Театр Франции

Главной проблемой французского репертуара XVIII в. стала осознанная ориентация на выражение философского и нравственного просветительского содержания. Отсюда - первенство драматического театра, основанного на воздейст­вии словом. Отсюда же и реформаторские искания: создание и заимствование у англичан новых жанров, наиболее подходя­щих для выражения просветительской идеологии, разработка эстетики и теории драмы, тенденциозная критика.

Французский театр XVIII в. был самым профессиональ­ным, самым влиятельным и самым строгим в отношении вкуса и стиля. Французская драматургия практически составляла основной репертуар всей европейской сцены XVIII столетия. Превалирующим художественным направлением на француз­ской сцене оставался классицизм (при том что элементы барок­ко сохранялись в декорациях и костюмах, а также в контакте с классицистскими концепциями находилось такое стилевое направление, как рококо).

Классицизм XVIII в., которому учились практически все остальные европейские театры, чтобы достичь тех же высот профессионализма и содержательности, и который затем опро­тестовывали, чтобы прояснить себе и показать другим собст­венное лицо, отнюдь не окостенел в параметрах века Расина. Это органичное, боевое явление в актуальной просветитель­ской модификации, и прежде всего — в театральном творчестве Вольтера. В конце XVIII в., непосредственно перед революцией 1789 г., в театре утвердится так называемый гражданский клас­сицизм, ярче, чем на сцене, выраженный в поэзии и в живопи­си, а в наполеоновское время разовьется ампир — классицистский стиль Империи. Далее же романтики обрушатся на все варианты классицисткого направления прошедших эпох.

Вольтер (Франсуа Мари Аруэ; 1694-1778), отдав теат­ру шестьдесят лет своей долгой жизни, сочинил пятьдесят пять пьес разных жанров, из них двадцать семь трагедий, обошед­ших все сцены Европы. Театр был подлинной страстью Воль­тера. Где бы он ни был, он всегда создавал спектакли: от лю­бительских домашних до общенациональных. Он их либо инициировал, либо ставил сам. Он соблазнил театром даже граждан пуританской Женевы, переборов антитеатральную критику Жана Жака Руссо.

Как театральный реформатор Вольтер вернул классицистской трагедии трагический тон, замещенный куртуазным после ухода Расина. Он вновь поставил в центр проблемы государственного и гражданского долга, увязав их с просветительской моралью и философией. Его глав­ные темы: долг монарха быть просвещенным руководителем народа и чувствовать ответственность перед ним. Отсюда тенденция развенча­ния тирании короны и церкви. Важнейшая из тем Вольтера — разобла­чение церковного фанатизма. Вольтер твердо стоит на защите веротер­пимости и стремится к смягчению нравов. Идеал героя он сочетает с естеством природы, показывает пагубность фанатической при­верженности к предписанным догмам. Он полагается на разум и опыт. Он поверяет мораль общества естественными добродетелями. Он пре­достерегает против насилия, войн и революций. Следуя за Расином, Вольтер стремился проникнуть в психологию страстно чувствующего человека. Он, конечно, проигрывал Расину, ибо его занимала не столько глубина, сколько красочность и контрастность переживаний. Страсти его персонажей становились доступнее все­общему пониманию. Ради этого Вольтер допускал в трагедии чувстви­тельный стиль, порой рискуя опускаться до банального, до изображе­ния частных переживаний в кругу семьи. Он отдал немалую дань «домашней драме», внедрив ее черты не только в комедийные жанры, но и в трагедию. Продолжая традицию, Вольтер разрабатывал мифо­логические сюжеты, но не ограничивался этим. Вслед за Расином он обращается к историческим прототипам. Он внедрил во французский театр национально-исторические события, охотно и часто обращался к ориентальным и экзотическим сюжетам. Он подошел к идее «мест­ного колорита», которую позднее разработали романтики. Он выдви­нул требование исторического правдоподобия, но реализовал его толь­ко на уровне стилизованного костюма.

Особый вопрос — отношение Вольтера к Шекспиру. Побывав в Англии, Вольтер увлекся гением Шекспира и постарался позаимствовать опыт английской театральной зрелищности. Более всего ему импонировали античные хроники Шекспира. С ориентацией на них он написал свои трагедии «Брут» (1730) и «Смерть Цезаря» (1731) — обе пьесы с анти­тиранической республиканской проблематикой.

Зрелищные эффекты с призраками из «Гамлета» и «Макбета» он поза­имствовал для «Эрифилы» (1732) и «Семирамиды» (1748). Он увлекся массовыми сценами («Смерть Цезаря», «Альзира» (1732), «Магомет» (1741) и др.). В свою знаменитую «Заиру» (1732) он перенес коллизию «Отелло». В последнем случае поражает глубина вольтеровского пони­мания Шекспира. Это именно у Вольтера страдающий Оросман произ­носит: «Я не ревнив», что было замечено и процитировано А. С. Пуш­киным.

Постепенно отношение Вольтера к Шекспиру сменяется на неприязнен­ное. Дело в том, что Вольтер обратился к Шекспиру ради совершенст­вования отдельных моментов классицистского спектакля и не пред­полагал, что этим могут быть вызваны перемены в самой театральной эстетике. Отрезвил его тот факт, что на Шекспира опирались про­тивники классицизма. Лессинг противопоставил «Заире» «Ромео и Джульетту», упрекая Вольтера в недостатке естественности. Спохватившись, Вольтер попытался разграничить свое восхищение гениальностью английского драматурга и презрение к его «неправиль­ным» сочинениям, предназначенным для черни грубого века. Вольтер даже сравнил Шекспира с «пьяным дикарем» (за застольные сцены), а его трагедии назвал фарсами за сочетание в них трагического с буф­фонным.

Было, однако, ясным, что, реформируя классицистскую трагедию, Воль­тер, даже без заимствований у кого бы то ни было, идет на сближение с «семейной трагедией» (мещанской драмой). Эта тенденция ощущает­ся и в пьесах с античным сюжетом («Меропа», 1743), и с восточным («Ки­тайский сирота», 1755). Вторая по силе (после «Магомета») антиклери­кальная трагедия — «Гебры» (1768) тоже исполнена чувствительности. Что же касается «страстной трагедии» смоделированной Вольтером, то эту линию в его творчестве венчает «Танкред» (1761), написанный по мотивам поэмы Торквато Тассо в предромантической тональности.