- •Глава I бытие власти § 1. Нищета экономикоцентризма
- •§ 3. Социология и "космология" власти
- •§ 4. Самовоспроизводство власти и идеология милленаризма
- •§ 5. Самовоспроизводство власти через идеологию модернизации
- •§ 6. Воспроизводство власти в эпоху постмодернизма
- •§ 7. Задачи гуманитарной элиты на пути к нормальной власти
- •§ 8. Искусство политического диалога как политическое искусство
- •§ 9. Онтологические основания политического партнерства
- •Глава 2 политическое время. Хронополитика
- •§ 1. Политическое время
- •§ 2. Труд и хронополитика
- •Глава 3 политическое пространство. Геополитика
- •§ 1. Регион снг и российская геополитика
- •§ 2. Геополитический вызов цивилизационной идее
- •§ 1. Предмет и метод политической антропологии
- •§ 1. Революционные кочевники
- •§ 2. Постиндустриальное общество и реабилитация репрессированного
- •§ 3. Предпринимательство и протестантская аскеза (анализ
- •§ 4. Восторжествует ли экономический человек в россии (анализ
- •Глава 3
- •§ 1. Возможности формального принципа
- •§ 2. Границы формального начала
- •Глава 4
- •Глава 1
- •Глава 2
- •§ 1. Информационное неравенство и политический гегемонизм
- •§ 2. Молодежь на рубеже культур
- •Глава 3
- •§ 1. Заблуждения политического сциентизма
- •§ 2. Индустриальное овеществление и постиндустриальный реванш
- •§ 3. Установки генерализации и индивидуализации:
- •§ 4. Объяснение и понимание
- •Глава I. Бытие власти . 18
- •Глава I. От "частичного" производства к всеобщему 301
- •§ 1. Революционные кочевники Автору уже приходилось писать об
- •§ 1. Возможности формального _принцип .А
§ 2. Постиндустриальное общество и реабилитация репрессированного
МЕЩАНИНА
Осознание общекультурных и цивилизационных предпосылок
предпринимательства, а значит, и того факта, что барьеры на его пути у
нас носят не только политический и институциональный характер, но и
коренятся в неявных "архетипах" культуры, пока что еще не стало
достоянием нашей реформационной мысли. Без диалога с неоконсерватизмом
предпринимательство, рыночная экономика и самодеятельное гражданское
общество не могут быть восприняты в их действительном цивилизационном
контексте. Здесь и обнаруживается су-
214
щественное различие западной "неоконсервативной волны" и нашей
реформы. Для Запада реприватизация и усиление рыночных начал - это
возврат из сравнительно недолгого кейнсианского и
социал-реформистского "пленения" к исконному способу существования, к
укорененному цивилизационному архетипу. Для нас это - ни более ни
менее как ломка архетипа, свойственного всем восточным обществам,
На Западе постиндустриальное общество знаменует поворот экономики к
новому антропоцентризму: реванш свободной предпринимательской
инициативы над анонимной рациональностью Больших Аппаратов - "научно
организованных", а на самом деле бюрократических управленческих
систем.
То противостояние Капиталиста и Организатора, о котором говорил
Веблен, а затем Бернхем и другие адепты "менеджерской революции",
имело отнюдь не призрачный и не второстепенный характер, Речь шла, по
сути, о ревизии важнейшего принципа жизнестроения западной цивилизации
- об ограничении индивидуалистической самодеятельности в пользу
мандарината технической эры - технобюрократии. От идеи
"научно-организованного капитализма" исходил не меньший соблазн, чем
от идеи "полной и абсолютной монополии", и природа этого соблазна была
одной и той же: стремление избавиться от риска. Крупный капитал,
пошедший на альянс с "техноструктурой" - взыскует того же, что и
подвластный ему промышленный плебс - социальных гарантий.
Развенчание концепции стабильности и бескризисности, обещанных
капиталу технократией, имело столь же большое значение для
неоконсервативной перестройки на Западе, как развенчание концепции
социального равенства и гарантий трудящимся со стороны партократии для
перестройки в нашей стране.
Неоконсервативные теоретики доказали, что понятие предпринимательского
рыночного риска является ключевым для западного типа цивилизации, с
ним связаны все ее вековые институты и ценности. Те, кто пытаются
изгнать его из культуры, посягают на сам принцип существования
западного человека, который, в отличие от восточного, от общинной
опеки давно ушел, но к государственной - так и не пришел, оставшись в
этом историческом смысле промежуточной личностью, и вынося всю
негарантированность промежуточного состояния, Получив от государства
гарантии военной безопасно^и, он не стал ожидать от него социальных
гарантий, предпочтя вести в повседневной социально-экономической жизни
рискованное и самодеятельное - никем сверху не гарантированное
существование.
215
Когда у нас в стране гордо провозглашали, что социализм навсегда
уничтожает конкуренцию, анархию производства и кризисы и гарантирует
трудящимся социальные блага, только отсутствие цивилизационного
восприятия - особой исторической метафизики, восприимчивой к
глобальным различиям мировых культур, помешало осознать, что тем самым
он уводит нас с Запада на Восток,
Но подобное искушение в XX веке пережили не только те, кому судьба и
собственный выбор уготовили долю "нового человека". Его испытал и
западный человек. Шутка ли, в самом деле: всюду возникают мощные
центры и институты коллективно организованных действий. Параллельно
этому возрастает мощь науки, бесконечно удалившейся' от всем
доступного здравого смысла, заглянувшей в такие глубины и тайны,
выпытавшей столь сокровенные истины, что это не по силам любому
сверхгениальному одиночке. Один машинный агрегат может заменить сотню
и даже тысячи людей, новая технология в считанные часы способна
совершить то, что, казалось, вообще выходило за границы земных
возможностей человечества. Одна научная рекомендация стоит множества
индивидуальных озарений и интуиции. Добавьте к этому действие законов
массового производства: рентабельность возрастает вместе с увеличением
серийности. Это означает, что коллективно организованная мегамашина
производства превосходит всякого рода индивидуальное кустарничество не
только технологически, но и экономически, давая более дешевую,
конкурентоспособную продукцию.
Как же в этих условиях не отказаться от суверенности своего
индивидуального я, ничтожного перед лицом Больших организаций,
заключивших союз со всесильной наукой? Высокоорганизованный крупный
буржуа, получивший диплом Оксфорда или Кембриджа, Эколь нормаль и ЭНА,
внял этому соблазну, ибо ему легче было постичь "бесспорные"
рационалистические истины технического века.
Но нашелся и ослушник. Этим великим ослушником века оказался мелкий
буржуа, сохранивший наивную протестантскую веру, что сегодня, как и
всегда, индивид находится в непосредственном отношении к Богу и судьбе
и никому не может доверить посредничество в устройстве своих дел и
ответственность за свое бытие в мире. Мелкий буржуа попрежнему считал,
что такие старые бюргерские добродетели, как воля и прилежание, с
одной стороны, личная инициатива и интуиция, опыт и воображение - с
другой и сегодня позволяют индивиду тягаться с Большими организациями,
соперничать с коллективным разумом стоящих у них в услужении
216
высоколобых" экспертов и совершать чудодейственные прорывы к рыночному
потребителю - бесстрастному арбитру, который никому и ни в чем не
потакает. Иными словами, в эпоху всемогущего альянса Науки,
Государства и Индустрии, когда сцену заняли государственный .и
технический человек. с их огромным интеллектуальным и социальным
престижем, мелкий буржуа отстаивает статус внегосударствен - ного
экономического человека, не признающего иных указаний, кроме рыночных.
Он вызвал беспредельное негодование интеллектуалов - носителей Великих
учений, обещающих вожделенную упорядоченность и организованность
социального бытия, - подчинение его стихийной, импульсивной органики
промышленным и социальным технологиям.
Здесь стоит особо остановиться на особенностях индивидуального
предпринимателя как специфического социально-исторического и,
подчеркнем еще раз, цивилизационного типа, а также на тех притеснениях
и искушениях, которым он подвергся на протяжении XX века.
Исследователи особо отмечают гетерогенность этого типа, Представители
немецкой социологической школы, М. Вебер и В, Зомбарт, отмечают в нем
"предпринимательский дух" (вкус к азарту и риску, к поиску новых идей,
энергию, волю и настойчивость), с одной стороны, и "бюргерский дух"
(прилежание, умеренность, расчетливость), с другой стороны. Сочетание
индивидуалистической раскованности и пуританского аскетизма - и
образует цивилизационный парадокс Запада.
Эти разноплановые черты относятся не только к социально-групповым, но
и цивилизационным особенностям экономического субъекта. Как
подчеркивает Ж. Эллюль, в основу Запада легли три разных наследия:
"греческий интеллект, римский порядок (право) и христианская
духовность". Напряжение между этими элементами западной культуры и
является постоянным источником ее внутренней динамики. При этом
философское совершенство греческого гения и институциональное
совершенство римской культуры объединяет одно:
они инструментальны и служат эффективности, тогда как духовность носит
принципиально не инструментальный, "не служебный" характер. "Великие
идеологии" XX века, технократическая и коммунистическая, каждая
по-своему пытались исправить этот парадокс, устранить лежащее в его
основе противоречие и создать наконец "монолитного субъекта" -
человека одного измерения.
"Техническая рациональность" изгоняла культуру вместе со всеми
вненаучными формами ориентации человека в мире, коммунистическая
"сознательность" основывалась на служеб-
217
подчинении классовой образом, устранялась,
ной трактовке морали - ее всецелом пользе. Гетерогенность начал, таким
и цивилизационный парадокс исчезал.
Вот этот "архаичный парадокс" и отстаивал мелкий буржуа,
противостоящий великим идеологиям века и за то тысячекратно осмеянный,
обруганный и отвергнутый ими. Реабилитация к нему, как и к другим
жертвам великих социальных экспериментов, пришла лишь в последнее
время. Но не хотелось бы, чтобы она сегодня приняла сугубо
морализаторский характер - в духе старого экономического романтизма,
так у нас укорененного. По моему убеждению, подзащитный не нуждается в
каких-либо скидках - он вполне вменяем и суверенен, и качества эти в
первую очередь относятся к деятельности, признанной в XX веке главной,
- экономико-производственной.
Неоконсервативная теория, в первую очередь экономическая,
представленная двумя главными школами, чикагской и австрийской, а во
Франции - "новыми экономистами", убедительно доказала, что настоящий
предприниматель сегодня, как и всегда, живет не в мире технического
детерминизма, а в совершенно другой, стохастической вселенной, В
отличие от предписываемых всезнающими идеологиями императивов - в духе
научно-технической, государственно-политической и даже
социально-исторической необходимости, предприниматель живет в
непредсказуемом - опасном и воодушевляющем в одно и то же время - мире
свободы.
Это означает, во-первых, прерывность: вместо железной логики,
связующей звенья прошлых и будущих событий в одну неразрывную цепь,
предприниматель - это тот человек, который каждый раз начинает заново.
Маркс, создавший бессубъектную теорию самовозрастания капитала,
исходил из наличной структуры спроса. Здесь дала о себе знать
заимствованная у материалистов XVIII века' натуралистическая трактовка
"первичных потребностей" - в еде, одежде, жилище и т.п., как
низменных. Меняются лишь средства удовлетворения этих потребностей:
исторические эпохи, якобы, отличаются не тем, что производится, а тем,
как производится, какими средствами производства. На самом деле спрос
сегодня является не менее изменчивым, чем производственные технологии.
И предприниматель начинает не с технологического, а с социального
открытия: с открытия новых или "экспликации" скрытых, еще не явленных
в сознании потребностей, а значит, новых рынков. Ясно, что всякий
новый рынок сразу же не может быть массовым; новая потребность сначала
проклевывается как смутное томление немногих - и настоящий
предприниматель первым улавливает
218
это томление своей социальной интуицией. Ясно, что в первую очередь
это - мелкий предприниматель.
Крупным корпорациям с их гигантским производственным аппаратом недосуг
заниматься предельно малыми сериями новой продукции - это невыгодно и
неинтересно. Но для мелкого предпринимателя именно поиски новых, не
занятых гигантами экономических ниш - единственный шанс. Здесь на
какое-то время он - монополист, но монополист особого рода, ничего
общего не имеющий с "непреложными законами" концентрации и
централизации производства. Он монополист не навсегда, не в качестве
ведомственного "гегемона", подчинившего себе всех в рамках
определенной отрасли и подотрасли - подобное допущение марксистской
политической экономии вообще не применимо к рыночной экономике
Запада4. Он, подлинно, калиф на час, монопольный изготовитель нового и
сверхнового - ровно до тех пор, пока оно остается новым. Когда
конкуренты опомнятся и принесут свои капиталы на новооткрытый рынок, а
вслед за первыми из них сюда повернется и циклопический глаз
промышленных гигантов, монопольная сверхприбыль новатора исчезнет и он
станет перед выбором: остаться в рамках прежнего рынка, поменяв
преимущества новизны на выгоды крупносерийности (массовости), что
доступно, в сущности, не многим, или вновь пуститься в погоню за
неизвестным.
Марксистская теория прогнозировала всенарастающую экономическую
статику: монополия утверждает свое "окончательное" господство на
внутренних рынках, затем захватывает внешние рынки, затем, когда все
они уже захвачены, начинается борьба за передел мира и сфер влияния.
Это была лапласовская картина конечного мира, состоящего из конечного
числа элементов и включающего конечное (исчислимое) число состояний.
Но сегодня экономика открывает, а точнее, переоткрывает, возвращаясь к
исконной картине пионеров буржуазного предпринимательства, тот мир,
который еще на заре нашего столетия представлен в теории
относительности,-а затем квантовой механике и других разновидностях
постклассического естествознания. В этом мире бесконечное не вовне, а
внутри малых пространств, оно связано с различиями интенсивного и
экстенсивного.
И. Гурьев справедливо подчеркивает, что <едва ли правомерен сам термин
"монополия". Устойчивое "единовладение", исключающее внутриотраслевую
конкуренцию, не сложилось. за всю историю высшей стадии капитализма
ни в одной из его развитых стран, ни в одной из его достаточно крупных
ключевых отраслей. фактом стала не отраслевая монополия, а
многоотраслевая корпорация>.
219
Здесь-то и обнаруживается, что гигантские корпорации и малые фирмы
пребывают как бы в разных типах пространства: первые - в ньютоновском,
вторые - в современном, квантовом. Их состязательность весьма
напоминает ту, что описал Зенон в своей знаменитой апории "Ахиллес и
Черепаха". В своем макропространстве Ахиллес сразу же и бесповоротно
побеждает Черепаху, сделав один гигантский шаг. Но Черепаха бесконечно
дробит конечное пространство Ахиллеса и путем таких дифференциации
находит бесконечно большое в бесконечно малом. Не так ли поступает и
мелкий предприниматель, бесконечно дробя и дифференцируя экономическое
пространство, находя все новые и новые стороны и нюансы там, где
корпорациям-Ахиллесам, видится исчерпанность и пустота.
Таким образом, опыт мелкого предпринимателя, вопреки стереотипным
представлениям о его архаичности, оказался "модернистским":
экзистенциальную значимость для него имеют такие новейшие концепты,
как неопределенность (сложность), бесконечность и стохастичность -
отсутствие линейной зависимости между прошлым и будущим состояниями.
Нам уже приходилось описывать5 этот тип бытия человека в качестве
исторического субъекта, имеющего дело не с предугаданной - подчиненной
непреложным закономерностям и линейно направленной, а открытой -
рисковой историей. Но стохастический опыт проникает не только в
философию истории, но и в экономическую теорию: экономика является
столь же открытой системой, что и история, и в этом смысле обе они
бросают вызов великим сциентистским мифам "научно организованного
будущего", будь то научный коммунизм или научная футурология. Почти
невероятное состоит в том. что рафинированный опыт новейшей науки в
сущностных своих принципах совпал с традиционным опытом
индивидуалистического предпринимателя - мелкого буржуа. Заслуга его в
том, что он всегда отстаивал картину экономики с человеческим лицом, в
центре которого стоит суверенный индивид, самостоятельный и
неподотчетный в своих решениях. Неистребимость человеческого
присутствия в современной Большой экономике чревата была самыми
неприятными выводами для всех концепций ее "научного" регулирования
сверху;
она означала, что предприниматель не просто следует зову необходимости
(принимающей в плановом и программированном обществе форму
научно-административной директивы),
5 См.: Панарин А.С. Возвращение в цивилизацию или формационное
одиночество // Филос. науки, 1991, ?! ?.
220
а занимается свободным экономическим творчеством. Тем самым экономика
снова становится гуманитарной наукой - наукой об экономическом
человеке как продукте особого типа культуры и цивилизации (без этой
оговорки понятие экономического человека сохраняло бы свой
вещеподобный и обезличенный - сциентистский смысл). В теории
экономического человека как цивилизационной теории, отражающей
специфику западного типа жизнестроения, именно предпринимательская
деятельность служит центральным моментом. Этот момент в основном
игнорировался марксизмом. Как отмечает В. Автономов, <в целом
"Капитал" (Маркса. - АЛ.) безусловно подчеркивает именно пассивную
сторону сознания и поведения хозяйственных субъектов, их
функционирование как "необходимого подчиненного элемента системы
объективных экономических отношений"., активная роль свободных
предпринимателей., не сводимая к совокупному влиянию объективных
обстоятельств, оставлялась без внимания>6. Капиталист у Маркса
выступает в двух ипостасях: собственника капитала и организатора
производства. Сторона собственности представлена у Маркса
традиционалистски и натуралистически:
это то, что буржуа либо унаследовал, либо отнял (экспроприаторство
первоначального накопления), В любом случае это - не его
собственность, ее генезис - это некая "метареальность", находящаяся
вне логики самого капиталистического производства. Она, скорее, сродни
традиционной военно-феодальной или кочевнической экономике захвата и
перераспределения.
Вторая ипостась капиталиста относится к функциям организатора -
командира производства.
В обеих этих функциях капиталист у Маркса выступает как исторически
обреченный тип. Незаконность его собственности как
захватническо-эксплуататорской дает повод для социального и
нравственного протеста угнетенных; что касается его организаторских
функций, то здесь его как дилетанта вытесняют специалисты в области
промышленной организации труда и управления. Усиливающееся отделение
капитала-функции от капитала-собственности интерпретируется как
свидетельство паразитизма буржуа, выталкиваемого в мусорную яму
истории.
Однако если из мира научно-промышленной организации. где в самом деле
доминируют специалисты, обратиться к МИРУ экономики, то мы увидим, что
здесь главную роль играет
Автономов В. Образ человека в политической экономии // Мировая
экономика и международные отношения, 1990, ?? 2, с. 25.
221
творческая интерпретация мира человеческих потребностей, комбинаторика
в сфере нового разделения труда, всегда остающегося несовершенным и
незавершенным. Эту сторону предпринимательства как рисковой
деятельности, связанной, по выражению Ф. Хайека, с "процедурой
открытия", всегда подчеркивал экономический либерализм. Так, Ж.-Б. Сэй
видел в предпринимателе суверенного субъекта, "который берется за свой
счет и риск и в свою пользу произвести какой-либо продукт".
Здесь главная методологическая трудность состоит в понимании того, что
предпринимательская польза зависит не столько от эксплуатации
находящихся в его воле рабочих, сколько от угадывания полностью
независимой от него воли потребителя. ".В системе свободной частной
собственности, - утверждает Ж. Берти, - именно потребитель есть высший
суверен, ибо он располагает средствами поощрять экономически
правильное и наказывать ошибочное поведение производителей"7.
Особенность воли потребителя состоит в том, что в отличие от
бюрократических предписаний больших и малых командиров производства,
она не явлена демонстративным и недвусмысленным образом. Распознание
ее - творческий акт, связанный в первую очередь с признанием
потребителя в качестве суверенного лица. Предприниматель ведет с
потребителем "сократический диалог", не поучая его и не навязывая ему
свои истины, а "выпытывая" их у него, помогая потребителю "припомнить"
себя во всем потенциальном многообразии запросов. Здесь, как и во
всяком диалоге равных партнеров, нет гарантий и предустановленных
исходов. Настоящее предпринимательство - это дискретная деятельность,
осуществляемая не в рамках наличных предпосылок, а в сфере
нововведений. А стоимость нововведений определяется не прошлым
временем их производства, не затратами, а будущим полезным эффектом.
Здесь и обнаруживается главный изъян трудовой теории стоимости: она
предполагает, что стоимость определяется целиком в сфере производства
и тем самым дана заранее - до того, как произошла встреча
производителя с потребителем, Это выключение потребителя из процесса
определения стоимости означало игнорирование того самого единства
потребительной стоимости и стоимости, которое так настойчиво утверждал
сам Маркс. В будущем это сыграло роковую роль, не только заложив
основу затратной экономики "реального социализма", но и утопии
безрыночного хозяйства вообще.
''Berthy G. Vive la propriete. P., 1984, p. 173.
222
Трудовая теория стоимости не только заложила концептуальные основы
диктатуры производителя над потребителем, но
поместила обоих в госплановскую лапласовскую систему заранее
известных", "рационально определяемых" отраслевых и межотраслевых
пропорций и объемов производства.
Между тем, до того как произойдет встреча с сувереномпотребителем, в
принципе нельзя определить общественно-необходимое рабочее время, то
есть отделить производство продукции, удовлетворяющей реальный спрос,
от производства ради производства. Отрицание роли рыночного
потребителя <делало политическую экономию союзником таких
многообразных проявлений затратной концепции, как "планы по валу",
планирование от достигнутого, таких антихозяйственных методов, как
учет выполнения плана по затратам. в строительстве, по прогону
транспортных средств и по массе сожженного топлива. на транспорте;
по весу в производстве ряда видов машиностроительной продукции и
т.д.>8.
Всякая подмена стохастической неопределенности, связанной с диалогом
множества конкурирующих производителей с суверенными потребителями,
"преждевременной" определенностью директивного планирования,
фиксированных цен и пропорций означает примерно то же самое, что и
попытка описать на языке классической механики мир квантовых
взаимодействий - чудовищную профанацию.
Не случайно единицей измерения в административно-командной экономике
является не фирма, а предприятие, то есть объект, подчиненный скорее
техническим, чем экономическим законам. Понятое таким образом
предприятие в самом деле делает ненужным предпринимателя - субъекта
творческих экономических решений. Ибо предприниматель - это то лицо,
которое законодательствует вне самого производства: сначала выдвигает
перспективную экономическую идею, впоследствии воплощаемую
техническими средствами в продукт, затем организует встречу готовой
продукции с потребителем. То есть, в начальной стадии он интуитивно
предвосхищает волю потребителя, в конечной - вступает в
непосредственный диалог с ним, одновременно и поддакивая ему и
убеждая, воздействуя, провоцируя.
Именно в этом пункте произошло столкновение неоконсервативной
экономической теории не только с марксизмом, но и с кейнсианством.
Один из клубов "новых правых", ведущих борьбу за ценности
экономического либерализма во Франции "Орлож", организовал серию
соответствующих исследователь-
8 Певзнер Я. Радикальная экономическая реформа и вопросы политической
экономии // Коммунист, 1987, № 11, с. 55.
223
ских проектов. Автор одного из них - Ж. Берти назвал марксистскую
политическую экономию "политэкономией производителя". Если потребитель
по своим интересам является демократом и фритредером - сторонником
открытого общества, то производитель естественным образом тяготеет к
монополизму и протекционизму. Фигура собственника здесь - пограничная,
она носит амбивалентный характер. Если речь идет о частной
собственности, в особенности мелкой и средней, то лица, ее
представляющие, являются своего рода "депутатами" - выразителями
массовой потребительской воли. Поскольку они целиком зависят от
рыночного спроса, то"- только угождая потребителю, они могут выжить.
Напротив, различные виды государственной собственности, явной или
скрытой, предполагают большую зависимость от бюджета, чем от рынка, и
тем самым открывают дорогу расширению производства как самоцели - как
синекуры производителей. Производители, избавленные от контроля
потребителя, превращаются в своего рода промышленную мафию, разоряющую
страну. Их интерес носит корпоративный характер, противостоящий
интересам общества. Вот это, подчеркивает Берти, является тем
существенным пунктом, который просмотрела марксистская теория. Она
связывала с частной собственностью диктат предпринимателей по
отношению к рабочим, но не видела вытекающего из нее диктата
потребителя по отношению к производителю. Чем меньше размер частного
предприятия, тем в большей степени, при прочих равных условиях,
проявляется его экономическая сущность в качестве делегированной воли
потребителя, выше его открытость внешней социальной среде.
Общедемократическая сущность мелкого предпринимательства в первую
очередь проявляется в том, что оно целиком зависит от самой массовой
воли - воли многомиллионных потребителей. Но, как показали теоретики
неоконсерватизма, на суверенитет потребителя посягает не только
марксизм.
Возникла многозначительная корреляция между влиянием марксизма на
Востоке и кейнсианства - на Западе, Кейнсианская теория в одном
существенном пункте поразительно напоминает марксистско-ленинскую: она
принципиально не считается с суверенитетом массового сознания и
полагает необходимым вносить в него извне новые потребности - подобно
тому, как марксизм вносит в него передовую идеологию (См.:
"Что делать?" В.И. Ленина).
Вот что писал по этому поводу Дж. Гэлбрейт: "Регулирование спроса и
управление им, по сути дела, является обширной и быстро растущей
отраслью экономической деятельно-
224
сти, она охватывает громадную систему средств информации. .почти всю
рекламу, многочисленные прикладные исследования. и многое другое.
Если говорить более определенно, то она управляет теми, кто покупает
товары"9.
Марксистская теория управления сознанием трудящихся с помощью
передовой идеологии и кейнсианско-технократическая теория управления
сознанием потребителей во многом изоморфны. И та, и другая исходили из
деления общества на ведущих и ведомых10. Только влияние
технократического "авангарда" - носителя всеобщих стандартов и
эталонов поведения - на потребителя опиралось на престиж, на
социально-психологические механизмы, тогда как влияние нашего
партийного авангарда на массу производителей базировалось на прямом
переплетении духовной и политической, политической и
административно-хозяйственной власти.
Управление массовым сознанием в технократической и идеократической
картине мира строится на двух принципиальных допущениях:
1) О его несуверенности и неадекватности - призрачности;
2) Об отсутствии каких-либо незыблемых субстанциальных начал, лежащих
в его основе.
Из этого вытекала возможность и необходимость массового производства
сознания - особой технологии получения сознания с заранее заданными
свойствами.
В основе западной технологии лежал психоанализ - особая форма
заподозривания сознания в том, что оно выражает вовсе не то, что хочет
выразить - некую неосознанную и предопределенную необходимость
(подсознательные комплексы и влечения). Как справедливо отмечает В,
Франкл, "аналитический психоанализ грешен перед духовным в человеке
дважды: перед субъективным духовным - духовной личностью - и перед
объективным духовным - объективными ценностями. Одним словом, он
виновен не только в деперсонализации, но и дереализации,"11,
На этом основана была вся технология потребительской манипуляции
сознанием: тайные фобии, неудовлетворенные потребности и притязания в
чем-то несостоявшейся личности
Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М 1969, с. 247.
Эти отношения в потребительском 'обществе, где потребляемая вещь
выполняет знаковую функцию (знак престижа, приобщения к сильным,
удачливым, современным и т.п.), А. Лефевр охарактеризовал как
властные: "Знаки отнюдь не безобидны и не нейтральны: одни социальные
группы их распространяют, другие - потребляют. Они являются знаками
исключения или, напротив, приобщения в рамках социальной иерархии"
(Lefebwe Н. Position: contreles technocrates. P., 1967, р. 24).
Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990, с. 118.
8-1585
225
эксплуатировались согласно механизмам компенсации, проекции, ложной
самоидентификации. Ибо тот, "кто собирается манипулировать людьми,
должен сначала овеществить их, а для этого внушить им доктрину
пандетерминизма"12.
Аналогичная "технология заподозривания" сознания в неподпинности и
самоотрицания духовности путем прояснения не всегда осознанной, но
"единственно подлинной" мотивации - материального классового интереса,
применялась ив марксизме.
Так сформировались и разделили сферы влияния согласно разделу мира два
надсмотрщика духовности, лучше знающих "подлинные" интересы и мотивы
людей, чем они сами: Психоаналитик на Западе и Партийный секр.етарь -
на Востоке. Начавшееся в конце 70-х годов на Западе массовое движение
за восстановление суверенитета потребителя, его защиту от
манипулирования с помощью встречной экспертизы, контррекламы,
организации всякого рода ассоциаций и т.д. следует, на мой взгляд,
расценить как одну из разновидностей современного общедемократического
движения.
Но только в рамках неоконсерватизма созрело теоретическое обоснование
этого суверенитета потребителя. Речь идет о "теории рациональных
ожиданий", разработанной американскими экономистами в рамках "новой
классической экономики" - Дж. Мутом, Р. Лукасом и Л. Реппингом13. Я
думаю, только в рамках протестантской культуры могла возникнуть и
столь быстро завоевать влияние теория, в новых условиях бросившая
вызов "научной организации" массового потребительского сознания и
показавшая, что потребитель был, есть и будет единственным
законодателем спроса.
Всякое нарушение его суверенитета в духе технологии искусственного
спроса и "навязанных потребностей" грозит уничтожить критерии,
отделяющие общественно необходимое производство от "корпоративно
необходимого", а по сути паразитического.
Нарушение суверенитета и прав потребителя (будь то в форме прямого
пренебрежения его интересами в административно-командной экономике или
в форме эксплуатации его спровоцированных потребностей) порождает
экономических монстров типа "производства ради производства"
("реальный социализм") или производство ради потребления
(технократический неокапитализм).
12 Там же, с. 83.
13 В нашей литературе она рассмотрена в книге Л.И. Пияшевой и Б.С.
Пинскера "Экономический неоконсерватизм: теория и международная
практика". М., 1988.
226
В связи с этой проблемой становится ясно, что понятие оптимальных
размеров предприятия приобретает двоякий смысл:
технико-организационный, связанный с критериями технологической
рациональности (обычно именно он и имеется в виду, когда употребляют
это понятие), и экономический в собственном смысле слова. В последнем
случае имеются в виду не столько размеры производства в собственном
смысле, сколько социальный статус фирмы, уровень ее косвенного
общественного влияния. Масса этой "звезды" не должна быть столь
большой, чтобы это оказывало возмущающее влияние на экономическую
среду и "загрязняло" ее внеэкономическими воздействиями на конкурентов
и клиентуру.
В этой связи можно предположить такое определение: мелкое
предпринимательство - это уполномоченная суверенным потребителем
активность в области производства нужных ему товаров и услуг на основе
личного финансового риска производителя.
Чем больше я сам всматриваюсь в черты этой исторической фигуры на фоне
хозяйственного и нравственного развала, царящего сейчас в нашей
стране, тем больше она мне представляется в чем-то обращенной прямо к
нам, нашим перестроечным проблемам.
Мы, наконец-таки, открыли для себя крестьянство как трансисторическую,
межформационную общность, тянущуюся из далекого прошлого в будущее. Мы
поняли, что труд на земле - отнюдь не только экономическая категория,
но не в меньшей степени также культурная и нравственная, немыслимая
вне опоры на богатое духовное наследие народа. А вот что касается
новых, индустриальных, и новейших ("постиндустриальных") видов
профессионализма, то мы по-прежнему сохраняем "внекультурологическое",
инструментальное и экономикоцентричное понимание их как ценностно
"нейтральных". Я убежден, что, не излечившись от этого
технократического взгляда на современную профессиональную деятельность
как на постсубъектную, формирующуюся и осуществляющуюся вне духовного
наследия, мы обречены на экономическую и нравственную деградацию.
Поэтому опыт гетерогенных (межформационных) социокультурных типов,
концептуально освоенный неоконсерватизмом, имеет для нас особую
ценность. Должна состояться перекличка российского Мещанина, в свое
время не допущенного в нашу "формационно чистую" историю, где
распоряжались одни только пролетарии, с возникающим на развалинах
административно-командной системы новым предпринимательством. Но чтобы
этот диалог с собственной традицией был продук-
8*
227
тивным и свободным от обольщений старого экономического романтизма, он
должен вобрать в себя и новейший опыт Запада. Нам как никогда
необходимо осмыслить именно "фундаменталистские" структуры западной
цивилизации, в свое время предопределившие решающий экономический
сдвиг и новую ритмику развития этого региона на фоне почти
перманентной экономической депрессии в остальных частях мира.
Неоконсервативная волна сейчас заново высветила эту фундаменталистскую
структуру Запада, связанную с особым, нигде прежде не встречающимся
типом отношений между государством и гражданским обществом. По
глубокой своей сути, возникшая на Западе рыночная экономика - это
форма гражданской экономической самодеятельности, не контролируемой
государством. Такая самодеятельность сопровождалась жестким социальным
отбором и неравенством, отсутствием всяких гарантий, словом, особым
типом рискованного бытия.
Мы длительное время противопоставляли этому свой опыт социального
гарантированного существования, но гарантии оказались неотделимыми от
тотальной государственной опеки, и эта опека неизбежно привела к
застою и стагнации.
Проведенное Марксом различие между стабильным и нестабильным способами
производства приобрело в настоящее время для нас особый смысл. Как
оказалось, оно относится не только к историческому прошлому - тому
различию между западным и восточным типами экономики, которое
окончательно выявилось ко времени зарождения капитализма на За* паде.
Оно и сейчас остается определенной дилеммой, встающей перед каждым
народом в ситуации выбора пути общественного развития. Между
стабильным (азиатским) и нестабильным (европейским) способами
производства существует такое же различие, как между классической
ньютоновой физикой и физикой современной. Первая картина мира основана
на жестком "лапласовском" детерминизме, на тотальной
предопределенности и предсказуемости событий. Вторая открывает нам
картину стохастической вселенной, где между прошлым и будущим, между
общим и единичным устанавливаются значительно более сложные связи.
Здесь уместна метафора лауреата Нобелевской премии И. Пригожина -
"порядок из хаоса". В этом мире невозможна тотальная предсказуемость и
детерминистская однозначность, прослеживаемая на уровне "отдельного
электрона". Это мир, в котором отдельные элементы отпущены на свободу,
а закономерности проявг ляются только на уровне больших чисел - как
итог необозримо многообразных взаимодействий. Главный вопрос:
согласны ли мы жить в этом сверхсложном мире, где тотальных гарантий
нет и быть не может? Или массовая но-
228
стальгия по "большой общине", глава которой обо всех позаботится и все
предусмотрит, и впредь останется мощным политическим фактором,
способным влиять на наш выбор накануне третьего тысячелетия?