Заключение

История становления региональной прессы в каждой из российских губерний имеет ряд отличительных черт и особенностей. Так, в свете поставленных в данном исследовании задач русскоязычная периодика Казанской губернии, в отличие от прессы Нижегородской губернии, обнаруживает следующие системные характеристики:

1. Возникшая ранее нижегородской, казанская периодика начала свою историю с научных, религиозных, официально-профильных журналов. И в дальнейшем журнальная пресса Казани в количественном отношении преобладала над местной газетной периодикой. Выявленная особенность свидетельствует о том, что разноплановая и многопрофильная казанская пресса издавалась в интересах целевой аудитории. Первые общественно-политические издания («Камско-Волжская Газета», «Волжско-Камское Слово») выходили в свет очень непродолжительное время, т.к. не были в возможно полной мере востребованы провинциальным читателем.

2. История казанской прессы первого этапа отмечена значительным вкладом представителей университетской среды (М.С. Рыбушкин, С.М. Шпилевский, Н.П. Загоскин, Н.Ф. Катанов) в формирование общественного мнения региона.

Нижегородскую прессу от периодики Казанской губернии отличают следующие наиболее характерные признаки:

1. .В Н. Новгороде ранее, чем в Казани, появилась первая информационно-справочная газета («Справочный Листок для Нижегородской ярмарки»), к середине 1860-х гг. ставшая авторитетным общественным изданием губернского масштаба. Т.о. нижегородскими журналистами на время работы ярмарки осуществлялась масштабная деятельность по охвату разнообразной читательской аудитории. Однако до середины 1890-х гг. нижегородская пресса была широко востребована лишь в продолжение полутора ярмарочных месяцев и в навигационный период.

2. .Нижегородские журналисты в лучшем случае являлись выпускниками Казанского университета (А.П. Смирнов, А.С. Гациский) или получили «домашнее образование»⁹²¹, в худшем (на третьем этапе истории журналистики) – не получившими начального образования крестьянами и рабочими.

Несмотря на бурный рост числа провинциальных изданий (в 1905-1917 гг. в Казани возникло 70 новых газет и журналов, в Нижегородской губернии – 104), жизнь большинства из них была непродолжительной: история 33 нижегородских и 24 казанских изданий завершилась выпуском в свет менее десятка номеров. Наряду с самыми первыми газетами – губернскими «Ведомостями» - из многочисленного количества общественно-политических изданий обеих губерний «долгожителями» стали лишь 42-летняя газета «Волгарь» и просуществовавшие более 20 лет «Волжский Вестник», «Казанский Телеграф» и «Нижегородский Листок».

Частный характер выявленных различий в динамике становления периодической печати двух российских губерний позволяет утверждать сходство системных характеристик взаимоотношений губернской власти и региональной прессы, а также делает очевидной степень заинтересованности общественности регионов в местной прессе, что свидетельствует об общих предпосылках возникновения и сходных закономерностях функционирования периодики российской провинции в изученный период.

Обязанная своим возникновением не местной инициативе частных лиц и не заинтересованности читателей-провинциалов, а волеизъявлению высшей российской власти, провинциальная периодическая печать была зависима от административного управления ею. На начальном этапе развития региональной прессы эти характеристики не умаляют ее достоинств: губернская власть осуществляла издание местной периодики в отсутствие частных издателей, и не любому чиновнику губернаторской канцелярии было поручено внедрять новые начинания. Лучшие провинциальные журналисты 1860-х гг. получили университетское образование, проявили свой публицистический талант на страницах местной и столичной периодической печати, их профессионализм был высоко оценен современниками.

Меры российской власти в эпоху великих реформ по ослаблению бюрократического гнета, стремление вручить «свободу» широким слоям общественности в самых разных областях жизни страны выявили незрелость общественного мнения в этих вопросах, а также неподготовленность личности к принятию самостоятельных решений. Отмечая в 1875 г., что «газетное дело вовсе как-то не прививается к Нижнему»⁹²², А.С. Гациский как журналист понимал, что силы самого общества для этого «дела» недостаточны. И, увы, не только в Н. Новгороде⁹²³. Инициатор многих общественных начинаний, видный деятель общероссийского масштаба от провинции, А.С. Гациский справедливо полагал, что для развития российских регионов необходимы подвижники не только в высшей власти, но и среди общественности - лишь тогда власть получает основание проявить невмешательство и доверие, в противном случае инертность и незрелость общественности вынуждает власть к жесткости и директивности.

Характер взаимоотношений российской региональной власти и прессы в 1811-1917 гг. обнаруживает следующие закономерности:

1. Губернаторы не только не чинили препятствий для возникновения новых изданий, но стремились активно внедрять периодику в массы. На выход подавляющего большинства не увидевших свет изданий губернаторами были выданы свидетельства, разрешающие их выпуск. Эти издания не вышли в свет не по причине препятствий, чинимых властью, а в связи с частными обстоятельствами и по усмотрению издателей. Российская власть, будучи инициатором повсеместного внедрения региональной прессы, видела в местной периодической печати не только средство воздействия на общественное мнение «сверху», но и актора коммуникации, имеющего полномочия выражать мнение общественности, влияющее на «верхи».

2. В местной прессе были ревностно заинтересованы и представители органов местного самоуправления российских регионов. Освещение деятельности «народных избранников» было подробным, информативным, разносторонним. Однако с 1890-х гг. критика «отцов города» все более теряет объективный характер и приобретает вид пасквилей, сюжеты которых не имеют опоры на конкретные факты. Примечательно, что в отражении деструктивных настроений неприятия «власти» пресса российской провинции имела «отставание» от столичной журналистики⁹²⁴ на три десятилетия.

3. Как и при предварительной цензуре, когда законность недопущения цензором материала в печать должна была быть обоснована конкретными статьями «Устава о цензуре и печати» и действующими дополнениями к нему, при «обратной» цензуре арест вышедшего из печати номера периодического издания осуществлялся с апелляцией к законным актам. Практика наложения губернатором административных взысканий не составляла исключения: штраф или арест должны были иметь обоснование (сумма штрафа и срок ареста были определены характером противоправных действий).

4. В случае несогласия с решением цензора (губернатора) издатель мог обращаться либо в ГУДП, либо непосредственно в Правительствующий Сенат или с ходатайством к Императору. Инспектор по делам печати рисковал стать ответчиком в случаях необоснованных арестов. Практика апелляции существовала и в отношении административных мер. Примечательно, что административное взыскание по выяснении обстоятельств могло быть отменено самим губернатором.

5. Практика судебных рассмотрений свидетельствует о большинстве случаев снятия арестов с инкриминируемых номеров печатных изданий. Данное обстоятельство демонстрирует независимость и самостоятельность судебной власти в губернии. «Отсутствие в инкриминируемых статьях какого-либо преступления» усматривалось судом и в тех случаях, когда степень достоверности сведений «телеграмм», перепечатываемых из других газет, не могла быть перепроверена. Примечательно, что «крайнее невежество подсудимых» журналистов, обнаруженное в результате судебных слушаний по прессе, трактовалось как смягчающее вину обстоятельство и приводило к оправдательному приговору. Московская судебная Палата как высшая апелляционная инстанция в большинстве случаев смягчала вынесенный в адрес журналистов приговор или вовсе его отменяла.

6. Наиболее ярким фактором для возникновения прессы в российской провинции являлся личностный фактор. С одной стороны, можно утверждать, что решающую роль в появлении региональной периодики сыграли знаковые личности во власти и незаурядные творческие деятели от журналистики. С другой стороны, исторические свидетельства не являют личностей во власти губернского уровня, оставивших по себе память пристрастием к ограничению свободы местной прессы. И даже беспрецедентный эпизод «взаимного соглашения» на продление условий предварительной цензуры в Казани не является давлением власти на прессу.

Структура взаимоотношений власти и прессы предполагала цензуру в качестве «среднего звена» или «третьего лица». Очевидно, что наличие этого «звена» избавляло журналиста от личной ответственности. Таким образом, характер отношений власти и прессы – иначе говоря: власти и общества - посредством цензуры извращает природу журналистики как социального института и развращает многих представителей этой профессии личной юридической безнаказанностью и возможностью оправдывать свой непрофессионализм так называемым «произволом цензуры».

Характер взаимоотношений Главного Управления по делам печати МВД и его региональных представителей сводился к формальной деятельности: не имея ресурсов для осуществления систематичной и последовательной работы цензурных комитетов, ГУДП было бессильно «развенчать» экстремистские настроения «на местах». Практика отступления от цензурных правил была обусловлена множеством частных и процессуально невыполнимых предписаний «Устава».

В связи с тем, что целевая установка деятельности представителей журналистского корпуса, завоевывавших к себе читательское внимание скандальным характером публикаций, в корне отличалась от целей и задач функционирования государственных структур, призванных обеспечивать безопасность личности, общества, государства, российская региональная пресса второй половины XIX в. внедряла в сознание масс легковесные, но нагнетающие напряженность идеи.

В любой стране и в любую эпоху цензура (опека печати, надзор над печатью со стороны государства) является признаком недоверия власти населению и стремление осуществлять надзор за процессом формирования общественного мнения. Меры административного воздействия на прессу являются свидетельством слабости власти, которая либо не имеет убедительных аргументов, либо не владеет ресурсами для построения «рабочих» отношений с прессой: «Административные преследования печати нисколько не способствуют установлению истины. Вымысел и умышленный обман после административного запрета получает ореол в глазах доверчивого общества гонимой правды, и гнусный обманщик вырастает в мученика за истину»⁹²⁵. В связи с режимами «усиленной» и «чрезвычайной» охраны, предоставляющими губернаторам полномочия для экстренных действий, А.С. Изгоев писал: «Правительство никогда не лишит своей администрации власти над печатью, оно не может отказаться от произвола. При нынешнем режиме планомерного развития быть не может. Возможны только скачки»⁹²⁶.

Однако представители журналистского корпуса в большинстве своем сами не были сторонниками планомерного развития. Вместо выражения деятельной и конструктивной позиции с целью разрешения жизненно важных проблем российской действительности журналисты зачастую вели работу по поиску «врага». Призывая к «освобождению», журналисты настраивали читателя на борьбу с «властью» и «угнетателями». Разлагающее воздействие прессы сводилось не только к привлечению новых деятелей в ряды экстремистов, но и к внедрению в сознание населения потребительских настроений ожидания и приближения «смены власти».

Позиция деятельных представителей журналистского цеха, состоявшая в последовательном и конструктивном влиянии на власть, не получала популярности в читательской среде, т.к. предполагала «освобождение» обывателя от пассивности и настраивала на повседневную мирную работу.

Немногие представители журналистского корпуса были готовы «служить интересам местного общества, выполняя задачу эту откровенно, искренне и непременно благожелательно, без злорадства и издевательства над слабыми сторонами нашей общественной жизни»⁹²⁷. Отвлекая население от участия в процессах местного самоуправления, когда «народ» имеет реальные основания влиять на «власть» в решении конкретных и очевидных проблем, российская журналистика оказалась в авангарде государственного переворота. Большинство журналистов работе над ростом самосознания провинции в решении «локальных» - местных - проблем предпочли «глобальное» осуждение центральной власти. Но никакая «власть» не в силах осуществить органичные преобразования жизни в стране без деятельного участия граждан: «Существует ошибочное мнение, будто бы земское и городское самоуправление ведает только дела своего местного хозяйства. Земское и городское самоуправление есть управление государством на местах при участии самого населения»⁹²⁸. К сожалению, не имея сил быть последовательными и ответственными в тщательной работе по обличению конкретных злоупотреблений «на местах», многие региональные журналисты рубежа XIX-XX вв. заняли позицию обличения власти вообще. Обличали не конкретного изворовавшегося чиновника, а «изворовавшееся чиновничество»⁹²⁹.

Начало XX в., несмотря на наличие громоздкого законодательства по прессе и на множество актуальных предписаний ГУДП, характеризуется непоследовательностью и бессистемностью воздействия власти на печатное слово. В особенности значимо, что оппозиционные экстремистской прессе издания не были яркими и убедительными, несмотря на осознание ими последствий своего «молчания» в трудный для страны час: «Будущий историк теперешней смуты справедливо оценит даже малейшие наши усилия к спасению Родины, к восстановлению ее силы, цельности и энергии, или сурово заклеймит нашу вялость, равнодушие и лень, при виде того, как гибнут тысячелетние труды и заботы наших предков, создававших великое целое – Россию»⁹³⁰.