Д. А. Хомяков

Дмитрий Алексеевич Хомяков (1845 — 1918) — старшин сын знаменитого русского философа, историка, богослова и поэта А. С. Хомякова. В своих трудах Д. А. Хомяков обобщил и развил идеи Своего отца и славянофилов старшего поколения о соборных основах русской государственности.

Из книги «Православие. Самодержавие. Народность».

Самодержавие (единодержавие) встречается у всех народов в их раннюю пору. Оно есть развитие начала семейного главенства, т. е. той формы власти, при которой она является выразительницей в одном лице волевой функции собирательной человеческой единицы; сначала семьи, потом рода, племени, народа. Призвание любого самодержавия состоит в том, чтобы творить не свою волю, а выражать собою народ с его духовными требованиями, вести народ по путям, излюбленным самим народом. Задача самодержца в том, чтобы угадывать народные потребности, как у отца — семейные, а не перекраивать народ по своим вымышленным планам. Ханы, султаны и пр. восточные деспоты суть выразители духовно-бытового уровня своих народов, чрезвычайно низкого.

По мере того, как народы переходят к жизни, в которой материальное обогащение и развитие стоит на первом плане, а вера и основанный на ней быт ослабевают — ослабевает и самодержавие, заменяясь сложными, противоестественными формами. Республиканские формы развиваются у тех народов, у которых духовный интерес наиболее слаб.

Римская империя была республикой с пожизненной диктатурой, установленной в связи с огромными ее размерами. Римские цезари не были прирожденными наследственными самодержцами, но преемственно сменяющимися диктаторами, появившимися тогда, когда республике угрожала опасность [распада]. Цезаризм не есть самодержавие, а его лжеподобие. Он плод республики, и, как всякая диктатура, есть выражение отчаявшегося в своем существовании республиканства. Из-за диктатуры всегда выглядывает республика, для которой диктатура есть только временный корректив. Власть, основанная на завоевании другого народа, также абсолютна — это власть германских королей, завоевавших римские провинции. На Западе мы всегда имеем лишь эти три формы: власть демократии — республика; власть, переданная сенатом или сеймом одному лицу, — диктатура (цезаризм); власть королей, основанная на мече.

При православном самодержавии царь и народ — едино, находятся в живой связи, образуя единый организм, в котором царь — глава, народ — члены тела. При этом самодержавие зависит от общих всему народу начал; при нем свобода власти — не произвол, а зависимость народа — не рабство.

Царь для православного русского человека есть представитель тех понятий, из которых само собою слагается культурно-бытовое Православие. В границах этих понятий царь полновластен, но его единовластие не имеет ничего общего с западным цезарским абсолютизмом. Православный царь есть отрицание абсолютизма именно потому, что он связан не только догматико-каноническим учением Православной Церкви, но и культурно-бытовым Православием народа, которые вместе составляют раму, в пределах которой царь только и может почитать себя свободным. Думая о делах церковных, царь советуется с патриархом, с которым пребывает в симфонии, и с духовником, как член Церкви. О делах государственных и земских он совещается с земским собором («со всею землею»). Из этих рамок православного самодержавия царь также не имеет права выступать как и сам народ.

Исключительно утилитарная подкладка не годна ни для какой высокой идеи, тем более такой, как идея православного самодержавия. Православный русский народ никогда не подходил к ней с чисто утилитарной точки зрения. Если бы он рассуждал только об осязаемой земной выгоде, то давно бы приложился к Западу с его демократиями и конституциями. Православный народ трезво сознает все практические земные недостатки единодержавия и держит его только потому, что имеет к тому «причины высшего свойства».

«Материализация» народного духа приводит к утонченному развитию утилитарной гражданственности и юридизму. Патриархальность есть преобладание простых естественных отношений, установленных для человека тотчас по изгнанию его из рая, в противоположность позднейшим отношениям, вымышленным греховным развитием. Всякий народ, дорожащий верой и построенным на ней бытом, менее всего занимается построением политических усложненных порядков, ибо смотрит поверх их в духовный горизонт. Но по мере «материализации» духа, кругозор народа все более сужается.

Западный «прогресс» есть результат неустанной заботы западного человека подчинить себе и эксплуатировать те материальные силы, которые дают возможность достигнуть наибольшего земного благополучия. Земное благополучие — главный интерес Запада, и, избрав эту низкую цель, он достигает здесь «поразительных успехов». Но эти «успехи» не могут ослепить православного человека, понимающего, что настоящая цель человека — жизнь в Боге, а для этого необходима внутренняя свобода. Внутренняя свобода человеческого духа нуждается в охранении ее не столько от так называемой политической зависимости, сколько от поглощения ее политическими интересами «цивилизации».

Православный человек всегда искал просвещения духовного, западный — «просвещения» политического: первый желал быть гражданином небесным, второй искал «прав человека и гражданина». Очевидно, что западный идеал несовместим с христианством.

У православного человека вера в Промысел Божий всегда умеряет приобретение земных благ и делает его сравнительно безразличным к земному устроению. Свобода быта, построенного на вере, и его ненарушимость интересуют его более, чем политические комбинации, именно потому, что этот быт — отражение высшего духовного мира.

Здесь речь идет об идеалах общества, а не об его отдельных членах. Бескорыстные люди есть и на Западе, и тем не менее весь строй Запада — государственный, политический, экономический, юридический, культурный — есть материалистический. Земным материализмом окрашена и западная религиозность равно и латинская, и протестантская.

У православного человека заботы о земном устроении гармонично связаны с высшими интересами веры и основанного на ней быта. «Права человека» православный относит только к области духа — в смысле веры и основанного на ней быта — и эти права отстаивает твердо. Так называемые «политические права» православный относит к области обязанностей, повинностей. В православном государстве главный носитель этой повинности, поднимаемой на благо всего народа — православный царь. Поэтому и ограничение этой власти конституцией равносильно, в глазах православного, не приобретению права, а снятию этой повинности с царя и возложению на себя.

Западный человек озабочен тем, чтобы свести к минимуму то, что для него составляет тяжелую угрозу — «расчеты с загробным миром». Потому он чувствует потребность сдать духовные дела «спецу» папе или пастору — неважно, ибо потребность в них одинаково утилитарная, — а самому всею душою погрузиться в заботы мира и, главное, в пользование «правами человека и гражданина». У православного желание обратное: как можно меньше возиться с делами гражданскими, передав их всецело избранному наследственному специалисту (царю), получившему на это особое церковное посвящение, а самому заняться делами духовными, прежде всего приготовлением своей души к жизни вечной.

Наследственность высшей власти царской особенно по душе русскому человеку, во-первых, потому что удаляет его от политического действия — необходимости через определенный срок совершать избрание якобы лучшего, а во-вторых, потому что наследственность власти дает ее союзу с народом характер органичности всего строя, при которой личные черты правителя сглаживаются фактом «прирожденности», следовательно, гармоничной связи, которая крепче утилитарной, выборной. Лучший властитель тот, кто, во-первых, органически вырос во властителя, а не тот, кто одержал победу в избирательной кампании, ибо «хватка» и «пробивная способность» не исчерпывает достоинства человека. Во- вторых, безусловно, лучше тот, кто получил от Церкви благодатный дар на дела своего управления народом, как православный царь в Таинстве миропомазания на царство.

Православное самодержавие устраняет многие дурные стороны демократического правления. Главное его достоинство заключается в личной нравственной ответственности: православного царя перед Богом, всех прочих представителей власти непосредственно перед царем.

Но главная ценность самодержавия заключается не в его собственных достоинствах, а в том, что оно выражение духовного строя народа. Для западных людей высшая цель государственного общежития — достижение наибольшего богатства, комфорта, власти. Православные презирают принцип обогащения и земного благополучия, а самым ценным почитают свободу веры и основанного на ней быта, свободу духовной жизни. Для этого служит православное самодержавие, как орудие, но не как самоцель. То, что самодержавие охраняет, дороже его самого, охраняющего.

Бытие православного самодержавия основано на нежелании Церкви и народа властвовать и на вручении Церковью царю благодатного дара на власть. Церковь есть та атмосфера, в которой живут и царь, и народ, составляя вместе единый организм православного царства.

Православный народ не лез без приглашения в государево дело; но и царь понимал, что его задача в том, чтобы обеспечить народу возможность жить своею православною жизнью. А так как это дело великое, то древнерусские самодержцы, не боясь властолюбия народа, регулярно собирали великие земские соборы из представителей всех сословий и краев для правильного разрешения государственных дел.

По православному пониманию, все права, даже высшей власти, определяются теми границами, которые соответствуют ее обязанностям; таковые же у высшей власти настолько велики, что их можно осуществить лишь при условии самодержавия. Так, например, не в том вопрос, имеет ли право женщина быть царицей, а в том, нужно ли ей становиться на чреду государственного служения или можно обойтись без нее? Аналогично стоит вопрос и о политических правах для женщин: нужно ли отвлекать женщин от их женского дела для несения тех обязанностей, которые пока под силу мужчинам? Если мужчинам государственные дела не под силу, то, конечно, для спасения Отечества надо привлекать и женщин. Но политические права во все времена неотделимы от обязанности защищать Отечество в рядах армии (каждый гражданин — солдат). Для православного русского человека эти вопросы давно разрешены: когда необходимо, бабы делают и мужскую работу, а при нужде берутся за колья и топоры. Но никто этого не почитает «правом», и когда можно, женщину не отягощают неподходящим делом, зная, что природа поручила ей такое дело, которое переложить на мужчин невозможно.

Православное самодержавие — ценность только для того народа, который может вместить его, но не для всех. Оно — государственный симптом духовного здоровья нашего народа, символ его крепости.

1899 г.

[21]