В) Вероисповедность

Вероисповеданием называется совокупность выраженных вовне и исповедуемых публично вероучений. В праве оно имеет значение лишь настолько, насколько положение лиц, принадлежащих к тому или другому вероисповеданию, составляет предмет юридического регулирования и оказывает влияние на их права и обязанности только потому, что они принадлежат к данному вероисповеданию. Это необходимо предполагает деятельность государства в силу приписываемого им себе права надзора и контроля за всеми отправлениями общественной жизни. Поэтому и каноническое право, ведающее вероисповедные отношения христианских церквей, подчинено государственной власти и имеет в ней юридический источник своей обязательности, хотя исторически оно возникло независимо от государства и распространило свое действие далеко за его политические границы. Только в тех странах, где признан принцип отделения церкви от государства, который есть в то же время принцип свободы вероисповеданий, или культов, эти последние возникают и функционируют свободно и независимо от государственного вмешательства.

Свободу вероисповеданий, т. е. коллективное отправление всей группой исповедующих известное вероучение лиц права на публичное исповедование этого вероучения, не следует смешивать со свободой совести, представляющей собой индивидуальное право каждого исповедовать для себя то вероучение, которое он находит правильным в силу своего внутреннего убеждения. Этот последний принцип, освященный сначала американскими и французскими "декларациями прав человека", пользуется теперь общим признанием у культурных народов, которые строят на нем даже одно из так назыв. "основных прав человека", поставленных под специальную охрану конституционных актов. Принцип свободы вероисповедания далеко еще не добился такого же юридического положения и подвергается до сих пор более или менее значительным ограничениям, исходящим все из того же присвоенного себе государством права надзора и контроля над всеми публично исповедуемыми культами.

Древний Рим знал только одну религию - государственную, но допускал в свой Пантеон богов и других народов. Поэтому классическое и чисто светское римское право было свободно от вероисповедных ограничений, внесенных в него позднейшими императорами под влиянием христианской церкви. Язычники, вероотступники и еретики были лишены правоспособности, и Средние века, под тем же влиянием, еще более обострили эту связь между правом и религиозными верованиями.

Первые шаги к уравнению, если не всех, то, по крайней мере, господствующих в Западной Европе католического и протестантского вероисповеданий, относятся ко времени Реформации, и если каноническое право рассматривало отпадение от ортодоксального христианства как преступление не только церковное, но и светское, наказывая его бесчестием, конфискацией имущества, лишением способности к завещанию и даже смертью, то имперские постановления эпохи Реформации грозили за принадлежность к иной религии, чем та, которая исповедовалась государем данной страны, уже не такими суровыми наказаниями, а лишь высылкой из пределов страны по распоряжению ее государя (jus reformandi). Более существенное значение имело одно из постановлений Вестфальского мира, по которому никто по причине исповедуемой им религии не мог быть исключен из общества купцов или ремесленников и благотворительных учреждений - так же, как никого по тому же основанию нельзя было лишить прав наследования, публичного погребения и т. д. Но рядом с этим постановлением акт Вестфальского мира прямо воспрещал терпимость по отношению ко всем "религиям и сектам", кроме трех признанных им вероисповеданий: католического, аугсбургско-лютеранского и реформатского. Сверх того, он оставлял за местными государями право высылать из пределов государства всех, кто не принадлежал к исповедуемой ими религии (jus reformandi), почему и терпимость, установленная Вестфальским миром, была весьма условная и имела в виду скорее правителей, чем подданных. Последние, не принадлежа к господствующей государственной церкви, продолжали подвергаться ограничениям как в политических, так и гражданских правах (напр., они часто лишались права приобретать недвижимую собственность).

Тем не менее, судебная практика толковала постановления Вестфальского мира в смысле, благоприятном для терпимости, и с половины XVIII в. уже многие партикулярные законодательства Германии приступили к особому регулированию положения различных сектантов, допустив их, с некоторыми ограничениями, к пользованию гражданскими правами. То же самое мы видим и во Франции, где задолго до издания акта о веротерпимости 1787 г. браки между католиками и протестантами, запрещенные с отменой Нантского эдикта, были обычным явлением. После же косвенного во Французском (Code civil, art. 8: "Tout Franзais jouira de ses droits civils") и прямого в Австрийском (Oesterr. Gesetzbuch, § 39) кодексах объявления равенства всех вероисповеданий в отношении к гражданскому праву, германские союзные акты 1815 г. (Deutsche Bundesacte, § 16) признали такое же равенство и в отношении к публичному праву, - но только для христианских вероисповеданий. О нехристианах, равно как и о христианских сектах, эти акты не упоминали, и, представляя то или другое отношение к ним усмотрению местной государственной власти, делали шаг назад даже сравнительно с законодательствами XVIII в. Лишь с 1848 г. отдельные германские конституции поставили как гражданское, так и публичное право, за небольшими исключениями, независимо от каких бы то ни было вероисповедных различий, и, признав принцип свободы собраний для религиозных целей, отменили этим самым как jus reformandi, так и всеобщее до того требование предварительного разрешения государственной власти для возникающих вновь религиозных обществ. На основании этих конституций государственное признание получило для вновь образующихся религиозных обществ, и, в их числе, различных сект, значение одного лишь приобретения корпоративных прав, неимение которых не мешало их существованию и помимо признания государства. Все эти положения не составляли, однако, общего права, и до последнего времени в Германии действовали еще партикулярные законодательства, стоявшие на почве Вестфальского мира. Только имперские законы 1867 и 1869 гг. дали принципу юридического безразличия вероисповеданий силу абсолютно общего права для всей Германии, и если ими удерживалось еще единственное различие в юридическом положении христиан и нехристан, состоявшее в запрещении брачного между ними общения, то с имперским законом 1875 г. о регистрации актов гражданского состояния и заключении браков, - законом, который исключил принадлежность к разным вероисповеданиям из числа препятствий к вступлению в брак, - исчезло и это последнее различие. Новое Немецкое уложение не отступило от этого принципа, а, напротив, выразило его выпукло и с точки зрения материального права своей чисто светской регламентацией брака. Влияние вероисповедного начала сказалось в этом уложении лишь в двух статьях, имеющих отношение к опеке: одна из них (§ 1779) предлагает при назначении опекуна сообразоваться и с его вероисповеданием, а другая (§ 1801) - предоставляет опекунскому суду устранять опекуна только от попечения о религиозном воспитании подопекаемого, если тот и другой принадлежат к разным вероисповеданиям. Во всех других отношениях значение религиозного элемента устранено теперь как из гражданского, так и публичного права; устранено, между прочим, еще законом о свободе вероисповеданий 1869 г. и существовавшее до того по многим партикулярным законодательствам право родителей лишать наследства детей, переходящих из их вероисповедания в другое. Но в отношении к религиозному воспитанию детей и определению так наз. annus discretionis, т. е. возраста, в котором возможно свободное избрание вероисповедания, остаются в силе прежние партикулярные нормы, и это уже потому, что они принадлежат не гражданскому, а каноническому праву.

Таким образом, принадлежность к той или другой религии не оказывает, по современным законодательствам, влияния на правоспособность и не имеет поэтому значения ни в публичном, ни в гражданском праве. С уравнением всех вероисповеданий в отношении того и другого права мы встречаемся теперь одинаково во французском, австрийском, германском, английском (с 1831 г.) и других европейских законодательствах.

Несколько спорным остается только вопрос о действительности прижизненных и завещательных распоряжений, условленных принадлежностью или переходом лица, в пользу которого делаются эти распоряжения, в ту или другую веру. Несомненно, действительными считаются те распоряжения, которые ставят приобретение права в зависимость вообще от какого-нибудь вероисповедания, не указывая на определенное лицо. Невозможно, напр., оспаривать законность установления по договору или завещанию стипендии, благотворительного учреждения и т. д. в пользу лиц, исповедующих католицизм, протестантство, еврейство и т. д. Если дело идет, напротив, о выгодах определенного лица, условленных принадлежностью или переходом этого лица из одного вероисповедания в другое, то мнения расходятся: одни считают такие сделки действительными, другие - нет; третьи проводят различие между условием, требующим пребывания в том вероисповедании, которому принадлежит данное лицо, и условием, требующим изменения этого вероисповедания; первое условие признают действительным, второе отвергают как безнравственное. Правильнее всего было бы, кажется, не принимать для этих вопросов общего правила, а индивидуализировать решение каждого конкретного случая, так как приведенные выше условия не безнравственны и не недопустимы сами по себе, но могут сделаться таковыми в каждом отдельном случае, когда, напр., обещанием имущественной выгоды имеется в виду произвести давление на заинтересованное лицо, - для того, чтобы побудить его к пребыванию в данном вероисповедании или к переходу в другое. Никто не сомневается в том, что в последнем случае не может быть и речи о действительной юридической сделке и что так же недействителен был бы, напр., и договор о воспитании детей в правилах того или другого вероисповедания. Но если имущественная выгода только обусловлена тем или другим исповеданием, без того, чтобы при этом преследовалась какая бы то ни было безнравственная цель, то сделка должна быть сохранена в силе, если она отвечает всем другим условиям своей действительности.

Возбуждает сомнения и вопрос о требовании развода на основании перемены одним из супругов своего вероисповедания, и на этот вопрос нельзя отвечать отрицательно, опираясь только на безразличие вероисповедания для вступления в брак: это безразличие не предрешает вопроса о разводе, обсуждаемого по своим специальным нормам *(409).

Наконец, сомнителен с точки зрения современного принципа безразличия вероисповедного начала для права и вопрос о совместимости с этим принципом правила, которое встречается до сих пор в большинстве европейских законодательств и касается юридического положения лиц, вступающих в монашество. В этом юридическом положении часто подчеркивают открытие наследства после произнесения монашеских обетов и неспособность произносящих их лиц в дальнейшем к приобретению вообще и к приобретению наследств в особенности. Нет сомнения, что мы стоим здесь перед противоречием, устраненным новым Немецким уложением тем, что оно отрицает всякие ограничения правоспособности и только оставляет за партикулярными законодательствами право ограничивать утверждением государственной власти приобретения монашествующих - по дарственным и завещательным актам. Но и законодательства, стоящие на прежней точке зрения, не отменяют указанного выше принципа, так как они исходят не столько из вероисповедных, сколько из совсем иных, публично-правовых и хозяйственных соображений, делающих нежелательным сохранение и приобретение монастырями более или менее значительных имуществ. Выходом из противоречия и для этих законодательств было бы, с одной стороны, признание наследования после монашествующих лишь в момент их естественной смерти (тогда произнесение обетов устанавливало бы только временное наследование) и, с другой - признание права на наследование за самими монашествующими лишь в потенциальном состоянии, т. е. неосуществимым во все время пребывания в монашестве, но переходящим со смертью монашествующих к их наследникам или возрождающимся для них самих в случае возвращения в мир.

Что касается нашего законодательства, то, несмотря на признание в Уст. о пред. и пресеч. прест. (т. XIV, ст. 65) принципа веротерпимости, оно еще насквозь проникнуто вероисповедной исключительностью и особенно богато ограничениями правоспособности в отношении евреев и раскольников. Но и все другие вероисповедания, кроме господствующей государственной церкви, подлежат у нас ограничениям не только в таких институтах смешанного - из религиозного и юридического элементов - характера, каков, напр., брак, но и в других институтах, не имеющих ничего общего с вероисповедными мотивами. В виде примеров тех и других ограничений можно указать на следующие запрещения, далеко еще не вполне исключенные из состава нашего законодательства, несмотря на провозглашение в Манифесте 17 октября принципа свободы совести и издание отчасти осуществляющего этот принцип закона 17 апр. 1906 г. Это - запрещение православным и католикам вступать в брачное общение с нехристианами; такое же запрещение браков между лютеранами и так назыв. язычниками; невозможность для нехристиан усыновления и узаконения последующим браком христиан, и обратно; недозволенность или стесненность переходов не только из христианского вероисповедания в нехристианское, но и из православного во все другие христианские же вероисповедания; обязательность крестить и воспитывать детей, рожденных в смешанных из православного и других вероисповеданий браков, в правилах господствующей церкви; недопустимость для нехристиан не только торговли, но и вообще права обладания иконами, крестами и другими предметами почитания христиан; новейшие ограничения нехристиан в праве быть присяжными и частными поверенными, и т. д. Самые тяжелые из этих ограничений как будто отменены, но эта отмена не может, к сожалению, считаться решительной.