Эпоха эллинизма. Становление христианства. Формирование христианской литературы. Проблема веры и разума.

Эллинизм — период в истории Средиземноморья, в первую очередь восточного, длившийся со времени походов Александра Македонского (356—323 до н. э.) до окончательного установления римского господства на этих территориях, которое датируется обычно падением птолемеевского Египта (30 до н. э.). Термин первоначально обозначал правильное употребление греческого языка, особенно негреками, но после опубликования работы Иоганна Густава Дройзена «История эллинизма» (1836-1843 гг.) понятие вошло в историческую науку.

Особенностью эллинистического периода явилось широкое распространение греческих языка и культуры на территориях, вошедших в состав государств диадохов, которые образовались после смерти Александра Македонского на завоёванных им территориях, и взаимопроникновение греческой и восточных — в первую очередь персидской — культур, а также возникновением классического рабства.

Начало эллинистической эпохи характеризуется переходом от полисной политической организации к наследственным эллинистическим монархиям, смещением центров культурной и экономической активности из Греции в Малую Азию и Египет.

Внезапная смерть Александра Македонского в 323 году до н. э., послужила сигналом к началу краха его империи, обнаружившей всю свою эфемерность. Военачальники Александра, получившие название диадохов, начали серию кровавых войн и распрей за трон единого государства, продолжавшуюся 22 года. Ни один из диадохов так и не смог одержать решительной победы над всеми остальными и в 301 году до н. э., после битвы при Ипсе, они разделили империю на несколько самостоятельных частей.

Новые государства организуются по особому принципу, получившему название эллинистической монархии, основанной на синтезе местных деспотических и греческих полисных политических традиций. Полис, как самостоятельная гражданская община, сохраняет свою независимость как социальный и политический институт даже в рамках эллинистической монархии. Такие города, как Александрия пользуются автономией, а их граждане - особыми правами и привилегиями. Во главе эллинистического государства обычно стоит царь, обладающий всей полнотой государственной власти. Его главной опорой был бюрократический аппарат, осуществлявший функции управления всей территорией государства, за исключением городов, обладавших статусом полисов, которые владели определенной автономией.

По сравнению с предыдущими периодами ситуация в греческом мире серьезно изменилась: вместо множества враждующих друг с другом полисов греческий мир теперь состоял из нескольких относительно стабильных крупных держав. Эти государства представляли собой общее культурное и экономическое пространство, что немаловажно для понимания культурного и политического аспекта той эпохи. Греческий мир был очень тесно взаимосвязанной системой, что подтверждается как минимум наличием единой финансовой системой а также масштабностью миграционных потоков в пределах эллинистического мира (эпоха эллинизма была временем сравнительно большой мобильности греческого населения. В частности, континентальная Греция, в конце IV века до н. э. страдавшая от перенаселенности, уже к концу III века до н. э. стала ощущать нехватку населения).

Христиа́нство (от греч. Χριστός — «пома́занник», «месси́я») — авраамическая мировая религия, основанная на жизни и учении Иисуса Христа, описанных в Новом Завете^[1]. Христиане верят, что Иисус из Назарета это Мессия, Сын Божий и Спаситель человечества^[2].

Христианство — крупнейшая мировая религия как по численности приверженцев, которых около 2,1 млрд, так и по географической распространенности — почти в каждой стране мира есть хотя бы одна христианская община^[3].

Христианство возникло в I веке в Палестине, находившейся на тот момент под властью Римской империи, первоначально в среде евреев, но уже в первые десятилетия своего существования получило распространение и в других провинциях и среди других этнических групп^[4]. В качестве государственной религии христианство впервые было принято в Великой Армении в 301 году.

Кризис старых духовных ценностей требовал какого-то социально-психологического замещения их. Искать замену в пределах греко-римского культурного круга было бесполезно, потому что его мыслители еще долго не могли преодолеть обаяния идей, созданных полисным миром, который формально продолжал существование еще в течение столетий.

В Греции еще ранее, со времен расцвета полиса, существовали и продолжали существовать в период империи общины орфиков. Учение их возводилось к древнему мифическому певцу и музыканту Орфею, якобы нисходящему в преисподнюю в тщетной попытке высвободить оттуда свою супругу Эвридику. Признавая весь пантеон греко-римских божеств, орфики переосмысляли мифы о них в этико-символическом духе: из яйца Хроноса («Времени») родился Эрос — божество любви и света, который и создал первичный мир, лишь видоизмененный Зевсом и олимпийскими богами. Орфики учили, что душа человека проходит круг перевоплощений, но он может быть сокращен «орфической» жизнью, которая предполагала презрение к плоти и аскетизм; выходя из круга перевоплощений, душа человека вступала в вечный мир блаженства и божественного бессмертия.

Учение орфиков, однако тоже не могло ответить на болезненные вопросы эпохи — хотя бы потому, что не порывало с уже опостылевшими «полисными» культами и с культом императора, делая упор на самосовершенствование в пределах существующей системы ценностей, Еще важнее было то, что орфические общины были тайными, строго замкнутыми группами. Но трудно отрицать, что и орфизм подготавливал среди населения империи многие идеи будущего христианства — прежде всего идею неокончательности смерти, возможности бессмертия для каждого праведника и воздаяния человеку по делам его в загробном бытии.

На Ближнем Востоке дело обстояло по-иному. Здесь уже по крайней мере с VI в. до н. э. возникли эсхатологические[3] течения — мистика абсолютного будущего, ожидания прихода спасителя мира для учреждения нового, окончательного и безупречно справедливого порядка на земле. Ожидание спасителя было свойственно многим направлениям зороастрийской религии, но особенно характерно было упование на будущего спасителя «помазанника» для течений, слагавшихся на почве ветхозаветной религии, видимо, не без влияния зороастризма. В связи с перипетиями эллинистической истории, с многократными переселениями этнических групп — в том числе иудеев — во все концы эллинистического мира ветхозаветными идеи получали все более широкое распространение. Иудеи, принадлежащие к «диаспоре» (выселенцы из Палестины), занимались привлечением новообращенных в ортодоксальный иудаизм, но, кроме того, в разных местах образовывались различные более или менее обособленные группы и течения, такие, как терапевты в Египте, ессеи в Иудейской пустыне у Мертвого моря, сторонники Иоанна «Крестителя», а затем и многие другие. Для всех них были характерны не только эсхатологические чаяния вообще, но и ожидание избавления, которое будет принесено в «конечные времена»  к о н к р е т н ы м  лицом. Для ортодоксальных иудеев это должен был быть непременно потомок древнего царя Давида, помазанный Богом в цари («помазанник» по-древнееврейски машиах, по-гречески мессия[4] или христос); ожидалось, что он восстановит конкретное государство, но не в его прежнем виде, а в виде идеального, утопически-справедливого царства, доступного только праведникам, выполнявшим боговдохновенный «Закон» Торы, или Пятикнижия, приписывавшегося Моисею. Вера в приход мессии утвердилась по крайней мере еще с VI в. до н.э. Часто считали, что перед пришествием мессии будет новое явление пророка Илии, который якобы не умер, а вознесся живым на небо и может вновь появиться на земле в «конечные времена». Другие религиозно-этические движения сходного происхождения сохраняли его более в нравственном аспекте. Иудеи считали, что Яхве заключил со своим народом особый «завет» (договор, материальным признаком которого было обрезание: оно должно было отличать поклонников Яхве от всякого другого народа). Новые секты и религиозные движения стали выдвигать идею о Новом завете, т. е. новом договоре между богом и людьми, основанном на более высоких нравственных требованиях единого божества к личности человека. Представление о таких личных отношениях между богом и человеком не могло сложиться в хаотическом мифологическом мире греко-римской культуры — оно могло сложиться лишь на почве монотеизма, веры в одного бога, лицом к лицу с которым оказывается человек. Монотеизм же реально существовал в I в. до н. э. — I в. н. э. только в учениях, развившихся на библейской почве. Кроме того, именно здесь неизбежно было наиболее резкое столкновение с официальной идеологией Римской империи: монотеизм был абсолютно несовместим с идеологическим обоснованием империи — культом императора как одного из «божеств».

В первый век существования христианской церкви почти вся её письменная деятельность была направлена на то, чтобы:

1. фиксировать предание об истории и учении первых проповедников христианства,

2. излагать и истолковывать это учение в применении к частным вопросам по мере того, как их ставила жизнь,

3. посредством письменных актов поддерживать нравственное и вероучительное единство между рассеянными общинами.

Эта деятельность имела в виду непосредственные религиозные нужды современных ей верующих и литературой может быть названа лишь в несобственном смысле.

Первоначальная христианская литература (периода после сочинения новозаветных книг) может быть разделена на три группы: 1) обильная литература апокрифических «евангелий», «посланий» и «деяний», свидетельствующая, с одной стороны, о том, какие широкие круги населения были увлечены пропагандой христианства, а с другой — о том, как буйно развивалась фантазия, питаемая пафосом ниспровержения существующей официальной идеологии. Вся эта апокрифическая литература, авторы которой неизвестны, как правило, существенно отклонялась от основных положений собственно христианского учения; 2) сочинения «апостольских отцов», считавшихся непосредственными учениками первых апостолов. Сюда относятся несколько посланий, весьма сходных с вошедшими в канон Нового завета, главным образом посвященных утверждению идеи о том, что Иисус был не только Христом (мессией), но именно Богом,—толкования на отдельные положения Нового завета («Пастырь» Гермы) и Ветхого завета («Послание Варнавы» и др.).

Вера и разум. Христианская вера вовсе не устраняет изучения природы, но она признает возможность действия Бога в мире - как в пределах закона причинности (через «встречу» двух причинных рядов, независимых один от другого), так и преступая закон причинности. Наука может и должна искать «естественных» причин того, что кажется загадочным или необъяснимым, но она не может отвергать возможности действия Бога в мире. Нет поэтому никаких оснований противоставлять знание вере: христианство признает права разума, но признает и ограниченность разума. Христианство отвергает лишь «автономию» разума; ограничен­ность разума не позволяет считать разум стоящим выше веры. Вера де­лает работу разума более зрячей, дополняет разум в том, чего он своими силами уяснить не может. Но вера наша говорит и о сверхразумных ис­тинах, - тут мы должны со смирением признать границы разума. Путь христианина в сочетании веры и знания, а не в противоставлении их, и это относится не только к миру невидимому, но и к миру видимому, ко­торый открывается нам в опыте. Перейдем поэтому к более конкретным пунктам, в которых ясно выступает близость веры и знания. На первом месте здесь стоит общий вопрос о соотношении Бога и мира: это соот­ношение в христианстве характеризуется понятием творения.