеец сну, роди­тели отрезают у него прядь над лбом ^|5. Этим выражается его приобщение к сонму мертвых, вступление в их род. Танатос, царь преисподней и смерти, по представлению древних греков, отрезает у пришельца прядь полос. Позже, при непонимании уже смысла и значения этих действий, отрезание волос пере­носится с умерших на оставшихся. Так создается широко рас­пространенный обычай отрезания волос в знак траура. Такое объяснение этого обычая позволяет нам не согласиться с тео­рией Джевопса и Робертсопа Смита, считавших, что обрезание волос есть предоставление умершему цепного дара или прине­сение ему жертвы ^IG. В сказке оно есть знак перехода, приема в родовое объединение жены. Поэтому именно она, а не кто-нибудь другой, налагает это клеймо. Мы скоро увидим, поче­му этого не может сделать ее отец.

Задание 4