Lхххiv.

Одно несомненно: враг порока, раз навсегда избравший в жизни прямой

путь и так уклонившийся от нравов толпы, вызывает всеобщую ненависть - ибо

ни один кто не одобрит того, кто на него не похож. Затем те, кто стремится

лишь к обогащению, не желают верить, что есть у людей блага выше тех, за

которые держатся они. Превозносите сколько угодно любителей литературы -

богачу все равно покажется, что деньги сильнее ее...

- Не понимаю, как это так бедность может быть сестрой высокого ума...

- О, если бы соперник, принудивший меня к воздержанию, был столь чист

душой, что мог бы внять просьбам! Но он - закоснелый разбойник и наставник

всех сводников...

LХХХV.

[Эвмолп] Когда квестор, у которого я служил, привез меня в Азию, я

остановился в Пергаме. Оставался я там очень охотно, не столько ради удобств

дома, сколько ради красоты хозяйского сына; однако я старался изыскать

способ, чтобы отец не мог заподозрить моей любви. Как только за столом

начинались разговоры о красивых мальчиках, я приходил в такой искренний раж,

с такой суровой важностью отказывался позорить свой слух непристойными

разговорами, что все, в особенности мать, стали смотреть на меня, как на

философа. Уже я начал водить мальчика в гимнасий, руководить его занятиями,

учить его и следить за тем, чтобы ни один из охотников за красавцами не

проникал в дом. Однажды, в праздник, покончив уроки раньше обыкновенного, мы

возлежали в триклинии, - ленивая истома, последствие долгого и веселого

праздника, помешала нам добраться до наших комнат. Среди ночи я заметил, что

мой мальчик бодрствует. Тогда я робким шепотом вознес моление:

- О, Венера-владычица! - сказал я, - если я поцелую этого мальчика так,

что он не почувствует, то наутро подарю ему пару голубок.

Услышав о награде за наслаждение, мальчик принялся храпеть. Тогда,

приблизившись к притворщику, я осыпал его поцелуями. Довольный таким

началом, я поднялся ни свет ни заря и принес ему ожидаемую пару отменных

голубок, исполнив таким образом свой обет.

Lхххvi.

На следующую ночь, улучив момент, я изменил молитву:

- Если дерзкой рукой я поглажу его и он не почувствует, - сказал я, - я

дам ему двух лучших боевых петухов.

При этом обещании милый ребенок сам придвинулся ко мне, опасаясь,

думаю, чтобы я сам не заснул. Успокаивая его нетерпение, я с наслаждением

гладил все его тело, сколько мне было угодно. На другой же день, к великой

его радости, принес ему обещанное. На третью ночь я при первой возможности

придвинулся к уху притворно спящего.

- О, боги бессмертные! - шептал я. - Если я добьюсь от спящего счастья

полного и желанного, то за такое благополучие я завтра подарю ему

превосходного македонского скакуна, при том, однако, условии, что он ничего

не заметит.

Никогда еще мальчишка не спал так крепко. Я сначала наполнил руки его

белоснежной грудью, затем прильнул к нему поцелуем и, наконец, слил все

желания в одно. С раннего утра засел он в спальне, нетерпеливо ожидая

обещанного. Но сам понимаешь, купить голубок или петухов куда легче, чем

коня; да и побаивался я, как бы из-за столь крупного подарка не показалась

щедрость моя подозрительной. Поэтому, проходив несколько часов, я вернулся

домой и взамен подарка поцеловал мальчика. Но он, оглядевшись по сторонам,

обвил мою шею руками и осведомился:

- Учитель, а где же скакун?