Толстой и африка

1

В годы своей юности Лев Толстой, как и большинство русских людей в те годы, имел об Африке весьма смутное представление. Первое его знакомство с далеким, загадочным континентом, судя по сохранившимся материалам, относится к середине 40-х годов XIX в., времени пребывания в Казанском университете, на отделении арабско-ту-рецкой словесности. Значительная часть арабов, проживавших в Африке, находилась тогда под властью Турции. Некоторые африканские страны, например Алжир, Египет, Тунис, Судан, еще не освободившись из-под турецкого ига, стали объектом эксплуатации европейских колониальных держав.

Изучая в университете арабский язык, историю стран Африки и другие предметы, относящиеся к избранной им специальности, молодой Толстой знакомился по книгам с тем далеким континентом, где проживало много арабских народов, язык и культура которых его глубоко интересовали.

Позднее, в 1858 г., во время пребывания Толстого па Кавказе, в его дневнике отмечено чтение двух книг об Африке.

Первая из них — «Путешествие Александра Дюма и компании в Тунис, Марокко и Алжир», обширгые главы которой печатались в 1852 г. в «Отечественных записках» (тт. 50 — 51). Александр Дюма-отец вместе с сыном Александром, в сопровождении художника Жиро и писателей Маке и Дебароля, объехали в 1846 г. много африканских городов и селений. Путевые очерки Дюма содержат яркие зарисовки жизни народов Африки, их своеобразного быта, труда, искусства, в том числе и музыки.

На Толстого эти очерки произвели, по-видимому, большое впечатление. В частности, утверждение Дюма о любви африканцев к музыке напомнили ему, по его словам, «то огромное наслаждение», которого он лишен, находясь на военной службе в глухой кавказской станице. Это он с горечью отметил в своем дневнике (46,101).

Вторая книга об Африке, прочитанная Толстым годом позднее, — двухтомное «Путешествие вокруг света» французского писателя Жака Араго, изданная в русском переводе в 1844 — 1845 гг. Араго сообщил много интересных сведений об Африке, но, увлекшись описанием экзотики, он, как и другие его соотечественники, проявил пренебрежительное отношение к туземному населению, описал его с точки зрения заносчивого европейца. Это чутко уловил молодой Толстой и записал в дневнике: «Путешествие Араго очень не понравилось мне. Оно проникнуто французской самоуверенностью, как в ученом, так и в моральном отношении» (46,197).

Из этой книги Толстой сделал в дневнике ряд выписок, в том числе записи о географической достопримечательности — горе Тенериф на западном берегу Африки, о мысе Доброй Надежды — английской колонии «на самом берегу, заселенном дикими свободными народами», о знаменитой Столовой горе на юге Африки и др. (46, 197).

Эти редкие и скупые записи создают впечатление, что в ранний период жизни Толстого Африка, как, впрочем, и другие дальние континенты, интересовала его преимущественно со стороны ее географических и этнографических достопримечательностей. Однако в одном из рассказов раннего периода — «Люцерн» (1857), мы находим горестное авторское раздумье об африканцах, порабощенных белыми колонизаторами. Обличая богатых англичан, проявивших черствость и бессердечие к талантливому уличному певцу, и расценивая этот факт как признак моральной деградации западноевропейского общества, Толстой попутно с сарказмом упоминает об ограблении европейцами жителей Африки: «Англичане убили еще тысячу китайцев за то, что китайцы ничего не покупают за деньги, а их край поглощает звонкую монету; французы убили еще тысячу кабилов за то, что хлеб хорошо родится в Африке» (5, 23)¹. «Отчего это, — с горечью замечает Толстой, — эти люди в своих палатах, митингах и обществах, горячо заботящиеся о состоянии безбрачных китайцев в Индии, о распространении христианства и образования в Африке, о составлении обществ исправления всего человечества, не находят в душе своей простого первобытного чувства человека к человеку?» (5,23-24),

Ответ на этот вопрос Толстой дает несколькими годами позднее в серии страстных статей, где резко обличает западную буржуазную цивилизацию с ее эксплуатацией и угнетением бедняков, порабощением так называемых отсталых народов. Буржуазный прогресс, утверждает он в статье «Прогресс и определение образования» (1863), выгоден небольшой кучке богачей, пользующихся его благами, но он обошел стороной целые континенты — миллионы людей, проводящих жизнь в нищете и дикости. «Прогресс, — иронизирует Толстой, — есть общий закон для человечества — говорят они (т. е. защитники буржуазной цивилизации. — А.Ш.), только кроме Азии, Африки, Америки, Австралии, кроме миллиарда людей» (8, 333).

Идеологи буржуазного прогресса утверждают, что современная цивилизация несет человечеству свободу, демократию, равенство, что люди всех континентов веруют в прогресс и жаждут его скорейшего развития. Да, саркастически говорит Толстой, блага западной цивилизации столь желанны народам Африки, что «цивилизаторам» приходится время от времени «просвещать» облагодетельствованные им народы... огнем и мечом. Так, говорит он, было в прошлом, «так до сих пор делают миссионеры в Африке и Китае» (8, 8). По мнению Толстого, «в древней Греции и Риме было более свободы и равенства, чем в новой Англии с китайской и индийской войнами, в Новой Франции — с двумя Бонапартами и самой Новой Америке — с ожесточенной войной за право рабства...» (8, 334).

Стоит отметить, что упоминание о Бонапартах в этой статье не случайно и также связано с раздумьями об Африке. Когда Толстой писал эту статью, им уже владел замысел романа, впоследствии получившего название «Война и мир». Изучая для этого романа историю наполеоновских войн, он в числе других преступлений Наполеона запомнил потрясший в свое время Европу кровавый эпизод расстрела по его приказу пленных солдат в Африке. Как мы помним, уже на первых страницах романа во время оживленной беседы в салоне Анны Павловны Шерер маленькая княгиня Лиза в ответ на восхваление Наполеона Пьером Безуховым восклицает: «А пленные в Африке, которых он убил?» (8, 25).

В следующих частях романа Толстой снова возвращается к этому преступлению. О нем напоминает князь Андрей в разговоре с Пьером, доказывая, что тирания и жестокость несовместимы с подлинным величием. «Нужно перестрелять пленных, как Наполеон в Африке, разорить край, своих сзади припугнуть картечью... в мире всегда найдутся льстецы, которые во всем совершившемся и давшем власть найдут великое» (14,338 — 339).

Африка, таким образом, пеоднократно возникала в сознании Толстого как одна из территорий, где безнаказанно творят зло, где народы бессильны противостоять ему.

По завершении «Войны и мира», в начале 70-х годов, Толстой, возобновив свои педагогические занятия с крестьянскими детьми, прерванные в период работы над романом, создает свою знаменитую «Азбуку» и «Русские кпиги для чтения», для которых он пишет наряду со сказками, баснями и легендами ряд очерков этнографического характера. Среди них мы паходим собственноручно составленный Толстым очерк об Африке, ее климате, ее жителях и их занятиях. Очерк предназначался для детей младшего возраста и потому написан предельно просто, ясно, доступно. Вот его текст:

«В Африке есть такие земли, где никогда не бывает зимы. В этих землях никогда не бывает снега, вода никогда не мерзнет и дождика никогда не бывает. В этих землях так сухо и жарко, что ничего не растет: ни травы, ни деревьев. А везде только один песок. Жить можно там только подле рек. Подле рек бывает трава и деревья. И деревья эти целый год бывают зеленые.

В этих землях живут люди черные. Их называют неграми. Люди ходят всегда голые и живут без домов, в шалашах. Шалаши они делают из веток и листьев. Едят они плоды с деревьев и сырое мясо зверей» (21, 356).

По неизвестной причине — возможно, из-за отсутствия под рукой необходимых материалов — очерк остался незавершенным. Но заслуживает внимания сам толстовский замысел — написать такой очерк, ознакомить русских детей с далеким, малоизвестным континентом.

Любопытно в этой связи напомнить, что и действие знакомого всем детям рассказа из «Азбуки» — «Акула» — Толстой также перенес в Африку (22, 261 — 262).

Так сама действительность время от времени обращала интерес молодого Толстого к Африке, хотя, разумеется, в этот ранний период его внимание к этому континенту еще не было ни постоянным, ни особенно пристальным.

2

Пережитый Толстым на рубеже 80-х годов глубокий идейный перелом обострил его интерес к социальным проблемам эпохи, в том числе к проблемам империализма и колониализма.

Именно с этого времени усиливается борьба великих держав за передел мира, за колонии, за сферы влияния, за господство на морях и океанах. С особенной силой разгорается борьба за колонии в Африке. Ф. Энгельс писал об этом с горечью: «Арабские и кабильские племена, которые дорожат независимостью, как сокровищем, а ненависть к иноземному господству ставят выше самой жизни, подавляются и усмиряются посредством свирепых набегов, во время которых сжигаются и разрушаются их жилища и имущество, вытаптывается их урожай, а уцелевшие несчастные существа подвергаются либо истреблению, либо всем ужасам разврата и жестокости»².

В 1881 г. французы огнем и мечом покоряют Тунис. Через год англичане не менее жестокими методами овладевают Египтом. Тем временем бельгийцы, которые еще в 1879 г. проникли в Конго, окончательно прибирают его к рукам, а немцы, истребляя целые племена, захватывают Юго-Западную Африку, Обширный африканский континент становится местом кровавых схваток между крупными империалистическими государствами.

Толстой, яо-новому осмысливающий в это время историю человечества, переоценивающий с позиций своего нового мировоззрения и все явления современности, ставит эти печальные события в ряд с другими уродствами собственнического мира и в своем трактате «Так что же нам делать?» (1886) резко обличает колониальный разбой и захватнические войны.

Мы увидим ниже, как гневно Толстой реагировал на итало-абиссинскую и англо-бурскую войны. Но колонизация Африки происходила не только в форме больших войн и покорения обширных территорий — она составляла повседневный уклад жизни миллионов людей. Колонизаторский режим был в Африке ее буднями, ее «нормальным» повседневным бытием. Миллионы черных рабов работали на плантациях белых хозяев. Они вели нищенский, голодный образ жизни. Многих туземцев обманным путем вывозили на другие континенты, чаще всего в Америку, как дешевую рабочую  силу.  Туземное  хозяйство  велось  на уровне натурального, а то и первобытнообщинного строя. Тяжелые условия существования — непосильный труд, болезни, межплеменные распри, разжигаемые плантаторами, — косили   людей,   уносили   в   могилу   тысячи жизней.

Явления эти, разумеется, были характерны не только для Африки. Толстой, как мы видели, получал письма из Индии, Китая, Персии, Турции, из стран Арабского Востока и Латинской Америки, и все они повествовали об одном — о бедственном положении народов. Отовсюду взывали о помощи. Но положение народов Африки, где местами еще полностью царило рабовладение, где белые надсмотрщики бичами истязали туземцев, где не существовало никаких законов, кроме тех, которые устанавливали сами плантаторы, было особенно нетерпимым. Совесть писателя не могла мириться с этим. Вот почему в его антимилитаристской, антиколониальной публицистике последнего периода Африке уделено особенное внимание.

В этот период нет почти ни одной статьи или трактата Толстого, ни одного его обращения или воззвания по социальным вопросам, где бы наряду с многострадальной Азией не упоминалась бы Африка как место тяжких преступлений колонизаторов и особенно бедственного положения народов. Ужасы колониализма являются в глазах писателя неопровержимым свидетельством моральной деградации всего современного ему буржуазного общества.

О том, как пристально Толстой следит в эти годы за действиями колонизаторов в Африке, свидетельствуют пе-которые записи в его дневнике. Так, 28 апреля 1881 г. он записывает: «Газета в Тунисе — беременным не выпускать кишки» (49, 30). Эта несколько туманная запись вызвана аомещенной в газете «Московские ведомости» телеграммой корреспондента парижской газеты «Журналь де деба» («Газета дебатов»), сообщившего о расправе французов над мирным населением Туниса. «У них сожжены все их жилища, — писал корреспондент, — убивали мужчин и женщин, а раненых приводили к начальникам, которые приказывали им рубить головы. Даже беременные женщины не были пощажены: были беременные женщины с распоротыми животами»³.

Заметка эта произвела на Толстого сильнейшее впечатление. Не ограничившись сообщавшимися в ней сведениями, он в печати нашел и другие материалы на эту тему. Об этом говорит тот факт, что к своей дневниковой записи Толстой вскоре сделал горестную сноску:  «На мой глаз, порублено тысяч восемь» (49,30),

В июне 1890 г. у Толстого гостил Томас Стивене, известный американский путешественник, который ездил из Нью-Йорка в Восточную Африку на розыски пропавшего английского путешественника Стенли. Он много рассказывал Толстому о жизни племен Африки, об их быте, обычаях, верованиях, об их тяжелом труде на плантациях белых господ. Толстой засыпал его вопросами и с большим интересом слушал его.

До этого в письме к В. В. Майкову от 13 сентября 1889 г. Толстой одобрил идею создать общедоступный всемирный язык, который охватил бы вместе с народами Европы и Америки также и Африку, и назвал это «делом первой важности» (64, 304).

Толстой искал пути приобщения азиатских и африканских народов к лучшим достижениям современной культуры, особенно к ее моральным ценностям. Позднее он столь же горячо поддерживал эсперанто, надеясь с его помощью сломать языковые барьеры, существующие между отдельными странами и континентами.

Как мы видели выше, из многочисленных социальных проблем человечества Толстой в своей публицистике наибольшее впимание уделял колониализму и расизму как источникам наиболее тяжких физических и моральных страданий порабощенных народов. С особенной силой он ставил эти проблемы применительно к Африке.

Во все времена, писал он, находились люди, «которые силой отнимали у трудящихся плоды их трудов: сначала грабили, потом порабощали их и требовали с них или работу на себя, или дани. Так это происходило в древности, происходит и теперь в Африке и Азии» (36, 316).

История колониальных авантюр насчитывает много столетий. Никогда, однако, формы колониального грабежа не были столь бесстыдными и бесчеловечными, как в описываемое время в Африке. Сильные милитаристские державы, не утруждая себя поисками других источников богатств, грабят слабые народы. И делают это с редким цинизмом и бессердечием. «Как важны кажутся... всем деятелям Сити, и банкирам всего мира, и их органам печати вопросы о том, кто займет Босфор, кто захватит какой кусок, земли в Африке» (39,1^3).

С   каждым   годом   империалистическим   государствам нужно все больше и больше средств, и приобретают они их только двумя путями: «обманом, т. е. обменом большей частью ненужных и развращающих предметов, как алкоголь, опиум, оружие, на необходимые им предметы питания, и насилием, т. е. грабежом народов Азии, Африки, везде, где они    чувствуют     возможность     безнаказанно    грабить» (35,327).

Вместе с милитаризмом и колониальным разбоем Толстой осуждает и так.называемое культуртрегерство, которым колонизаторы всюду — особенно в Африке — прикрывают свои мерзкие дела.

По поводу зверских методов насаждения «культуры» английскими миссионерами в Южной Африке Толстой записал в дневнике: «Все это ужасно. Но — пришло в голову — может быть, это неизбежно нужно для того, чтобы к этим народам проникло просвещение?» И тут же добавил: «Какой вздор! Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклуха-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать?»⁴.

Жизненный подвиг русского ученого Н. Н. Миклухо-Маклая (1846 — 1888), прожившего много лет среди диких племен Новой Гвинеи и своим гуманным отношением завоевавшего их любовь и дружбу, служил Толстому лучшим аргументом против цивилизаторской политики западного образца. В этой связи заслуживает внимания переписка Толстого с Миклухо-Маклаем. Великий ученый, узнав об интересе Толстого к быту и верованиям диких племен, прислал ему в сентябре 1886 г. свои научные труды⁵, а также теплое письмо, в котором выразил готовность предоставить в его распоряжение и другие материалы о своих путешествиях, в том числе и драгоценные коллекции предметов быта, которые он собрал, живя среди папуасов.

25 сентября 1886 г. Толстой ответил ему большим дружеским письмом, в котором писал:

«Очень благодарен за присылку ваших брошюр. Я с радостью их прочел и нашел в них кое-что из того, что меня интересует. Интересует — не интересует, а умиляет и приводит в восхищение в вашей деятельности то, что, сколько мне известно, вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе общительное существо, в общении с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, где люди пашего общества даже его и не понимают».

И далее:

«Мне хочется вам сказать следующее: если ваши коллекции очень важны, важнее всего, что собрано до сих пор во всем мире, то и в этом случае все коллекции ваши и все наблюдения научные ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которое вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними и воздействуя на них одним разумом; и поэтому, ради всего святого, изложите с величайшей подробностью и с свойственной вам строгой правдивостью все ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступали там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству» (63,378 — 379).

В ответном письме от 21 февраля 1887 г. Миклухо-Маклай, горячо благодаря Толстого за высокую оценку его деятельности, сообщил, что он полностью принял его совет и дополнил свои записки подробным описанием своих повседневных взаимоотношений с жителями Новой Гвинеи. «Ваше письмо сделало свое дело»⁶, — закончил он свое дружеское послание.

Уместно здесь напомнить, что Толстой многократно в устных беседах и в статьях возвращался к благородной деятельности Миклухо-Маклая, противопоставляя ее поведению западноевропейских и американских колонизаторов, а также псевдоученых, направлявшихся в Африку с корыстными целями. Так, еще в 1884 г. в трактате «В чем моя вера?» он с гордостью писал о русском ученом: «Миклуха-Маклай поселился среди самых зверских, как говорили, диких, и: его не только не убили, но полюбили, покорились ему только потому, что он не боялся их, ничего не требовал от них и делал им добро» (23, 463).

Позднее, в 1906 г., Толстой снова напомнил о деятельности русского ученого-гуманиста как об образце самоотверженного служения людям: «Миклуха-Маклай, — сказал он, — жил в уединении между островитянами Новой Гвинеи. Имел на них влияние своим мужеством. Когда чужое племя взяло в плен старика того племени, у которого жил Миклуха-Маклай, его слугу, чтобы его убить, он пошел туда и внушил им, что нельзя убивать, и они отпустили старика. Он действовал целеустремленностью, в противоположность европейским матросам...»⁷.

По предложению Толстого издательство «Посредник» подготовило для детей и юношества книгу о Миклухо-Маклае («Замечательный русский путешественник, друг диких Н. И. Миклуха-Маклай»), но она увидела свет уже после кончины писателя, в 1915 г.

Проблема культуртрегерства и позднее многократно возникала перед Толстым. Так, в декабре 1899 г. ему попалась в руки книга американского публициста Гаррисона Свифта «Империализм и свобода», содержавшая описание бесчеловечных методов культуртрегерства в разных частях света. И Толстой спова резко осудил действия колонизаторов. А. Б. Гольденвейзер вспоминает: «Вот замечательная книга, — сказал Лев Николаевич. — Он (автор) — американец, следовательно, сам англосаксонец, тем не менее он разоблачает так называемое просветительное влияние англосаксонской расы. Я не понимаю, как могут люди дер-жаться этих предрассудков! Все делается во имя наживы!»⁸.

Толстой был убежден, что так называемые отсталые народы, несмотря на то что отгорожены от современного прогресса, стоят в нравственном отношении несравненно выше своих западных «просветителей».

«Христианские народы, — писал он в 1902 г., — завоевали и покорили американских индейцев, индусов, африканцев, теперь завоевывают и покоряют китайцев и гордятся этим. Но ведь эти завоевапия и покорения происходят не от того, что христианские народы духовно выше покоряемых пародов, а, напротив, от того, что они духовно несравненно ниже их» (35, 175).

Толстой считал колониальный разбой пичем не оправдываемым преступлением.

3

Одной из первых колониальных войн, которые при жизни Толстого развернулись в Африке, была итало-абиссинская война 1895 — 1896 гг. До этого, в 1889 г., Италия навязала Абиссинии кабальный Уччиальский договор, а затем, сфальсифицировав его и вызвав этим протест негуса

Менелика II, внезапно, без объявления войны, напала на Абиссинию и захватила ряд ее городов и областей.

Повод для войны был столь очевидно надуманным и сама война велась итальянцами столь жестокими методами, что ее осудили все передовые люди мира. Что касается народа Эфиопии, то он, оправившись от первых ударов, единодушно поднялся на борьбу и в двух решающих битвах — при Амба-Алаги и при Адуе — разгромил своих врагов. Италия вынуждена была признать себя побежденной, согласиться на полную независимость Абиссинии и даже уплатить ей 10 миллионов лир контрибуции за нанесенный ущерб.

Лев Толстой следил за войной в Африке со все растущей тревогой и возмущением. Когда-то он посетил Италию, и его представление об итальянском народе как о творце одной из великих цивилизаций прошлого оказалось в резком противоречии с доходившими до него вестями о зверствах итальянских солдат в Абиссинии.

Войну в Африке Толстой осмысливал в ряду других участившихся актов разбоя, которые империалистические государства творили тогда в Европе, Америке, Азии и Австралии, а также в сопоставлении с колонизаторской политикой царского правительства по отношению к народам Польши, Кавказа, Средней Азии. Он пришел к выводу, что насилия, грабежи, убийства лежат в основе политики любого современного ему буржуазного государства, составляют самую их сущность. «Мы дожили до того, — писал он в дневнике 21 февраля 1895 г., — что человек просто добрый и разумный не может быть участником государства, т. о. быть солидарным, не говорю про нашу Россию, по быть солидарным в Англии с землевладепием, эксплуатацией фабрикантов, капиталистов, с порядками в Индии — сечением, с торговлей опиумом, с истреблением народностей в Африке, с приготовлениями войн и с войнами» (53, 9).

Опустошительная война в Абиссинии длилась почти два года, и Толстой не переставал осуждать ее. Имея в виду этот и другие акты международного разбоя, он писал американскому публицисту Джону Мансону, просившему его высказаться о современном положении в мире. Положение это ужасно. «За какое хотите время откройте газеты, и всегда, всякую минуту, вы увидите черную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памиры, то Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венесуэла, то Трансвааль. Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там, не переставая, идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая большая война всякую минуту может и должна начаться» (90, 47).

Выход из этого бедственного положения Толстой видел в разрушении всего господствующего строя жизни, в замене его строем, основанным на всеобщем братстве: эти мысли Толстой излагал в годы итало-абиссинской войны многим своим корреспондентам — В. В. Стасову, Н. И. Страхову, английскому литератору Джону Кенворти, американскому писателю Эрнесту Кросби, японскому философу Иокои, немецкому писателю Фридриху Шпильгагену, австрийской писательнице Берте фон-Зутнер, — и всюду его письма публиковались в печати. А когда в марте 1896 г. до него дошла весть о разгроме итальянцев под Адуей и полной победе абиссинцев, он с чувством облегчения взялся за перо, чтобы осмыслить происшедшее и сделать из него необходимые выводы.

Лейтмотив статьи «К итальянцам» — одной из лучших в антиимпериалистической публицистике Толстого — отрицание всякой войны, осуждение милитаризма и империализма, которые являются причинами всех захватнических войн и кровопролитных конфликтов в современном мире. Заодно он осудил шовинизм и расизм, которые в подобных войнах выступают под маской высокого патриотизма.

Автор «Войны и мира» знал цену истинному народному чувству любви к родине, которое возникает у людей при защите своей земли от врага. Но ничего общего с этим, утверждал он, не имеет тот дух расового превосходства, который разжигали в народе вдохновители итальянской колониальной авантюры. И поэтому он в своем обращении наряду с обличением откровенного милитаризма обрушился против страшного «суеверия» казенного патриотизма и великодержавного шовинизма, справедливо считая, что без этого «суеверия» империалистическим заправилам не удалось бы заставить народ Италии воевать в далекой знойной Африке за чуждые ему интересы.

«Братья итальянцы! — начал Толстой свою статью. — Вы всегда шли впереди народов Европы. И теперь судьба открывает вам путь на переднее место. Совершившееся в Абиссинии событие имеет огромное значение» (31, 193).

Что же случилось, спрашивает Толстой, как могла возникнуть эта нелепая и бесчеловечная авантюра? И отвечает:

 «Случилось то, что в Абиссинии убито и ранено несколько тысяч молодых людей и потрачено несколько миллионов денег, выжатых из голодного, нищенского народа. Случилось еще то, что итальянское правительство потерпело поражение и унижение. Но ведь если это случилось, то случилось только то, к чему в продолжение десятилетий готовилась Италия, к чему теперь, не переставая в продолжение 20 лет, готовится вся Европа и Америка» (31, 193).

Весь собственнический мир, утверждает Толстой, охвачен жаждой добычи. Нет ни одного крупного государства, которое бы лихорадочно не вооружалось, не готовилось к нападению на другие государства, особенно на беззащитные народы Азии и Африки.

Защитники империализма утверждают, что войска готовятся только для обороны; правительства якобы и не помышляют о войне. Молодым людям, призываемым на военную службу, внушают, что никакая опасность им не грозит. Толстой показывает, что это подлый обман. «Ведь если срубленное дерево переделано в дрова, то только затем, чтобы сжечь их. Точно так же, если есть люди, отнятые от производительного труда и переделанные на солдат, то только затем, чтобы быть искалеченными или убитыми. Если же убитые и искалеченные люди Абиссинии не принесли теперь итальянскому правительству славы, а только позор, то это случайность, которая может измениться и всегда изменяется. Войны наполеоновские 1805, 1807 года принесли ему славу, войны 1812, 1813, 1815 года принесли позор. Войны Пруссии 1807 года принесли позор, война 1870 года — славу. Если есть войска, то они или побеждают, или побеждены, и победы, и поражения чередуются, и в обоих случаях люди убиваются и калечатся. Так что в том, что произошло в Абиссинии, не только нет ничего неожиданного, но случилось то самое, что должно было случиться...» (31,193 — 194).

Что же делать? Где выход из тупика? В чем спасение для человечества? На эти вопросы Толстой отвечает призывом к народам опомниться, отказаться от повиновения милитаристам.

«Вопрос только в том, — пишет он, — проснутся ли народы от того дурмана, в котором их держат правительства, и сумеют ли они сделать неизбежные и явные выводы из тех положений, в которых они находятся, и поймут ли, наконец, что если они соглашаются платить подати, которые обращаются на военные приготовления и содержание войск, если они нанимают людей в солдаты и сами идут, отдают своих сыновей в военную службу, то неизбежно будет все большее и большее разорение (потому что соседние народы также вооружаются и надо равняться с ними) и еще неизбежнее будут войны, на которых (будет ли государство победителем или побежденным) все равно будут убивать и калечить людей...»  (31, 194).

Во время итало-абиссинской войны несколько раз случалось, что итальянские солдаты отказывались повиноваться офицерам и переходили на сторону покоряемых ими африканцев. Одновременно в самой Италии участились случаи, когда разоренные войной и поборами крестьяне отказывались платить подати, за что они подвергались жестоким репрессиям. Толстой приветствует такие действия; по его мнению, это «самое простое», что должны делать итальянцы и другие народы империалистических стран.

«Первое — не участвовать в военных приготовлениях, не давать денег правительству, а главное, самим не идти в военную службу и уходить, уходить от службы тем, кто находится в ней.

Вывод этот, — продолжает Толстой, — так ясен, несомненен, что люди неизбежно должны прийти к нему и приходят к нему, но, к сожалению, не по разуму, а по необходимости, и не предупреждая зло, как свойственно поступать разумным существам, а по нужде, необходимости и инстинкту. Ведь гораздо проще и разумнее было бы тем плательщикам податей, которые теперь отказываются платить еще потому, что им нечего дать, не давать податей на военные приготовления, когда у них было что дать, и, главное, гораздо разумнее и лучше для всех и для них самих было бы тем солдатам, которые отказались повиноваться на поле сражения, отказаться повиноваться тогда, когда их тащили в солдаты» (31, 194).

Имея в виду, что поражение в Африке ничему не научило итальянских империалистов и что они из-за соображений престижа подготавливают новую захватническую войну в Африке, Толстой спрашивает: «Неужели и теперь нужно дожидаться, чтобы какой-нибудь Криспи, Баратъери⁹ для каких-то своих дрянных расчетов опять обобрали бы народ деньгами, собрали, развращая его, цвет молодежи, в казармы и опять послали бы его для каких-то своих туманных соображений гибнуть где-нибудь в Абиссинии или, что ужаснее всего, вести прямо братоубийственную войну с французами, немцами, англичанами, русскими?» (31, 194).

И далее Толстой обращается уже не только к итальянцам, но и ко всем народам мира:

«Неужели никогда не опомнятся народы от того ужасного обмана, в котором их поддерживают для своих выгод правительства и правящие классы? Неужели нужны еще ужасные и братоубийственные войны, к которым готовят теперь правительства и правящие классы все европейские и американские народы?».

И, как бы отвечая на этот вопрос, Толстой высказывает свою глубоко выстраданную, сокровенную мечту:

«Ведь придет же время, и очень скоро, когда после ужасных бедствий и кровопролитий, изнуренные, искалеченные народы скажут своим правителям: да убирайтесь вы к дьяволу или к богу, к тому, от кого вы пришли, и сами наряжайтесь в свои дурацкие мундиры, деритесь, взрывайте друг друга, как хотите, и делите на карте Европу и Азию, Африку и Америку, но оставьте нас, тех, которые работали на этой земле и кормили вас, в покое» (31,194-195).

Простым людям всех стран, утверждает Толстой, чужды захватнические устремления. Народы заинтересованы совсем в ином. «Нам важно, чтобы беспрепятственно пользоваться плодами своих трудов, еще важнее обмениваться плодами этих трудов с дружественными, того же самого желающими, другими народами, и, важнее всего на свете, подвигаться в одинаковом, соединяющем всех нас просвещении, а не коснеть в том диком шовинистическом сепаратизме — незнании других народов и ненависти к ним, в которой нас стараются удержать правительства. Нам важнее разрешение вопросов труда, освобождения его от рабства, вопросов уничтожения земельной собственности, которой лишены⁹⁹/₁₀₀ наших братьев; нам важны вопросы установления каких-нибудь обязательных, понятных для всех нравственных основ вместо той каши нелепых церковных догматов, христианских мечтаний и прямо противоречащих им и поддерживающих антихристианские принципы гражданских и: уголовных законов» (31, 195).

По мнению Толстого, «рано или поздно и во всяком случае скоро» народам придется сказать это после ужаснейших бедствий, которые им приготовляют империалисты. Так не лучше ли громогласно заявить об этом до того, как эти бедствия разразятся?

Народы всего мира, утверждает Толстой, не должны проявлять равнодушия к злодеяниям своих правителей, а должны дать им решительный отпор. «Если мы увидим, что человек на улице роет яму и наполняет ее динамитом, мы приходим в ужас и хватаем и судим этого человека, тогда как самое ужасное, что мог сделать этот человек, это то, чтобы убить десятка два людей и разрушить несколько домов. А на наших глазах эти ошалелые люди, наряженные в мундиры и ленты, называемые монархами и министрами, делают парады, смотры, маневры, заставляя приготовленных для этого людей стрелять, колоть воображаемых неприятелей, награждая тех, которые лучше это делают, которые придумывают более жестокие средства убийств, и заставляют колоть, стрелять этих же воображаемых неприятелей» (31,195).

И далее Толстой с тревогой спрашивает:

«Что же мы этих людей оставляем в покое, а не бросаемся на них и не рассаживаем их по смирительным заведениям? Ведь разве не очевидно, что они задумывают и приготовляют самое ужасное злодеяние и что если мы не остановим их теперь, злодеяние совершится не нынче, так завтра?» (31,195-196).

В этих взволнованных, идущих из глубины души, словах Толстой возвышается над догматами своей утопической проповеди непротивления и вырастает в активного гуманиста. Его бунтарский призыв к сопротивлению, к решительной борьбе против милитаризма обретает черты подлинной революционности. Вместе с тем в его статье наряду с обличением зла и призывами к борьбе звучит сомнение, неуверенность в скорой победе.

«Но нет, — пишет он с горечью, — мы не только не хватаем этих разбойников или сумасшедших, но мы бегаем за ними и кричим "ура" и очень рады, когда нас приглашают участвовать в этих очевидных покушениях на ужасные преступления» (31,196).

Эти нотки горечи слышатся к концу статьи все громче и явственнее, пока... пока Толстой обрывает фразу на полуслове и откладывает перо в сторону. «Начал и бросил письмо к итальянцам», — лаконично записывает он в этот день в дневнике (53, 83).

В чем дело? Почему Толстой не дописал своей статьи? Почему это почти готовое и столь нужное людям произведение осталось в столе писателя?

На эти вопросы нельзя ответить односложно. Вероятнее всего, что, дав первоначально волю своему непосредственному чувству гнева и возмущения, Толстой горячо принялся за статью, но, по мере того как она становилась страстно-обличительной и революционной, он чувствовал: никаких надежд на ее опубликование нет. Сесть за стол, лихорадочно исписать восемь листов с обеих сторон было инстинктивным, сердечным порывом писателя-гуманиста; это отвечало давно зревшей в нем душевной потребности сказать людям то, что мучило и терзало его. Но, излив единым дыханием свою горечь, тоску и надежду, он, по-видимому, спохватился и решил, что никто эту статью не напечатает, ни до кого его слова не дойдут. Поэтому он и бросил перо.

Публиковать такое антивоенное воззвание в царской России было и вправду совершенно невозможно — озлобление царизма и церковной реакции против Толстого в то время нарастало и вскоре вылилось в позорном акте отлучения его от церкви. Мало было надежд и на опубликование статьи за границей: буржуазные государства Европы и Америки сочувственно относились к действиям итальянцев в Африке. И уже вовсе никаких надежд не было на то, что воззвание дойдет до итальянцев, которым, собственно, оно и было адресовано. Правящие круги Италии вследствие поражения в войне переживали в это время дни позора, разочарований и озлобления. Недовольство в стране нарастало с каждым днем. Цензурные гайки были завинчены до отказа. Могло ли в это время здесь появиться воззвание, в котором как военные преступники, по именам, были названы главные виновники сорвавшейся авантюры — премьер-министр Криспи и командующий войсками Баратьери?!

Так статья Толстого застряла в черновиках.

Однако, как писал В. И. Ленин, «обращение с революционной проповедью к народу не пропадет даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы»¹⁰. Не пропало даром и воззвание Толстого. Оно дошло до итальянцев и до всех народов мира через... сорок лет, в 1935 г., во время новой авантюры Италии против Абиссинии.

Найденная в архиве писателя и опубликованная в советской печати¹¹ статья Толстого была перепечатана во многих странах и оказалась потрясающе актуальной, словно специально написанной по поводу новой колониальной авантюры. Она била не в бровь, а в глаз новых правителей Италии — на сей раз Муссолини и его генералов — и пригвождала их к позорному столбу.

Так семя, брошенное Толстым в землю, дало через четыре десятилетия обильные всходы. Слова писателя в защиту маленького африканского народа прозвучали в унисон со словами протеста передовых писателей Европы М. Горького, Р. Роллана, Стефана Цвейга, Жана-Ришара Блока, Л. Фейхтвангера и многих других. Они дошли до сердца и сознания многих людей на земле, в том числе и до абиссинского народа.

4

Едва отгремели в Африке залпы итало-абиссинской войны, как разгорелся необычайно резкий, едва не приведший к войне англо-американский конфликт из-за Венесуэлы {1896), а затем и кровопролитная испано-американская война (1898), закончившаяся вероломным захватом американцами Филиппин и Кубы. И почти сразу же после этих кровавых событий началось — опять в Африке — новое побоище, почти трехлетняя англо-бурская война.

Объектом вожделений английских империалистов были на сей раз бурские государства в Южной Африке — Трансвааль и Оранжевая республика.

Английская внешняя политика, как известно, всегда была направлена к захватам чужих территорий. Эти теп-денции особенно усилились в последнюю треть XIX в. в связи с угрозой соперничества, которая выявилась для Англии в притязаниях США, Германии и Японии. Стремясь упрочить свои позиции, Англия предприняла в этот период ряд новых колониальных авантюр. К ним относится война с Афганистаном, закончившаяся установлением английского протектората над этой страной, нападение на Белуджистан, интриги в Турции, Средней Азии и, наконец, захват Египта в 1882 г. и Восточного Судана в 1898 г. Военные действия, которые англичане предприняли в отношении бурских республик, были звеньями той же цепи колониальных захватов.

История возникновения и характер англо-бурской войны достаточно освещены в нашей литературе¹². Сложность вызванной ею социально-политической ситуации заключалась в том, что, будучи одной из агрессивных войн эпохи колониализма, она на сей раз велась англичанами не с коренным населением Южной Африки, а с белыми плантаторами-бурами, которые и сами выступали в отношении африканских племен в роли жестоких поработителей. До этого, действуя на протяжении двух с половиной столетий совместно с англичанами, выходцы из Голландии — буры — истребили сотни тысяч коренных африканцев, захватили их земли. То же самое, но с еще большей жестокостью, делали и английские плантаторы, вытесняя с насиженных земель и коренных африканцев и буров.

К концу XIX в. англичане, утвердившись в Натале и в Капской колонии, решили расширить свои владения не только за счет еще оставшихся там африканских племен, но и за счет фермеров-буров, проживавших в Трансваале и Оранжевой республике, где были незадолго до того обнаружены богатые золотые и алмазные россыпи.

Так возникла в 1899 г. англо-бурская война, которая длилась три года и принесла и бурам и особенно коренному африканскому населению неисчислимые бедствия. Это была по сути дела война двух империалистических хищников — одного более сильного и другого более слабого — за передел награбленной добычи, за право и дальше угнетать и эксплуатировать коренное население Африки. Об империалистическом характере войны свидетельствует и то, что она, по существу, закончилась сговором английских империалистов с бурскими колонизаторами за счет коренного африканского населения, а это в конце концов привело к созданию современной Южно-Африканской Республики, ставшей оплотом расизма, мракобесия и колониального гнета.

Все эти очень важные исторические обстоятельства были, разумеется, современникам не столь ясны, как мы это видим сейчас. Новое кровавое побоище в Африке, последовавшее после ряда аналогичных схваток в разных концах мира, всколыхнуло все человечество и вызвало глубокую тревогу.

Пропагандисты английского империализма поспешили объявить войну в Африке крестовым походом цивилизованного мира против диких, кровожадных народов колоний. Редиард Киплинг самолично отправился в Африку, откуда снабжал английскую печать стихами в милитаристском духе. В подобном же духе выступали и некоторые реакционные литераторы США.

По-другому отнеслись к англо-бурской войне прогрессивные деятели мировой культуры. Их   взору   предстала новая мрачная картина: огромная, вооруженная до зубов английская армия обрушилась на безоружных земледельцев-буров, мужественно отстаивающих свою землю от врага. Их симпатии, естественно, оказались на стороне буров. Марк Твен в ряде памфлетов проклинал разбой, который совершает «Англия руками Чемберлена и его кабинета — лакеев Сесиля Родса и его Сорока Воров Северо-Африканской компании». В памфлете «Человеку, ходящему во тьме» он с гневом писал: «Мистер Чемберлен фабрикует войну на такой нелепой и вздорной основе, что публика в ложах скорбит, а галерка смеется. Чемберлен изо всех сил старается доказать самому себе, что война не просто кража со взломом, а нечто окутанное дымкой респектабельности... И что он сумеет мало-помалу отмыть дочиста британский флаг после того, как перестанет таскать его по грязи»¹³.

Ромен Роллан посвятил англо-бурской войне драму «Настанет время», в которой заклеймил жестокость и лицемерие английских колонизаторов, подвергнув вместе с тем критике и фанатическое ожесточение буров. Против британского разбоя в Африке выступили Анатоль Франс и многие другие литературные деятели. В числе выдающихся писателей мира, осуждавших кровавую авантюру в Африке, был и Лев Толстой.

Еще осенью 1897 г., прочитав в газетах об интригах англичан против бурских республик, Толстой с тревогой отметил в записной книжке: «Англичане в Африке. Можно ли обойтись без войны?». И с едкой иронией добавил: «Очевидно, они подготавливают просвещение» (53, 317). Как известно, под предлогом «просвещения отсталых народов» колонизаторы всегда творили свои мерзкие дела.

Еще более резкие записи мы находим в дневнике писателя в 1899 — 1901 гг., когда война в Африке была развязана. «Читаю о войне на Филиппинах и Трансваале, и берет ужас и отвращение», — записал Толстой 8 января 1900 г. (54, 8). И, задав себе вопрос: «отчего?» — тут же ответил: «Войны Фридриха, Наполеона были искренни и потому не лишены были некоторой величественности. Было это даже в севастопольской войне. Но войны американцев и англичан среди мира, в котором осуждают войну уж гимназисты, — ужасны» (54, 7 — 8).

Накануне начала военных действий, а затем и в первые месяцы войны в Ясную Поляну поступил ряд писем с просьбой к Толстому высказаться  о  разразившемся  конфликте. Редактор газеты «Дойчес ворт» («Немецкое слово») X. фон Хорн писал ему 9 октября 1899 г.:

«Граф! Прошу помощи вашего литературного таланта в одном добром деле первостепенной важности.

Я — издатель немецкой очень распространенной газеты "Немецкое слово", выходящей в Берлине. С самого начала газета наша, не замыкаясь в ограниченные рамки политических партий и группировок, провозгласила высокие принципы чистой и благородной человечности и ратовала за разумные правила жизни согласно с природой и ее начертаниями.

С чувством глубочайшей скорби видим мы возникновение войны между бурами и англичанами в Трансваале: две германские народности вступили в жестокую схватку, которая приведет к самой ужасной междоусобице.

Убедительно прошу вас, граф, напишите для нашей газеты статью за вашей подписью, которая послужила бы к устранению ужасов войны в Южной Африке. Я убежден, что авторитет вашего громкого имени будет много значить для пробуждения совести народов и станет добрым и могучим предзнаменованием для торжества дела мира, которому вы посвятили лучшую часть вашей жизни.

Надеюсь, что ради спасения мира, которому угрожает конфликт в Южной Африке, вы исполните мою просьбу и пришлете статью»¹⁴.

С такими же просьбами обратились к Толстому и другие газеты, в том числе и русские, а также и многие деятели на Западе, среди которых оказался и проживавший в Париже русский революционер-эмигрант, внук декабриста С. Г. Волконского, Г. М. Волконский.

В письме от 8 декабря 1899 г. он сообщил Толстому о серии антивоенных статей, напечатанных им в газете «Экспресс альжерьен» («Алжирский экспресс»), которые вскоре выйдут и отдельной брошюрой. Брошюра будет дополнена новыми главами, в том числе главой, которая «будет посвящена краткому разбору правовых домогательств Англии в Трансваале. К ней будет прибавлена резкая характеристика Чемберлена, который и англичанами считается за parvenu (выскочку) и проходимца»¹⁵. Вскоре, вместе со следующим письмом, Г. М. Волконский прислал Толстому свои статьи об англо-бурской войне, в которых он весь гнев и ярость излил на английскую королеву Викторию и ее министра   колоний   Джозефа   Чемберлена — единственных, по его мнению, виновников новой колониальной авантюры.

Лев Толстой переживал злодеяния англичан в Африке чрезвычайно болезненно. Он, разумеется, ни в коей мере не склонен был умалить личную вину зачинщиков колониальных авантюр, в данном случае английской королевы и ее министра. В статьях Толстого этих и последующих лет немало достается Джозефу Чемберлену, Теодору Рузвельту, Вильгельму II, японскому микадо, «малоумному гусару» Николаю II и всем другим заправилам капиталистического мира за их преступные захватнические устремления. Но, осмысливая происходящие в мире социальные процессы глубже и разностороннее, изучая не только видимые следствия, но и незримые коренные причины мировых катаклизмов, Толстой считал, что дело не в дурном характере или злой воле отдельных правителей, а во всем рабском строе современной ему жизни. В этом духе он и ответил Г. М. Волконскому 4 (16) декабря 1899 г. обширным письмом, рассчитанным на его опубликование в заграничных газетах.

По мнению Толстого, разбор того, как та или другая сторона действует в войне и «которая поступает хуже», имеет свой смысл и свой резон, но этого недостаточно, чтобы вскрыть истинные причины данной войны и войн вообще.

«Причины эти, — пишет Толстой, — для всякого человека, который не закрывает глаз, совершенно очевидны, как теперь, в Трансваальской войне, так и во всех войнах, которые были в последнее время. Причин этих три: первая — неравное распределение имуществ, т. е. ограбление одними людьми других; вторая — существование военного сословия, т. е. людей, воспитанных и предназначенных для убийств, и третья — ложное, большей частью сознательно обманное религиозное учение, в котором насильственно воспитываются молодые поколения.

И потому я думаю, — продолжает Толстой, — что не только бесполезно, но и вредно видеть причину войны только в Чемберленах, в Вильгельмах и т. п., скрывая этим от себя действительные причины, которые гораздо ближе и в которых мы сами участвуем. На Чемберленов и Вильгельмов мы можем только сердиться и бранить их; но наше сердце и брань только испортят нам кровь, но не изменят хода вещей. Чемберлены и Вильгельмы суть слепые орудия сил, лежащих далеко позади их. Они поступают так, как должны поступать и как не могут поступать иначе. Вся история есть ряд точно таких же поступков всех политических людей, как Трансваальская война; и потому сердиться на них и осуждать их совершенно бесполезно и даже невозможно, когда видишь истинные причины их деятельности и когда чувствуешь, что ты сам виновник той или другой их деятельности, смотря по тому, как ты относишься к трем основным причинам, о которых я упомянул».

И вывод из всего этого таков:

«До тех пор, пока мы будем пользоваться исключительными богатствами, в то время, как массы народа задавлены трудом, всегда будут войны за рынки, за золотые прииски и т. п., которые нам нужны для того, чтобы поддерживать наше исключительное богатство» {72, 255).

Чтобы уничтожить войны, в том числе и англо-бурскую, по Толстому, нужно изменить весь несправедливый, собственнический уклад жизни, уничтожить эксплуатацию и угнетение миллионов рабов. Людям, несущим все бедствия и тяготы войн, нужно отказаться от участия в военных авантюрах, не повиноваться своим правительствам, «разрушать тот гипноз», посредством которого скромных, честных, трудолюбивых людей «превращают в наемных убийц». Таким «гипнозом» Толстой считает не только шовинистическую пропаганду буржуазных правительств, но и ту позорную проповедь войны, которую ведут священнослужители всех религий, благословляя «воинство» и освящая орудия истребления. «Мы учим этой религии наших детей, сами исповедуем ее и потом говорим — одни, что Чемберлен, а другие, что Крюгер¹⁶ виноват в том, что люди убивают друг друга» {72, 256).

Обширное письмо Толстого, как он и рассчитывал, было за границей опубликовано во многих изданиях и вызвало большой резонанс. Во Франции оно было напечатано в журнале «Свободная мысль» (1900, № 1) под заглавием «Кто виноват?». В Англии оно увидело свет в журнале «Листки свободного слова» {1900, № 11). Одновременно оно появилось и в немецком социалистическом журнале «Цукунфт» («Будущее»), откуда в обратном переводе его перепечатали русские газеты «Новое время», «Киевское слово» и др. Письмо Толстого в короткий срок обошло почти весь мир.

Г. М. Волконский, из скромности опубликовавший письмо Толстого к нему без   упоминания  своего  имени, вскоре написал ответ Толстому, почтительно начинающийся стихотворной фразой:

 

Словно с неба огонь, нас твой голос сразил!

Он ударил по броне разврата,

Озарил нашу совесть и в ней обнажил

Все, что подняло брата на брата.

 

Вместе с тем Волконский — в мягкой форме — позволил себе не согласиться с мнением Толстого, будто кардинальное решение вопроса о войне должно дожидаться тех неблизких времен, когда человечество морально усовершенствует свою природу и избавится от своих пороков и уродств. Не отрицая общих причин войны, указанных Толстым, Волконский настойчиво повторил, что «королева Виктория имела полную возможность не допустить этой войны, и всесильные английские биржевики не подняли бы народ против престарелой королевы. Чемберлен вел дело к войне, попирая международные обычаи и конвенции. Война эта принесла пользу только богатым классам Англии»¹⁷.

Отметив далее, что эту постыдную войну правительства Европы терпят только «благодаря английскому золоту, рассыпанному в южных ее государствах», и благодаря родству царствующих домов Англии и Германии, Волконский закончил свое письмо словами:

«Английскому правительству приходится все время лгать, только этой ценою удается ему вести за собою английский народ на это позорное дело. Не будь духовенства и прессы в руках правительства, а последнего — в руках биржевиков, то войны этой не было бы. Устроить грабеж под сенью Гаагской конференции доказывает, сколько нужно лжи в наши дни для обеспечения подобного разбоя; а это, в свою очередь, заставляет думать, что общественная совесть настороже. Еще несколько совместных усилий, и войны станут неосуществимыми, ибо народы поймут, кто и куда их ведет».

Толстой прочитал ответ Волконского с интересом, но в дальнейшую полемику с ним вступать не стал.

Письмо Толстого к Г. М. Волконскому, как мы видели, составлено так, что в нем содержится осуждение войн вообще, но в нем нет прямого осуждения Англии за ее агрессию в Африке, как нет и прямо выраженного сочувствия бурам. В условиях, когда вся прогрессивная печать мира была полна сочувственных высказываний деятелей культуры в пользу буров, это обстоятельство не осталось незамеченным и вызвало новый поток писем в Ясную Поляну с прямым требованием к Толстому выступить с осуждением Англии и в поддержку буров. Этот поток особенно усилился во второй период войны, когда Англия, которая вначале терпела поражения, бросила в Африку 150-тысячную армию (впоследствии доведенную до 350 тысяч человек) и жестоко расправлялась с 30-тысячной плохо вооруженной и терпящей голод армией буров. Толстой в это время тяжело болел, врачи категорически запретили ему какие-либо занятия, в том числе чтение писем и газет. Но едва почувствовав себя лучше, он пригласил к себе корреспондента московской газеты «Новое время» и высказал ему свое отношение к событиям. Корреспондент описал эту беседу так:

«О своих работах граф говорил вообще неохотно, но едва речь зашла о Трансваале и англо-трансваальской войне, великий старик оживился; глаза его заблестели. — Знаете ли, до чего я доходил... — сказал он, — утром, взяв в руки газету, я страстно желал всякий раз прочесть, что буры побили англичан. Эта война — величайшее безрассудство наших дней. Как! Две высокоцивилизованные нации — голландцы и англичане — истребляют друг друга. Англия, страна, гордившаяся титулом свободной страны, пытается раздавить малочисленных буров, не сделавших англичанам ни малейшего вреда. Это что-то непонятное, невероятное!».

И далее:

«Знаете, на что это безумное нападение похоже? — заметил после небольшой паузы Лев Николаевич, — Это то же самое, если бы мы с вами, люди уже старые, вдруг поехали к цыганам в "Стрельну", утратив всякий стыд. И эта бойня, заметьте, совершается после Гаагской конфе-ренции, так нашумевшей. Трансваальская война — знамение нашего времени, но печальное знамение, говорящее, что миром управляет бездушное торгашество... Граф, помолчав, добавил: "Из Трансвааля мне пишет один мой знакомый, находящийся там теперь, а потому обстоятельства тамошние мне хорошо известны"»¹⁸.

О своих симпатиях к бурам и резко отрицательном отношении к Англии за ее преступления в Африке Толстой говорил и М. Горькому, посетившему его вместе с литератором В. Поссе 16 января 1900 г. «Знаю, — сказал он, как бы извиняясь за невольное нарушение своего религиозно-нравственного принципа, — не следовало бы мне радоваться победам буров и огорчаться их поражениям, они ведь как раз с оружием в руках убивают английских солдат, но ничего с собой поделать не могу. Радуюсь, когда читаю о поражениях англичан, — даже как-то на душе веселее становится»¹⁹.

Интервью Толстого о том, что он горячо сочувствует бурам и решительно осуждает англичан, конечно, немедленно проникло и в мировую печать и вызвало в официальной Англии бурю негодования. Английский переводчик и биограф Толстого Эйльмер Моод срочно запросил его, точно ли газеты передают его мнение и не следует ли его для английской печати несколько смягчить.

Толстой не согласился ни на какие смягчения. Б письме к Мооду от 27 января 1900 г. он с задором подтвердил, что действительно «желал найти в газете известия о победе буров» и что он «был бы рад случаю выразить в письме к Волконскому» свое решительное осуждение воины. Отрицая любые войны и кровопролития, он, по его словам, не может сочувствовать ничьим военным успехам, но он горячо сочувствует тем людям, которые уничтожают причины войны:  «престиж   золота,   богатства»    (72, 289, 290).

Так, резко выраженное осуждение Толстым авантюры англичан в Африке осталось неопровергнутым и несмягченным, несмотря на ярость и брань английской реакционной прессы. По мере того как апгло-бурская война затягивалась, отношение Толстого к ней становилось все более резким и непримиримым. Он со все возрастающим интересом следил за событиями по газетам и книгам, поступавшим в Ясную Поляну, и всеми возможными способами откликался на них.

Осуждение Англии за ее захватнические устремления в Африке вместе с общим осуждением колониализма и милитаризма нашло свое воплощение в ряде писем и статей Толстого этих лет. Большинство их направлено одновременно против двух войн — англо-бурской и испано-американской, и выводы, которые писатель делает, относятся ко всем современным ему актам агрессии и насилия. Толстой не упускает ни единой возможности, чтоб пе заклеймить гневом и презрением империалистический разбой, где бы он ни происходил.

В статье «Две войны», написанной в 1898 г. по окончании испано-американской войны,,в результате которой США захватили Филиппины и Кубу, Толстой уподобил эту войну зубодробительной драке между одряхлевшим стариком (Испания) и молодым, полным сил гангстером «с кастетом в кулаке» (США).

«Выживший из сил и ума старик, воспитанный в преданиях ложной чести, вызывает для разрешения возникшего между ним и молодым человеком недоразумения на кулачный бой этого молодого, находящегося в полном обладании своих сил человека; и молодой человек по своему прошедшему, по тому, что он не раз высказывал, долженствующий стоять неизменно выше такого решения вопроса, принимает вызов с зажатым кастетом в кулаке, набрасывается на выжившего из ума и сил старика, выбивает ему зубы, ломает ребра и потом с восторгом рассказывает свои подвиги огромной публике таких же молодых людей, которая радуется и хвалит героя, изувечившего старика» {31, 98).

Переходя от этой войны к другим военным конфликтам, бушующим в современном ему мире, в том числе к войне в Африке, Толстой в своей статье раскрывает внутреннюю механику подготовки захватнических войн. Она, по его мнению, заключается во все большей милитаризации гражданского населения и прямом насилии над беззащитными людьми.

«Все государства, — пишет Толстой, — обманывая людей, говорят: вы все, управляемые мною, находитесь в опасности быть завоеванными другими народами, я блюду ваше благополучие и безопасность и потому требую, чтобы вы отдавали мне ежегодно миллионы рублей, плоды ваших трудов, которые я буду употреблять на ружья, пушки, порох, корабли... для вашей защиты; кроме того, требую, чтобы и сами вы шли в устроенные мною организации, где из вас будут делать неразумные частицы одной огромной машины — армии, управляемой мною. Находясь в этой армии, вы перестанете быть людьми и иметь свою волю, а будете делать все, что я хочу. Хочу же я, прежде всего, властвовать; средство же для властвования, употребляемое мною, есть убийство, и потому я буду обучать вас убийству.

И несмотря на очевидную нелепость, — продолжает Толстой, — утверждения дого, что люди находятся в опасности от нападения правительств других государств, которые утверждают, что они, несмотря на все желание мира, находятся в той же опасности, несмотря на унизительность того рабства, которому люди подвергаются, поступая в армию, несмотря на жестокость того дела, к которому они призываются, люди поддаются обману, отдают свои деньги на свое же порабощение и сами порабощают друг друга» (31,98-99).

Преступной деятельности буржуазных государств, разжигающих военный психоз, Толстой противопоставляет тех отдельных людей из народа, которые в разных странах поднимаются на борьбу против милитаристов, отказываются служить в их армиях и подвергаются за это тяжелым репрессиям.

«Восхваляют испанских и американских героев той дикой войны, которые, желая отличиться перед людьми, получить награду и славу, убили очень   много   людей или сами умерли в процессе убийства своих ближних. Но никто не говорит и не знает даже про тех героев войны против войны, которые, никем не видимы и не слышимы, умирали и умирают под розгами или в вонючих   карцерах, или в тяжелом изгнании, и все-таки до последного издыхания остаются верными добру и истине»  (31, 99 — 100). В 1899 г., когда   в   Африке   бушевала   англо-бурская война, Толстой   писал   группе   шведской   интеллигенции, пригласившей его на международный конгресс мира, что никакие пацифистские конгрессы не помогут делу мира, пока безнаказанно процветает   международный  разбой и пока так называемые великие державы продолжают гонку вооружений. «Пока есть войска, они нужны для того, чтобы не только вновь приобретать, как это теперь делают   все государства — кто в Азии, кто в Африке, кто в Европе, — но и для того, чтобы удержать силою то, что приобретено силою» (90,62).

И далее:

«До тех пор пока правительства будут управлять своими народами силою и будут желать, как теперь, приобретать новые владения (Филиппины, Порт-Артур и т. п.) и удерживать приобретенные (Польшу, Эльзас, Индию, Алжир и т. п.), до тех пор они сами никогда не уменьшат войска, но, напротив, они будут постоянно увеличивать их» (90, 64).

Эти же мысли Толстой развивает в статье «Патриотизм и правительство», написанной в 1900 г. в ответ на ряд писем, полученных им по поводу войны в Африке. Толстой приводит беседу, которую он в эти дни имел с неким англичанином относительно  англо-бурской   войны.

По мнению англичанина, Великобритания воодушевлена чувством «имперского» патриотизма, и уже одно это якобы оправдывает ее действия на Черном континенте. На прямо выраженное недоумение Толстого англичанин согласился, что это «дурной» патриотизм. «Хороший же патриотизм — тот, которым он проникнут, — с иронией передает Толстой мнение собеседника, — состоит в том, чтобы англичане, его соотечественники, не поступали слишком дурно» (90,426).

В связи с этой выразительной беседой Толстой анализирует историю возникновения и развития идеи патриотизма и показывает, что в собственническом мире естественное чувство любви человека к родине превращается в зоологический шовинизм, который империалистические правители ставят на службу милитаризму и войне. В Германии, например, великодержавный шовинизм доведен до такой степени, что издан закон, по которому «все сыновья, мужья, отцы, ученые, святые должны обучаться убийству и быть покорными рабами первого высшего чина и быть беспрекословно готовыми на убийство тех, кого им велят убивать: убивать людей угнетенных народностей и своих рабочих, защищающих свои права, своих отцов и братьев, как публично заявил о том самый наглый из всех властителей — Вильгельм II» (90, 431).

Подчеркнув, что то же самое происходит и в других империалистических государствах, Толстой наглядно показывает, к каким тяжким последствиям это уже привело. Вначале шовинизм использовался милитаристами как средство натравливания в своей стране одних народов на другие, а также на ближайших соседей; затем он был направлен на завоевание более отдаленных стран своего континента и, наконец, — на порабощение народов других континентов.

«Начались наперебой вызываемые отчасти прихотью, отчасти тщеславием, отчасти корыстью захваты чужих земель в Азии, Африке, Америке и все большее и большее недоверие и озлобление правительств друг к другу, Уничтожение народов на захваченных землях принималось как нечто само собой разумеющееся. Вопрос только был в том, кто прежде захватит чужую землю и будет уничтожать ее обитателей» (90, 432).

Буржуазные государства лицемерно провозглашают целью своих войн защиту справедливости. Но это — жестокий обман.

«Все правители не только самым явным образом нарушали и нарушают против покоренных народов и друг против друга самые первобытные требования справедливости, но совершали и совершают всякого рода обманы, мошенничества, подкупы, подлоги, шпионства, грабежи, убийства, и народы не только сочувствовали и сочувствуют всему этому, но радуются тому, что не другие государства, а их государства совершают эти злодеяния. Взаимная враждебность народов и государств достигла в последнее время таких удивительных пределов, что, несмотря на то что нет никакой причины одним государствам нападать на другие, все знают, что все государства стоят друг против друга с выпущенными когтями и оскаленными зубами и ждут только того, чтобы... можно было с наименьшей опасностью напасть на него и разорвать его» (90,432).

В англо-бурской войне, по мнению Толстого, все эти уродства империализма выступили особенно наглядно. «Не только большие, но дети, чистые, мудрые дети, смотря по той народности, к которой они принадлежат, радуются, когда узнают, что побито, растерзано лиддитными снарядами не 700, а 1000 англичан или боэров. И родители, я знаю таких, поощряют детей в этом зверстве»  (90, 432).

Спасение народов, по мнению Толстого, состоит в том, чтобы они скорее избавились от насаждаемого в их среде чувства национальной исключительности и расизма, стряхнули с себя шовинистический дурман. Это тем более естественно, что от природы людям не свойственны воинственность и человеконенавистничество, наоборот, им свойственны доброжелательство, добрососедство, желание блага себе и всем людям.

Простые люди всех стран должны сами себе помочь, ибо ждать помощи от своих милитаристских правителей бессмысленно. «Помощь же только в одном — в уничтожении того страшного сцепления конуса насилия, при котором тот или те, кому удается взобраться на вершину этого конуса, властвуют над всем народом, и тем вернее властвуют, чем более они жестоки и бесчеловечны, как это мы знаем по Наполеонам, Николаям I, Бисмаркам, Чемберленам, Родсам и нашим диктаторам, правящим народами от имени царя» (90, 443).

В подкрепление этой мысли — о естественной ненависти народов к войне — Толстой приводит некоторые из писем, полученных им из разных стран.

Американский рабочий, участник испано-американской войны, пишет Толстому: «Единственно, чего мы просим... это права заниматься собственными делами. Мы имеем свои дома, любим наших друзей, преданы нашим семьям и не вмешиваемся в дела наших соседей... Оставьте нас в покое! Но политиканы не хотят оставить пас. Они облагают нас налогами, поедают наше имущество, переписывают нас, призывают нашу молодежь к своим войнам» (90,437). Об этом же пишет Толстому и старый немецкий крестьянин, бывший солдат кайзеровской армии: «Я совершил два похода вместе с прусской гвардией (1866 — 1870) и ненавижу войну от глубины души, так как она сделала меня невыразимо несчастным... Я, например, получаю ежедневно 80 пфеннигов за мою простреленную при штурме в С. Прива 18 августа 1870 г. правую руку. Другой охотничьей собаке нужно больше для ее содержания...» (90,440).

Свою статью Толстой снова заканчивает призывом к людям — опомниться и осознать свое бедственное положение. «Положение народов теперь таково, что ухудшение его трудно себе представить. Народ весь разорен, и разорение неизбежно должно итти, усиливаясь. Все мужчины обращены в военных рабов и всякую минуту должны ждать приказа итти убивать и быть убиваемыми. Чего же еще ждать? Того, чтобы разоренные народы вымирали с голода? Это уже начинается в России, Италии и Индии. Или того, чтобы кроме мужчин, забрали в солдаты и женщин? В Трансваале и это уже начинается» (90, 442).

Антимилитаристские статьи Толстого, его выступления в защиту буров находили живой отклик во многих странах мира. Видные деятели культуры в своих статьях и письмах поддерживали Толстого, солидаризировались с его непримиримой антиколониалистской позицией. Так, Ромен Роллан писал 22 августа 1901 г. своей знакомой Софии Бертолини Герьери-Гонзага:

«Я читаю сейчас две только что вышедшие книги Толстого... Здесь собраны его статьи последних трех лет, посвященные важнейшим мировым событиям: войне на Филиппинах, Трансваальской войне, Гаагской конференции, убийству короля Умберто и т. д. Думаю, что мы с вами любим Толстого одинаково горячо. Я считаю его единственным поистине великим человеком современности. Его слово всегда служит добру — благодаря высочайшей искренности, благодаря ненависти ко   всякому   лицемерию (как беспощадно обрушивается он на кайзера Вильгельма!) и благодаря своему могучему (нравственному. — А. Ш.) здоровью»²⁰.

Война в Трансваале тем временем принимала все более ожесточенные формы. К марту 1901 г. регулярная армия англичан разгромила слабо вооруженные отряды буров, заняла крупные города, в том числе столицу Трансвааля — Преторию, превратила Оранжевую республику в свою колонию. Разрозненные группы бурских партизан, общей численностью около 20 тысяч человек, вели героическую борьбу против 350-тысячной армии британских колонизаторов. Дело буров, казалось, было безнадежно проиграно²¹. Но уязвленная совесть человечества не хотела примириться с этим, и в числе голосов видных общественных деятелей, все громче протестовавших против злодеяний империалистов в Африке, был и голос Льва Толстого.

О том, как могуч и влиятелен был этот голос, каким поистине всемирным был авторитет русского писателя, свидетельствуют письма из разных стран, которые продолжали поступать в Ясную Поляну. Вот некоторые из них.

Американский общественный деятель А. Дж. Веркоу-терн, полагавший, как и многие в США, что объединенное вмешательство России и Америки сможет остановить агрессию англичан в Африке и спасти буров от уничтожения, писал Толстому из Ньюарка 20 марта 1900 г.

«Уважаемый сэр! Разрешите преподнести вам прилагаемое воззвание, которое я недавно написал, чтобы настроить общественное мнение Америки в пользу южноафриканских республик и миллионов голодающих индусов. Надеюсь, что оно будет вам интересно.

Прошу вас сделать все от вас зависящее, чтобы побудить русского царя (ему я посылаю по почте другой экземпляр воззвания) как можно скорее, объединившись с Америкой и другими странами, остановить бесполезное поголовное избиение и голод, являющиеся вечным позором Великобритании и всего цивилизованного мира, который это допускает. Кроме того, это и практически всего выгодней для Англии при данных обстоятельствах, так как она теряет бесконечно больше, допуская разрушение бурами золотых приисков, пока ее подданные в Индии умирают голодной смертью.

Да благословит бог вашу деятельность на благо человечества. Надеюсь услышать   об   успехах   предпринятых вами шагов»²².

Еще более острый вопрос, касающийся Африки, поставил перед Толстым в письме от 28 марта 1900 г. молодой французский литератор Леопольд Ожар:

«Позвольте мпе, милостивый государь и уважаемый учитель, поставить перед вами один из важнейших вопросов современности — следует ли иметь колонии? Справедливо ли это? Необходимо ли это?

В самом деле, как писал добрый автор "Таис": "Еще большой вопрос, надо ли устраивать счастье людей вопреки их воле". В этой короткой фразе Анатоль Франс объединил многие вопросы социальной философии.

В дни, когда Англия якобы "в целях цивилизации" обагряет кровью Южную Африку, когда все европейские государства целью своей политики ставят колониализм, невольно спрашиваешь себя, действительно ли необходимо хладнокровно душить столько несчастных "нецивилизованных" людей? Задаешься, как Паскаль, вопросом, не являются ли так называемые цивилизаторские намерения европейцев только лицемерной данью добродетели со стороны цивилизованных, но жадных до богатства людей?

Поле принадлежит негру, а мы его отбираем при помощи штыков или пушек, потому что, как говорят, негр дик и суеверен. В обмен на его землю мы предлагаем ему отвлеченные рассуждения и алкоголь. Если он принимает алкоголь, но отказывается от высоких принципов, которые мы ему преподносим на кончике штыка, мы его расстреливаем.

Мы рассуждаем, как просветители, а действуем, как варвары. Мы расстреливаем "мятежников" той земли, которую господь даровал не нам и которая нам незнакома. Мы убиваем людей, о которых ничего не знаем и которые ничего не знают о нас. Мы протягиваем им братскую руку, обагренную их же кровью.

Да, негры нас начинают узнавать, но... как грабителей и убийц. Завоевание колоний — это вооруженный грабеж.

Должны ли мы стремиться иметь колонии? Вот, милостивый государь и уважаемый учитель, тот огромный вопрос, относительно которого я умоляю вас высказать ваше авторитетное суждение. Думаете ли вы, что блага, которые несет с собой цивилизация, в самом деле компенсируют насилия, сотворенные во имя ее?»²³.

Другой прогрессивный деятель, английский журналист

Эдуард Гарнет, просивший Толстого написать обращение к американскому народу и подчеркнуть в нем ханжество официальных кругов США, сделал к своему письму следующую приписку:

«Если бы Вы решили это сделать, я посоветовал бы Вам написать им несколько слов о лицемерии. В наше время англосаксонский мир (Англия и Америка в равной степени) довел лицемерие до тончайшего искусства, и жизнь этих народов, политическая, общественная и нравственная, вся основана исключительно на подавлении всякой правды, которая не льстит национальному самолюбию».

И далее:

«Самым полным выражением широко распространенного лицемерия является, конечно, война англичан против буров. Война попросту не могла бы возникнуть, если бы современная пресса не была гигантским аппаратом для прикрытия алчности и трусости общества и объяснения его алчности и трусости возвышеннейшими из побуждений»²⁴.

Толстой, как правило, откликался на подобные обращения не личными ответами, которые могли не дойти до адресатов или не получить необходимого общественного резонанса, а острыми публицистическими выступлениями, в которых он высказывал свое отношение к затрагиваемым событиям и явлениям. Таковы уже упоминавшиеся выше воззвание «К итальянцам», статьи «Две войны», «Патриотизм и правительство», «Рабство нашего времени» и другие, в которых он осудил колониальные авантюры в Африке.

Однако на один из запросов — касающийся позиции Америки в англо-бурской войне — он ответил весьма выразительно и исчерпывающе ясно.

Запрос этот поступил к Толстому 27 апреля 1900 г. от лондонского отделения американского телеграфного агентства «Америкен кэйбл ньюс» («Американские телеграфные новости»). Речь в нем шла о делегации буров, которая после безуспешных переговоров в Европе направлялась в США, чтобы просить американское правительство о помощи. «Мы отправляемся, — писали они в специальном воззвании, — просить американскую нацию, чтобы она помогла нам прекратить жестокие бесполезные избиения тех, кто ей особенно близок и дорог, ибо в наших рядах сражаются за свободу и американские граждане»²⁵.

Американское телеграфное агентство, оплатив срочный ответ в 30 слов, писало в своем запросе: «Бурские делегаты прибудут в Нью-Йорк в субботу. Твердо уверены, что сочувственный привет от выдающихся лиц с выражением добрых пожеланий существенно поможет бурским делегатам заручиться добрыми услугами Америки. Не будете ли любезны высказаться в возможно сильных выражениях, которые будут переданы делегатам, пемедленно по их приезде в Америку. Отвечайте»²⁶.

И Толстой на обороте полученной им телеграммы начертал свой убийственный для США ответ: «Добрые услуги Америки могут состоять лишь в угрозах войны, а потому сожалею, что не могу исполнить вашего желания» (72, 347). В черновике же этой телеграммы мы читаем: «Считаю, что добрые услуги Америки могут состоять в дипломатическом вмешательстве, поддержанном угрозами войны. А я считаю вооружение и угрозы войны столь же дурными, как и самую войну» (72, 348).

Неизвестно, опубликовало ли американское телеграфное агентство ответ Толстого, посланный 28 апреля, и как восприняли в США его откровенно отрицательное отношение к «добрым услугам» Америки. Но то, что его ответ оказался прозорливым, вскоре показал исход миссии буров в США и все дальнейшие события. Буры, как и следовало ожидать, не добились в США ничего и уехали оттуда не солоно хлебавши. Американские правители, которые сами зарились на трансваальские богатства, были скорее готовы соучаствовать вместе с англичанами в африканской авантюре, чем предпринимать что-либо в пользу буров. К тому же у них самих было в это время дел по горло — надо было умиротворять только что покоренные Филиппины и Кубу, в которых разгоралась партизанская война. Так и получилось, что ограбленные и покоренные буры остались без «добрых услуг» США.

Исход англо-бурской войны был предрешен с самого начала. 30 тысяч почти безоружных буров при всем их героизме не могли долго противостоять 350-тысячной английской армии, вооруженной новейшим оружием.

В конце 1901 — начале 1902 г., оправившись от тяжелой болезни и возобновив чтение газет, Толстой снова с горячим интересом принялся следить за еще не закончившимися событиями в Трансваале, особенно за действиями буров-партизан. Его зять, М. С. Сухотин, находившийся с ним в Крыму, записал в дневнике 20 декабря 1901 г.:

«Сегодня Лев Николаевич по поводу все продолжающейся бурской войны выразил ту мысль, что эта война ему доказывает ничтожность силы денежной перед силой нравственной. В этой войне дерется самый богатый народ против народа совершенно истощенного и разоренного, а вместе с тем дерутся вялые безыдейные солдаты против людей, всецело проникнутых одной идеей — идеей свободы. И англичане до сих пор все еще не могут осилить буров»²⁷.

2 февраля 1902 г. М. С. Сухотин снова писал в дневнике: «Сегодня (Толстой. — А. Ш.) заинтересовался газетами. Взволновался, узнав о победе буров и о взятии в плен Метуэна²⁸. Вечером, когда доктор Альтшуллер спросил его, рад ли он, что взят в плен Метуэн, он ответил: "Совестно мне в этом сознаться, но очень, очень рад"»²⁹.

И вскоре, 12 марта 1901 г., еще одна вапись:

«Лев Николаевич очень одобряет буров, отпустивших Метуэна на волю. Этим поступком они будто бы совсем огорошили англичан. Относительно англичан оп удивлялся, до какой степени понизились их государственная мощь и их нравственный уровень за последнее время»³⁰.

Эту мысль Толстой высказал и в беседе с А. Б. Гольденвейзером: «Теперь, когда так ясно выразилась эта всеобщая ненависть к англичанам, — я не доживу — но мне кажется, что могущество Англии сильно пошатнется»³¹.

Впоследствии Толстой еще не раз возвращался к событиям англо-бурской войны, приводя ее как пример неприкрытого международного разбоя. Так, в марте 1909 г. французский журналист Жорж-Анри Бурдон, навестивший Толстого в Ясной Поляне, пробовал было обелить ие-ред ним авантюру англичан в Африке ссылками па ее якобы цивилизаторские пели. «Неужели, — сказал он, — Англия сделала что-нибудь худшее, чем другие народы, в угоду своим колонизаторским аппетитам?».

Толстой согласился с тем, что и другие империалистические державы совершают в покоряемых странах такие же преступления, как Англия, но решительно отверг мысль, будто эти действия преследуют какие-либо просветительские цели. «Франция, Германия, Россия, Италия — словом, все нации, я с вами согласен, поступают точно таким же образом. Но где найдете вы в колонизаторской деятельности Европы   подлинно   цивилизующую   мысль?»³².

На замечания Бурдона, будто англичане принесли в завоеванные ими колонии просвещение, науку, изобретения, Толстой с презрением заявил: «Современные изобретения ровно ничего не показывают в пользу развития человеческой нравственности»³³. Он снова бескомпромиссно осудил африканскую авантюру Англии, а вместе с ней и действия англичан в других районах мира.

Так от начала англо-бурской войны и до самой своей кончины, на протяжении целого десятилетия, Толстой не смягчил своего приговора относительно колониальной авантюры англичан в Африке.

5

Специального рассмотрения заслуживает африканская ночта Толстого. Она лишь в самые последние годы стала объектом пристального изучения³⁴.

Среди 50 тысяч писем, хранящихся в архиве Л. Н. Толстого, нам удалось выявить около 60 писем, пришедших непосредственно из стран Африки. Вместе с письмами из других стран, в которых затрагиваются проблемы Африки, — их 75. Цифра как будто небольшая, если ее сравнить с теми сотнями и даже тысячами писем, которые Толстой получал из стран Европы и Америки! Но следует вспомнить, как далека была в те годы Россия от Африки, сколь слабы были между ними культурные связи, чтобы оценить эту цифру в полной мере. Вряд ли еще один европейский писатель того времени мог бы похвастать столь обширной африканской почтой.

Первые письма, полученные Толстым из стран Африки, относятся к последним десятилетиям XIX в., когда туда впервые дошли переводы его сочинений. Популярность Толстого как художника и мыслителя приобрела в этот период во всем мире огромные размеры. Книги его издавались большими тиражами в Англии, Франции, Германии, Италии, Португалии и других странах и, конечно, завозились в те районы Африки, которыми эти страны владели. К этому времени относятся и первые переводы сочинений Толстого на арабский язык, что делало их доступными для жителей арабских стран Африки.

Кто были африканские корреспонденты Толстого? Какова их дальнейшая судьба? Об этом мы пока знаем очень мало. Из самих писем видно, что среди них были люди различного общественного положения, разных профессий и убеждений, разных возрастов, племен и национальностей. В большинстве своем это были выходцы из стран Европы, люди передовых прогрессивных взглядов — учителя, врачи, литераторы, студенты, издатели газет, фермеры, общественные деятели. Но Толстой получал письма и от коренных жителей Африки — негров и арабов. Таких писем, разумеется, приходило немного, и это вполне понятно, если учесть тогдашний культурный уровень коренного населения Африки.

Большинство полученных Толстым писем имеет штемпеля городов и селений Северной и Южной Африки³⁵, и очень мало писем из Западной, Восточной и Центральной Африки, которой, кстати говоря, Толстой особенно интересовался. Письма в своем подавляющем большинстве написаны на английском, французском, немецком, итальянском и португальском языках, но есть и письма на арабском языке. Ко многим посланиям приложены вырезки из местных газет, листовки, обращения различных общественных организаций, художественные открытки, а также отдельные книги и брошюры.

Некоторые из полученных в Ясной Поляне писем и материалов были по просьбе их авторов им возвращены; о существовании этих посланий мы узнаем из текста ответных писем писателя или из специальных тетрадей, где в последние годы регистрировалась переписка Толстого. Однако подавляющее большинство писем из Африки сохранилось, и мы имеем возможность по ним судить, сколь велик был авторитет Толстого на этом континенте.

Первые письма, полученные Толстым из Африки, относятся к 80 — 90-м годам. В своем большинстве это читательские отклики на его произведения или сообщения редакторов и издателей газет о переводах и публикациях его сочинений.

Редактор прогрессивной еженедельной газеты, выходившей на французском языке в г. Тунисе, «Тунис журналы» («Тунисская газета») Жюль Монтель, бывший участник Парижской коммуны, в свое время бежавший из Франции в Россию и нашедший прибежище в доме Толстого в Ясной Поляне в качестве учителя его детей, сообщает ему, что в редактируемой им газете напечатана большая статья о романе «Война и мир» и готовится серия статей о других русских романах³⁶.

Некто С. Л. Клинг из небольшого городка Почефстром, вблизи Иоганнесбурга (Трансвааль), пишет   Толстому об огромном впечатлении, которое на него произвели «Крей-церова соната» и «Послесловие» Толстого к этой повести. «Из "Послесловия" видно, — пишет он, — как много вопросов поставили уже перед вами читатели»³⁷. В свою очередь, С. Л. Клинг задает Толстому ряд новых вопросов, касающихся идеи повести, взглядов Толстого на любовь и брак, а также и на проблему морального совершенствования.

Другой африканский читатель, Подулиад (имя не указано), шлет Толстому из селения Айн-Руа (Алжир) новогодний привет и лучшие пожелания.

«Вы заслужили, — пишет он, — глубокую благодарность всего человечества. Позвольте пожелать Вам и вашим детям доброго здоровья и долгой жизни. Ваши смелые выступления в защиту угнетенных уже приносят плоды и: будут в дальнейшем содействовать уничтожению социального зла и нищеты на земле»³⁸.

Один из египетских читателей, Петер Рудольф, живущий в Александрии, описывает бедственное положение туземцев, приезжающих сюда из разных уголков Африки в поисках работы и хлеба. Они влачат жалкое существование, не имеют пристанища, спят на улицах, голодают. Ему, Петеру Рудольфу, удалось с помощью нескольких отзывчивых людей устроить для больных и бездомных феллахов ночлежку, где они получают миску супа. Но это — капля в океане нищеты, на которую обречены коренные жители Африки. Автор письма наивно спрашивает Толстого, не мог ли бы он заинтересовать этим бедствием «высшие сферы» России и получить для этой дели помощь от русского царя. «Говорят, он милосерден»³⁹.

Можно себе представить, как усмехнулся Толстой, прочитав эту фразу!

Читательница М. Пилон Фяери из Эль-Биар (Алжир) сообщает Толстому, что под влиянием романа «Воскресение» один ее знакомый, богатый и влиятельный человек, занимающий видное место в обществе, разыскал когда-то брошенную им бедную девушку и, подобно Дмитрию Нехлюдову, принял горячее участие в ее дальнейшей судьбе. «Ваши сочинения, — пишет она, — делают людей лучше, добрее.,. Вы сами не знаете, как много добра Вы приносите людям»⁴⁰.

Среди многочисленны* писем этого периода имеются и такие, где авторы запрашивают Толстого о событиях в России или просят у него совета в своих личных делах.

Так, врач Уффольц из г. Ле-Кэф (Тунис), интересующийся русским изобразительным искусством, спрашивает, почему в картинах русских художников занимают столь большое место темы горя, нужды, голода, смерти. Сам автор письма высказывает предположение, что это, вероятно, объясняется тяжелыми условиями жизни русского народа^4l.

Другой любитель живописи, молодой художник Д. Ц. Боонзаер из Кейптауна (Южная Африка), любовно написал портрет Толстого и послал его в Ясную Поляну, чтобы писатель украсил его своим автографом. «Для меня будет большой радостью, — пишет он, — приобщить к своей коллекции выдающихся писателей нашего времени портрет того, кто по праву считается величайшим писателем России»⁴².

Толстой охотно надписал портрет и вернул его автору. Вскоре в Ясную Поляну пришло от художника второе письмо с горячей благодарностью.

«Возможно, Вам будет небезразлично узнать, — писал он, — что Ваши книги имеют тысячи поклонников в нашей стране. И подписанный Вами портрет отныне — самый ин-тересныи и популярный во всей моей коллекции»⁴³.

Многие молодые люди — преимущественно учителя, студенты и школьники — сообщают в своих письмах Толстому о прочтении его произведений и просят русского писателя «на память» какой-нибудь сувенир или автограф, которые, по их уверениям, они будут хранить всю жизнь.

Как правило, Толстой откликался на такие просьбы тем, что вместе с автографом посылал своим юным корреспондентам свои сочинения на актуальные общественно-политические и нравственные темы. Это, в свою очередь, вызывало поток благодарственных откликов.

Таково примерно содержание африканской почты Толстого в 80-х и в первой половине 90-х годов — в период относительного спокойствия на этом континенте.

Другой характер, как мы видели, африканская почта Толстого приобретает во второй половине и особенно в конце 90-х годов, в период обострения колониальных войн, В эти годы преобладающими темами писем становятся злодеяния европейских колонизаторов, тяжкие бедствия, которые они несут народам Африки. Таковы, напомним, письма, приходившие в Ясную Поляну во время итало-абиссинской и англо-бурской войн,  послания, в  которых проблемы капитализма и расизма ставятся со всей остротой. Некоторые из этих писем послужили стимулом к резким антимилитаристским выступлениям Толстого. Одновременно приходят и письма, в которых африканские читатели делятся мыслями о прочитанных произведениях, проявляют заботу о русском писателе, о его здоровье и благополучии.

О том, какие тесные узы дружбы связывают русского писателя с его африканскими читателями, можно судить по их письмам 1901 — 1902 гг., когда до Африки дошли вести о тяжелой болезни Толстого, а затем и о его выздоровлении. В письмах этих дней с особенной силой выразилась тревога читателей за жизнь любимого автора, их теплые чувства любви и благодарности к нему.

Вот некоторые письма читателей из Африки за 1901 год.

Некая П. Карре из Орапа (Алжир) с тревогой запрашивает о состоянии здоровья Толстого и от всей души желает ему выздоровления⁴⁴.

Другая читательница, Эллен Петричи из Каира, рассказывает в своем письме о том, как сочинения Толстого помогли ей преодолеть большое горе в личной жизни. Она шлет слова ободрения и молится за выздоровление русского писателя⁴⁵.

Учительница из Туниса Камилла Тинэ пишет Толстому:

«Большая дерзость с моей стороны писать вам! Но я чувствую необходимость выразить вам мое глубокое восхищение и сказать, как я счастлива, что вы выздоровели, Я так боялась за вашу жизнь! Ваша жизнь нужна всем нам, а не только несчастным обездоленным людям в России. Вы учите нас больше всего на свете ценить справедливость, и мы хотим воплотить ваш призыв в жизнь. Будьте благословенны, дорогой учитель, за то добро, которое вы творите людям!»⁴⁶.

Следует напомнить, что аналогичные письма шли в это тревожное время в Ясную Поляну со всех сторон мира и, разумеется, со всех концов России. Тысячи людей следили но газетам за течением болезни любимого писателя и в своих письмах выражали то тревогу и печаль, то удовлетворение и радость — в зависимости от того, каковыми бывали публиковавшиеся в газетах медицинские бюллетени.

Не прекращался поток взволнованных писем и после выздоровления Толстого.

Некий Перси Хесс пишет ему из порта Элизабет (Южная Африка): «Ваши книги — источник громадного наслаждения и познания, а смелая позиция, которую заняли вы и ваша жена против религиозных изуверов⁴⁷, снискали вам повсеместное уважение и восхищение всех лучших людей России»⁴⁸.

М. Б. Киритци, молодой человек 28 лет, пишет из Каира: «Я, читатель и почитатель ваших возвышенных произведений, не могу не высказать своей благодарности тому, кто укрепил в моей душе идеи, сделавшие меня счастливым, несмотря на тяжелые условия жизни»⁴⁹. Киритци просит помочь ему достать последние сочинения Толстого, вышедшие в Европе, но еще не дошедшие до Африки.

Другой молодой человек, Герман Брандау, проживающий в Каире, пишет 12 июня 1902 г.:

«Глубокочтимый учитель! С таким человеком, как Вы, можно говорить о смерти, даже его собственной. Поэтому позволяю себе направить Вам свою поэму, написанную по получении известия — к счастью, оказавшегося ложным, — о Вашей кончине. Знайте, Ваш благородный призыв к дружбе и братству между людьми услышан во всех странах мира и всюду нашел горячий отклик. Этим духом проникнуты и мои стихи»⁵⁰.

К письму приложена поэма молодого автора под заглавием «Он пе умер», в которой говорится, что принципы добра и человечности, которые проповедовал Толстой, будут жить вечно.

Наряду с письмами этого рода возобновляются поело выздоровления Толстого и обращения к нему разных европейских, азиатских и африканских газет с просьбой о сотрудничестве. Так, редактор одной из парижских газет Луи Надо в письме от  10 октября  1901  г.  пишет:

«Великий учитель, беру на себя смелость почтительно, но настойчиво обратить Ваше внимание на два вопроса, имеющих высоконравственное значение. Эта анкета, возможно, самая полезная и значительная из всех, которые когда-либо проводились, будет неполной без Вашего мнения, без ознакомления с мыслями великого русского реформатора. Вопросы таковы:

1)  Если можно делать выводы из событий и чаяний современного мира, каково,   по   Вашему   мнению,   будущее Южной Африки  и  что  она  будет  представлять  собой в 1950 году?

2)  Если бы те решения, которые Вы предвидите, и Ваш личный идеал могли бы быть полностью осуществлены, то что было бы с Южной Африкой в 1950 году?»⁵¹.

Подобные анкеты Толстой получал много раз. На отдельные из них оп иногда отвечал, но на сей раз он не поверпл в то, что даппая анкета — «самая полезная и значительная из всех». Очень многие газеты и журналы стремились получить его статьи, которые они подавали как своего рода сенсацию. Некоторые газеты и телеграфные агентства присылали ему телеграммы с дорогостоящими оплаченными ответами. Были и такие, которые сулили ему баснословные гонорары, лишь бы заполучить его в свои сотрудники. Но Толстой оставлял подобные предложения без ответа. Так поступил он и с анкетой о будущей судьбе Южной Африки.

С каждым годом переписка Толстого с его читателями усиливалась. В нее включались и коренные жители Африки. Англичанин Артур Син-Джон, бывший офицер колониальных войск, оставивший под влиянием идей Толстого свою выгодную службу и занявшийся землепашеством, прислал Толстому в январе 1903 г. письмо, в которое вложил письмо известного деятеля Западной Африки, Эдуарда Блайдена. «Думаю, — писал Син-Джон, — он будет очень рад, если вы ему напишете... Пожалуйста, верните ему вложенное письмо».

Эдуард Блайдеп был выдающимся борцом за свободу Африки. Он один из первых выдвинул идею африканского единства и боролся за ее осуществление. Высокообразованный человек, он был лично знаком с Гербертом Спенсером, переписывался с Гладстоном. В столице Сьерра-Леоно ему воздвигнут памятник.

21 января 1903 г. Толстой ответил Сип-Джону: «Я получил ваше письмо со вложением очень интересного письма Эдуарда Блайдена, которое возвращаю» (74, 21).

О чем писал выдающийся африканский деятель Толстому и что писатель ответил ему, мы, к сожалению, пока по знаем, ибо письмо Блайдона было возвращено ему вместе с ответом Толстого, а копия письма Толстого к нему пе сохранилась. Но можно пе сомневаться, что на важное письмо африканского корреспондента Толстой ответил не менее интересным и важным письмом, тем более что проблемы освобождения Африки глубоко волновали его.

Другие письма африканских корреспондентов в своем большинстве содержат выражения согласия с гуманистическими воззрениями русского   писателя.   Так,   коренной житель Африки Хасан Феми, который был присужден колониальными властями к смертной казни за то, что боролся против бесправного положения своего народа, пишет в Ясную Поляну пз Александрии (Египет):

«Дорогой прославленный учитель! Вас занимают трудные проблемы человечества. Вы стараетесь их разрешить всеми способами, не боясь ни царя, ни духовенства. Я — один из тех, кого восхищают ваши благородные чувства, тот бескомпромиссный ттриговор, который вы выпосите современному обществу. Вас трогает любое страдание людей, где бы они ни жили, вы бесетрашпо протестуете против    несправедливости,    даете    произволу    решительный отпор»⁵².

Хасан Феми призывает Толстого продолжать обличать угнетателей и насильников.

Другой африканец, Армандо Л. Персра из Александрии, восхищается книгой Толстого «О жизни», ее глубиной и искренностью. Эта книга, пишет он, убедила его, что долг каждого человека бороться против тьмы и суеверий казенной церкви⁵³.

Толстой очень внимательно читал эти письма и душевно откликался на них. Поток писем из Африки не прекращался, как мы увидим ниже, и в последние годы его жизни.

6

О большом, все нараставшем интересе Толстого к Африке свидетельствует не только его почта, но и его личная библиотека, сохранившаяся в Ясной Поляне. Там много книг, журналов, газет, учебников, атласов, посвященных Африке.

Среди этой литературы следует прежде всего назвать многотомный энциклопедический труд проф. В. Сиверса (в переработке немецкого географа Ф. Гана и переводе Д. А. Коробчевского) «Африка» (СПб., изд. «Просвещение», 1902). Не все 15 выпусков этого большого научного труда находились в руках Толстого, — среди его книг сохранились только первые четыре тома. Но и они дают обстоятельное представление об Африке, ее географии, истории, о населяющих ее народах, их запятиях, жизненном укладе и т. п.

В первом томе излагается многовековая история исследований Африканского материка начиная с древних времен и до конца XIX в. Здесь рассказано не только о знаменитых исследователях Африки — выходцах из Европы и Америки, но и об африканских, индийских, арабских и других ученых, которые внесли свой вклад в изучение загадочного континента.

Последующие тома содержат богатые научные данные о природе Африки, а также о происхождении и развитии отдельных племен и народностей. Авторы касаются и социальных проблем Африки, не скрывая тех бедствий, которые принесла местному населению «белая» колонизация. В частности, они довольно объективно излагают историю возникновения и падения Трансвааля и Оранжевой республики, которые к моменту издания книги были только что завоеваны англичанами и превращены в колонии. Трудно сказать, какие именно тома этого обширного труда читал Толстой, но если даже он и не прочитал их целиком, а только отдельные главы и просмотрел многочисленные превосходно выполненные иллюстрации, то он уже мог многое почерпнуть из них.

Из географических трудов об Африке, несомненно прочитанных Толстым, следует назвать раздел об Африке в «Курсе географии внеевропейских стран», составленном А. Крубером, С. Григорьевым, А. Барановым, С. Чеф-рановым (М., 1907). О внимательном чтении Толстым этого труда имеются записи в неопубликованном дневнике Д. П. Маковицкого⁵⁴.

Обширные сведения об Африке содержатся и в пяти книгах многотомной «Всеобщей истории путешествий», издававшейся в то время во Франции. Четвертый том этой серии, озаглавленный «Путешествие вдоль западного побережья Африки», целиком посвящен подробному описанию стран этого района, их географическому положению, а также административному и политическому устройству. Книга эта дает обширные сведения и о быте африканцев, их древнем самобытном искусстве, об их ремеслах, нравах, обычаях и т. д.

Много ценных сведений об Африке Толстой мог почерпнуть пз книги Томаса Стивенса «Поиски Стенли в Восточной Африке»⁵⁵, которую, судя по дневникам, он несомненно прочитал. Как уже сказано выше, автор книги, корреспондент американской газеты «Нью-Йорк Уорлд», посетил Толстого после того, как участвовал в поисках пропавшей без вести в конце 80-х годов английской торговой экспедиции, возглавлявшейся известным путешественником Стенли, и объездил многие районы Западпой и Восточной Африки. Написанная им книга содержит множество интересных наблюдений над жизнью и бытом африканских племен, их повседневным жизненным укладом. Автор очерков отдает известную дань африканской экзотике, в частности он со многими яркими деталями описывает охоту на слонов и носорогов. Но не менее живо и с несомненным сочувствием к африканцам он описывает и охоту белых колонизаторов на живых людей, ярмарки рабов и подневольный труд негров на плантациях белых господ.

Вообще очерки путешествий занимают большое место среди книг об Африке в яснополянской библиотеке Толстого. Такова, например, присланная французским ученым Камилем Рене книга «Два месяца на яхте»⁵⁶, в которой описывается его поездка вдоль берегов Испании, Португалии и Марокко. В руках Толстого была и книга немецкого путешественника Ф. Судера «Путешествие в Африку», рассчитанная на детей⁵⁷.

Некоторые сведения об Африке Толстой почерпнул и из книги русской путешественницы Лидии Пашковой «Французские и английские колонии на крайнем Востоке и на Востоке» (Одесса, 1886). Путешественница описывает главным образом Китай, Индию и Японию, где она подолгу жила, но бывала она и в Египте, Ливане и сообщает о них некоторые интересные детали.

Из художественной литературы об Африке, находящейся в личной библиотеке писателя, следует назвать повесть Ральфа Айрона «Африканская ферма»⁵⁸, присланную Толстому переводчицей К. Бекетовой. Автор повести описывает быт типичной фермерской семьи, выходцев из Голландии. На ферме идет обычная жизнь. Черные рабы обрабатывают поля, обслуживают белую семью, члены которой, в общем, добры к своим черным слугам. Один из них даже проповедует туземному мальчику теорию непротивления злу насилием (это место отчеркнуто Толстым). В целом же мещанская идиллия колонизаторской семьи, вероятно, показалась Толстому несколько скучной, и книга осталась неразрезанной.

Лучшая участь постигла книгу Е. Жилиной-Дьяконовой «Царство Фараонов. Рассказы по истории Египта», изданную «Посредником» в 1904 г., возможно не без рекомендации Толстого. Книга написана живо, с сочувствием к отсталому, забитому египетскому народу, который на протяжении тысячелетий был объектом нещадной эксплуатации как своих властителей, так и иноземных завоевателей. В книге сохранились следы чтения ее Толстым. Она заканчивается словами:

«Бедный, забитый, земледельческий народ, феллахи, остались такими же тружениками, какими были земледельцы Египта. Господа у них менялись, одно царство сменялось другим, а они всю жизнь свою проводят так же, все в тех же тяжелых трудах; даже и обрабатывают они землю почти так же, как обрабатывали ее египтяне в древности, и по-прежнему громадную часть добытого тяжелым трудом отдают своим господам. А господа Египта теперь турки да англичане» (стр.346).

Большое место среди литературы об Африке в библиотеке Толстого занимают книги, газеты, брошюры, посвященные англо-бурской войне. Многие из них были присланы в Ясную Поляну авторами или издателями. Трудно сейчас сказать, как Толстой отнесся к каждой из этих книг, его пометы не всегда легко расшифровать, но то, что он читал их, — несомненно.

Наиболее глубокая и содержательная из этих работ — солидный труд известного английского публициста и социолога Д. А. Гобсона «Война в Южной Африке, ее причины и последствия»⁵⁹. Автор многих книг, принесших ему большую известность («Эволюция современного капитализма», «Рескин как социальный реформатор» и др.), Гобсон в 1889 г. поехал в Южную Африку и на месте — в Трансваале и в Капской колонии — изучал все материалы, относящиеся к английской политике в этом районе. В своей книге он анализирует экономические, политические цели британского правительства и раскрывает колонизаторский характер развязанной там войны. Книга обличает империалистическую политику Великобритании и содержит призыв к урегулированию конфликта.

Резкий антибританский характер носит и другая из присланных Толстому книг об англо-бурской войне. Такова брошюра «Новая война в Южной Африке и как она ведется», изданная в Лондоне комитетом «За запрещение войны»⁶⁰. Со слов офицера, непосредственного участника войны, рассказывается в ней о зверствах английских войск в африканских деревня», об их бесчеловечном отношении к местному населению. Варварству англичан противопоставляются  высокие   моральные  качества   буров.   Автор решительно осуждает английское правительство и требует прекращения войны в Африке.

Еще одна книга на эту тему принадлежит перу известного английского юриста Альфреда Пиз и носит заглавие «Южная Африка. Имперская юстиция»⁶¹. Автор подчеркивает, что война ведется англичанами с нарушением всех правовых норм и законов. Война в Африке преступна как по своим целям, так и по методам ее ведения — таков вывод автора.

Большой интерес среди книг на эту тему представляют два сборника антивоенных документов, опубликованных один — в Лондоне и другой — в Берлине. Лондонский сборник «Листовки и памфлеты», изданный Южно-Африканским комитетом мира⁶², содержит статьи английских корреспондентов, а также памфлеты, воззвания и обращения политических деятелей, осуждающих англо-бурскую войну. Таков же и сборник «Протест немцев против английского варварства в войне с бурами», изданный прогрессивными кругами Германии⁶³. В сборник включено антивоенное воззвание, подписанное 150 профессорами университетов Германии, Австрии, Швейцарии, оно также направлено против войны в Африке.

На обоих сборниках сохранились следы внимательного чтения их Толстым.

Из множества других книг об Африке в библиотеке Толстого следует выделить книгу Эдуарда Фоа «Путешествие по Африке от Замбези до Французского Конго»⁶⁴, присланную Толстому И. И. Мечниковым (подробно о ней — в следующей главе), и три книги о Конго, вышедшие в Париже. Из них его особенно заинтересовала книга французского писателя Пьера Милля «Конго Леопольдвиль», обличающая зверства бельгийцев в этой стране⁶⁵. В руках у Толстого была и книга того же автора, написанная совместно с Ф. Шалле, «Два Конго — Бельгийское и Французское», содержащая описание дебатов во французском и бельгийском парламентах о положении в Конго, а также книга Ф. Шалле «Французское Конго»⁶⁶, написанная сотрудником французской колониальной администрации и поэтому не вызвавшая интереса писателя. Книга осталась почти неразрезанной.

Мы назвали только некоторые из книг об Африке, особенно те, которые носят на себе следы чтения их писателем. В действительности же число книг и журналов на разных языках, содержащих материалы об Африке и находившихся в поле зрения Толстого, значительно больше. Назовем еще и такие.

Сборник «Трансвааль», изданный одним из религиозных обществ Англии⁶⁷. В сборнике собраны изречения из Библии, Евангелия, Корана и других религиозных книг, осуждающие войну. На одной из страниц Толстым отчеркнуто понравившееся ему изречение.

Жан Фино, «Расовые предрассудки»⁶⁸. В книге, открывающейся дарственной надписью автора, рассказывается об африканских неграх, их происхождении и многовековой истории. Автор показывает честность, трудолюбие и дружелюбие африканцев, выступает против расовых предрассудков, царящих во многих странах мира, особенно в США.

Жорж Дарьей, «Бириби. Африканская армия»⁶⁹. Бириби — это название местности, где расположен дисциплинарный батальон французских колониальных войск. По сути говоря, это большой концентрационный лагерь для провинившихся солдат, особенно для тех, кто отказывается стрелять в безоружных африканцев. Автор описывает царящие здесь произвол, дикость, издевательства над заключенными, которые почти поголовно обречены на уничтожение.

Лев Толстой очень внимательно читал эту книгу и сделал много помет. Их анализ позволяет высказать предположение, что он собирался использовать сообщаемые здесь факты в одной из своих антивоенных, антиимпериалистических статей.

Ко всем этим книгам следует еще добавить большое число газет и журналов, поступивших в Ясную Поляну и содержавших, особенно в период колониальных войн, сотни статей, корреспонденции и очерков об Африке.

Мы не имеем возможности ни анализировать их, ни даже перечислить — столь много их находится в яснополянской библиотеке. Но не подлежит сомнению, что и они обогащали представления Толстого об Африке.

7

Новый, XX век наступил под гром пушек. Последнее десятилетие жизни Толстого было ознаменовано новыми войнами, новыми преступлениями колонизаторов во всем мире, в том числе в Африке.

Еще лилась кровь в Южной Африке, а в Китае началась объединенная интервенция восьми держав. В 1904 г. разразилась русско-японская война, принесшая обеим сторонам огромные потери. Вслед за этим, в 1908 г., начался так называемый Боснийский конфликт, вызванный насильственным присоединением к Австро-Венгрии двух славянских провинций — Боснии и Герцеговины. Балканы стали пороховой бочкой. Взбудораженная Европа, расколовшаяся на два противостоящих друг другу военных блока — Антанту и Тройственный союз, — на всех парах неслась к мировой войне...

Толстой тяжело переживал новые кровопролития и конфликты. «Нелепость и жестокость окружающей нас жизни — и вблизи и вдали — действует на меня как сонный кошмар», — писал он Л. Ф. Анненковой (72, 428).

На новые акты международного разбоя он откликнулся страстными статьями и воззваниями — «Не убий!», «Одумайтесь!», «Письмо к китайцу», «Письмо к индусу», «О присоединении Боснии и Герцеговины» и другими, в которых не уставал разоблачать захватнические планы империалистов. В его памяти еще были свежи кровавые колониальные войны конца XIX в., поэтому, осуждая военный психоз в Европе, он по-прежнему с неослабевающей силой направлял свои удары и против колониализма и расизма в Азии и в Африке.

«Меня, — говорил он, — не столько ужасают эти убийства в Трансваале и теперь в Китае, как то открытое провозглашение безнравственных начал, которое так нагло делается всеми правительствами. Прежде они хоть старались лицемерно прикрываться якобы благими целями, теперь же, когда это стало невозможно, они открыто высказывают свои безнравственные и жестокие намерения и требования»⁷⁰.

В Африке же тем временем колониализм укреплял захваченные позиции. Покоренные огнем и мечом буры были превращены в пленников Великобритании. Трансвааль и Оранжевая республика перестали существовать как самостоятельные государства — они стали английскими колониями. В Алжире продолжалась расправа французов над местным населением. Еще большие злодеяния творились в Конго, где хозяйничали бельгийцы. Повсюду колониальный режим стал более жестоким, а формы эксплуатации туземного населения — более изощренными и губительными.

Разоблачая в своих статьях новые преступления империалистов в Европе и Азии, Толстой не забывал и об Африке, неизменно напоминал о повседневно творимых там злодеяниях.

Так, в одном из вариантов «Хаджи Мурата» (1904), осуждая царскую политику насильственного покорения народов Кавказа, Толстой напомнил о жестоких действиях колонизаторов в Африке.

На Кавказе, писал он, в свое время «происходило то, что происходит везде, где государство с большой военной силой вступает в общение с первобытными, живущими своей отдельной жизнью мелкими народами. Происходило то, что или под предлогом защиты своих, тогда как нападение всегда вызвано обидами сильного соседа, под предлогом внесения цивилизации в нравы дикого народа, тогда как дикий народ этот живет несравненно более мирно и добро, чем его цивилизаторы, или еще под всякими другими предлогами, слуги больших военных государств совершают всякого рода злодейства над мелкими народами, утверждая, что иначе и нельзя обращаться с ними» (35, 456).

В марте 1905 г. Толстой прочитал в газетах сообщение о жестокой расправе над туземным населением, учиненной французской администрацией в Конго. По этому поводу он сказал: «Это ужасное практическое подтверждение низости западной цивилизации. Хотя я в теории знал, что эта цивилизация — самое ужасное зло, что австралийский дикарь стоит нравственно выше бульварного парижанина, но это (т. е. бесчеловечность колонизаторов. — А. Ш.) меня поражает»⁷¹.

Через три месяца, 20 июня 1905 г., услышав рассказ о жестокостях, совершаемых бельгийскими плантаторами в Конго, которые, вымогая у негров каучук, истязали и убивали их, Толстой напомнил, как зверски расправляются американские реакционеры с неграми и индейцами в США, и сказал, что надо бы написать книгу о преступлениях цивилизованных варваров против так называемых нецивилизованных народов. В этой книге, по мнению Толстого, следовало бы показать также и то, как «безвозвратно губятся душевные задатки и способности диких»⁷².

О действиях колонизаторов в Африке Толстой писал в статье «Конец века» (1905), посвященной русско-японской войне и началу первой русской революции. Великие державы, писал он, «веками под предлогом самозащиты придумывали одно перед другим самые действительные способы истребления друг друга (способы, тотчас же применяемые всеми другими противниками) и пользовались этими способами и для угрозы друг другу и для приобретения всякого рода выгод среди нецивилизованных народов в Африке и Азии» (36, 236).

В ответ на утверждения апологетов империализма, будто европейские державы и США несут в покоряемые ими страны свет культуры и будто мир в XX в. стал более цивилизованным, мягким, гуманным, Толстой в статье «Единое на потребу» (1905) привел десятки примеров, опровергающих эти лживые доводы. По его мнению, в XX в. происходят те же — если еще не большие — злодеяния, что и в прежние века и десятилетия. В современном мире мы наблюдаем, писал он, «такие же, как при Чингис-Хане, набеги на безоружные народы Африки, Азии и друг па друга; те же жестокости; такие же пытки одиночного заключения и дисциплинарных рот, как и при инквизиции; те же постоянные армии и военное рабство; то же неравенство, какое было между фараоном и его рабами, и теперь между Рокфеллерами, Ротшильдами и их рабами» (36,198).

В статье «Об общественном движении в России» (1905), разоблачая буржуазную пропагапду, прикрывающую империалистический разбой громкими словами о свободе и демократии, Толстой писал:

«Абиссинская, Бурская, Испанские войпы с Кубой, Филиппинами, Китай, Тибет, войпы с африканскими народами — все это войны, веденные самыми конституционными и республиканскими правительствами, и точно так же все эти правительства, когда находят это нужным, подавляют вооруженной силой те восстания и проявления воли народов, которые они считают нарушением законности, то есть того, что эти правительства в данную минуту считают законом» (36,162).

Эту же мысль Толстой развивал в марте 1906 г. в большом письме к дочери Марии Львовне, находившейся тогда в Западной Европе. По его мнению, страны буржуазной демократии нисколько не идут более гуманным путем, чем другие страны, где нет столь хваленых «конституций».

«Все эти конституции ни к чему не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплоатировать большинство... возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе, где можно» (76, 128).

Толстого удручала нараставшая в мире лавина милитаризма, непрерывная гонка вооружений, усилившаяся пропаганда войны, предвещавшие человечеству еще более тяжелые бедствия. И он порою предавался горестным размышлениям. «Ведь это ужасно, — писал он в разгаре русско-японской войны в статье "Единое на потребу". — Ужасно, главное, потому, что если и кончится безумная война, то завтра может новая фантазия с помощью окружающих его негодяев взбрести в слабую голову властвующего человека и человек этот может завтра устроить новый африканский, американский, индийский проект и начнут опять вытягивать последние силы из русских людей и погонят их убивать на другой край света» (36, 170).

Все надежды Толстой возлагал на народные массы, которые не хотят войны и одни только могут остановить кровавую машину империализма... «Все европейские народы, — писал он, — исповедуют одинаковые принципы свободы и братства и потому не нуждаются в защите друг от друга» (28,143).

Народы, по его мнению, и должны сказать свое веское слово в защиту собственной жизни и свободы.

В последнее десятилетие жизни Толстого продолжается и еще более разрастается его переписка с жителями Африки. По-прежнему большое место занимают в ней отклики читателей на поставленные в его произведениях проблемы, а также послания, в которых выражается согласие с его идеями. Расскажем о некоторых письмах.

Читатель Генри С. Полак из Кейптауна (Южная Африка) высказывает мнение о проблемах, затронутых в статье Толстого «Об отношениях между полами». Он говорит о существующем неравенстве между мужчинами и женщинами, о тяжелом положении, в котором находятся африканские женщины⁷³.

Египетский студент Корродино Корбо (Каир) пишет о своем восхищении творчеством русского писателя.

«Учитель, с глубочайшим почтением обращаюсь к Вам, самому выдающемуся ученому и самому знаменитому мыслителю нашей эпохи, чтобы просить Вас выполнить мою просьбу.

Нет надобности говорить о восторге и почтительной преданности, которые я испытываю к Вам. У меня есть полное собрание Ваших сочинений, и я обращаюсь с большой просьбой, уверенный, что Вы ее исполните. Я молод, учитель, а мне говорили, что Вы любите молодежь...

Посылаю Вам первый листок Вашей книги "Анна Каренина". Прошу Вас, учитель, написать на нем хоть одно слово и поставить свою подпись. Я отдам переплести эту книгу и буду бережно ее хранить в моей библиотеке как драгоценную память о великом и славном романисте и мыслителе...»⁷⁴.

Лев Николаевич с удовольствием исполнил просьбу юного корреспондента и сделал дарственную надпись на титульном листе «Анны Карениной».

Маргерит Муратори пишет из Каира о своем большом иптересе к русской литературе, в частности к творчеству Тургенева. Она просит прислать ей копию письма Тургенева к Толстому, которую она будет хранить вместе с уже имеющимся у нее драгоценным автографом Толстого. Одновременно она просит разрешения прислать Толстому свой подарок — подушку, которую она для него вышивает старинным африканским узором⁷⁵.

Другой египетский читатель, Корбо Гвидо (Каир),просит Толстого прислать ему какое-либо произведение и несколько слов на память. «Я сохраню это как самое драгоценное воспоминание о великом учителе, которого любил больше всех, так же как и Эмиля Золя, который прислал мне целое письмо»⁷⁶.

Толстому по-прежнему пишут редакторы и издатели африканских газет. В письме одного из них, издателя демократической газеты «Де Фолькстем» («Голос народа»), выходящей в Претории (Южная Африка), Дж. С. Прелле-ра, мы читаем:

«Сэр! Разрешите преподнести Вам в знак восхищения всом сделанным Вами на благо человечества два экземпляра газеты "Голос народа" со статьей, посвященной Вашей благородной деятельности, и переводом на язык африкаанс одного из Ваших маленьких рассказов ⁷⁷.

Обратите, пожалуйста, внимание: посвященные Вам материалы помещены в день Вашего рождения — 28 августа — и их прочитали 10 тысяч моих соотечественников, которые недавно испытали на себе вопиющее зло войны. Они знают, что Вы самоотверженно обличаете несправедливость, и высоко ценят проповедуемые Вами принципы дружбы и братства между народами»⁷⁸.

Другой издатель, Корбо Африкано, пишет из Каира:

«Учитель, пишу Вам в надежде, что Вы примете мое предложение. Я был бы счастлив перевести па арабский язык "Аппу Каренину" и, по правде говоря, предвижу ог-

ромный успех, который этот роман будет иметь в Египте, где большинство читателей еще незнакомо с красотой и мудростью Ваших книг. Обращаюсь к Вам потому, что хотел бы иметь исключительное право на этот перевод. Прошу известить меня о Ваших условиях. Не скрою, что я восхищаюсь Вами, и, как только перевод "Анны Карениной" будет завершен, я займусь переводом и других Ваших произведений. Прошу Вас, учитель, удостоить меня наискорейшим ответом»⁷⁹.

В ответном письме Толстой сообщил, что разрешает переводчикам и издателям всех стран безвозмездно переводить и издавать его сочинения.

Наряду с подобными письмами но прекращается в последние годы и ноток обращений к нему разных лиц, возмущенных зверствами колонизаторов в Африке.

Известный американский ученый и путешественник Оливер Бейнбридж, проведший много лет среди диких племен Африки, узнав о большом интересе русского писателя к Африке, предлагает ему подробные сведения и материалы об этом континенте⁸⁰.

Молодой англичанин Карл Хардинг, участник войны в Южной Африке, пишет Толстому 26 августа 1910 г.:

«Мне хочется, чтобы наши руки сомкнулись через все то огромное пространство, которое нас разделяет. Я — ревностный последователь Ваших идей. Пришлите мне весточку, чтобы подбодрить меня на моем нелегком пути.

Я еще молод и только вступаю на путь борьбы за мир и социальную справедливость — поприще, на котором я надеюсь принести пользу. Я видел все ужасы войны в Южной Африке и хочу сделать все, что в моих силах, чтобы такое безумие не повторилось в будущем».

О себе автор письма сообщает, что он работает на ферме «Братья Кэдбери», где производятся известные во всем мире шоколад и какао. Письмо заканчивается словами:

«Надеюсь, Вы еще долго будете жить и продолжать свое благородное дело. Здесь много   Ваших последователей»⁸¹.

Об этом же пишет молодой голландец Френсис Гильдместер, сражавшийся в Южной Африке на стороне буров: «Глубокоуважаемый граф, я сейчас работаю в Голландии над тем, чтобы организовать среди молодежи Общество борьбы против милитаризма. Мне всего 23 года, и вы подумаете, что я еще молод. Но ведь именно в этом возрасте люди служат солдатами. Я прошу вас сообщить мне адреса нескольких русских молодых людей, с которыми я мог бы установить связь. Я хотел бы в связи с мировой конференцией в Гааге создать Международное общество молодых людей разных стран, сочувствующих идеям мира.

Мне доводилось находиться во время англо-бурской войны в Южной Африке, и я видел, как были убиты 24 тысячи ни в чем не повинных женщин и детей. А что этим достигла Великобритания?

Мы, молодые люди всех стран, должны активно сотрудничать друг с другом, чтобы в решающий час мы могли вместе сказать: "Нас хотят принудить проливать кровь за чуждые нам интересы, но мы не будем делать того, что противно нашей совести »⁸².

Поддержки Толстого ищет и основанная в Африке в 1908 г. антирасистская «Лига всеобщего братства». Она просит его принять на себя почетное звание вице-президента Общества. В приложенной к письму программе «Лиги» содержатся следующие положения:

«Мы утверждаем, что все люди родились свободными и равными в своих естественных правах и подлежат защите против несправедливости, угнетения и зла. Мы надеемся, что все люди доброй воли объединятся в едином братстве для совместной борьбы за мир и справедливость»⁸³.

К Толстому обращаются и многие европейцы, кто возмущен несправедливыми действиями колонизаторов в Африке. Так, англичанка Л. Анстинс пишет из Лондона:

«Дорогой сэр! Несколько лет назад я прочитала некоторые из Ваших несравненных книг и брошюр и думаю, что Вы — самый подходящий человек, с которым можно посоветоваться по нижеследующему поводу. Один из членов моей семьи вернулся недавно из Южной Африки, где в качестве официального лица узнал много страшного об обращении с арестованными туземцами. Я хочу публично разоблачить это злодеяние, но как лучше это сделать? Назвать имя близкого мне человека я не могу, так как он сам этого не желает, но, может быть, это и не нужно?

Он узнал, что цветных арестантов и китайцев бьют немилосердно и с ними жестоко обращаются по приказу начальника тюрьмы, пьяного грубияпа, который срывает злобу на своих жертвах. Он мучает и истязает их самым ужасным образом, не останавливаясь ни перед чем.

Арестованные, как рабы, работают в рудниках, а тюремщики и надзиратели получают за каждого из них по доллару или около того в качестве поощрения за то, чтобы подгонять их и заставлять выполнять р.аданную норму.

Арестовать человека — дело выгодное для полиции, и она так и делает по каждому придуманному ею поводу, например за отсутствие паспорта, который она сама предварительно уничтожила.

В отношении смертной казни царит отвратительный произвол: туземцев и китайцев убивают, как овец.

Возможно ли все это разоблачить и вырвать власть из рук порочных и корыстных людей?

Искренне Ваша

мисс Л. Анстинс» ⁸⁴.

На эти письма, как и на аналогичные обращения, поступавшие ранее, Толстой отвечает и личными посланиями, и статьями, и воззваниями, которые публикуются в мировой печати. Таковы его статьи: «Не убий никого» (1907), «Закон насилия и закон любви» (1908), «Неизбежный переворот» (1909), «Действительное средство» (1910) и др. Таковы и его письма этих лет, в частности письма к Ганди в защиту индийских рабочих от южно-африканских расистов. Голос Толстого звучал на весь мир, обличая рабство, угнетение и социальную несправедливсть.

Интерес к Африке не ослабевал у Толстого и в самые последние годы его жизни.

Летом 1909 г. в Россию приехал из Парижа выдающийся русский ученый И. И. Мечников и вскоре отправился в Ясную Поляну, где провел целый день в беседах с Толстым. Это был большой разговор двух мыслителей о современной цивилизации, о судьбе человечества, о положении народов в современном мире. В числе других тем была затронута и проблема Африки, в частности вопрос о судьбе ее народностей, находящихся на самой низкой ступени развития. И. И. Мечников проявил осведомленность о положении племен Черной Африки, об их жизненном укладе, верованиях и психологии. Толстого эти рассказы очень заинтересовали, и он попросил Мечникова прислать ему какие-нибудь достоверные книги с описанием жизни диких племен Африки.

Позднее, в очерке «День у Толстого в Ясной Поляне» И. И. Мечников так воспроизвел эту беседу:

«Когда в ответ на слова Толстого о людоедстве я сказал, что в Центральной Африке, в Конго, существуют негритянские племена, у которых победители поедают своих пленников, и когда я рассказал ему подробности о том, как это делается, то Лев Николаевич пришел   в   волнение   и спросил, существуют ли у таких негров какие-нибудь религиозные представления. Я ответил, что им но чуждо поклонение предкам, что религия их сходна с верованиями многих других дикарей и что людоеды Конго считаются не более злыми и дурными, чем их соплеменники, не едящие человеческого мяса. Людоедство в Центральной Африке путешественники объясняют распространением болезни тце-тце (нагана), которая до такой степени губительна для животных, что делает их разведение невозможным. При таких условиях, ввиду инстинктивной потребности в мясе, негры и прибегали к поеданию себе подобных.

Толстой настолько заинтересовался этими сведениями, что просил меня прислать ему подробные данные об этом вопросе и еще при прощании сказал моей жене, чтобы она мне напомнила сделать это. Вскоре после возвращения в Париж я выслал ему несколько статей французских путешественников, побывавших в Конго»⁸⁵.

Жена И. И. Мечникова, Ольга Николаевна, присутствовавшая при беседе мужа с Толстым, в письме к В. А. Чи-стович писала: «Когда Илья Ильич рассказывал ему про антропофагов в Конго, он прямо стонал, как от физической боли... Здесь проявилась его необыкновенная отзывчивость и чувствительность. Он ближе всех нас, гораздо более молодых, принимал к сердцу эту жестокость и, видимо, страдал от нее»⁸⁶.

По возвращении в Париж Мечников, как мы уже упомянули, прислал Толстому книгу Эдуарда Фоа «Путешествие по Африке от Замбези до Французского Конго», и Толстой прочитал ее с большим интересом. Осмысливая прочитанное применительно к своей религиозно-нравственной доктрине и задумавшись над тем, что произошло бы, если бы дикие племена-людоеды набросились на людей, исповедующих принцип непротивления злу насилием, Толстой записал в дневнике:

«Вечером читал о людоедах в Африке и думал об отношениях с ними христиан, разумеется, непротивляющихся. И сначала смутился, но потом одумался и понял, что, во 1-х, если и побьют многих, неизбежно будут удивлены и пожелают воспользоваться их добротой и самоотречением, а потом и поймут, глядя на их всегдашнее довольство, преимущество их понимания жизни» (57, 148).

Иными словами, дикие племена Африки в соприкосновении с народами, ведущими высоконравственный образ жизни, неизбежно будут удивлены «их добротой и самоотречением» и вскоре поймут преимущество их «понимания жизни» и последуют их примеру. Это рассуждение полемически направлено против главной мысли автора книги, Эдуарда Фоа, будто между дикими племенами Африки и цивилизованным человечеством лежит непроходимая пропасть. Насчет того, что людоеды набросятся на другие народы и «побьют многих», Толстой далее отметил в дневнике: «Ну да это может и не быть» (57, 148). А главное — это то, что нельзя, как это делает автор книги, считать отсталые племена враждебными остальному миру, ибо нельзя делить человечество на «диких» и «святых». «Одно несомненно, — записал Толстой далее в дневнике, — что никогда род человеческий или общества людей не разделятся на два лагеря: одних — диких зверей, а других — святых. В действительности везде, как было, так и есть: весь род человеческий стоит на постепенных в духовном совершенстве состояниях, и между дикими и святыми много промежуточных ступеней, все приближающихся к совершенству любви» (57,148).

Человечество, считал Толстой, развивается постепенно, и вместе с ним в духовном отношении развиваются и отсталые народы Африки. Толстой верил в духовное развитие африканских народов, даже самых отсталых.

Проявляя дальнейший интерес к жизни и судьбе народов Африки, Толстой с 29 июля по 11 августа 1910 г., т. е. за три месяца до кончины, с увлечением читал упомянутую выше книгу французского публициста Пьера Милля «Конго Леопольдвиль». Опираясь на многочисленные документы и собственные наблюдения, автор рассказывает о продолжающейся эксплуатации туземцев бельгийской компанией, о жестоком режиме, установленном для местного населения, об огромных богатствах, выкачиваемых бельгийцами из этой страны. Но христианских миссионеров в Конго он изображает как благодетелей «диких» народов и восторгается тем, как успешно они обращают конголезцев в христианскую веру. В этой связи Толстой прочитал в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона статью о Конго, но «нашел очень мало» интересующих его сведений⁸⁷. По поводу деятельности миссионеров в Конго он записал в дневнике: «Какая ужасная, или скорее удивительная, дерзость или безумие тех миссионеров, которые, чтобы цивилизовать, просветить "диких", учат их своей церковной вере» (58, 88).

Вероятно, в связи с прочитанной в журнале статьей об Африке Толстой вернулся к книге Эдуарда Фоа, присланной ему Мечниковым. В дневнике А. Б. Гольденвейзера от 8 августа 1910 г. мы находим такие записи:

«Лев Николаевич читал французскую книгу о Конго. Его заинтересовала сравнительная величина Африки и Европы, и мы с ним справлялись в карманном атласе Маркса и в словаре Брокгауза»⁸⁸.

Назавтра разговор о жизни обитателей Конго возобновился. А. Б. Гольденвейзер записал: «Лев Николаевич показал мне песни, помещенные в присланной Мечниковым книге Foa о Конго, и сказал:

— Вот посмотрите песни Конго, одна с "ге" начинается. Кажется, очень миленькая, плясовая»⁸⁹.

А. Б. Гольденвейзер, успевший найти необходимые Толстому сведения, сказал ему:

«А я вам неверно вчера сказал, что в Африке сорок миллионов жителей. Это, оказывается, только без колонистов-европейцев, а всего, кажется, 160 миллионов. То-то мы с вами удивлялись, что так мало»⁹⁰.

Внимательное чтение книги об Африке продолжалось несколько дней, пока Толстой ее не кончил. Как раз в ту минуту, когда он сказал Гольденвейзеру: «Я кончил эту книгу — очень интересно», в комнату вошел домашний врач Душан Петрович Маковицкий и принес Толстому только что полученное на его имя письмо из Африки на португальском языке. Это было письмо от негра из Мозамбика (Восточная Африка) Мануэля Кавако, который горячо благодарил Толстого за его благородную миссию защитника угнетенных народов: «Поверьте, — писал он, — эти слова идут из глубины моего сердца»^9l.

Д. П. Маковицкий, немного знавший португальский язык, перевел с листа это письмо, и Толстой выслушал его с большим вниманием. По словам А. Б. Гольденвейзера, Лев Николаевич с удовлетворением сказал: «Мне это интересно... Я теперь интересуюсь Африкой»⁹².

Это было последнее письмо в африканской почте Толстого. Через три месяца он умер.

8

Сведения о распространении произведений Толстого в странах Африки (за исключением нескольких наиболее развитых арабских стран) очень скудны. Отсутствие крупных библиотек и национальных библиографий не позволяет в ряде стран получить хотя бы самые первичные материалы на эту тему. Чтобы восполнить этот пробел, Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве совместно с Союзом писателей СССР обратился к ряду прогрессивных африканских писателей с просьбой рассказать, какое распространение получили сочинения Толстого в их странах, каково отношение читателей и писателей к ним. Полученные ответы, а также отдельные материалы, которые удалось собрать в научных учреждениях СССР⁹³, позволяют сделать первые, самые общие и заведомо неполные выводы.

Толстой пришел к народам Африки преимущественно на языках тех государств, которые владели ее территориями, т. е. на языках колониальных держав. Из местных языков он переводился только на арабский, на котором говорит примерно 40 миллионов человек. Можно горько сожалеть, что большинство других африканцев (общая численность населения Африки — свыше 180 млн. человек)  лишено возможности читать его на родных языках. Вместе с тем нельзя не видеть и значения того факта, что Толстой все же до Африки дошел и, как это показала его переписка с африканцами, оказал известное влияние на ее передовую общественную мысль.

Говоря о распространении сочинений Толстого в среде коренных африканских народов, следует прежде всего учесть, что подавляющее большинство народов, несмотря на завоевание независимости, до сих пор не имеет письменности. Обилие языков, диалектов и наречий, на которых говорят различные этнические группы, не позволяет многим африканским государствам создать общий для своей страны язык и письменность. И это, конечно, является серьезной помехой для их культурного обмена с другими странами.

Картина распространения книг Толстого в странах Африки весьма пестра. Если в такие страны, как Египет, Алжир, Тунис, Марокко, Судан, Эфиопия, ЮАР и другие, сочинения Толстого доходили и доходят в европейских переводах, а также в переводах на арабский язык, то во многие весьма обширные районы Западной, Восточной и особенно Центральной Африки они почти совсем не доходят. Местное население, за исключением весьма мизерного верхушечного слоя, из-за почти поголовной неграмотности лишено возможности что-нибудь читать.  Говорить здесь о сколько-нибудь значительном распространении русской культуры, в том числе и сочинений Толстого, пока не приходится.

Тем отраднее первые успехи, достигнутые отдельными африканскими странами. Они показывают, что там, где слаборазвитые народы обретают твердую почву под ногами, к ним вместе с другими культурными достижениями приходят и творения Толстого.

Из языков африканских народов, на которые переведены отдельные сочинения Толстого, следует прежде других назвать африкаанс — язык потомков голландских переселенцев-буров, на котором теперь говорят и другие жители Южной Африки. Этот язык вобрал в себя много слов из языков банту и готтентотских и поэтому понятен многим африканцам. Еще в 1950 г. на этот язык кроме упомянутого выше рассказа «Чем люди живы» переведен сборник произведений Толстого под заглавием «Одиннадцать рассказов» (переводчик Ф. Джордан, Кейптаун). В 1960 г. здесь же в переводе А. Лее увидела свет на языке африкаанс и повесть «Смерть Ивана Ильича».

На языке эве, распространенном на гвинейском побережье, от Либерии до Камеруна, издан «Кавказский пленник» и подготовлены отдельные другие рассказы, но они пока еще не увидели света.

На языке га, распространенном в Гане и других районах Африки, издан сборник народных рассказов Толстого, в который вошли: «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Кавказский пленник», «Охота пуще неволи», «Вражье лепко, а божье крепко», «Девчонки умнее стариков», «Как чертенок краюшку выкупал», «Зерно с куриное яйцо», «Кающийся грешник», «Чем люди живы», «Два старика», «Где любовь, там и бог», «Три старца».

Этот сборник впервые издан в 1947 г. в переводе Т. К. Батгвэй, через два года он был переиздан, В 1958 г. вышел новый сборник рассказов.

В Аккре в 1952 г. на языке тви вышел сборник, содержащий три рассказа Толстого: «Бог правду видит, да не скоро скажет», «Где любовь, там и бог» и «Чем люди живы». Там же на языке фанте в 1964 г. издан сборник сказок и рассказов Толстого под заглавием «23 рассказа».

Толстовские «Рассказы для детей» вышли в Москве (1965) на языке суахили, широко распространенном в Восточной Африке.

Все это, разумеется, лишь первые «ласточки», первые робкие начинания, но значение их трудно переоценить. Они свидетельствуют об огромных переменах в жизни ранее отсталых народов — переменах, предвещающих большую их будущность.

Ответы современных африканских писателей на упомянутую выше анкету дополняют имеющиеся скудные материалы ценными сведениями⁹⁴.

Так, выдающийся южноафриканский писатель Алекс Ла Гума пишет:

«Насколько мне известно, ни одно произведение Толстого до сих пор на местные языки Южной Африки не переведено. Официальный язык Южно-Африканской Республики (ЮАР) — английский, и большинство классиков доступно населению только на этом языке.

Произведения Толстого впервые попали в Южную Африку в английских или голландских изданиях. Английские переводы преобладают до сих пор — их можно найти в библиотеках, на книжных полках всех культурных людей. Среди самых популярных произведений Толстого следует в первую очередь назвать романы "Война и мир" и "Анна Каренина". Они составляют неотъемлемую часть духовного мира южноафриканской интеллигенции.

В настоящее время книги Толстого в дешевых изданиях "Пингвин букс" находятся в широком обращении, их можно найти почти во всех книжных магазинах, торгующих литературой на английском языке.

К несчастью, вследствие все большей стандартизации западной культуры классики мировой литературы, в том числе и романы Толстого, приходят к широким массам населения Южной Африки в виде бесцветных, а то и искаженных экранизаций, а это — большое зло».

Относительно истории появления сочинений Толстого в Южной Африке и их дальнейшего бытования в этом районе Алекс Ла Гума пишет:

«Впервые гуманистическая мысль Толстого проникла в Южную Африку в начале XX века вместе с его письмами к Махатме Ганди. Как известно, Ганди начинал тогда свою общественную деятельность именно в Южной Африке, откуда и переписывался с Толстым. Ганди участвовал в создании партии Индийский Конгресс в провинции На-таль, которая позднее объединилась с аналогичной партией Трансвааля и мыса Доброй Надежды, образовав единую партию Индийский Конгресс Южной Африки.

Массовое движение под руководством Индийского Конгресса стало поворотным пунктом в истории освободительной борьбы Южной Африки.

Кампания гражданского неповиновения, обогащенная революционными, антирасистскими и антиколониалистскими идеями, показала свою силу в 1952 году и в других массовых выступлениях, в которых вместе с индийцами участвовали и коренные африканцы».

О своем собственном отношении к Толстому Алекс Ла Гума говорит:

«Лев Толстой был одним из самых выдающихся художников, которого дала миру старая Россия. Он был не только крупнейшей фигурой в современной ему мировой литературе, но и живым воплощением русского гения, его интеллектуальной и моральной мощи.

Духовная драма Толстого, определившаяся к концу его жизни, имела истоком сознание страдающего представителя привилегированного класса, который пришел к выводу, что весь его досуг, состояние и знания были основаны на угнетении его родного народа. Пораженный этим сознанием, он отказался от имущества, от всех прав собственности и полностью приобщился к миру трудящихся. В последнее десятилетие жизни он был выразителем протеста русского народа против войн, против жестокости правительства, против системы частного землепользования, против засилья духовенства и всех сил тьмы и реакции.

В молодости я несколько раз пробовал читать произведения Толстого, но отступал перед их, как мне казалось, пространным объемом и беспрестанно путающимися именами персонажей. Только гораздо позже я возобновил попытки и, наконец, добился успеха. Вначале я прочитал "Севастопольские рассказы", а затем, проявив упорство, атаковал и "Воскресение". Этот роман потряс меня. На мой взгляд, он сыграл не последнюю роль в разоблачении мерзости русского царизма и в свержении его».

И далее:

«Наследие Толстого неисчерпаемо. В то время как более ранний роман "Война и мир" был огромной панорамой русского общества, роман "Анна Каренина" был выражением духовного пробуждения писателя, его приближения к новому, более демократическому миропониманию.

Как мыслитель Толстой следовал тенденциозной доктрине пассивности, непротивления; революция, которая разразилась в России через семь лет после его кончины, не последовала за его принципами. Но мы не можем требовать от него больше, чем он мог дать. Он прошел длинный и каменистый путь к народу, его гуманистическая мысль потрясла мир, его достижения огромны.

Коротко говоря, он дал миру итог художественного опыта целого века и сделал это с неповторимой силой, правдивостью и красотой».

Крупнейший марокканский писатель и ученый, профессор филологии и гуманитарных наук университета Мохам-меди в Рабате, доктор М. А. Лахбаба в своем ответе пишет:

«Ваше письмо относительно темы "Толстой и Африка" меня приятно удивило. Я не знал, что великий русский писатель интересовался нашим континентом.

В ответ на ваш вопрос сообщаю:

Наши интеллектуальные марокканцы читают Толстого

во французских изданиях или в переводах на арабский язык, которые завозятся из Египта и Ливана.

Творчество Толстого должным образом ценится в кругах марокканской интеллигенции. Все его переводы находятся в наших библиотеках и издательствах».

Крупнейший писатель Восточной Африки Джонатан Кариара пишет из Найроби (Кения):

«Насколько мне известно, Толстого не переводили на языки Восточной Африки. В высших учебных заведениях его читают в переводе на английский язык.

Я не думаю, что Толстой известен широкой массе африканцев. Поэтому он не мог оказать большого влияния на нашу литературу, культуру и социальное мышление.

Лично я был очень захвачен его глубоким пониманием человеческой природы в "Aline Карениной". Меня воодушевляло великолепное описание русских сельских пейзажей и то, как они символично представлены, чтобы показать любовь Левина к Китти. В характере Левииа чувствуешь самого Толстого; при чтении чувствуешь свежую непосредственность его поразительно прогрессивных идей, касающихся использования сельского хозяйства, деревенского труда.

"Война н мир" — одно из любимых чтений для студентов университета, хотя это произведение очень объемно. Однако для тех, кто читает его, оно быстро становится вполне доступным».

О своем глубоком преклонении перед гением Толстого говорят и сенегальский поэт Жан Бриер, малийский литератор Гауссу Дивара, нигерийский писатель Тай Соларин, кенийский прозаик Джон Мванге, замбийский публицист Виллиам Саиди и многие другие. Все они выражают надежду, что с течением времени вместе с общим ростом культуры в освобожденной Африке творения Толстого станут широким достоянием ее многострадальных народов.