Калиткина Г.В. Стилистика и культура речи. ЭОР. – Томск, 2012

1. Формы русского национального языка

Вербальный (естественный) язык возникает на определенной стадии человеческого развития, и мы не можем представить себе биологический вид homo sapiens без языка.

Лингвисты и философы считают, что к базовым функциям языка относятся коммуникативная (общения), когнитивная (познания) и кумулятивная (накопления, хранения информации).

Национальный язык обслуживает коммуникативные потребности нации. Вместе с тем понятие «национальный язык» – это абстракция, научный конструкт, который реально представлен относительно дискретными формами – функциональными вариантами (подсистемами, подъязыками). Количество этих вариантов и их иерархия – это дискуссионные вопросы современной лингвистики, но большинство отечественных языковедов применительно к русскому национальному языку говорят о четырех вариантах.

Территориальные говоры

Говор – это мельчайший локально ограниченный вариант национального языка. Он обслуживает коммуникацию жителей одной-двух деревень. В 3-й деревне уже встретится своя языковая черта, в 4-й – еще одна особенность языка и т.д. Таким образом, на территории России функционируют десятки тысяч русских говоров. В «Диалектологическом атласе русского языка» (1986), картографирующем центральный ареал европейской части страны, выделено 4000 говоров на 4195 обследованных населенных пунктов.

 Типологически близкие группы говоров объединяются в более крупные единицы – диалекты. Европейскую часть РФ принято членить на 8 диалектных зон. В Сибири, разумеется, есть свои диалекты, однако их типологические особенности оказываются более сглаженными, а ареальные границы – менее четкими.

Наконец, близкие группы диалектов объединяются в самые крупные локально ограниченные образования – наречия. В русском языке их два: севернорусское и южнорусское.

Рис. 2. Уровни территориального варьирования русского языка

  Диалектные различия во многих языках мира, например в английском, итальянском, японском или китайском, очень сильны. Диалекты немецкого языка, по мнению С.Б. Берншейна (1993), различаются сильнее, чем отдельные славянские языки. Среди последних максимально выраженные диалектные различия характерны для словенского языка, а минимальные – для русского. Относительно слабую противопоставленность друг другу русских говоров отмечал еще М.В. Ломоносов. В любом русском говоре общенациональные черты превалируют над территориальными особенностями. И все же по русским диалектным чертам можно довольно точно определить «малую родину» человека.

 Город Томск находится в зоне функционирования так называемых русских сибирских старожильческих говоров вторичного образования.

Они имеют севернорусскую основу, однако Томск (что отмечал еще В.И. Даль (1801–1872)) находится в относительно небольшом акающем ареале – остальная Сибирь окает. Наиболее знаменитая сибирская диалектная черта на уровне произношения – чёканье, и речь томичей это подтверждает. В.И. Далем было отмечено также функционирование «в Томской губернии» слова ну в значении утвердительного ответа, предлога по вместо за (сходи по корову) и обилие форм субъективной оценки имен, которые «выражают то уменьшение, то ласку, то смирение, то презрение», наличие «слов обветшалых», то есть утраченных к середине XIX в. на остальных территориях России, например: зарод ‘скирда’, служилый ‘солдат’. Также им упомянуты и собственно «сибирские слова» типа рекостав ‘период установления ледяного покрова на водоемах’. Что касается наиболее ярких лексических диалектизмов, повсеместно встречающихся в речи коренного населения Томской области сегодня, то назовем слова кедрач ‘кедровник’, колба ‘черемша’, огоньки ‘купальницы’, курья ‘заглохший рукав реки или старое ее русло’, стрежь ‘место с быстрым течением на реке’ (от этого «сибирского слова» возникло название г. Стрежевой) и т.д.

Благодаря исследованиям представителей томской диалектологической школы, ведущимся с 1947 г., томские (среднеобские) говоры являются одной из наиболее полно описанных к настоящему времени русских диалектных систем.  

Территориальные говоры национального языка во всех европейских странах имеют сходную судьбу. Они постепенно нивелируются, расшатываются под давлением других функциональных вариантов. Лингвисты полагают, что в своем развитии говоры проходят целый ряд форм – от системного единства до «размытого» состояния. На протяжении всего XX столетия в России на говоры воздействовал комплекс мощнейших факторов:

• повышение уровня образования населения;

• развитие СМИ и особенно аудиосредств, поскольку на территориально ограниченную подсистему языка печать влияет в минимальной степени;

• длительные периоды значительной миграции населения, которой способствовали две мировые войны, индустриализация страны, поднятие целины, «стройки века» и т.д.;

• урбанизация, возникновение мегаполисов, в которых основная часть населения не является коренными жителями данной местности.

Многие диалектные черты на уровне фонетики, морфологии и синтаксиса, зафиксированные учеными в русских говорах в XIX столетии, уже устарели и даже исчезли. Заметен этот процесс и на лексическом уровне: так, практически вышли из употребления единицы, называвшие архаичные предметы материальной культуры: кочетыг ‘стержень для плетения лаптей’, азям ‘верхняя суконная мужская одежда типа длинного плаща’, притужальник ‘деталь ручного ткацкого станка’ и др.

При этом в течение XIX–XX вв. некоторые локально ограниченные слова входили в общенациональный язык. Так, в XIX в. утратили свою ареальную закрепленность лексемы детвора, мальчуган, мохнатый, несуразный, новосёл, отгул, клянчить, семенить. В XX в. из русских говоров в литературный словарь пришли глухомань, доярка, затемно. Правда, некоторые из них до сих пор сопровождаются в словарях пометой «разговорное». Иногда утрата локальной окраски лексемы может сопровождаться и семантическим сдвигом. Например, в начале XIX в. слово обыденный означало ‘однодневный, суточный’ (в современных говорах Среднего Приобья до сих пор функционируют единицы на обудёнку, обыдёнкой, будёнкой: На обудёнку ходил, кулёмки [ловушки] поставил; Сюда будут обыдёнкой ездить; Будёнкой – это значит съездить и вернуться в этот же день), в 1840-е гг. начинается подвижка лексического значения этого прилагательного, а в 1860-е гг. новое значение ‘обычный, повседневный’ становится распространенным повсеместно.  

В настоящее время русские говоры обслуживают семейно-бытовую и обиходно-производственную коммуникацию сельских жителей старшего и отчасти среднего поколения. Говоры не имеют письменной фиксации и передаются как часть традиционной культуры. Еще в XIX в. была замечена, а в XX в. статистически подтверждена интересная закономерность: в целом женщины сохраняют говор в более «чистом» виде, чем мужчины.

 Во многих случаях, когда общение носит официальный характер или в нем принимают участие посторонние, незнакомые люди, носители говоров стремятся отказаться, насколько могут, от местных языковых черт. Это следствие распространенного в обыденном мнении глубокого заблуждения, что говор – это «испорченный», «неграмотный» и «непрестижный» язык.

Подобного рода мнение – наследие средневековых представлений, сформированных в период противостояния «народных языков», то есть этнических диалектов, и надэтнического языка Св. Писания, которым владели немногие образованные представители социальной элиты. Эпоха Просвещения также не обращала внимания на диалекты, считая их «порчей языка», и лишь романтизм стал воспринимать «народный язык» как символ национальной солидарности и «национального характера». Этим объясняется и романтическое возрождение нижнешотландского языка в лирике Р. Бернса (1759–1796), и стремление Ф. Ройтера (1810–1874) создать нижненемецкий литературный язык не только в своих стихах, но и в прозе, и попытка Ф. Мистраля (1830–1914) возродить славу провансальского языка в поэмах и провансальско-французском словаре.  

В 1-й половине XX в. крупнейший американский языковед и антрополог Э. Сепир (1884-1939) выдвинул положение о том, что для лингвиста не существует принципиальной разницы между «диалектом» и «языком». Он же в работах начала 1930-х гг. отмечал, что «местная речь» ассоциируется с родственными узами и самыми ранними переживаниями человека. Эта мысль в 1956 г. была чеканно сформулирована выдающимся немецким неогумбольдтианцем Й.Л. Вайсгербером (1899–1985): «Диалект есть языковое освоение родных мест, именно диалект превращает экзистенциальное пространство в духовную родину». В 1959 г. Й.Л. Вайсгербер написал: «Можно позавидовать людям, которые поначалу росли в условиях диалекта. Неповторимая внутренняя связь с родиной сильно зависит от первого языкового освоения этой родины, и тут исконный диалект уже все-таки превосходит более отстраненный от человека общеупотребительный язык» (цит. по: [Радченко, 2005]). Однако эти идеи не сразу стали достоянием даже научной среды, а широкое общественное мнение до сих пор разделяет их далеко не во всех странах.

Вместе с тем уже в 1960-е гг. исследователи отметили, что вопреки многочисленным прогнозам диалекты не сдают свои позиции окончательно, они не исчезают бесследно. Лингвисты пытаются обосновать статус новых форм – «полудиалектов», «региолектов», «региональных литературных языков», «письменных диалектных языков». Стало ясно, что следует говорить о перераспределении функционального статуса различных форм национального языка, даже о развитии устойчивой диглоссии.

Например, в статье А.И. Домашнева (2000) опубликованы данные социолингвистических опросов, проведенных в 1980 г. в ФРГ:

54% респондентов на севере страны сообщили, что пользуются диалектом в условиях семейной коммуникации, а 36%  говорят на нем и на работе. В Баварии число таких лиц составило еще более значительный процент – 77 и 43 соответственно. Общим выводом стала фраза одного из респондентов: Wir reden so, und sind so, und das bleibt auch so! (Мы так говорим, такие мы и есть, и так это будет и дальше!).

Ситуация в соседней Франции имеет много сходства с положением дел в Германии. Принято считать, что расцвет диалектов французского языка пришелся на конец XII – начало XIV в., затем происходит их деградация и перерождение до уровня патуа – реликтовых форм, которые наблюдаются повсеместно на территории современной Франции. Т.Ю. Загрязкина (1996) считает, что сегодня «говоры как бы возвращаются в жизнь людей в тот период, когда они становятся «старейшинами» и главными хранителями ценностей сообщества. Патуа звучит за воскресным обедом, на деревенских праздниках, фестивалях, фольклорных встречах, «среди своих». Во время этих мероприятий происходит демонстрация культурной идентичности их участников: проводятся конкурсы традиционных песен и танцев, дегустация блюд местной кухни, звучат воспоминания о прошлом. По свидетельству информантов, говорение на патуа вызывает у них положительные эмоции, так как дает возможность вспомнить о своих корнях, своей истории, об иной – «лучшей» – организации жизни. Говорение на патуа существенно для самоидентификации во времени и пространстве: некоторые контексты, как считают сами носители, нельзя перевести на литературный французский язык. Диалектная речь, таким образом, является средством передачи мыслей и чувств человека, стремящегося сохранить культурную традицию коллектива».

близительно такая же ситуация складывается и за пределами западной цивилизационной модели. Например, в Японии диалект воспринимается как символ национальной консолидации. Характерен исторический факт: выдающийся русский лингвист Е.Д. Поливанов (1891–1938), изучив нагасакский диалект, мог на нем говорить, что вызвало отрицательное отношение местных жителей. Они полагали, что иностранец ни в какой ситуации не может быть «своим».

При этом В.М. Алпатов (2003) отмечает, что  в начале XX в. языковая политика в Японии не отличалась от европейской: диалект воспринимался как порча языка, и многие образованные японцы скрывали свое знание диалекта. Сегодня ясно, что его престиж был низким в период массового овладения литературной подсистемой. К концу столетия, когда литературным языком владеют все японцы, все умеют переключаться на разные подсистемы языка в зависимости от коммуникативной ситуации, люди воспринимают диалект как законное средство неофициального общения. Дети до школы пользуются диалектным языком и только потом начинают осознавать некоторые различия между литературной и диалектной речью.

В номере газеты «Asahi Evening News» от 29.09.1974 было признано, что диалекты, как и другие особенности народной культуры Японии, – национальное достояние, которое необходимо сохранять. В результате сегодня во многих школах введен курс диалектов, в любом университете есть кафедра диалектологии, и ни в одной стране мира, по свидетельству В.М. Алпатова, диалекты не исследуются так детально, как с конца XX в. в Японии.

Подобное внимательное отношение к русским говорам остается пока мечтой отечественных диалектологов.