III. Третья стадия анализа: семья и личность

Семья функциональна не только по отношению к социальным системам более высокого порядка, но и по отношению к личности. И это и в самом деле важнейшая функция семьи в современном обществе - формирование и поддержка типов личности, приспо­собленных к функциям, возложенным на индивидов.

Главнейшим звеном, связывающим семью и общество, явля­ется работающий глава семьи как хозяйственной единицы. Этот человек нуждается в эмоциональной и психологической поддерж­ке, а дети должны быть социализированы таким образом, чтобы потом наилучшим образом играть свои социальные роли, прежде всего, на работе. У них также должны быть воспитаны психологи­ческие качества, необходимые для лидерства и подчинения власти. Интеграция семьи и единая система ценностей чрезвычайно су­щественны для формирования стабильной личности и последова­тельного суперэго во взрослых и детях. Таким образом, между се­мьей и личностью существует обмен взаимной поддержкой.

Так сложилось, что работающим главой домашнего хозяй­ства функционально является мужчина. Поэтому именно разделе­ние труда в обществе и в семье диктует необходимость социализировать мальчиков на основе ценностей инструментализма, лидер­ства и ориентации на достижения. Мужчины, таким образом, об­ладают способностями работать вне дома и принимать решения всемирно-исторического значения, в то время как женщины вы­полняют домашнюю работу, обеспечивают эмоциональную под­держку и сексуальные услуги, чтобы дать мужчинам возможность содержать семью.

Для Белла и Фогеля эта схема разделения труда не выглядит неизбежной - они отмечают, что «суровые жизненные испыта­ния» могут даже привести к перераспределению ролей, и тогда женщины идут на работу, а мужчины остаются дома.

На самом деле, нарисованная Беллом и Фогелем картина сча­стливой семьи среднего класса, живущей в пригороде, не столь уж далека от представлений Энгельса о браке как о домашней прости­туции. Принципиальная разница между ними заключается в дру­гом — в их видении того, чего хотят женщины.

Критика структурно-функциональной теории семьи

Структурно-функциональная модель построена на представ­лениях об идеальной американской семье среднего класса, живу­щей в пригороде, - представлениях, имеющих мало общего с реаль­ной жизнью.

Очень важно понимать, что структурный функционализм не i фетендует на описание общества таким, как оно есть. Это совершен­но сознательно выбранное описание идеальной модели, которой должно соответствовать правильно функционирующее общество.

Структурно-функциональная модель семьи обеспечивает уче­ных образцом измерения правильно функционирующей семьи, с помощью которого можно выявлять точки напряжения, приводящие к патологическим отклонениям от нормы/идеала: если семья не фун­кционирует согласно этой модели, то развиваются различные соци­альные и психологические патологии. Главная цель этой теории — не объяснить, что такое семья, но объяснить как раз эти самые психичес­кие и социальные отклонения, портящие общую картину.

Цель теории заключается в объяснении того, что такие пато­логии, как психические заболевания, преступность, распад семьи, нищета, имеют не индивидуальное происхождение. Они порождаются точками напряжения в социальной структуре — недостаточ­ной интеграцией между различными подсистемами общества, ко­торые могут быть подвергнуты институциональным реформам, либо должны существовать другие способы избежания или разряд­ки этого напряжения. Так, многие политики приходят к выводу, что для того, чтобы преодолеть преступность, наркоманию, нищету и все остальные социальные проблемы, надо укрепить семью.

Феминистки могут утверждать, что современная семья, в особенности, представленная в структурно-функциональной мо­дели, зиждется на подчинении и маргинализации женщин. Но струк­турные функционалисты возражают им, что дифференциация не обязательно подразумевает субординацию. Подчинение вообще не факт, но результат интерпретации некого явления, зависящей от приверженности той или иной системе ценностей. Талкотт Парсонс признает, что существует противоречие между основными ценнос­тями современного общества и неравенством мужчин и женщин в структуре занятости. Если часть женщин привержена основным ценностям равенства и важности работы в публичной сфере, они могут быть недовольны своей подчиненной позицией — и совре­менный феминизм является выражением этого недовольства.

Однако для Парсонса проблема заключается не в подчинен­ном положении женщин, а в противоречии между подсистемами. Функционирование современного общества зависит от разделения труда в семье между инструментальными мужчинами и экспрес­сивными женщинами, поэтому оно не может быть подвергнуто изменениям. Таким образом, решение заключается в том, чтобы как-то разрешить возникшее напряжение, а не трансформировать общество так, чтобы женщины были довольны своим местом в нем. Парсонс предлагает три пути, которые могли бы помочь женщи­нам найти решение этой проблемы:

1. Женщины могут найти себя в «светской жизни».

2. Женщины могут профессионализировать роль домохозяйки.

3. Женщины могут заниматься благотворительностью.

Это три способа, с помощью которых женщины могут найти себе социальную роль, удовлетворяющую их ценностным пред­почтениям, соответствуют ступеням жизненного цикла: до рожде­ния детей, при наличии маленьких детей, после того, как дети вы­росли. Таким образом, следуя Парсонсу, женщина могла примириться со своим подчиненным положением и маргинальной социальной ролью через посредство утверждения своей иден­тификации как секс-объекта, гордой своим искусством домохо­зяйки, благотворительницы.

Такого рода аргументы могут вызывать раздражение, но важ­но принять во внимание, что структурно-функциональную модель нельзя критиковать на чисто эмпирическом основании, потому что это не описательная модель. Это не модель того, что существу­ет, но того, как должно быть. Поэтому ее можно критиковать, толь­ко подвергая критике теоретические допущения относительно фун­кциональной необходимости патриархальных семейных отношений, на которых они базируются.

Структурно-функциональная модель общества ставит потреб­ности «общества» выше потребностей и стремлений людей, которые живут в этом обществе и для которых оно, по идее, и существует.

Поэтому структурный функционализм может быть подверг­нут, прежде всего, политической критике как консервативная теория.

Структурно-функциональная модель рассматривает обще­ство и его предполагаемые потребности как отправную точку, и затем вынуждает людей соответствовать этой модели, независимо оттого, что они сами хотят и думают по этому поводу. К тому же, с помощью этого подхода можно дезавуировать любой протест, за­явив, что это недовольство - лишь выражение социального напря­жения, которое можно устранить. Таким образом, социальные реформы приведут жизнь людей в соответствие с предназначен­ными им ролями. Из этого следует, что основанием всех реформ должна быть социетальная интеграция, а не стремления отдельной личности или группы личностей.

Эта модель подразумевает лишь две возможных концепции личности:

- либо эта личность бесконечно конформна, так что люди ра­достно принимают любые предписанные им роли, при условии, что они были правильно социализированы;

- либо это «средний индивидуум», который, по счастливому совпадению, полностью соответствует тому, что функционально необходимо для общества.

Однако в любом случае речь идет о теоретике, выступающем от имени «общества», где доминируют мужчины и конкретные соци­альные классы, которые и определяют, что является нормальным, и i швязывают свои представления всем остальным людям.

Структурно-функциональная модель семьи не является по-настоящему функциональной -точнее, она функционирует только в интересах белых мужчин из среднего класса.

Теперь перейдем к теоретической критике. Центральным ее направлением является так называемая «анти-семейная» критика. Представителем этого направления является, например, Р.Д.Лэнг¹⁹ (Laing R. The Politics of the Family. Penguin Books, 1976). Он утверждает, что идеальная модель семьи на самом деле вовсе не «стабилизирует личность», а, напротив, является главным ис­точником психических заболеваний и социальных бедствий. В то же время, многие люди очень счастливо живут в «ненормальных» семьях, придерживаясь «девиантных ценностей» и играя «девиан-тные роли». Структурно-функциональная семья, таким образом, критикуется как идеологическое оправдание репрессивной систе­мы, которая подавляет потребности и стремления личности. Обще­ству требуются реформы, не усиливающие репрессивные структу­ры, но освобождающие людей, дающие им ресурсы и пространство для развития таких институтов, с помощью которых они могли бы удовлетворить свои подлинные потребности.

Подход Лэнга, который, очевидно, может развиваться в феми­нистском контексте, исходит из абсолютно другой политической направленности и абсолютно другой концепции личности, чем те, что присущи структурному функционализму.

Он также отвергает идею о том, что патриархатное подчине­ние женщин функционально детерминировано самой формой со­временной семьи. Вместо нее предлагается другое объяснение: семья является средством, с помощью которого мужчины навя­зывают женщинам свое господство. Следующим шагом являются уже феминистские теории патриархата как главной формы отно­шений между мужчинами и женщинами.

Наконец, структурно-функциональный подход к семье — это типичная модернистская теория, в полной мере приверженная идее прогресса, инновационного потенциала современного общества (все современное, во-первых, фундаментальнейшим образом от­личается от старого, во-вторых, отличается в лучшую сторону -например, нуклеарная семья гораздо лучше, функциональней всех предыдущих семейных форм). Уместно вспомнить здесь Хабермаca, который называл модернизм «радикализированным современ­ным сознанием, освободившим себя от всех специфических исто­рических привязок»²⁰ (Habermas J. Modernity Versus Postmodemity // New German Critique. 1981. V.22. P.4).

Применительно к Парсонсу это означает апологетику всех институтов современного западного общества в целом и амери­канского образа жизни в частности. Он игнорировал противоречия процесса модернизации.

Эта теория важна и как некий образец, которому более или менее соответствовала советская социология семьи - любопытно, что неназванный вслух подход Парсонса («здоровая семья - здо­ровое общество») вполне вытеснил в этом разделе социологии клас­сический марксизм, от которого осталась лишь фразеология²¹ (См., напр., Харчев А.Г. Брак и семья в СССР. М.: Мысль, 1979; Мацковский М.С. Социология семьи: проблемы теории, методологии и методики. М.: Паука, 1978). С таких же идейных позиций осуществлялась и реальная семейная по­литика в СССР (хотя вряд ли ее авторы и исполнители были знако­мы с работами Парсонса, Белла и Фогеля): семья, как ячейка обще­ства, должна была прежде всего быть функциональной для целей государства. Но желаемый баланс так и не был достигнут (как и в Америке).

Как было указано ранее, возникновение второй волны феми­нистского движения, феминистской критики социальной теории и политически ангажированных «мужских исследований» послужи­ло импульсом для переопределения отношения к основным поло­жениям концепции половых ролей в исследовании гендерных отноше­ний. Существуют разные точки зрения: с одной стороны, полное неприятие данной теоретической перспективы и ее обвинение в том, что она не столько описала, сколько предписала инструментальные и эксп­рессивные роли для мужчин и женщин, продолжая «маскировать» нопрос власти, символического и материального неравенства. С другой стороны, существуют попытки переосмысления основных i юложений поло-ролевой теории, заключающиеся в более полном развитии потенциала, в ней заложенного.

ЛЕКЦИЯ 2.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ФЕМИНИЗМА КАК СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ

Первая волна феминизма

Как справедливо заметила Шейла Роуботэм²² (Rowbotham S. Hidden from History: Rediscovering Women in History from the Sevententh Century to the Present. New York: Vintage Books, 1974), феминизм, как и социализм, возник как реакция на становление капиталистических отношений. Ключевую роль в происхождении феминизма сыграли две большие революции — индустриальная революция в Европе (в первую очередь и наиболее наглядно проявившая себя в Англии) и Великая Французская революция. Индустриализация привела к отделению рабочего места от дома, впервые в массовом порядке создав для женщин дилемму между их работой для экономического выживания и домашними обязанностями. В результате женщины столкнулись уже с двойным угнетением—дома и на работе, со стороны работодателя. Конфликт между этими двумя сферами жизни вызвал сильное ролевое напряжение. В то же время, хотя на заре капитализма женский труд плохо оплачивался, а женщины среднего класса и вовсе оказались запертыми в рамках семьи, индустриальная революция создала потенциальный базис для материальной независимости женщин - источник заработка, независимый от семьи; и это сразу изменило конфигурацию тендерных отношений. Основы власти мужчины (по крайне мере, в рабочих семьях) оказались подорваны, а женщины получили возможность объединяться в борьбе за свои права как работницы и гражданки.

Просвещение и Великая Французская революция создали новый политический дискурс, в котором ключевую роль играли такие понятия, как прогресс, общественный договор, природа, разум, а центральная идея Просвещения была связана с освобождением индивидуума от власти старинных традиций и суеверий. С точки зрения мыслителей Просвещения, Природа и Разум требовали признания неотъемлемых прав личности, включая гражданское равенство. Весьма естественно было помыслить о распространении этих прав и на «женскую половину» человечества.

Р.Коннелл отмечает, что жизненные условия женщин также были подвержены влиянию процесса рационализации. Существо­вало все углубляющееся противоречие между их подчинением кон­кретному индивидуальному мужчине в сфере домашнего патри­архата, и развернувшейся в XVIII и XIX вв. мощной тенденцией универсализации гражданских прав, тесно связанной с рационали­зацией государства и рынков²³ (Connell R. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. Cambridge: Polity Press, 1987 P.131). Это противоречие нашло отраже­ние в феминистских трудах Мэри Уолстенкрафт в Англии и Сьюзан Б.Энтони в Соединенных Штатах, а наиболее точно было выражено в работах Джона Стюарта Милля. Первые суфражистские женские кампании не были уходом в сторону от «социальных вопросов» (хотя позже они и привели к их игнорированию); они были реакци­ей на главное противоречие, возникшее на той стадии развития го­сударства. Движение за равные политические права женщин, прежде всего, за предоставление им права голоса, получило впоследствии название первой волны феминизма.

После того, как юридическое равенство женщин в Европе и Северной Америке было достигнуто, постепенно стало очевидно, что само по себе оно не гарантирует реального равноправия: жен­щины продолжали сталкиваться с серьезными проблемами при получении образования, доступе на работу, урегулировании семей­ных отношений. После временного спада в межвоенный период, женское движение вновь значительно активизировалось и достигло своего пика в конце 1960-х гг.

Вторая волна феминизма

Вторая волна феминизма - это западное интеллектуальное и общественно-политическое женское движение 1970-х - 1980-х гг. Обычно принято выделять следующие направления феминизма второй волны:

- либеральное,

- радикальное,

- марксистское (социалистическое),

- психоаналитическое.

Третья волна, развитие которой наблюдается с конца 1980-х -начала 1990-х гг., включает в себя такие направления как конструкти­вистский и постмодернистский феминизм, феминизм цветных, куль­турный феминизм и др. Надо отметить, что применительно к третьей волне (иногда называемой пост-феминизмом) не существует конвен­ционального разделения на направления, что обусловлено усложне­нием и дроблением современного феминистского дискурса²⁴(Здравомыслова Е., Темкина А. Введение. Феминистский перевод: текст, автор, дискурс. Хрестоматия феминистских текстов. Переводы. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2000.С.6).

Прежде, чем говорить собственно о второй волне, необходи­мо сказать несколько слов об авторе, во многом определившем ос­новные направления развития феминистской теории этого перио­да. В 1949 г. была опубликована классическая работа Симоны де Бовуар «Второй пол» (русский перевод -- 1997 г.) В ней впервые была концептуализирована центральная идея феминизма второй волны - идея различия полов.

Основная мысль Бовуар заключается в том, что женщина в современном оба(естве не является субъектом, она не способна к трансценденции, понимаемой в экзистенциальном смысле, т.е. твор­честву и преодолению себя в творении. «Всякий индивид, — пишет де Бовуар, - стремящийся оправдать свое существование, ощуща­ет последнее как некую потребность в трансцеденции. Вот почему особенность ситуации женщины состоит в том, что, обладая, как и любой человек, автономной свободой, она познает и выбирает себя в мире, где мужчины заставляют ее принять себя как Другого: ее хотят определить в качестве объекта и обречь тем самым на имма­нентность, косность, поскольку трансценденция ее будет постоянно осуществляться другим сознанием, сущностным и существенным»²⁵ (Бовуар де С. Второй пол. Т.1 и 2. СПб., 1997. С.130). Инаковость женщины сводится к ее вторичности, обусловленной репродуктивными возможностями. Чтобы стать субъектом, женщи­на должна перестать быть иной. Итак, де Бовуар мыслит женское иное как низшее, вторичное и инфраструктурное по сравнению с трансцендентным субъектом экзистенциальной маскулинности.

Феминизм двойственно относится к этой позиции. С одной стороны, философия женского иного, разработанная де Бовуар, является источником феминистской мысли. С другой стороны, при­зыв к отказу от иного в пользу публичного трансцендентного и мужского рассматривается как предательство женского субъекта. Позиционировать себя по отношению к де Бовуар стало необходи­мостью феминистской теории. Это значило представить некую кон­цепцию различия полов, женщины как не-мужчины, позитивного иного, как отличного и равного. Во «Втором поле» де Бовуар поме­щает категорию «женщина» где-то между «фаллической мужествен­ностью» и ее отсутствием, т.е. кастрацией. Эта идея вдохновила Жермен Грир²⁶ (Greer G. The Female Eunuch. London: Palain, 1971) на создание работы под названием «Женский ев­нух» (1970), в которой она полагает, что культурный статус женщи­ны эквивалентен статусу евнуха.

«Вторая волна» во многом была инициирована политичес­кой обстановкой 1960-х гг.:

1) разочарование в юридическом равенстве и возможностях демократических институтов;

2) разочарование в Новых левых. Женщины активно участво­вали в их кружках и организациях, но чаще всего им отводилась там техническая роль: печатание, приготовление кофе и т.п. Участво­вавшие в них мужчины-радикалы охотно принимали такое «есте­ственное разделение труда», не воспринимая самих себя как кон­тексте отношений угнетения;

3) культ домохозяйки. Многочисленные женские журналы, реклама, телевидение (особенно в Соединенных Штатах) убеждали, что представительницы среднего класса к концу 1950-х смогли до­биться реализации «женской американской мечты»: преуспеваю­щий и заботливый муж, здоровые дети, дом в пригороде, автомо­биль, красивая одежда. В 1963 г вышла в свет знаменитая книга журналистки Бетти Фридан «Загадка женственности», посвящен­ная развенчанию мифа о счастливой домохозяйке²⁷ (Фридан Б. Загадка женственности. М.: Прогресс, 1994). По ее мнению, на самом деле замкнутые в своем «уютном концлагере» женщины среднего класса мучились от невозможности нормальной саморе­ализации, постепенно деградировали и страдали от многочислен­ных неврозов. Книга Фридан стала мировым бестселлером;

4) в 1968 г. в женском движении окончательно наметилась тен­денция открытого сопротивления доминирующим стереотипам «подлинной женственности». Политической вехой перехода к ак­тивным действиям стала знаменитая феминистская акция в Атлан-тик Сити, где проходил очередной конкурс на звание «Мисс Америка». Состоялась феминистская демонстрация, направленная про­тив того, что «женщины, порабощенные диктуемыми индустрией моды стандартами внешности, постоянно вынуждены соревновать­ся за одобрение мужчин»²⁸ (Brownmiller S. Femininity. London: Paladin, 1986. P.9). Во время демонстрации участницы сделали «мусорную корзину свободы», куда бросали бюстгальте­ры и чулочные пояса как символ подчинения женщин насильствен­ным и нереалистичным стандартам красоты. Акция получила ши­рокое и очень недоброжелательное освещение в прессе, в частности, тогда же была выдумана «газетная утка» про массовое сжигание лифчиков, не имевшая отношения к действительности.

Следует, однако, иметь в виду, что между феминистским об­щественным движением и феминистской академией всегда суще­ствовало определенное напряжение. При этом феминистски-тео-ретики находятся в гораздо более привилегированном положении: они завоевали определенный статус внутри академических учреж­дений, почти в каждом западном университете есть отделения "Women's Studies" или "Gender Studies" (возникают они и в Рос­сии), выходит огромное количество феминистской научной литера­туры. Участницы же общественных движений сталкиваются с серь­езным политическим противостоянием, редко побеждают на выборах, часто третируются прессой.

Создание теории патриархата

Обратимся сначала к истории вопроса: в «дофеминистичес-кой» социальной теории патриархат понимался как система отно­шений между мужчинами, которая формировала особенности фе­одального и дофеодальных обществ, в которых иерархия складывалась в соответствии с сословными и другими приписываемыми соци­альным группам характеристиками. Капиталистические же общества понимались как «меритократические» (meritocratic), т.е. управляе­мые людьми с наибольшими способностями, бюрократические и обезличенные (марксисты рассматривали их как систему классо­вого господства).

Феминистическая же теория дала новое представление о патриархате.

Классическим считается определение Кэйт Миллет (Kate Millet):

«Наше общество - общество патриархата. Об этом свидетель­ствует то, что военные силы, промышленность, технология, уни­верситеты, наука, политические институты, финансы - короче го­воря, все каналы власти, существующие в обществе, включая непосредственно репрессивные органы, такие, как полиция, пол­ностью находятся в руках мужчин»²⁹ (Millett К. Sexual Politics. New York: Avon Books, 1971. P.25).

Таким образом, мы можем определить патриархат как систе­му социальных отношений между мужчинами, имеющую матери­альную базу, причем эта система, хотя и имеет внутреннюю иерар­хию, создает и поддерживает взаимозависимость и солидарность между мужчинами, позволяющую им господствовать над жен­щинами. Хотя патриархат иерархичен, и мужчины, принадлежащие к различным классам, расам или этническим группам занимают разные позиции в этой иерархии, они все же объединены общим господством над своими женщинами, и они зависят друг от друга в отношении поддержки этой системы господства.

Материальная база, на которой покоится патриархат, связана, прежде всего, с контролем мужчин над женской рабочей силой. Муж­чины осуществляют этот контроль с помощью отлучения женщин от ряда важных экономических ресурсов (например, в капиталис­тическом обществе - от рабочих мест с более высокой зарплатой) и с помощью ограничения женской сексуальности, прежде всего — регулировании репродуктивных способностей женщин.

Патриархат - только одна из иерархических систем, опреде­ляющих социальную структуру общества, наряду с классовой и расовой иерархиями. Традиционные марксистские категории, с помощью которых анализируется капиталистическое общество, описывают лишь саму иерархию, но ничего не говорят о том, ка­кие именно люди займут в ней те или иные места (за это марксизм иногда называют «теорией пустых мест»). Патриархатная же иерар­хия определяет, какие конкретно люди займут в этой системе выс­шие и низшие места (также, как и расовая иерархия).

Практически все феминистские теории активно работают с этим фундаментальным концептом, но он имеет серьезные недостатки, особенно очевидные при проведении эмпирических феминистских исследований. Дело в том, что сам по себе концепт «патриархат» мало что объясняет с точки зрения анализа какого-либо конкретно­го фрагмента социальной реальности, в этом плане он внеисторичен.

Так, патриархатными можно назвать и дореволюционную Россию и советское тоталитарное государство, хотя контекст и содержание ген-дерных отношений в эти эпохи самым существенным способом раз­личался. Таким образом, смысл этого понятия всегда надо соотно­сить с конкретным теоретическим контекстом его употребления.

Радикальный феминизм

Для большинства теорий, анализирующих половую асиммет­рию, характерно объяснение подчиненного положения женщин по отношению к мужчинам различными внешними причинами:

- у марксистов - господством частной собственности;

- у структурно-функциональной школы - разделением труда. Определяющей чертой радикального феминизма является его

трактовка подчинения женщин мужчинами как:

- главнейшего факта, определяющего положение женщины в обществе;

- который ставит всех женщин в оппозицию по отношению ко всем мужчинам:

- он не может быть объяснен никакими внешними причи­нами;

- и он является следствием специфических особенностей муж­чин и женщин.

Поскольку подчинение женщин мужчинам первично по от­ношению ко всем остальным социальным отношениям, среди пред­ставительниц радикального феминизма просматривается сильная тенденция считать основания половой субординации универсаль­ными, обычно - коренящимися в биологических и/или психологи­ческих различиях полов.

Многие феминистки, которые отвергают объяснения, осно­ванные на биологических различиях, концентрируют вместо этого свое внимание на предполагаемых психологических различиях меж­ду мужчинами и женщинами, а некоторые считают потребность мужчин в доминировании над женщинами выражением их соб­ственной неадекватности.

- Мэри О'Брайен связывает ее с потребностью мужчин в компен­сации за их исключение из процесса биологической репродукции³⁰ (О' Brien M. The Politics of Reproducion. Routledge and Kegan Paul: London and Boston. 1981).

- Адриенн Рич связывает ее с ревностью мужчин к уникаль­ным творческим способностям женщин³¹ (Rich A. Of Woman Born: Motherhood as Experience and Institution. London:

Virago, 1977).

- Другие авторы предлагают новую феминистскую интерпре­тацию Фрейда с целью объяснить мужское доминирование³² (Chesler P. Women and Madness, ew York: Doubleday, 1972; Baker Miller

J. Toward a New Psychology of Women. Boston: Beacon Press. 1986; Kofman

S. The Enigma of Woman: Woman in Freud's Writings. Ithaka, New York:

Cornell University Press. 1985).

- Альтернативные подходы выдвинуты в школе французского структурализма, они связаны с конструированием половой иденти­фикации. Некоторые описывают ее в терминах психологии, другие в терминах культуры, причем самые последние работы концентриру­ются скорее на сексуальности, чем на репродуктивное™³³ (Cixous H. The Laugh of the Medusa // E.Abel and E.K.Abel (eds) The 'Signs'

Reader: Women, Gender and Scholarship. Chicago: University of Chicago Press,

1983; Irigary L. This Sex Which is Not One // E.Marks and I.de Courtivron (eds.)

New French Feminisms. Brighton: Harvester, 1981; KristevaJ. Desire in Language:

A Semiotic Approach to Literature and Art. Oxford: Blackwell, 1980).

Мы не будем детально останавливаться на этих объяснениях, но рассмотрим только общую проблему, с которой сталкиваются любые биологические или психологические объяснения - все они имеют тенденцию быть универсальными и страдают редукциониз­мом: они редуцируют социальные различия до универсальных ес­тественных различий, и поэтому не могут объяснить разнообразие форм тендерных отношений и различие уровней половой суборди­нации в разных обществах.

В более общем виде критика этих радикально-феминистичес­ких подходов концентрируется на свойственной им тенденции про­сто переворачивать ортодоксально-натуралистические биологичес­кие или психологические объяснения тендерных отношений с тем, чтобы возвысить «женские» добродетели над «мужскими» поро­ками. Парсонс, например, объясняет превосходство мужчины че­рез превосходство разума над эмоциями, инструментальное™ над экспрессивностью. Разбираемый нами тип радикального феминиз­ма скорее не возражает против его объяснения, но приняв его, ме­няет его моральную оценку на противоположную, провозглашая превосходство эмоций над разумом.

Практически это может привести к отказу от разума в пользу эмоций и к политике субъективизма, вместо того, чтобы вывести разум и политику из-под монополии мужчин. В результате торже­ствует антиисторичная и несоциологичная концепция «женской природы», а не поиски новых отношений между людьми. Это свя­зано с навязчивой тенденцией превознести одну систему ценнос­тей над всеми другими, без учета разнообразия человеческих взгля­дов и интересов. Наконец, радикальный феминизм имеет тот недостаток, что считает абсолютно во всех случаях угнетение по признаку пола самым существенным по сравнению со всеми ос­тальными видами угнетения: классовым и расовым.

Правда, как раз для натуралистических гипотез это неверно: так, С.Файрстоун считает, что с исчезновением переноса биологи­ческой половой принадлежности на социальные и психологичес­кие отношения, возникнет новый тип личности. Первичность угне­тения по половому признаку она понимает не как исключительную форму угнетения, а как базис и модель для всех его форм. Движу­щей силой истории, согласно их взглядам, является борьба мужчин за власть и господство над женщинами - диалектика пола. Доку­ментом, хорошо репрезентирующим идеи радикального феминиз­ма, является «Политика эго: манифест радикальных феминисток Нью-Йорка».

В то же время, несомненной заслугой радикального феми­низма является актуализация и подробная аргументация идеи «Лич­ное есть политическое». Они сумели показать, что недовольство женщин своим положением - не невротические причитания, а их реакция на существование социальной структуры, в которой над женщинами господствуют, в которой их эксплуатируют и угнетают. Неполноценное положение женщин на рынке труда; особая, на­правленная на комфорт мужчины эмоциональная структура бра­ка, господствующая в среднем классе; использование женских об­разов в рекламе; трактовка «женской души» как невротичной, широко популяризованная в академической и клинической психо­логии — все эти аспекты жизни женщин подверглись исследованию и анализу.

В этой лекции мы сосредоточим внимание на некоторых ос­новных подходах, присутствующих в радикальном феминизме, в частности, на тех, которые изложены в работах Суламифи Файр­стоун, Кристин Дельфи и Кэрол Пейтман.

Суламифъ Файрстоун

Суламифь Файрстоун родилась в 1945 г. Она приняла актив­ное участие в создании одной из первых организации движения «За освобождение женщин Америки», т.е. как большинство уче­ных-феминисток совмещала занятия теорией с общественной дея­тельностью. Ее основная работа «Диалектика пола: доводы для фе­министической революции» вышла в 1970 г. и сразу стала одним из классических текстов второй волны феминизма³⁴ (Firestone S. The Dialectic of Sex: The Case for Feminist Revolution. London: The Women's Press. 1979).

Файрстоун концентрирует свое внимание на биологических различиях между мужчинами и женщинами, и объясняет патриархат как контроль мужчин над репродуктивной ролью женщин.

Ее аргументация основывается на критике энгельсовской ин­терпретации исторического материализма. Она считает, что его поиски материального основания угнетения были важным шагом вперед, но он был лишь отчасти прав, сосредоточившись на эконо­мических факторах.

В своей знаменитой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс признавал, что угнетение по признаку пола было первым случаем классового угнетения, и свя­зывал его с контролем мужчин над репродуктивными способнос­тями женщин, но он сводил этот контроль к заботе о наследовании имущества. Файрстоун указывает, что Энгельс ввел в обращение концепт «пола как класса», но затем потерял его из виду, по мере того как на историческую арену вышли «экономические классы». Для Файрстоун пол как класс был и остается основным критерием классового разделения общества.

Файрстоун также отвергла идею о том, что эксплуатация жен­щин имеет корни в психологических особенностях пола. Она утверж­дает, что теория сексуальности Фрейда и экзистенционалистские ар­гументы Симоны де Бовуар, основанные на ее теории о женщинах как «других», в равной степени спекулятивны и антиисторичны.

Файрстоун предлагает в качестве третьего пути, альтернатив­ного как «экономическому материализму», так и «психологичес­кому идеализму», свою собственную концепцию «материалистического взгляда на историю, основанного на поле как таковом». Сле­дует отметить, что эта концепция, в принципе, подтверждает распро­страненную точку зрения о том, что половые различия имеют «ес­тественное основание»: «В отличие от экономических классов, «классы по полу» имеют биологическое происхождение: мужчи­ны и женщины созданы различными, а не одинаковыми»³⁵ (Ibid. P.42).

Эта разница с необходимостью превращалась в неравенство из-за своего биологического характера, непосредственно связан­ного с ролью женщины в вынашивании детей и в последующем уходе за ними. Несмотря на различия в формах тендерных отноше­ний, формах семьи и т.д., Файрстоун настаивает на том, что суще­ствуют некоторые универсальные константы. Так, естественные различия в репродуктивных способностях мужчин и женщин:

1) делают женщин зависимыми от мужчин в плане физичес­кого выживания;

2) делают детей зависимыми от взрослых в течение относи­тельно длительного периода;

3) означают, что взаимозависимость матери/ребенка фор­мирует специфическую психологию женщин и детей;

4) определяет первое классовое разделение, которое яв­ляется парадигмой для всех остальных, в особенности этнических разделений, под которыми предполагается биологическое ос­нование.

Таким образом, в этой части объяснение идентично аргу­ментам структурных функционалистов, объясняющих подчине­ние женщин их естественной ролью существ, вынашивающих де­тей. Но затем Файрстоун выворачивает свою аргументацию наизнанку: «Человечество начало выходить за пределы Природы».

Развитие науки и технологии означает, что мы можем приспо­сабливать природу к человеческим потребностям. Поэтому Файр­стоун отвергает «биологический фатализм», который определяет подчиненное положение женщин как неизбежность. Если мы уст­раним биологический базис угнетения женщин, женщины и дети могут быть освобождены.

По аналогии с марксизмом, женщины должны захватить кон­троль не за средствами производства, а за средствами воспроизвод­ства. Женщины должны овладеть контролем не только за своими телами, но и за своей фертильностью. Эту возможность дает био­технология, поскольку искусственная репродуктивность позволит иметь детей в равной степени представителям обоих полов, а забо­титься о них смогут более широкие социальные группы.

Покончив с разделением труда с помощью биотехнологии и кибернетики, можно уничтожить тиранию биологической семьи, а вслед за тем будут уничтожены все формы власти и эксплуатации, на ней основанные. Эта логика приводит Файрстоун к новой интер­претации и Маркса, и Фрейда, которые выводили классовые и по­ловые отношения из их биологических корней.

Критика Файрстоун

Проблема подхода Файрстоун заключается в «натуралистичес­ком материализме», в рамках которого биология рассматривается как базис для эксплуатации, а технология - как средство для ее преодоле­ния. С этой точки зрения, возможно, Энгельс даже более убедителен в своем объяснении именно разделения труда, но не подчинения жен­щин с помощью биологических факторов. Работа Файрстоун с неиз­бежностью вызывает целый ряд вопросов:

- почему основанное на биологических различиях разделение труда обязательно подразумевает эксплуатацию и доминирование?

- является ли биологическое материнство удовлетворительным объяснением того, что только женщины несут ответственность за заботу за детьми и домашнюю работу?

- является ли роль в домашнем хозяйстве удовлетворительным объяснением социальной субординации и экономической зависи­мости?

- действительно ли биотехнология всегда освобождает?

- разве не мужчины развивают биотехнологию, и не патриар-хатное общество финансирует и осуществляет ее разработку? И цель ее — вовсе не освободить женщин от груза материнства, но сделать материнство доступным для каждой женщины.

Критика позволяет увидеть, что Файрстоун делает шаг в сто­рону от реальных вопросов:

- как и почему мужчины используют биологические разли­чия как средства порабощения женщин и господства над ними?

- биология не является базисом для господства мужчин, но только средством с помощью которого они навязывают свое господство;

- в итоге всего этого, от кого «уязвимые женщины» могут тре­бовать защиты, если не от «алчных мужчин»?

Заключая обзор концепции Суламифи Файрстоун, обратим внимание еще на два обстоятельства. Во-первых, ее тексты сочетают чрезвычайно боевой настрой с безграничной верой в возможности научно-технического прогресса. Это, несомненно, характерная пе­чать «менталитета 1960-х годов», присутствовавшего и в России (но, разумеется, не в феминистском варианте). Заодно с отменой поло­вых различий, Файрстоун предвидит и наступление чего-то вроде «кибернетического коммунизма», который отменит само понятие труда ради куска хлеба и уравняет всех людей еще и экономически («каждому по потребностям»). Стоит вспомнить в этом контексте Россию 1960-х и официальный партийный лозунг «нынешнее по­коление советских людей будет жить при коммунизме» - тогда эта идея совсем не производила впечатление экзотической. В это вре­мя уровень жизни людей всех промышленно развитых стран значи­тельно вырос, и прогнозировался его дальнейший подъем, прежде всего, в связи с развитием научных исследований и внедрением их результатов в практику. История науки показывает, что любая науч­но-техническая революция влечет за собой бурное развитие раз­личных утопий.

Во-вторых, если отвлечься от исторического контекста, несом­ненной заслугой Файрстоун (благодаря чему ее книга и стала зна­менитой) является острая постановка вопроса о контроле женщин над процессом репродукции, получившим затем широкое соци­альное звучание.

Далее, Файрстоун сделала важный шаг вперед в критическом анализе фрейдизма - она обратила внимание на такой аспект, как отношения власти и подчинения. Так, она показала, что знаменитая «зависть к пенису», формирующая, согласно Фрейду, психику де­вочек, связана просто с их осознанием того, что мальчики предназ­начены и воспитываются, чтобы стать представителями господству­ющего класса, а девочки - чтобы служить им. Таким образом, особенности положения женщин определяет отнюдь не невроз, но безвластие.

Разумеется, как отмечалось уже выше, работа Файрстоун при­надлежит определенному историческому отрезку и не является последним словом и в этом отношении. Так, в более поздних феминистских работах (например, «Русалка и Минотавр» Дороти Дин-нерштейн³⁶ (Dinnerstein D.The Mermaid and the Minotaur // Dinnerstein D. The Rock­ing of the Cradle and the Ruling of the World (British title of The Mermaid and the Minotaur). London: Souvenir, 1978) и, особенно, «Воспроизводство материнской заботы» Нэнси Ходоров³⁷ (Chodorow N. The Reproduction of Mothering: Psychoanalysis and the Sociology of Gender. Berkeley, CA: University of California Press, 1978)) она подвергалась критике за недооценку катего­рии бессознательного, в котором коренятся многие особенности половых различий (из-за чего особенно трудно бороться с соответ­ствующими предрассудками).

Представления Файрстоун о «мужских» и «женских» харак­теристиках типичны для радикального феминизма. Мужчина стре­мится к власти и доминированию; он эгоцентричный индивидуа­лист, он прагматичен и настроен на конкуренцию; «технологичес­кое начало», согласно Файрстоун, - по определению мужское. Что касается женщин, то они заботливы, артистичны, склонны к фило­софии; «эстетическое начало» - безусловно, женское.

Представим теперь, что идея о том, что «эстетическое нача­ло — женское» применяется к Античной Греции - результат будет, мягко говоря, не очень убедительный. На этом примере наглядно видна типичная ошибка радикального феминизма: экстраполяция «диалектики пола», с ее борьбой «мужского» и женского» начал в том виде, в котором они проявляются в современном обществе, на всю историю человечества.

Радикально-феминистический подход содержит сильный инновационный потенциал для анализа современности. Но самая его большая слабость в том, что он сфокусирован на психологии и внеисторичен.

Кристин Делъфи

Кристин Дельфи - французская феминистка. Ее основные работы «Главный враг: материалистический анализ угнетения жен­щин» и «Близко к дому» были опубликованы соответственно в 1977 и 1984 гг.

Дельфи, вслед за Файрстоун, предположила, что угнетение женщин имеет «материалистическое» объяснение. Но ее материализм имеет скорее социологическое, чем биологическое со­держание³⁸ (Delphy С. The Main Enemy: A Materialist Analysis of Women's Oppres­sion. London: Women's Research and Resources Centre, 1977; Delphy C. Close to Home. Amherst: University of Massachusetts Press, 1984).

Как и Файрстоун, Дельфи критикует марксизм за узость ма­териалистического подхода. Марксизм предлагает анализировать общество на базе социальных производственных отношений, но игнорирует специфическую роль женщины в социальном произ­водстве. Ортодоксальный марксизм рассматривает только произ­водство, основанное на оплачиваемом труде, производство вне дома, не обращая внимания на жизненно важную роль, которую женщи­ны играют в производстве, занимаясь домашней работой. Так, даже идентификация социализма с концом капитализма, тем, что придет вместо, практически игнорирует все аспекты угнетения женщин.

Дельфи объясняет угнетение женщин через призму их эксп­луатации как домашних работников в рамках «семейного способа производства». Однако ее анализ сильно отличается от таких видов анализа, как:

- марксистский анализ «домашнего труда», который концент­рируется на функциях домашней работы при капитализме и ее роли в воспроизводстве здоровых наемных работников;

- структурно-функционального анализа, который рассматри­вает эту роль женщины как функциональную для «индустриально­го общества»;

- аргументов известного исследователя домашнего труда Энн Оукли, изложенных в ее книге «Домохозяйка», где говорится, что эксплуатация женщин происходит от их изоляции в доме, в то вре­мя как остальная экономическая деятельность предпринимается вне дома³⁹ (Oakley A. The Housewife. Harmondsworth: Penguin, 1976).

Все эти объяснения предполагают, что женщины подвергаются эксплуатации из-за той работы, которую они выполняют - домашней работы, работы, выполняемой в стенах дома. Но Дельфи настаивает на том, что не специфический характер работы, выполняемой жен­щинами - домашней работы - делает их эксплуатируемыми.

Женщины эксплуатируются дома вне зависимости от того, какую работу они выполняют:

- домашняя работа не оплачивается, потому что это работа, выполняемая женщинами;

- домашний труд ограничивается пределами дома, потому что это не оплачиваемая работа, и поэтому она не может быть замене­на наемным трудом;

- это происходит из-за того, что эта работа, которая, по мне­нию мужчин, не нуждается в оплате, не считается производством.

Аргументы Дельфи основаны на ее собственных исследова­ниях французских крестьянских семей. Она придает особое значе­ние скорее преемственности между докапиталистическим домаш­ним производством и современным домашним хозяйством, чем разрыву между ними, о котором писала Оукли.

В домашнем производстве даже работа, произведенная жен­щинами для продажи на рынке, не оплачивается: жена просто явля­ется неоплачиваемым работником своего мужа. Нет существен­ной разницы между продуктами, созданными для рынка, и продуктами для домашнего потребления. По мере индустриализа­ции и развития капитализма домашнее производство потеряло спо­собность конкурировать с массовым рыночным производством, но женщины продолжали своим бесплатным трудом обеспечивать свой дом необходимыми продуктами и услугами, хотя, в принципе, они уже могли бы быть куплены на рынке. Мужчины имели воз­можность не покупать их на рынке именно потому, что женщины обеспечивали их всем этим бесплатно - и они могли не жить в отелях, не есть в ресторанах, не пользоваться услугами прачечных. С точки зрения Дельфи, участие женщин в оплачиваемом наемном труде также определяется их положением в семейном спо­собе производства: мужчины посылают женщин на работу пото­му, что они не могут целиком решить свои задачи, эксплуатируя их только дома. При этом мужчины присваивают заработки женщин и настаивают, чтобы их «внешняя» работа не вредила качеству услуг, которые они обеспечивают дома.

Итак, эксплуатация в семье первична по отношению к систе­ме капиталистической эксплуатации женщин - капитализм только добавляет еще один слой эксплуатации. И поэтому все женщины эксплуатируются всеми мужчинами: женщины являются классом в рамках семейного способа производства, и почти все женщины являются актуальными или потенциальными наемными работни­ками в капиталистическом способе производства.

Критика Дельфи

Дельфи предлагает очень серьезный анализ эксплуатации женщин, но ее подход имеет, как минимум, два слабых места:

1. Ее подход - экономический: она рассматривает брачные отношения как чисто экономические и, соответственно, объясняет феномен брака только как экономический феномен. Она пренебре­гает сексуальным и психологическим аспектами отношений меж­ду полами. В конце своей статьи Дельфи переходит от производства к биологическому воспроизводству, утверждая, что контроль за репродукцией «является и причиной, и средствами второго велико­го вида угнетения женщин, сексуальной эксплуатации», но вопрос о соотношении этих двух видов угнетения остается открытым.

2. Неясно все же, как Дельфи объясняет подчиненное поло­жение женщин.

Дельфи отвергает все формы эссенциализма (естественно-биологического объяснения) - в природе мужчин и женщин не существует ничего, что могло бы объяснить подчинение женщин мужчинам. Дельфи сознательно предлагает социологическое объяснение патриархата, объяснение, которое не сводит патриар­хат к биологическим или психологическим факторам. Ее собствен­ный подход связывает возникновение патриархатных отношений с социальным институтом брака. Но как же тогда объяснить суще­ствование эксплуатации женщин мужчинами в рамках самого се­мейного способа производства? Почему женщины терпят ее?

В своей более поздней работе Дельфи объясняет желание жен­щин выйти замуж наличием их эксплуатации вне домашней сфе­ры⁴⁰ (Delphy С., Leonard D. Familiar Exploitation: A New Analysis of Marriage in Contemporary Western Societies. Cambridge: Polity, in association with Blackwell, 1992), но разве это проливает свет на причинно-следственную связь? Эксплуатация женщин вне дома, как правило, считается внешним последствием, а не причиной их эксплуатации в семье.

Кэрол Пэйтман

Кэрол Пэйтман - американка, ее основная работа «Половой контракт» была опубликована в 1988 г.⁴¹ (Pateman C. The Sexual Contract. Cambridge: Polity Press, 1989). Пейтман использует поня­тие половой контракт в контексте теории общественного договора, сформулированой Просвещенческой философией XVII-XVIII ве­ков, на которой основаны представления о гражданском обществе. Она полагает, что классическая теория социального контракта (или общественного договора), которая рассматривает его как единствен­ное легитимное основание политической власти, сознательно опус­кает то обстоятельство, что этот социальный контракт (негласно) подразумевает половой контракт, или определенный тендерный подтекст. Социальный контракт был направлен против патриархата, понимаемого в традиционном смысле — как власть патриарха, гла­вы семьи, распространяющаяся на всех остальных ее членов, а так­же других участников домохозяйства, включая слуг. Замена власти 1 штриарха, опирающейся на традицию, на социальный договор, зак­лючаемый между свободными и равными индивидуумами, означает торжество гражданского общества. Однако даже такие убежденные противники патриархата, как Джон Локк, отвергая «отцовское право» как модель политического права, продолжали поддерживать конъю-гальное право, т.е. власть мужей над своими женами, полагая его неполитическим. Пэйтман утверждает, что на самом деле патриар­хат не преодолевается с помощью общественного договора, а толь­ко «власть отца» заменяется властью всего «мужского братства». Социальный контракт регулирует только сферу публичного, в то время как сфера приватного оказывается вне его действия. В этом смысле женщины не являются «индивидуумами», так как они не участвуют в контракте. Таким образом, по мнению Пэйтман, поло-ной контракт утверждает и демократизирует «мужское половое пра­во», т.е. право индивидуального мужчины распоряжаться индивиду­альной женщиной - в сфере домашней работы и особенно в сфере сексуальности. Это половое право означает существование целой серии диад, парных отношений между мужчинами и женщинами, которые выстроены как отношения господина и подчиненной.

Описанные выше отношения не только подразумеваются по­литическим устройством современных капиталистических демок­ратий, но и находят свое выражение в целой серии реальных кон­трактов, заключаемых в современном обществе. Эти контракты, заключающиеся формально как свободные и добровольные, на самом деле основаны на «владении человеческой личностью», т.е. один (одна) из участников контракта продает право на свое тело и нозможность им распоряжаться. Пэйтман выделяет четыре вида таких контрактов: рабочий контракт, семейный контракт, контракт о «суррогатном материнстве» и контракт проституции. Их отличи­тельной чертой является то, что предметом контракта служит сам человек в своей телесности: выполнение этого контракта с необхо­димостью подразумевает отношения субординации, отношения господина и подчиненного. Такие виды товара, как «рабочая сила», «сексуальные услуги», «способность к прокреации» неотчуждае­мы от личности их владельца, и это предполагает, что они должны непосредственно присутствовать при его исполнении и подчиняться распоряжениям покупателя этих услуг. В результате босс получает возможность командовать рабочим, муж - женой, клиент - про­ституткой и т.п. Пэйтман утверждает, что несвобода трудовых отно­шений при капитализме связана не с эксплуатацией, а именно с прямым личным подчинением (subordination), и то же самое верно относительно всех других видов контрактов, где предметом контракта служит «владение человеческой личностью». Под подчинением она понимает необходимость выполнять распоряжения господина.

Пэйтман указывает, в частности, на особенности «семейного контракта», который отличается от других видов контрактов тем, что регулирует очень длительные иерархические статусные отно­шения, условия которых предопределены, и роли предписаны со­гласно половой принадлежности. То, что это именно отношения, подразумевающие владение человеческой личностью, доказывает­ся хотя бы тем, как трудно добиться юридического наказания за такое преступление как «изнасилование в браке».

Наиболее близок к брачному трудовой контракт, который так­же заключается на относительно долгий срок и означает, что подчи­ненная сторона обязывается (под влиянием структурных ограниче­ний) выполнять распоряжения руководства в обмен на средства существования. Трудовой контракт следует рассматривать не толь­ко через призму отношений работника и работодателя. В конце кон­цов, индивидуум соглашается подчиняться в отношениях занятости для того, чтобы быть относительно свободным в других сферах жизни. Последняя возможность, однако, непосредственно зависит от его социального положения, в том числе и от того, какую пози­цию он занимает в тендерной системе разделения домашнего тру­да. Учитывая эти факторы, Пэйтман делает вывод о том, что жен­щины не могут быть работниками в том же смысле, что и мужчины - они имеют слишком много ограничений. Половой контракт под­рывает контракт занятости.

Проституция (как и суррогатное материнство) рассматрива­ется Пейтман как специфическое коммерциализированное свидетель­ство «мужского полового права» - тот случаи, когда оно выходит из приватной сферы в публичную. Она пишет, что «сексуализирован-ные части тела» проститутки не отчуждаемы от нее самой, также как и матка суррогатной матери, следовательно, выполнение кон­тракта требует ее непосредственного присутствия и подчинения власти клиента. Таким образом, мужчина получает власть над жен­ским телом. В этих контрактах (брак, проституция, суррогатное ма­теринство) реализуются патриархатные смыслы маскулинности, означающей господство, и женственности, означающей подчине­ние. Поэтому проституция является не просто актом купли-прода­жи на свободном рынке, но институциализацией мужского поло­вого права.

Критика Пэйтман

Главным слабым местом ее аргументов является то, что она обнаруживает тенденцию рассматривать свои властные диады вне более широкого социального и институционального контекста. Так, подчиненное положение женщин в браке подкрепляется их более уязвимой позицией на рынке труда, а эта уязвимость, в свою оче­редь, связана с тем, что на них традиционно возлагаются обязанно­сти по уходу за детьми. В результате их экономический вклад в се­мью, как правило, оказывается меньшим, более того, представления о своих женских обязанностях непосредственно влияют на выбор профессии, поведение на рынке труда, трудовую мотивацию и т.п. В этих условиях женщины оказываются экономически зависимы­ми от своих мужей, что заставляет их, в частности, бояться развода и влияет на отношения личной зависимости. Таким образом, дело не только в «мужском половом праве», но и в конкретных институ­циональных обстоятельствах.

Во-вторых, более пристальное эмпирическое изучение назван­ных ею видов контрактов показывает, что реальные отношения в этих взаимодействиях, хотя и, безусловно, носят на себе отпечаток нерав­ноправия, оказываются гораздо сложнее и далеко не сводятся к пря­мому подчинению. Скорее, можно говорить о неравном партнер­стве, причем более слабый партнер, как правило, имеет свои ресурсы влиять на более сильного. Даже в такой форме взаимодействия, какой является проституция, во многих случаях проститутки выдвигают свои условия, на которых может состояться трансакция, и сохраняют за ней контроль. В этом случае речь идет не столько о реализации «мужского полового права», сколько об его инсценировке.

Таким образом, подход Пэйтман представляется чересчур аб­солютистским, если принять ее трактовку власти и подчинения в буквальном смысле. Однако он может рассматриваться на двух раз­ных уровнях: если как теоретическая модель, описывающая власт­ные отношения, такой подход недостаточно структурен, то зато он дает представление о культурной матрице, описывающей смыслы понятий «пол» и «гендер». Современное половое неравенство все дальше отходит от отношений прямого господства и подчинения и все более опосредуется обезличенными структурными механиз­мами, которые реализуют свое влияние в разнообразных, изменчи­вых культурных формах.

Итак, сформулируем еще раз основные особенности радикаль­ного феминизма:

-женщины исторически были первой угнетаемой группой;

- угнетение женщин является наиболее распространенным видом социального неравенства, поскольку существует практи­чески в каждой из известных человеческих общностей;

- угнетение женщин - глубочайшая и наиболее тяжелая фор­ма угнетения, и оно не может быть устранено посредством каких-либо косвенных по отношению к нему социальных трансформа­ций (например, уничтожения классового общества);

- угнетение женщин вызывает наибольшие страдания его жертв, по сравнению с любом другим видом угнетения - как в количественном, так и в качественном аспекте (хотя эти страда­ния из-за сексистских предрассудков часто могут не осознаваться как таковые ни угнетателями, ни угнетенными);

- теоретический анализ угнетения женщин позволит постро­ить концептуальную модель, объясняющую все остальные фор­мы угнетения.

Хотя мало кто из радикальных феминисток имеет одинаковую позицию по всем этим пяти пунктам, большинство из них признает, по крайней мере, что угнетение женщин - первая, наиболее распрос­траненная и глубочайшая форма угнетения человека человеком.

ЛЕКЦИЯ 3.

МАРКСИЗМ И ТЕНДЕРНАЯ ТЕОРИЯ

Работа Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной соб­ственности и государства» как основополагающий марксистс­кий труд, объясняющий происхождение полового неравенства

Прежде чем перейти собственно к изложению взглядов Ф. Эн­гельса, поясним в нескольких словах, почему мы вообще обращаем­ся к этому автору и этой работе, написанной уже более 100 лет назад (книга вышла в свет в Цюрихе в начале октября 1884 г.):

- марксистский подход к теории происхождения семьи до сих пор влиятелен, многие его идеи развиваются в рамках современных научных школ (например, социалистический феминизм). Как явству­ет из библиографических обзоров, к самой работе за последние 20 лет неоднократно обращалось множество современных авторов;

- именно марксистское учение о семье и взаимоотношениях полов сыграло особую роль в нашей стране, оказывая непосред­ственное влияние на идеологию и политику;

- это делает особенно актуальным рассмотрение марксизма не в политическом, а в теоретическом контексте, во взаимосвязи с другими теориями.

Последовательность основных аргументов Ф. Энгельса:

- в древнейшие времена уже существовало разделение труда по полу, но, тем не менее, женщины, занимавшиеся домашними обязаннос­тями, имели доминирующую над мужчинами позицию;

- частная собственность на средства производства возникла впер­вые у мужчин;

- мужчины хотели оставить свою собственность в наследство своим сыновьям. Это означало необходимость введения моногамии и патрили-нейности, чтобы иметь уверенность в происхождении сыновей;

- эта помещение в центр семейных отношений имущества и права наследования поныне остается базисом буржуазной семьи;

- капитализм разрушает семьи рабочих, причем женщины из рабо­чего класса несут двойную нагрузку тяжелой работы на фабрике и до­машних обязанностей;

- женщины могут быть освобождены только путем отмены семьи и частной собственности, так чтобы брак был основан на «свободной половой любви».

Антропологические основания для аргументов Ф. Энгельса.

Работа Ф. Энгельса рассматривалась им самим как «в извест­ной мере выполнение завещания Маркса», на базе конспекта книги Льюиса Моргана «Древнее общество»⁴² (Morgan L.H. Ancient Society, or Research in the Lines of Human Progress from Savagery through Barbarism to Civilization. London: Macmillan and Co., 1877), выполненного Марксом.

Морган выдвинул следующие основные идеи:

- эволюционная материалистическая теория первобытных обществ;

- первобытные общины организованы на базе кровно-род­ственных связей;

- социальная организация развивается по мере изменения спо­собов добычи пищи.

С его точки зрения, существуют три стадии развития обще­ства, базирующиеся на разных стадиях развития производства:

Дикость Охотники-собиратели

Варварство Скотоводство

Цивилизация Земледелие

Им соответствуют три стадии существования брака:

групповой брак (причем состав группы постепенно сужается);

парный брак в рамках общего для племени хозяйствования;

моногамия

Две формы исчисления родства.

Примитивные общества были матрилинейными, матрилокаль-ными и, по Моргану, матриархатными.

С переходом от парного брака к моногамии, возникают пат-рилинейные, патрилокальные и патриархатные общества.

Это связано с изменением способа добычи средств существования.

Переход к патриархату.

С развитием варварского скотоводческого общества:

- имущество накапливается в основном в виде стад и рабов (военная добыча);

- это имущество присваивается мужчинами

- в качестве частной собственности;

- мужчины хотят передавать свое имущество по наследству;

- поэтому они восстают против матриархата и устанавливают патриархат;

- и учреждают моногамию для женщин, чтобы быть уверен­ными в своих наследниках.

Обратим внимание на то, что каждый аргумент в логической цепочке весьма сомнителен.

Энгельс описывает это как «всемирно-историческое пораже­ние женского пола»⁴³, победу мужчин над женщинами и частной собственности над общественной. Но он также полагал, что жен­щинам свойственно стремление к целомудрию и браку с одним мужчиной: «Чем больше с развитием экономических условий жиз­ни, следовательно, с разложением древнего коммунизма и увеличе­нием плотности населения, унаследованные издревле отношения между полами утрачивали свой наивный первобытный характер, тем больше они должны были казаться женщинам унизительными и тягостными; тем настойчивее должны были женщины добивать­ся, как избавления, права на целомудрие, на временный или посто­янный брак лишь с одним мужчиной»⁴⁴ (Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. М.: Политиздат, 1987. Т.б. С. 139. ⁴⁴ Там же. С. 135).

Критика Энгельсом семьи

Моногамная семья является не «романтической победой по­ловой любви, примирением мужчины и женщины», но триумфом мужчины, подчинением одного пола другому, совпавшим с пер­выми классовыми отношениями и первым классовым угнетением: «Она основана на господстве мужа с определенно выраженной целью рождения детей, происхождение которых от отца не подле­жит сомнению, а эта бесспорность происхождения необходима потому, что дети со временем в качестве наследников должны всту­пить во владение имуществом отца. Она отличается от парного брака гораздо большей прочностью брачных уз, которые теперь уже не расторгаются по желанию любой из сторон. Теперь уже, как прави­ло, только муж может их расторгнуть и отвергнуть свою жену. Пра­во на супружескую неверность остается обеспеченным за ним и те­перь, по крайней мере, еще обычаем... и по мере дальнейшего общественного развития оно осуществляется все шире; если же жена вспомнит о былой половой практике и вздумает вернуться к ней, то она подвергается более строгой каре, чем когда-либо прежде»⁴⁵ (Там же. С. 142, 143).

По сути, происходит разделение на частные семьи, чтобы у каждого мужчины была бы женщина, которая не только вынашива­ла бы его детей, но и обслуживала только его. Происходит своего рода «приватизация» женщин, которую Энгельс называл домаш­ним рабством.

Патриархатное доминирование вступает в противоречие с современной половой любовью, оставляя лишь выбор между като­лическим лицемерием и протестантской скукой.

Нетрудно заметить, что Энгельс откровенно враждебен по отношению к моногамному браку. Он особенно настаивает на том, что моногамия была таковой только для женщин: мужчины же име­ли возможность пользоваться услугами «гетер».

За рамками семьи

По мнению Энгельса:

- отмена частной собственности, которая является базисом семьи - условие освобождения половой любви;

- в буржуазной семье патриархат остается незыблемым, неза­висимо от его юридического оформления, поскольку мужчина ос­тается собственником, а женщина зависима от него. В буржуазной семье жена порабощена, по сути, покупается мужем за деньги и должна обслуживать его запросы;

- в пролетарской семье базис патриархата разрушен. Посколь­ку женщина работает, подорваны последние основания для мужс­кого господства, «кромеразве некоторой грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моногамии»*⁶ (Там же. С.151.).

Но по-прежнему существует противоречие между домашни­ми обязанностями женщины в личной сфере и ее социальной ро­лью в обществе как работника.

Только с полным вовлечением женщин в общественное про­изводство и с отменой семьи как экономической единицы может быть утверждено реальное равенство между мужчинами и женщи­нами. И эта точка зрения на рубеже столетий становится ортодок­сальной социалистической позицией по «женскому вопросу», хо­рошо артикулированной Бебелем⁴⁷ (Бебель А. Женщина и социализм. М.: Политиздат, 1959).

В то же время нельзя считать подход Энгельса полностью эта­лонным для всех ветвей марксизма, в частности, для его ленинист-ской модификации. Энгельс полагал, что для воспроизводства че­ловеческого общества необходимы два условия: «Согласно мате­риалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство не­посредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны - производство средств к жизни, предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с дру­гой - производство самого человека, продолжение рода»⁴⁸ (Энгельс Ф. Указ.соч. С. 107). После­дняя часть этой цитаты, в принципе, содержит в себе очень перс­пективную идею, развитие которой могло бы обогатить марксизм уже в прошлом веке представлением о самостоятельной роли тен­дерных отношений и сексуальности в развитии общества. Однако на практике большинство духовных наследников Энгельса сосре­доточили свое внимание лишь на способе производства. Очень характерна в этом плане сноска, которой издатели снабдили приве­денную выше цитату в одном из советских переизданий «Проис­хождения семьи...»: «Энгельс допускает здесь неточность, ставя рядом продолжение рода и производство средств к жизни в каче­стве причин, определяющих развитие общества и общественных порядков. В самой же работе «Происхождение семьи, частной соб­ственности и государства» Энгельс показывает на анализе конк­ретного материала, что способ материального производства явля­ется главным фактором, обусловливающим развитие общества и общественных порядков»⁴⁹ (Редакционное замечание в: Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М.: Госполитиздат, 1950. С.4). Так Энгельс приводится в соответствие с «генеральной линией», которую можно определить как экономи­ческий детерминизм. Согласно этой влиятельной внутри марксиз­ма традиции, капиталистический способ производства целью име­ет прибыль, соответственно его движущей силой является рост производительности труда с целью получения сверхприбыли. Этот принцип распространяется на все социальные институты, включая семьи. Марксисты считают, что те формы семьи, кото­рые существуют на западе, наиболее полезны для индустриаль­ного капитала.

Критика Энгельса

а) антропологическая схема Моргана полностью спекуля­тивна:

1. Не обнаружено до сих пор прямых свидетельств существо­вания группового брака.

2. Нет свидетельств примитивного матриархата.

3. Он явно путал «семью» с более широкими хозяйственными единицами внутри племени.

б) точка зрения Энгельса на происхождение патриархата ба­зируется на:

1.СЪмшпельнь1Хпсихологическихдопущениях. 2. Смешении матрилинейности с матриархатом.

в) отмена частной собственности вовсе не приводит к отмене се­мьи и не означает конца подчинения женщин.

Таким образом, ортодоксальный марксизм сводит угнетение женщин к экономическим причинам, т.е. практически смешивает с классовым угнетением («Муж в семье - буржуа, жена представля­ет пролетариат»)⁵⁰ (Тамже.С.75

). Производство рассматривается, фактически, только в экономическом плане - но на самом деле, в семье серьез­нейшую роль играет еще и «производство» привязанности, заботы, сексуального удовлетворения.

Заслуги Энгельса

а) некоторые его аргументы имеют эмпирическое подтверждение:

- сравнительные антропологические исследования подтвержда­ют тот факт, что неравенство по половому признаку имеет тенденцию развития по мере развития частной собственности;

- существует явная связь между доминированием мужчин в сфере производства и сужением сферы домашнего хозяйства до границ нуклеарной семьи.

б) Энгельс четко осознал разницу между разделением труда по полу на ранних стадиях развития общества, которое он объяснял с помощью биологии, и половым подчинением, которое развивалось исторически и должно объясняться средствами социологии.

в) помещение Энгельсом в центр проблемы частной собствен­ности позволяет понять, что объясняя современные отношения между полами, мы имеем дело не с разделением труда, но с влас­тными отношениями между мужчинами и женщинами.

Марксистская доктрина применительно к «половому вопросу»

Маркс и Энгельс:

- в принципе признавали необходимость освобождения жен­щин, но лишь как часть общего процесса освобождения человека;

- в «Происхождении семьи, частной собственности и госу­дарства» Энгельс лишь мельком касается условий освобождения женщин. Его главные соображения по этому поводу сводятся к следующему:

по его мнению, во-первых, необходимо вхождение женщин в систему общественного производства и отмена семьи как эконо­мической ячейки общества, во-вторых, этот процесс тормозится лежащей на женщинах двойной нагрузкой — существует противо­речие между домашними обязанностями женщин в их частной жизни и их положением как рабочей силы в публичной сфере. Энгельс предполагает необходимость социализации домашнего труда (т.е. признания его общественной значимости и, соответствен­но, денежной стоимости), но не предлагает никакой программы реализации этого пожелания;

- Маркс и Энгельс вообще не придавали большого значения этой проблеме;

- более того, впоследствии Энгельс весьма подозрительно от­носился к «буржуазному» феминистскому движению;

- таким образом, освобождение женщин, согласно классичес­кой марксистской теории, является лишь частью борьбы за осво­бождение рабочего класса.

Ортодоксальный марксизм на рубеже веков

Социально-демократические партии II Интернационала фор­мально признавали необходимость освобождения женщин. В 1907 году II-и Интернационал принял резолюцию, обязывающую все входящие в него партии агитировать за юридическое и политичес­кое равноправие женщин.

«Женщина и социализм» Бебеля была библией 11-ого Интер­национала. Ключевым вопросом освобождения женщин в ней про­возглашалось их экономическое самоопределение:

1) выход на рынок труда уравняет всех женщин с мужчинами;

2) в результате будут заключаться только браки, основанные на свободной половой любви.

Но этого еще недостаточно, чтобы гарантировать им осво­бождение. Оно возможно лишь в обществе, «свободном от власти чистогана», основанном на:

3) общей собственности на средства производства;

4) социализации биологического воспроизводства.

Бебель считал, что женщины должны быть готовыми к борь­бе: «женщины не должны ждать, что мужчины помогут им улуч­шить их жизнь», а мужчины должны освободиться от своих пред­рассудков. Но:

а) он настаивал, что движение женщин должно быть состав­ной частью рабочего движения, и, соответственно, не должно иметь контактов с буржуазными феминистками;

б) попранные юридические и гражданские права, которые яв­лялись предметом заботы буржуазных феминисток, по его мне­нию, давали лишь формальное равенство, по существу ничем не гарантированное;

в) он считал, что освобождение женщин автоматически пос­ледует за освобождением пролетариата.

Таким образом, женщины считались просто наиболее эксп­луатируемой частью пролетариата, и организация женщин была подчинена классовой организации.

На практике этому вопросу не уделялось особого внимания. Существовали женские организации, но лишь несколько женщин играли активную роль в руководстве социал-демократическим дви­жением в целом.

Женщины вообще рассматривались как консервативная сила:

- осознавалась необходимость вовлекать женщин в организа­цию, чтобы победить в революционной борьбе, но:

- в то же время борьба за право голоса для женщин считалась нежелательной, потому что левые боялись, что женщины будут го­лосовать за консервативные партии.

Так, Роза Люксембург считала «женский вопрос» уклонени­ем от главных приоритетов классовой организации и классовой борь­бы. Клара Цеткин придавала значение эмансипации женщин, но только как части движения за освобождение пролетариата, причем имеющей подчиненное по отношению к основным целям значение.

Хотя Бебель и Цеткин настаивали на активной роли женщин в борьбе за их освобождение, во II Интернационале не было места феминизму как движению. Даже когда социалистические партии проводили в целом прогрессивную политику, женщины сталкива­лись с проявлениями мужского шовинизма и оппозицией со сторо­ны коммунистов-мужчин.

Октябрьская революция в России. Попытка претворения марксистской доктрины в жизнь

Довольно большое число женщин участвовало в борьбе с самодержавием, особенно на ранних ее стадиях. К концу XIX века в России существовало относительно хорошо развитое движение феминисток («равноправок»). Но как большевики, так и меньше­вики разделяли ортодоксальность II Интернационала в женском вопросе.

После революции вопрос об эмансипации женщин сразу же встал на повестку дня. Наиболее радикальные взгляды на эту про­блему в рамках движения большевиков имели Инесса Арманд и Александра Коллонтай.

Александра Коллонтай

- принадлежала к большевистской верхушке;

- концентрировала свое внимание на эмансипации женщин;

- придавала большое значение женским организациям - эман­сипация не является автоматическим следствием революции;

- считала чрезвычайно важным изменение отношений между мужчинами и женщинами;

- понимала, что «личное» может иметь политическое значе­ние - Ленин назвал ее отношение к изменению личных и сексуаль­ных отношений, которому она уделяла много внимания, «буржуаз­ной вседозволенностью»;

- по ее мнению, как домашний труд, так и материнство угнета­ли женщин;

- она предложила радикальную программу, основанную на:

а) всеобщем включении женщин в производство;

б) социализации домашнего труда.

Общественные столовые и фабрики-кухни, прачечные, про­фессиональные уборщицы, ремонтные мастерские, ясли, детские сады и финансовая поддержка позволили бы:

- перестать материнству быть нагрузкой и родительству быть частным делом;

- отменить семью в том виде, в котором она существовала доселе;

- учредить вместо нее брак в энгельсовском смысле, основан­ный на индивидуальной половой любви.

Критика Коллонтай

а) она предполагала, что обеспечение детскими садами и т.д. гарантирует освобождение женщин (на самом деле, готовить, уби­рать, заботиться за детьми во всех этих учреждениях по-прежнему будут женщины);

б) она предполагала, что процесс освобождения неизбежен -капитализм уже разрушил семью, сделав для женщины невозмож­ным выполнение ее домашней роли, так сказать, по полному сце­нарию. Социализм завершит трансформацию семейных отноше­ний с помощью социализации воспитания детей. Таким образом, освобождение женщин является неизбежной частью революции (см., напр., «Манифест Коммунистической партии»);

в) она была согласна с Лениным в том, что женские организа­ции должны подчиняться партии.

Коллонтай и большевистская программа

Многие из взглядов Коллонтай разделялись большевиками. Но в целом российская компартия имела другие приоритеты.

Коллонтай считала свою программу основой для освобожде­ния женщин и вообще всех людей. Большевистские же лидеры смот­рели на эту программу как на способ сделать женщин полноправ­ными членами рабочего класса, способными играть равную с мужчинами роль как революционерки и работницы.

Необходимость облегчить лежащую на женщинах двойную нагрузку была общепризнанна, так же как и необходимость устра­нить их юридическое и политическое неравноправие. Поэтому в промежутке между 1917и1924 годами среди революционных при­оритетов фигурировали свобода разводов, бесплатные аборты, ра­венство полов перед лицом закона, образование, ясли, детские сады и т.д. Но отмена семьи и сексуальная свобода, которые предлагала Коллонтай, встречали совсем другое отношение.

, Первоначальные реформы устранили формальное неравен­ство женщин, но не освободили их от экономической зависимости от мужчин. В результате, в тех исключительно тяжелых условиях, в которых была страна после революции, женщины по-прежнему нужда­лись в мужчинах, чтобы прокормиться и прокормить детей. Но те­перь мужчины оказались свободны от обязательств по отношению к женщинам и детям. В результате многие женщины оказались бро­шенными. Увеличилась проституция.

Итак, к началу 1920-х годов надо было делать выбор между:

- обеспечением большей социальной поддержки для женщин, чтобы они могли быть независимыми;

- восстановлением их зависимости от мужчин через восста­новление семьи.

Закон о браке 1926 года означал возвращение к предреволю­ционным ценностям. Он подразумевал всяческое укрепление нук-леарной семьи. В то же время он подразумевал наряду с зарегист­рированным браком существование брака de facto.

Вообще, примерно с середины 20-х годов время «свободы и экспериментов» закончилось. Поворотный пункт был ознаменован появлением статьи директора института Маркса-Энгельса Дмитрия Рязанова «Маркс и Энгельс против «вульгарного коммунизма» и половой вседозволенности» (1927 г.) Еще ранее была опубликована выдержанная в том же духе статья Преображенского «Мораль и клас­совые нормы» (1923 г.) фугой автор - А.Залкинд - творчески пере­работав Фрейда, создал даже целую «теорию революционной субли­мации», согласно которой «сексуальная невоздержанность ограбляет Революцию» («Революция и молодежь»).

Женщины при большевизме

Вскоре стало окончательно ясно, что, хотя большевики и раз­деляли многое из программы Коллонтай, они совсем по-другому смотрели на предназначение женщины.

Женщины должны были играть центральную роль при пост­роении социализма:

- как производители (в 1928 г. они составляли 24% рабочей силы,ак 1940 г.-уже 39%). При этом следует трезво понимать, что помимо пресловутого «энтузиазма масс» и пропаганды участия женщин в строительстве социализма их толкала на работу суровая экономическая необходимость: реальные зарплаты в 1937 г. были ниже, чем в 1928 г., уровень жизни рабочих семей был крайне низ­ким. В то же время в феврале 1929 г. был принято постановление ЦК КПСС, согласно которому 20% мест в высших технических учебных заведениях резервировалось для женщин. В результате пропорция женщин с высшим образованием подскочила с 14% в 1928 г. до 25% в 1930-е. Типичная героиня того времени - Паша Ангелина (женс­кий инвариант Стаханова). Типичный пропагандистский образ -фильм «Светлый путь», история «социалистической Золушки», про­ходящей путь от темной крестьянской каморки до сияющего ВДНХ;

- как существа, которые должны вынашивать и выращивать детей - материнство стало социальной функцией.

Эти две позиции и стали приоритетными при выработке поли­тики по отношению к женщинам.

Социализация воспитания детей (детские сады) и домашнего труда была подчинена интересам государства в обеспечении рабо­чей силой, и в то же время женщины всячески поощрялись к рож­дению детей. Однако общественное воспитание детей было не только способом освободить женские рабочие руки, но и важ­ным средством воспитания «новых граждан»: предполагалось, что социалистические ценности должны прививаться детям про­фессиональными советскими педагогами, родители в этом плане представлялись более «отсталыми» и не вполне благонадежными. Вообще, предполагалось, что между интересами семьи и государ­ства применительно к воспитанию детей существует определен­ное напряжение, и «юные граждане» должны в такой ситуации сделать единственно правильный выбор: выбор официально кано­низированного героя Павлика Морозова (имеется в виду, конечно, легенда, а не реальная его судьба). Крайне интересным примером советской педагогики является феномен Антона Макаренко с его трудовой детской коммуной имени Дзержинского. Помимо ши­роко известных «Педагогической поэмы» и «Флагов на башне», Макаренко является еще автором «Книги для родителей», даю­щей прекрасное представление о семье как о модели тотали­тарного общества.

Реформы, даже если они и задумывались для того, чтобы об­легчить нагрузку, лежащую на женщинах, использовались в итоге не для того, чтобы освободить их, а чтобы получить от них как мож­но больше.

В 1930 году Сталин объявил, что женщины уже достигли свое­го полного освобождения.

Женские политические организации отныне предназначались лишь для того, чтобы восхвалять Советских Женщин во внутренней и внешнеполитической пропаганде.

Освобождение отождествлялось с участием женщин в наем­ном труде, которое достигло в СССР невиданных доселе масштабов (за исключением только мусульманских республик). Однако жен­щины по-прежнему были заняты в основном на низкооплачиваемых работах и на нижних уровнях партийно-государственного аппарата.

Социальная разница в положении мужчин и женщин объяс­нялась и оправдывалась психологическими различиями между ними.

Были пересмотрены некоторые из реформ, проведенных в 1920-е годы: были запрещены аборты (1936 г.), значительно услож­нилась процедура развода, и семье стало придаваться все большее значение. В 1944 г. процедура развода еще более усложнилась. Од­нако наибольшую роль здесь играл не высокий налог и не фор­мальные требования: разводы стали «заноситься в личное дело». В 1936 г. Сталин писал в газете «Труд»: «Нам нужны люди. Аборты, уничтожающие жизнь, неприемлемы в нашей стране. Советская женщина имеет равные права с мужчиной, но это не освобож­дает ее от великого и почетного долга, данного ей природой: она мать, она дает жизнь. Это ни в коем случае не частное дело, а вопрос огромного общественного значения».

Таким образом, попытка решить проблему равенства полов, опираясь на официальную марксистскую доктрину, окончилась неудачей. Причины этой неудачи были не только политические (приоритеты большевиков заключались не в освобождении жен­щин, а в их использовании в качестве «строителей коммунизма»), но и теоретические: первые законодательные реформы, носив­шие в целом демократический характер, и обеспечение женщи­нам равного права на труд сами по себе не могли привести к тен­дерному равенству.

Социалистический феминизм

Термины «социалистический феминизм» и «марксистский

феминизм» обычно употребляются в научной литературе как си­нонимы. Некоторые авторы, в частности, Розмари Тонг, разводят эти понятия, относя к марксистскому феминизму тех авторов, ко­торые более тесно связаны с собственно марксистской теорией, а к социалистическому тех, которые настроены по отношению к ней более критически и пытаются объединить ее с другими подходами (например, психоаналитическим)⁵² (Tong R. Feminist Thought: A Comprehensive Introduction. London: Unwin Hyman, 1989

). На практике, однако, провести такое различие довольно трудно: и марксистский, и социалисти­ческий феминизм предполагают разные формы синтеза марксиз­ма с феминистской теорией. Поэтому в данном пособии эти поня­тия не различаются.

Развивая социальную теорию происхождения патриарха­та, представители и представительницы социалистического фе­минизма стремились соответствовать как минимум двум тре­бованиям:

1. Объяснять патриархат социологически и исторически, в его изменяющихся формах и в изменяющемся социальном контексте.

2. Не редуцировать субординацию по половому признаку, не сводить ее к другим социальным отношениям. Мужчины, по их мне­нию, являются непосредственными участниками подчинения жен­щин, от которого получают прямую и непосредственную выгоду.

Особенности социалистического феминизма

1. Будучи социалистами, принадлежащие к нему авторы стре­мились сделать акцент на исторической относительности подчи­ненного положения женщин, которое можно изменить, изменив социальные и экономические отношения.

2. Будучи феминистками, они особенно отмечали подчине­ние женщин мужчинам, которое можно устранить, лишь изменив отношения между полами.

3. Основным тезисом всех течений марксистского и социали­стического феминизма является убеждение, что положение жен­щин нельзя рассматривать в отрыве от социально-экономического контекста и что любое значимое улучшение в жизни женщин требу­ет изменения этого контекста. В принципе, этот подход был сформу­лирован еще до возникновения марксизма, уже в начале XIX века.

4. Марксизм к этому основному положению добавляет мысль о том, что общество не может измениться лишь в результате призы­вов к разуму и справедливости и что необходима коллективная клас­совая борьба, которая может быть успешной только на определен­ной стадии экономического и общественного развития. В интер­претации более поздних марксистов эта идея практически была сведена к вульгарному экономическому детерминизму; и хотя Александра Коллонтай пыталась проделать более радикальный и слож­ный анализ, ее взгляды также вскоре были забыты.

Для того чтобы объяснить существование и функционирова­ние патриархата, в рамках социалистического феминизма была выработана так называемая теория двух систем.

Теория двух систем

Теория двух систем рассматривает капитализм и патриархат как независимые категории, которые можно объяснить с помощью двух теорий: марксистской теории капитализма и феминистской теорией патриархата.

Однако такой взгляд также является уязвимым: все же он пред­полагает работать с двумя несовместимыми теориями, из которых одна с неизменностью начинает доминировать над другой, причем этой другой обычно оказывается как раз феминизм. Рассмотрим это на примере наиболее влиятельных авторов.

Джулиет Митчелл

Джулиет Митчелл родилась в 1940 г. Работала преподавате­лем английского языка в университетах Лидса и Рединга. С конца 1 %0-х - активная участница феминистского движения. Первая ее работа «Женщины: самая длинная революция» впервые была опуб­ликована в журнале New Left Review в 1966 году⁵³ (Mitchell J. Women: The Longest Revolution // New Left Review. No.40. November-December 1966. P. 11-37). Ей же принадле­жит авторство двух классических для современного феминизма текстов: «Женское сословие», опубликованного в 1971 году⁵⁴ (Mitchel J. Woman's Estate. New York: Pantheon Books. 1971), и «Психоанализ и феминизм» (1974 год)⁵⁵ (Mitchel J. Psychoanalysis and Feminism. New York: Vintage Books).

Джулиет Митчелл сделала попытку совместить марксизм и феминизм, объединив Энгельса с Фрейдом, и обогатив их обоих достижениями современной социальной теории.

Вслед за Леви-Строссом, она считает одной из главных при­чин развития социальных отношений табу инцеста. Исключитель­но запрещение сексуальных связей в рамках одной семьи побужда­ет людей формировать более широкие социальные организации. В результате складывается система обмена между биологическими семьями — мужчины из разных семей обмениваются женщинами.

Заслуга Фрейда состоит в том, что он объясняет психологи­ческие механизмы патриархатной субординации в обществе, бази­рующемся на отношениях кровного родства, в котором женщины являются особым видом собственности мужчин. Они могут обме­ниваться этой собственностью с помощью института брака.

С развитием капитализма, родство перестает быть общим социальным принципом и ограничивается лишь рамками се­мьи, которая выполняет теперь, прежде всего, идеологическую функцию (можно вспомнить здесь парсоновскую концепцию семьи).

Но семья в современном обществе является, по сути, архаич­ным институтом—патриархат сейчас лишь исторический пережи­ток, опирающийся лишь на сферу идеологии.

Эта логика приводит к:

- решительному разделению сферы экономики, на которой основывается существование классов, и идеологической сферы, на которой основывается существование патриархата;

- решительному разделению социализма, который занимает­ся анализом экономической эксплуатации, и феминизма, который занимается анализом культурного обоснования субординации по половому признаку.

Этот подход, предложенный Джулиет Митчелл, ведет либо к марксизму без всякой примеси феминизма, либо к культурному или психоаналитическому феминизму без всякой примеси марксизма. Что касается самой Митчелл, то она явно тяготеет к последнему.

Наиболее интересен вклад социалистического феминизма в анализ домашней работы как вида общественного производства.

Дискуссия о домашней работе

В дискуссии о домашней работе была сделана попытка объе­динить марксистский анализ капиталистического способа произ­водства с анализом семейного способа производства, предложен­ным Дельфи.

Семья функциональна для капитализма:

- женский домашний труд является непосредственным добав­лением к зарплате работников-мужчин;

- семья превращает женщин в дешевую и сговорчивую рабо­чую силу для капитализма.

Посмотрим, как подходят к этой проблеме разные представи­тели социалистического феминизма. Эли Зарецки С точки зрения Зарецки:

- мужчины являются только практическими исполнителями эксплуатации женщин при капитализме;

- мужчины не получают выгоды от того, что эксплуатируют женщин;

- плоды этой эксплуатации пожинает капиталист, поскольку имеет возможность платить работникам-мужчинам более низкую зар­плату за счет бесплатных услуг, предоставляемых им их женщинами.

Поэтому патриархатные производственные отношения:

- средство эксплуатации всего рабочего класса в целом при ка­питализме;

- в то же время утверждающее различия между мужчинами и женщинами;

- основанное на институте семьи и разделении домашней сферы и производства⁵⁶ (Zaretsky E. Capitalism, the Family, and Personal Life // Socialist Revolution. No.3(l-2), January-Aptil, 1973. P.69-125; Zaretsky E. Socialism and Feminism III: Socialist Politics and the Family // Socialist Revolution. No. 4(1), January-March. 1974. P.83-98).

Хайди Хартманн

Хайди Хартманн работает директором Института исследова­ний женской политики в Вашингтоне. В сборнике «Капиталисти­ческий патриархат и социалистический феминизм» (1979) была опубликована ее знаменитая статья «Несчастный брак марксизма и феминизма: в поисках более прогрессивного союза»⁵⁷ (Hartman H.The Unhappy Marriage of Marxism and Feminism: Towards a More Progressive Union // Capital and Class. 1979. N 8).

Хартманн также пытается объединить марксизм и феминизм. Она настаивает, что мужчины тоже получают выгоду от эксплуата­ции женщин, так что женщины эксплуатируются с помощью свое­го рода альянса между мужчинами и капиталистами.

Хартманн полагает, что марксизм никогда не мог объяснить под­чинение женщин, потому что оперировал бесполыми категориями.

Марксистская теория является теорией иерархических отно­шений эксплуатации, но она не может объяснить, почему именно женщины занимают подчиненные позиции в этой иерархии.

(Сравним эти аргументы с радикально-феминистской крити­кой марксизма, в которой принято считать, что марксистские кате­гории как раз прекрасно подходят для анализа половых различий. Хартманн же полагает, что марксизм как теория исключает жен­щин из сферы своего внимания и рассматривает только мир муж­чин, опираясь именно на их опыт классовой эксплуатации).

Хартманн утверждает, что марксистский анализ домашнего труда рассматривает этот труд только как вспомогательный источ­ник воспроизводства капиталистических отношений, игнорируя тот факт, что одновременно он воспроизводит патриархат.

Что касается современных феминистских теорий, то они:

- внеисторичны - они не связывают половую субординацию с другими социальными институтами;

- не удовлетворяют принципу «материалистичности» - они опираются в основном на психологические, культурные и идеоло­гические факторы.

Как и Дельфи, Хартманн настаивает на том, что корни патри­архата находятся в социальной жизни, а не в психологии, биологии или семейных отношениях.

Хартманн пытается преодолеть дуализм этих, столь различ­ных теорий, утверждая, что патриархат покоится на контроле муж­чин за рабочей силой, репродуктивностью и сексуальностью жен­щин и воспроизводится с помощью этого контроля в рамках всего общества.

Из этого она делает следующий вывод: «развитие капита­лизма располагает рабочие места в определенной иерархии, но рациональные марксистские категории не говорят нам о том, кто именно заполняет позиции в этой иерархии. Иерархии по половому и расовому признаку определяют, кому достанется какое место».

Хартманн пишет, что она не сводит патриархат к капитализму или наоборот: интересы мужчин и капиталистов часто находятся в конфликте, особенно по поводу использования женской рабочей силы.

Тем не менее, Хартманн считает, что классовые отношения доминируют над патриархатными. Капиталисты заключают согла­шения с рабочими-мужчинами, которые служат интересам после­дних, но раскалывают рабочий класс.

Таким образом, мужчины, отстаивая свои интересы как инте­ресы пола, подрывают свои классовые интересы.

Итак, по мнению Хартманн, патриархат функционален по от­ношению к капитализму, поскольку укрепляет сепаратизм среди рабочих. А из этого следует, что если бы мужчины понимали свои подлинные классовые интересы, они бы отвергли патриархат и при­знали бы равенство женщин.

Главный логический недостаток анализа Хартманн заключа­ется в том, что и она не смогла преодолеть дуализма двух теорий:

- патриархат и капитализм по-прежнему анализируются по отдельности;

- ее феминизм подчиняется ее марксизму.

Она придерживается идеи о том, что мужчины и женщины как бы обитают в разных мирах, причем мужчины - в сфере про­изводства, а женщины в сфере биологического воспроизводства, и поэтому она не придает должного внимания тому факту, что жен­щины тоже работают.

Но все же ее марксизм не столь бесполый, как в работах муж­чин-марксистов .

Айрис Янг

Айрис Янг критиковала подход Хартманн за непоследователь­ность. С одной стороны, ее попытка объединить две теории натолк­нулась на противопоставление различных сфер жизни.

С другой стороны, она настаивала на том, что патриархат яв­ляется общей чертой всех социальных отношений, поэтому произ­водство тоже пронизано отношениями патриархата.

Янг, в свою очередь, предложила интегрирующую теорию:

- за отправную точку она взяла разделение труда по полу;

- это позволило обеспечить базис и для классовой теории и для теории патриархата.

Разделение экономического производства и биологичес­кого воспроизводства, таким образом, представляет собой лишь один из аспектов разделения труда по полу, того самого, кото­рое она, вслед за Энгельсом, охарактеризовала как первое клас­совое разделение.

Точно так же разделение труда по полу не является просто патриархатным пережитком в рамках бесполого капитализма, но его существенной характеристикой.

При капитализме разделение между мужчинами и женщина­ми не является разделением между производством и воспроизвод­ством человека, потому что оно воспроизводится и вовне дома, на рынке труда, где женщины выполняют специфическую функцию в качестве дешевого и сговорчивого резерва рабочей силы.

Поэтому для Айрис Янг патриархат не является чем-то доба­вочным, и борьба против патриархата является в то же время борь­бой против капитализма⁵⁸ (Young I. Socialist Feminism and the Limits of Dual Systems Theory // Socialist Review. 10. Nos.2-3 (March-June 1980); Young I. Beyond the Unhappy Marriage: A Critique of the Dual Systems Theory // Women and Revolution: A Discussion of the Unhappy Marriage of Marxism and Feminism. L.Sargent (ed.) Boston: South End Press, 1981).

Янг сдвигает фокус анализа с семьи по направлению к произ­водственным отношениям, но все же перед ней стоит та же про­блема - как объяснить, почему именно женщины исполняют роль дешевой и сговорчивой рабочей силы - патриархат остается необъясненным пережитком. Проблема заключается в том, чтобы избежать растворения капитализма в патриархате или патриархата в капитализме, но выработать единую теорию, которая могла бы показать их истинное соотношение.

Итак, общая проблема, с которой сталкиваются все существу­ющие в настоящее время подходы в рамках социалистического фе­минизма, связана с тем, что все они рассматривают проблему вза­имоотношений класса и пола как функциональную связь двух различных структур.

Капитализм функционирует в интересах капиталистов за счет рабочего класса. Патриархат функционирует в интересах мужчин за счет женщин.

Какова же связь между ними?

Является ли капитализм просто одним из средств, с помощью которого мужчины эксплуатируют женщин?

Является ли патриархат просто одним из средств, с помощью которого капиталисты эксплуатируют рабочий класс?

Эта проблема возникает из-за того, что существует тенденция рассматривать весь этот круг вопросов на основе уже сложивше­гося в теории разделения мужской и женской сфер: экономическо­го производства и биологического/психологического воспроизвод­ства, разделения, которое очень трудно пересмотреть.

Это, в свою очередь, приводит к тому, что постановка про­блемы принимает очень абстрактный характер: как мы можем определить, в какой мере домашняя работа или дешевая и послушная женская рабочая сила служит мужчинам, а в какой мере капитали­стам? Единственный способ определить, чьи интересы обслужи­вают те или иные социальные институты — это рассмотреть, ка­кие социальные силы заинтересованы в их развитии. Это означает необходимость отойти от статичного структурного подхода и обра­титься к подходу, который концентрируется на конфликтах и из­менениях, который рассматривает развитие патриархатных отно­шений в их историческом контексте. В таком случае они будут пониматься как один из аспектов конфликтов, неизменно сопро­вождающих развитие всего общества в целом (как и попыталась сделать Хартманн в одном из разделов своей статьи).

Подведем некоторые итоги. Социалистический феминизм снабжает нас пониманием ряда проблем, с которыми не могли справиться другие феминистские или не феминистские подходы:

- отношения между полами сложным образом переплетают-1 |ся с классовыми отношениями и накладываются на них;

- в них также имеет место производство и присвоение произ-| веденного продукта, отношения экономической зависимости;

- отношения между полами следует рассматривать истори-1 чески, в рамках тех процессов и конфликтов, которые пережива-1 ет общество в целом.

ЛЕКЦИЯ 4.

ПСИХОАНАЛИЗ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА ФЕМИНИСТСКУЮ ТЕОРИЮ

Классический психоанализ

и объяснение половых различий

Среди теорий, повлиявших на развитие тендерных исследова­ний, психоанализ играет особую роль: взаимоотношения между психоаналитической и феминистской традицией исторически коле­бались от полного отвержения до восторженного приятия, но в любом случае не были индифферентными. На протяжении своей жизни Зигмунд Фрейд работал со многими женщинами - и как с пациентками, и как с коллегами-аналитиками, и в обеих этих ипос­тасях они весьма сильно повлияли на его взгляды.

Основные положения психоаналитической теории, относящи­еся к формированию половой идентичности, в общих чертах сво­дятся к следующей последовательности аргументов. Следуя Фрей­ду, дети проходят несколько принципиально важных ступеней, или стадий, психосексуального развития, и психика каждого взрослого человека зависит от того, насколько успешно ему удалось пере­браться через эти стадии и свойственные им внутренние пробле­мы. Другими словами, половая идентификация и осознание поло­вой роли есть продукт половой зрелости. Поскольку, в результате биологических различий, мальчики и девочки по-разному воспри­нимают свою сексуальность, они в итоге приходят к диаметрально противоположным половым ролям. Если половое созревание муж­чины происходило нормально (т.е. типично), он в итоге будет обла­дать традиционными мужскими чертами; если женщина развива­лась нормально, она будет обладать всеми свойствами традиционной женственности.

Как же проходит половое созревание? В «Трех очерках тео­рии сексуальности» Фрейд выделяет его основные стадии:

- оральную, связанную с приятными ощущениями от сосания материнской груди;

- анальную, связанную с открывающейся у ребенка способ­ностью контролировать свои отправления;

- и, наконец, чрезвычайно важную фаллическую, когда у ре­бенка возникает интерес к его половым органам и он переживает эдипов комплекс и комплекс кастрации⁵⁹ (Фрейд 3. Очерки по психологии сексуальности // Фрейд 3. "Я" и "Оно". Книга 2. Тбилиси: Мерзни, 1991. С.96-98). Затем, с достижением пу­бертального возраста, наступает латентный период, и ребенок вхо­дит в генитальную стадию. Если все прошло по плану, то либидо -сексуальная энергия — будет направлено на человека противополож­ного пола (а не на самого себя и не на однополого с собой человека). Как полагал Фрейд, тот факт, что мальчики имеют пенисы, а девочки нет, самым решительным образом влияет на то, что они по-разному проживают фаллическую стадию формирования сек­суальности. Эдипов комплекс для мальчиков проистекает из их ес­тественной любви к матери, которая о них заботится. Они хотят обладать ей как женщиной и рассматривают своего отца как сопер­ника в борьбе за ее внимание. Однако это чувство держится недо­лго, поскольку у мальчика есть серьезные основания опасаться сво­его отца. По мере того, как он знакомится с женской анатомией (например, увидев тело своей матери или какой-нибудь другой жен­щины), он обнаруживает отсутствие у женщин пениса, и считает это результатом кастрации. Потрясенный этой мыслью, мальчик опасается, что отец кастрирует и его, если он будет слишком близок с матерью. Страх приводит к тому, что мальчик старается преодолеть свою любовь к матери. Это длительный, болезненный процесс, в ре­зультате которого вырабатывается то, что Фрейд назвал суперэго.

В той степени, в какой суперэго является усвоением сыном ценностей своего отца, оно связано с патриархатным социальным сознанием. Мальчики, которые успешно разрешают эдипов комп­лекс и комплекс кастрации, имеют особенно сильное суперэго. Это означает, что они успешно избавляются от любви к матери (и страха кастрации) и учатся подчиняться своему отцу. Если же этого не происходит, из мальчика так никогда и не получится «настоящий мужчина», опора современной цивилизации.

Важно отметить, что женские впечатления от переживания эдипова комплекса и комплекса кастрации радикально отличаются от мужских. Как и у мальчика, основным объектом любви девочки бывает мать. Но в отличие от типичного мальчика, которому всю жизнь предстоит любить женщин, девочке придется переключиться с любви к женщине на любовь к мужчине - сначала к отцу, затем к тому, кто займет его место. Таким образом, Фрейд делает вывод о том, что девочке гораздо труднее достигнуть «нормальной» зрелой сексуальности⁶⁰ (Там же. С.83-86). Следуя Фрейду, эта переориентация происходит, когда девочка обнаруживает, что у нее нет пениса, что она кастри­рована. С этого момента у нее возникает «зависть к пенису», она чувствует себя неполноценным существом. Она проникается не­приязнью по отношению к матери, которая не дала ей столь важ­ную часть тела, отворачивается от нее и переносит свою любовь на отца. Но, как пишет Фрейд, когда человек теряет объект любви (в дан­ном случае - мать), единственный способ справиться с этой потерей - это в той или иной форме стать этим отвергнутым объектом. Так, девочка начинает идентифицировать себя с матерью, стремясь занять ее место рядом с отцом. Мать становится ее соперницей. Сначала девочка хочет иметь пенис, как у отца, но постепенно переходит к желанию иметь нечто даже более драгоценное - ребенка, который его окончательно заменит.

Однако не все девочки становятся полноценными женщина­ми. Некоторые бывают настолько разочарованы отсутствием пени­са, что отворачиваются от всего, что связано с сексом вообще. Впос­ледствии они будут определены как «невротички», особенно если окажутся фригидными (неспособными испытывать оргазм). Дру­гие, наоборот, не могут признать факт своей «кастрированности». У этих девочек развивается то, что Фрейд назвал «комплексом мас­кулинности», они имитируют мужские черты характера и в край­них случаях даже становятся лесбиянками.

Весь этот сложнейший процесс созревания женщины приво­дит к тому, что она приобретает ряд свойственных ее полу негатив­ных черт:

- во-первых, это нарциссизм, который порождается в резуль­тате переключения с активной сексуальности на пассивную. Де­вочки, по наблюдению Фрейда, куда больше стремятся быть люби­мыми, чем любить;

- во-вторых, это самовлюбленность. В качестве компенсации своего природного «недостатка» (отсутствия пениса) девочки пе­реоценивают свое тело в целом;

- в-третьих, девочки становятся жертвами преувеличенного чувства стыдливости.

Но есть и более серьезные последствия: по мнению Фрейда, для девочек нет такого механизма выработки суперэго, как для маль­чиков, которые преодолевают эдипов комплекс с помощью комп­лекса кастрации. Девочки как бы «застревают» на этом комплексе, они не могут переносить на себя черты своих отцов, которые суть черты цивилизованного человека. Соответственно, по сравнению с мужчинами женщины оказываются менее добросовестными, ме­нее моральными, менее цивилизованными людьми.

Итак, согласно учению Фрейда, моральная неполноценность женщин проистекает из того, что у девочек нет пениса. Девочки, не в той форме, как мальчики, переживающие комплекс кастрации, не имеют достаточно сильной мотивации подчиняться каким-либо высшим правилам.

Работы некоторых его последователей были еще более ради­кальными в этом направлении. Например, Хелен Дойч в своей из­вестной работе «Психология женщины: психоаналитическая интер­претация»⁶¹ (Deutsch H. The Psychology of Women: A Psychoanalytic Interpretation. New York: Grime Stratton, 1944)обозначила такие главные черты женского характера, как пассивность, мазохизм и нарциссизм. Пассивность является базовой характеристикой, порожденной положением женщины во время полового акта, а также ее «установкой на ожидание». Она тесно связана с мазохизмом, который Дойч определяла не как по­лучение наслаждения от болевых ощущений, а как пристрастие женщин к впечатлениям, в которых удовольствие смешано с болью, таким как, опять-таки, половой акт и рождение детей. Обе эти харак­теристики уравновешены нарциссизмом, который представляет собой незрелое и нездоровое (но женственное) требование к себе внимания в качестве компенсации чувства небезопасности и не­полноценности.

Нормальная женщина все время балансирует между своим пассивным, мазохистским отношением к другим людям и нарцис-сической заботой о себе. Если она чересчур активна, или агрессив­на, или интеллектуальна - она сопротивляется своей женской сущ­ности, что, по мнению Дойч, вредно и противоестественно, потому что создает «внутренний конфликт».

Лучший способ, которым женщина может сохранить необ­ходимый баланс - это родить ребенка, только это может дисциплинировать эгоистические женские устремления. Женская сексуаль­ность неразрывно связана с прокреацией, все женщины созданы для того, чтобы быть матерями. Только материнство делает нор­мальную женщину счастливой и здоровой.

Таким образом, на первый взгляд, учения Фрейда приводит к социальным выводам, подтверждающим самые жесткие постула­ты патриархата.

Феминистская критика классического психоанализа

Нетрудно себе представить, что теория Фрейда стала объек­том острой критики со стороны авторов-феминисток. Общим ме­стом этой критики (с которой выступили, в частности, такие авто­ры как Бетти Фридан, Суламифь Файрстоун, Кэйт Миллет) является тезис о том, что безвластное положение женщины в обществе вы­текает не из ее биологии, а из социальной предписанности «женс­кой роли».

Так, например, Бетти Фридан полагала, что Фрейд просто вы­разил взгляды своего времени и своего круга на отношения полов. Наиболее жестко критиковала она его биологический детерми­низм⁶² (Фридан Б. Загадка женственности. М.: Пргоресс, 1991). В самом деле, афоризм Фрейда: «Анатомия есть судьба»⁶³ (Freud S. The Passing of the Oedipus Complex" // Freud S. Sexuality and the Psychology of Love. New York: Colier Books, 1968. P.181), по сути, означает, что тендерная идентификация, сексуальные пред­почтения и репродуктивное поведение женщины определяются ис­ключительно отсутствием у нее пениса, и все женщины, которые не следуют своей биологической судьбе, являются в некотором смыс­ле «ненормальными». Она также подвергла критике ту преувели­ченную роль, которую Фрейд отводит сексуальности в жизни жен­щины, считая, что «мистика женственности» заставляет женщину единственным своим предназначением считать деторождение. Фак­тически, женщины оказываются неполноценными существами, для которых закрыты или полузакрыты многие сферы жизни, потому что они на самом деле не нуждаются в них или не могут в них пол­ноправно существовать «по своей природе».

Кейт Миллет в особенности критиковала фрейдизм за оправ­дание мужской агрессивности, «органически присущей» мужскому типу сексуальности, доказывая несостоятельность приводимых в защиту этой точки зрения примеров, почерпнутых в основном из жизни животных и даже рыб⁶⁴ (Millett К. Sexual Politics. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1970).

Таким образом, классический психоанализ подвергался острой феминистской критике как эссенциалистская и даже женоненавистничес­кая теория. Однако наряду с этой критической тенденцией очень быстро возникли попытки переосмысления и адаптации психоаналитической те­ории к теории гендерной. В основном они были отражением следующей стадии развития психоанализа, связанной с именем Жака Лакана.

Жак Лакан

Ж.Лакан родился в апреле 1901 г., скончался в сентябре 1981 г. Свою профессиональную карьеру психиатра он начал в 1932 г. в одном из центральных округов Парижа (вся жизнь Лакана и впос­ледствии была связана с этим городом).

Основные положения его работ заключаются в следующем. Опираясь на идеи Леви-Стросса о том, что каждое общество регу­лируется с помощью набора определенных символов (т.е. знаков, ролей и ритуалов), Лакан назвал этот набор Символическим По­рядком. Для того, чтобы ребенок мог адекватно взаимодействовать с социальным миром, он(а) должен интериоризировать Символи­ческий Порядок через посредство языка, и чем лучше он усваивает лингвистические законы, тем глубже этот наборов символов про­никает в его бессознательное. Другими словами, Символический Порядок регулирует общество, регулируя индивидуумов. Тендер­ные и классовые роли усваиваются именно через язык, и пока язык Символического Порядка остается неизменным, общество будет воспроизводится в более или менее неизменной форме.

Для Лакана этот Символический Порядок, по сути, и является обществом. Переинтерпретируя Фрейда, Лакан настаивает на том, что бессознательное структурировано так же, как язык, т.е. в соот­ветствии с Символическим Порядком. Для того чтобы усвоить этот порядок, утверждает Лакан, мы должны пройти через несколько стадий развития, постепенно усваивая Закон Отца.

- На первой, до-Эдиповой стадии, называемой фазой Вообра­жения, которая является своего рода противоположностью Символическому Порядку - ребенок абсолютно свободен от осознания границ своего «Я». Он не представляет еще, где кончается его тело и начинается тело его матери.

- На второй, Зеркальной стадии (тоже относящейся к Вообра­жению), ребенок узнает самого себя. Когда взрослый подносит его к зеркалу, ребенок сначала путает свое отражение с собой самим и с отражением взрослого, который его держит. Постепенно он осоз­нает, что отражение в зеркале - не реальный человек, а только его образ. Для Лакана стадия Зеркала играет принципиальное значе­ние, потому что из нее ребенок узнает, что чтобы стать самим со­бой, надо раздвоиться: чтобы понять, кто ты такой, надо сначала увидеть свое отделенное изображение. Лакан считал, что этот пер­вичный процесс самоконструирования служит парадигмой для всех последующих отношений: человек познает себя только через отра­жение в Другом.

- Третья, Эдипова фаза, характеризуется периодом нарастаю­щего отчуждения между матерью и ребенком. Ребенок больше не воспринимает себя и мать как единое целое: он понимает, что мать - это Другая, человек с которым ему надо вступать в коммуника­цию, сообщать ему о своих желаниях - но из-за несовершенства языка она никогда не сможет их полностью понять. Если Эдипова фаза проходит правильно, то кульминацией этого нарастающего напряжения служит вторжение отца. Опасаясь символической кас­трации (потери фаллического означающего всего, приносящего удовлетворение), ребенок отделяется от своей матери и обращает­ся к медиуму, языку, с помощью которого он может установить какую-то связь с матерью, и тем самым навсегда нарушает то не­возвратное единство, источник полного удовлетворения, которым он когда-то обладал.

У мальчиков этот процесс проходит иначе, чем у девочек. На Эдиповой фазе мальчик отвергает идентификацию со своей мате­рью, с незнающим границ и различий молчанием пребывания в матке, и вместо этого идентифицируется с отцом, имеющим такую же анатомию, который репрезентирует собой Символический По­рядок, слово. Через идентификацию с отцом мальчик не только об­ретает субъектность и индивидуальность, но также и интериоризи-рует доминирующий порядок, ценностно нагруженные социальные роли. Короче говоря, мальчик рождается во второй раз - на этот раз в мир языка.

Девочка из-за своей анатомии не может полностью иденти­фицироваться с отцом. В результате она оказывается исключенной из Символического Порядка - это перекликается с выводом Фрей­да, считавшего, что из-за того, что девочки не переживают комп­лекс кастрации так же, как и мальчики, их моральные чувства ока­зываются недоразвитыми. С другой стороны, мы можем сделать и вывод о том, что девочки все же присутствуют в Символическом Порядке, но подавляются в нем, занимают маргинальную позицию. Из-за того, что женщина не способна интериоризировать Закон отца, этот закон накладывается на них извне, как внешнее принуждение. Женственность оказывается подавленной, зажатой и бессловесной из-за того, что она вынуждена пользоваться мужским языком. Это потеря более чем существенна, потому что женщина в результате не может выразить свои чувства на данном языке, поскольку он для этого не приспособлен.

Как и Фрейду, Лакану было сложно вписывать женщин в свою концепцию. Поскольку женщины не могут пройти через Эдипов комплекс, они не могут существовать (и не существуют) в рамках Символического Порядка. Согласно Лакану, женщины — вечные аутсайдеры, и поэтому они не только не выражаемы, но и непозна­ваемы. Однако взамен, вместо закона Отца, женщинам дано свой­ство, называемое французским словом jouissance - особый род женского сексуального наслаждения, который не может быть вы­ражен средствами фаллического языка. Если бы такие средства нашлись, это означало бы подрыв Символического Порядка.

Пост-лакановская фаза феминистской теории

Существуют несколько направлений современного феминиз­ма, разрабатывающих психоаналитические сюжеты;

- первая разновидность связана с попытками очистить фрей­дизм от биологического детерминизма;

- вторая обращает особое внимание не на эдипов комплекс, а на до-эдипову стадию развития, когда отношения матери с ребен­ком наиболее интенсивны и бесконфликтны;

- третья фокусируется на сильных сторонах женской морали, вместо столь широко обсужденных ее слабостей;

- четвертая использует психоаналитические аргументы для построения теории полового различия.

Феминизм против биологического детерминизма Наиболее заметные фигуры, относящиеся к первому направ­лению — это основатель гуманистической психологии Альфред Адлер⁶⁵ (Adler A. Understanding Human Nature. -New York: Greenberg, 1927), а также Карен Хорни⁶⁶ (Horney K. Feminine Psychology. - New York: W.W.Norton, 1973) и Клара Томпсон⁶⁷ (Thompson C. Problems of Womanhood // Interpersonal Psychoanalysis: The Selected Papers of Clara Thompson. - M.P.Green, ed. New York: Basic Books, 1964). Все они соли­дарны в том, что:

- во-первых, человек развивается от биологии к культуре, и особенности психологии обоих полов коренятся скорее в культур­ном использовании биологии, а не в анатомических различиях как таковых, «анатомия - не есть судьба»;

- во-вторых, они предложили единую, или «унитарную» тео­рию развития человека вместо дуалистической теории развития мужчины и женщины;

- в-третьих, они рассматривали каждого человека как уникаль­ную индивидуальность. Их главной заслугой можно считать вывод о том, что не существует ни единого образца развития для «нор­мального, здорового, естественного мужчины», ни другого образ­ца для «нормальной, здоровой и естественной женщины».

Образ матери и «двойное родителъство»

Второе из упомянутых нами направлений психоаналитичес­кого феминизма является вплоть до настоящего времени весьма влиятельным, поэтому заслуживает более подробного рассмотре­ния. Оно связано, прежде всего, с именами Дороти Диннерш­тейн⁶*( Dinnerstein D. The Mermaid and the Minotaur: Sexual Arrangements and Human Malaise. - New York: Harper Colophon Books, 1977) и Нэнси Ходоров⁶⁹ (Chodorow N. The Reproduction of Mothering. - Berkeley: University of California Press, 1978). Обе они фокусируют внимание на до-эдиповой стадии развития личности, когда ребенок с матерью находятся как бы в состоянии симбиоза. По их мнению, большин­ство бед, связанных с сегодняшним состоянием сознания и жен­щин, и мужчин (да и общества в целом) связано с тем, что забота о ребенке в первые месяцы и годы его развития осуществляется исключительно женщиной-матерью. Материнское тело — это первое впечатление ребенка об окружающей его Вселенной, мать являет­ся единственным источником удовольствия - но и боли тоже. По­этому и мальчики, и девочки вырастают с заложенным в подсозна­ние двойственным образом матери и женщины вообще. Если бы отцы принимали такое же участие в выращивании и воспитании детей, они бы чувствовали, что мужчины, как и женщины, имеют свои как сильные, так и слабые стороны, и никто из них не несет исключительной ответственности за то, что человеческие тела уяз­вимы и в конечном итоге обречены на смерть.

В своей книге «Русалка и Минотавр» Диннерштейн сетует, что современные отношения между мужчинами и женщинами носят характер инфантильной незрелости, когда оба субъекта этих отношений играют некие навязанные им роли и стремятся избе­жать ответственности за свою судьбу. По Диннерштейн, решаю­щим фактором формирования личности является то чувство пол­ной зависимости от матери, которое переживает маленький ребенок. Мать, по сути, предстает в образе некого Демиурга, кото­рый может по своему усмотрению карать и миловать. Именно поэтому мужчины стараются избегать прочных и близких отноше­ний с женщинами: они боятся снова попасть в такую же зависи­мость. Поэтому они всегда стремятся полностью контролировать любую ситуацию. Женщины же, лишенные такого страха, охотно идут на тесную эмоциональную связь, но имеют свои собствен­ные, чрезвычайно болезненные проблемы. Им внушает некото­рый ужас та власть, которую они чувствуют внутри себя, поэтому они ищут мужчину, который бы нуждался в них - и критерием этого служит его способность контролировать свою женщину. Во-вторых, во всех связях женщины пытаются найти что-то похожее на тот симбиоз, который связывал их с матерью, поэтому предпочи­тают глубокие, долгие связи. При этом в области секса они ориен­тированы не на свое собственное удовольствие, а на удовольствие своего партнера- в противном случае в сознании опять возникает мучительная для них обоих ситуация полного материнского/женс­кого контроля.

Еще одна важная особенность тендерных различий, вызван­ная всевластием матери над ребенком, на которую указывает Дин­нерштейн - это то, что женщины подсознательно мыслятся как «неодушевленные они», т.е. просто часть окружающего мира. Это происходит потому, что у ребенка понятие о матери формируется еще до того, как он понимает, что помимо него/нее существуют другие люди — она как бы не вычленена из окружающего мира, следовательно, не-субъектна. Отец же осознается ребенком имен­но как другой человек, «человек-как-и-я», он субъектен и является личностью.

Другое следствие тесных отношений с матерью в самый ран­ний период жизни - асимметричное отношение мужчин и женщин к своему телу. Представители обоих полов в принципе относятся к нему двойственно: оно является источником удовольствия, и в то же время оно уязвимо и, главное, смертно. Но тело женщины как бы концентрирует в себе эту двойственность: будучи источником жизни, оно одновременно кровоточит, источает выделения - коро­че говоря, внушает отвращение. Поскольку тело мужчины не несет такой двусмысленной культурно-символической нагрузки, он как бы выносит связанные с ним проблемы за его пределы, и именно тело женщины становится в его представлении грешным и нечис­тым (это подтверждается множеством отмеченных этнографами ритуалов, когда женщины во время менструации изгоняются за тер­риторию обитания своего племени, упоминания о нечистоте жен­щины есть и в Ветхом Завете, оказавшем такое принципиальное влияние на формирование современной иудео-христианской куль­туры). Это представление разделяется и самими женщинами, что создает для них сильное эмоциональное напряжение.

Выход из ситуации Диннерштейн видит в институциализации «двойного родительства», чтобы соответствующие представления ребенка не концентрировались на матери, а разделялись между ней и отцом; и ни мужчина, ни женщина не несли на себе груз исклю­чительной вины за несовершенство мира.

Нэнси Ходоров в своей ставшей социологическим бестселле­ром книге «Воспроизводство материнской заботы» задается воп­росом: почему вообще женщины хотят быть матерями? Она отвер­гает расхожие объяснения о том, что это «естественно», «заложено природой» и предполагает, что стремление к материнству имеет психоаналитическую природу, т.е. заложено в подсознание. Она также концентрирует внимание на до-эдиповой стадии развития как периоде симбиоза матери и ребенка. Далее ее логика довольно близ­ка к «классическому фрейдизму»: мальчик обнаруживает, что он принадлежит к другому по сравнению с матерью полу, переживает затем эдипов комплекс, понимает, что отец будет разгневан его бли­зостью с матерью и начинает от нее отворачиваться. Таким обра­зом, он приобретает «опыт разрыва», болезненность которого не­сколько смягчается тем, что он понимает, что отец, с которым он начинает теперь идентифицировать себя, занимает более высокое общественное положение, чем женщины. Что же касается девочки, то здесь картина обратная: ощущение ее близости с матерью как идиллии так никогда до конца ее и не покидает. Хотя она переживает процесс переноса своей любви к матери на любовь к человеку дру­гого пола, опыт этой любви остается для нее позитивным опытом, который она все время пытается воспроизвести — в частности, че­рез посредство собственного материнства.

Это не означает, что материнство является царством ничем не омраченной любви: женщине приходится все время балансировать между «недостаточным» и «избыточным» материнством, оба из которых приносят вред и ей, и ребенку. Ходоров считает, что «недо­статочное» материнство, т.е. холодность по отношению к ребенку, является следствием холодности, которая испытывала в детстве сама мать от своих родителей. Вследствие негативного опыта отношений с собственной матерью способность любить и заботиться оказыва­ется у нее неразвитой. «Избыточное» же материнство, т.е. черес­чур навязчивая забота происходит вследствие того, что женщина недополучает любви и внимания со стороны своего мужа. В отно­шениях с дочерью такая мать пытается найти заменитель собствен­ной матери, которая ее любила, а сына она, скорее всего, захочет вырастить могущественным, «статусным» человеком, который сможет когда-нибудь о ней позаботиться - т.е. будет стремиться за­местить им образ отца.

Оба эти перекоса имеют плохие последствия для детей обоего пола: при недостаточном внимании они вырастают невротиками, избыточное же сказывается по-разному: девочки вырастают очень несамостоятельными, зависимыми, мальчики же капризными и боящимися прочных отношений с женщинами.

Из всего этого Ходоров делает вывод о том, что в результате женщины вступают во взрослую жизнь с «переразвитой» способ­ностью/потребностью в любви и заботе, а мужчины с «недоразви­той». Спасение от этой ситуации она, как и Диннерштейн, видит в активизации двойного родительства: если отец и мать будут в рав­ной степени принимать участие в воспитании ребенка с самых ранних его дней, то и мальчики, и девочки будут знать, что оба родите­ля/представители обоих полов могут любить, и могут в то же время быть автономными и независимыми.

Общая заслуга Диннерштейн и Ходоров заключается в том, что они первые обратили внимание на то, что в угнетении женщин в известном смысле виноваты сами женщины-матери. Однако их подходы имеют и существенные различия: для Диннерштейн впе­чатления маленького ребенка от матери окрашены, прежде всего, ужасным состоянием беспомощности, которое заставляет его всю жизнь бороться с образом матери и со всем женским вообще. Под­ход Ходоров более оптимистичен: она делает акцент на подсозна­тельной тоске и мужчин, и женщин по материнскому теплу.

Критика Диннерштейн и Ходоров

Основные критические аргументы, отмечающие слабые мес­та обоих авторов, вкратце сводятся к следующему.

- Во-первых - и этот аргумент наиболее серьезный — и Дин­нерштейн, и Ходоров чересчур фокусируются на внутренней ди­намике человеческой психики и уделяют недостаточно внимания социальному окружению, которое самым существенным образом влияет на распределение тендерных ролей. Их логика предполагает, что все беды нашего мира происходят преимущественно из-за того, что с ребенком возится одна мать, а не оба родителя. Это общее слабое место психоанализа: абсолютизация ранних детских впечат­лений и недооценка макросоциальных факторов, таким образом, «телега ставится впереди лошади».

- во-вторых, все эти глобальные умозаключения основаны на анализе лишь одного типа семьи: нуклеарной и гетеросексуаль­ной, которым далеко не исчерпывается возможный набор вариан­тов. Хотя гомосексуальные семьи с детьми относительно редки, весьма распространены семьи, где присутствует лишь один роди­тель (почти всегда мать), и во многих странах - большие патриар­хальные семьи, где в ближайшем окружении ребенка оказывается сразу несколько взрослых людей разного пола и возраста. Очевид­но, формирование эдипова комплекса и сопутствующих ему пере­живаний в таких семьях происходит по-другому (если вообще о нем можно говорить).

- в-третьих, вряд ли можно ожидать, что «двойное родитель-ство», как бы ни было оно справедливо и полезно для развития и взрослых, и детей обоего пола, само по себе положит конец угнетению женщин. «Дети нового типа», с иным представлением о рас­пределении половых ролей, могут получиться лишь частично: все равно мальчики будут идентифицировать себя с отцом, а девочки с матерью, хотя бы в силу анатомических различий. К тому же не­равноправное положение женщин столь глубоко интегрировано во все структуры современного общества, что институциализация «двойного родительства» вряд ли вообще практически достижима в обозримом будущем.

Психоаналитический подход к «женской морали»

Кэрол Гиллиган подвергла сомнению психоаналитическое представление о том, что благодаря более развитому суперэго муж­чинам присуще более совершенное чувство справедливости. По ее мнению, на самом деле у мужчин и женщин формируются разные концепции морали, каждая из которых внутренне логична и обо­снована⁷⁰ (Gilligan С. In a Different Voice. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982). В отличие от Ходоров и Диннерштейн, Гиллиган не ак­центировала специальное внимание на происхождении этих кон­цепций морали. Она предположила, что важная роль автономии в жизни мужчины приводит к тому, что для него особое значение имеет мораль как следование абстрактным, «правильным» пред­ставлениям о справедливости, в то время как для женщин, жизнь которых строится, прежде всего, вокруг их семейных и дружеских связей, особое значение имеют реальные человеческие чувства, потребности и интересы, выводимые не из «высшей идеи», а соци­альной практики как таковой. Таким образом, мужчины и женщи­ны часто пользуются разными моральными критериями: для пер­вых мораль - это, прежде всего, торжество справедливости любой ценой, для вторых - сопереживание.

Критика Гиллиган

Работа Гиллиган была основана на конкретном исследовании, связанном с отношением женщин к абортам. В связи с тем, что задачи этого исследования носили ограниченный характер, она не рассмат­ривала другие, «внеполовые» социальные факторы, влияющие на мораль и систему ценностей: класс, расовую и этническую принад­лежность, возраст и т.п. Вопрос о том, как различаются этические системы представителей различных полов, конечно, стоит изучать в более широком социальном контексте.

Помимо этого, ее подход в известной степени «сыграл на руку» патриархатным представлениям о том, что женщины руко­водствуются, прежде всего, эмоциональными, а не рациональны­ми категориями - в то время как само противопоставление рацио­нального и эмоционального (даже если не считать никакой из элементов этой дихотомии второсортным) принадлежит традици­онной метафизической системе, которая подвергается жесткой кри­тике в современной феминистской теории.

Люс Иригарэ и теория полового различия

Люс Иригарэ родилась в 1932 г. в Бельгии, впоследствии закон­чила Эколь Нормаль в Париже. Практикующий психоаналитик, в настоящее время она живет в Париже и работает в Национальном центре научных исследований Франции. Иригарэ выпустила уже более 20 книг и множество статей.

Теоретический проект Иригарэ заключается в том, чтобы ос­вободить женственность из-под гнета мужской философской мыс­ли. Как и другой французский теоретик, Элен Сиксу⁷¹, она считает, что источником женского слова и женского письма должно стать женское тело и сексуальность.

Вслед за Лаканом, Иригарэ обращает особое внимание на ста­дию Зеркала, когда ребенок учится обретать границы своего «Я» и находить его обозначение в языке - т.е. когда Воображаемое сменя­ется Символическим. Но ее представление о Воображаемом суще­ственно отличается от предложенного Лаканом - в частности, она различает мужское и женское воображение.

Для Лакана Воображаемое было своего рода тюрьмой, где личность томится среди иллюзорных образов. После успешного преодоления Эдиповой фазы мальчики успешно освобождаются от власти Воображаемого и вступают в Символический Порядок -царство языка и самосознания. Девочки же, которые не могут это сделать, во многом остаются в плену Воображаемого. Иригарэ рассматривает это обстоятельство как позитивное, полагая, что в

Сиксу Э. Хохот Медузы // Тендерные исследования. 1999. № 3. С.71-88.

Воображаемом заключается важный женский ресурс. То, что мы знаем о Воображаемом и женской сексуальности, считает Иригарэ - есть знание с мужской точки зрения. Единственная женщина, ко­торую мы можем узнать - это «мужская», или фаллическая жен­щина, т.е. женщина, видимая мужским взглядом. Иригарэ предлага­ет другую перспективу, с которой можно смотреть на женщину, женскую сексуальность и Воображаемое. Иригарэ считает, что может существовать и «женская», или не-фаллическая женщина, а также такой путь самопознания и средства языка, которые не были бы опосредованы мужчинами.

Такая «женская женщина» не может быть создана через оп­ределение. Любое утверждающее суждение о том, что есть истин­ная, настоящая женщина воспроизведет женщину фаллическую: «.Утверждать, что женское может быть выражено в форме концепта ~ означает быть снова пойманным системой мужских, репрезентаций, в которой женщина попадает в ловушку систе­мы или значения, которые служат самовлюбленному (мужскому) субъекту»¹'¹-. Иригарэ считает, что развитию женского мышления из области Воображаемого препятствует концепт Одинаковости, ре­зультат мужского нарциссизма.

Иригарэ использует слово Speculum (зеркальный медицинс­кий инструмент, часто используемый при гинекологических осмот­рах), чтобы объяснить природу и функции идеи Одинаковости в западной философии и психоанализе. Спекуляция предполагает не только зеркальное отражение, возникающее при проникновении в вагину, но предполагает существование субъекта, рефлексирую­щего (отражающего) собственное бытие. Нарциссическая фило­софская спекуляция, сформулированная в средневековых представ­лениях о Боге, как о мысли, думающей мысль, означает, что маскулинный дискурс никогда не мог понять женщину, как нечто другое, чем отражение мужчины. Поэтому невозможно думать о женской женщине, оставаясь в структуре патриархатной мысли. Когда мужчины смотрят на женщин, они видят не их, а отражения, имиджи или подобия мужчин.

Изучая западную философию и психоанализ, Иригарэ обна­ружила Одинаковость везде: этот концепт использовали такие раз-

⁷² Irigaray L. The Sex Which Is Not One. Trans. By C.Porter. Ithaaka, N.Y.: Cornell University Press, 1985. P.32.

ные мыслители как Платон, Декарт, Гегель, Ницше, Фрейд и соб­ственно Лакан. Особенно важен ее анализ представлений об Оди­наковости у Фрейда, потому что он позволил ей предложить кри­тику его теории женской сексуальности. Фрейд представлял девочку, как обладающую женственностью не в позитивном смыс­ле, но только в негативном: как маленького мужчину без пениса. Он определяет женское через недостаток, не пользуясь при этом понятием различия. Там, где женщина не отражает мужчину, она просто не существует и, как полагает Иригарэ, никогда не будет существовать, пока не будет преодолен Эдипов комплекс и «женс­кая женственность» не перестанет подавляться.

Иригарэ предлагает три стратегии, с помощью которых жен­щины могут стать чем-то, кроме «провала» или «излишка», суще­ствующего где-то в области слабо структурированных окраин до­минирующей идеологии.

Во-первых, женщины должны обратить внимание на приро­ду языка. Хотя он и является очевидно «мужским», Иригарэ реши­тельно против того, чтобы преобразовывать его в нечто гендерно-нейтральное. Не только потому, что эти поиски нейтральности тщетны (никто не может быть нейтральным ни к чему), но и пото­му, что это означает прибегнуть к пассивному голосу, который ди­станцирует субъект от объекта и скрывает идентичность говоряще­го от слушающего или читающего. Иригарэ решительно утверждает, что женщины не найдут освобождения через абстрактную личнос-тность. Она пишет о том, что в языке науки не существует ни я, ни ты, ни мы. Запрещая подобную субъективность, наука часто мас­кирует таким образом истинную идентичность своих творцов и аген­тов. Иригарэ возмущается нежеланием науки, в частности, тради­ционной философии и психоанализа, нести ответственности за свои слова. Поэтому она предлагает женщинам говорить «активным го­лосом» и обрести свою аутентичность.

Вторая освободительная стратегия, предложенная Иригарэ, связана с женской сексуальностью. Она придавала большое зна­чение множественности, предполагаемой устройством женских половых органов: «Развеу женщины нет полового органа? V нее их, по меньшей мере, два, просто их не идентифицируют как таковые. На самом деле, у нее их гораздо больше. Ее сексуаль­ность всегда по меньшей мере удвоена, более того: множественна»⁷³. Иригарэ не просто противопоставляет множественную ваги-нально/клиторально либидную экономику женщин сингулярной, линейной и телеологичной фалличной либидной экономике муж­чин, она также утверждает, что выражение этих либидных эконо­мик не ограничивается сексуальностью, но распространяется на все формы самовыражения, включая социальные структуры. Пат­риархат, таким образом, является манифестацией маскулинной либидной экономики и будет оставаться главенствующей структу­рой, пока не будет высвобождена «женская женственность». Один из способов противостоять этой власти для женщин означает при­бегнуть к лесбийским и аутоэротическим практикам, потому что, исследуя многообразное пространство женского тела, женщина научится говорить те слова и думать те мысли, которые взорвут фаллический порядок.

Третья стратегия, которую могут использовать женщины в своей борьбе против патриархата, это мимезис, т.е. подражание и пародирование тех образов, которые мужчины накладывают на женщин. Если женщины существуют только в мужских глазах, как образы, женщинам следует принять эти образы и отразить их об­ратно в усиленной пропорции, подрывая таким образом фалло-центричный дискурс. Конечно, достаточно сложно провести гра­ницу между подрывающим подражанием этим образам и реальному следованию им. Пытаясь преодолеть это навязанное ей определение, женщина может вновь ему подвергнуться. Тем не менее, женщины не должны упускать случая подрывать мужское воображение, превращая его в женское.

Проблемой подхода, предложенного Иригарэ, является его внутренняя противоречивость: утверждая, что мы должны покон­чить с категоризацией и навешиванием ярлыков, она одновремен­но показывает, что невозможно без этого обойтись. Сама Иригарэ при этом не считает, что это недостаток, она полагает, что ее внут­ренняя противоречивость сама по себе означает вызов и подрыв логической последовательности, подразумеваемой фаллоцентриз-мом. Она полагает, что «женщина» сама в себе всегда содержит различие, неоднозначность, именно поэтому в мужском представ­лении она кажется непоследовательной, капризной, обладающей «женской логикой». Отказываясь быть определенной и «пришпиленной» даже своей собственной теорией, Иригарэ не только со­противляется доминирующему фаллологоцентризму, но многое говорит о множественности самой жизни, которая никогда не мо­жет быть схвачена фаллоцентрическими концептами, выжимаю­щими все различия в скучную одинаковость.

Подведем некоторые итоги. Чрезвычайно ценной особенно­стью лучших психоаналитических работ- таких, как труды Дин-нерштейн, Ходоров, Митчелл, Гиллиган, Иригарэ является то, что они в общем и целом соответствуют распространенным интуи­тивным представлениям о сексуальном поведении, материнстве и моральном поведении. Их книги содержат убедительное объяс­нение природы женщины: ее потребности любить и быть люби­мой, готовности предпочесть успешной карьере интимность се­мейной жизни, способности простить и забыть оскорбления и пренебрежение мужчин. В то же время, критики справедливо ука­зывают на то, что психоаналитические объяснения угнетения жен­щин не являются полными. Необходимо также принимать во вни­мание существующие в обществе юридические, политические и экономические институты и структуры. Однако психоаналити­ческий феминизм показал, что для того, чтобы занять достойное положение в обществе, женщине недостаточно бороться за свои гражданские права. Она должна также проникнуть в глубины соб­ственной души, чтобы изгнать оттуда изначальный образ грозно­го, карающего отца. Только тогда она может освободиться и стать тем, кто она есть на самом деле.

ЛЕКЦИЯ 5.

СОВРЕМЕННЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЯ ТЕНДЕРНОЙ ТЕОРИИ И ТЕНДЕРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Развитие гендерной теории в 1990-е гг.: общий обзор

В 1990-е гг. значительно увеличилось число исследований, посвященных гендерной проблематике, улучшилось также и каче­ство теоретизирования на эту тему. В рамках корпуса тендерного знания были предложены критические, рефлексивные подходы прак­тически ко всем существующим областям социальной теории, рас­ширилась также тематика исследований, возникли новые ракурсы. Изменился подход к соотношению между социальными знаниями и социальными практиками.

Общей тенденцией стало признание социального характера тендера. Отныне тендер рассматривается как нечто значительно большее, чем индивидуальная особенность человека, связанная с биологическими различиями в строении женского и мужского тела - практически всеми авторами признается, что тендер обозна­чает сложную и в высшей степени значимую сферу социальной практики. Каков, однако, характер этой сферы практики?

В 1970-80-е гг. было предложено множество способов ее ос­мысления. Все эти подходы можно условно объединить в две боль­шие группы.

Во-первых, это теория «половыхролей», изначально связан­ная со структурным функционализмом. Теория ролей объясняет тендерные паттерны с помощью социальных ожиданий, которыми определяется подобающее поведение для женщин и мужчин. Фе­министские авторы уделяли особенно много внимания демонстра­ции иррациональности и репрессивности этих паттернов, и в этой области достигли значительных успехов. Однако поло-ролевой под­ход имеет очевидные интеллектуальные недостатки: теория, осно­ванная на «ожиданиях» или нормах, не оставляет пространства для таких аспектов социальных отношений, как власть, насилие и материальное неравенство, и может предложить очень мало стратегий для изменения существующего положения.

Во-вторых, этот объединяющий множество разных теорий под­ход, опирающийся на представление о мужчинах и женщинах как об объективных категориях. Р.Коннелл называет его «категориаль­ным подходом». Его основные положения сводятся к следующему. Во-первых, противоположные интересы в сфере половой политики в значительной степени отождествляются с конкретными категори­ями людей. В качестве характерного примера можно привести при­сутствующее в радикальном феминизме представление о мужчи­нах как о «естественных врагах женщин». Во-вторых, единицей анализа и аргументации в этой теории всегда является категория, а не процессы, конституирующие эту категорию. В-третьих, соци­альный порядок как целое описывается в терминах нескольких -обычно двух - главных категорий, связанных друг с другом отноше­ниями власти и конфликтом интересов. Если теория половых ролей имеет тенденцию раствориться в индивидуализме, то категориаль­ный подход большими мазками создает масштабное полотно⁷⁴. Одной из версий категориального подхода является биологический эссенциализм, однако и многие направления радикального феми­низма подходят под это же определение. Категориальный подход с гораздо большей готовностью, чем полоролевой, обращается к воп­росам власти, но неизменно упрощает сложную картину властных взаимоотношений, в частности, часто допускает этноцентричные обобщения по поводу мужчин и женщин, игнорируя наличие гло­бальных структур эксплуатации.

Современное развитие феминистской теории предложило две основные альтернативы вышеописанным подхода: постструкту­ралистскую и материалистическую.

Центральными темами постструктуралистской и постмо­дернистской тендерной теории, в отличие от категориального под­хода, являются как раз сложность, неоднозначность и текучесть тен­дерных различий. На практике это означает восприятие тендера как преимущественно дискурсивного феномена. Отвергая и биологичес­кие объяснения, и представления о психологической природе тендер­ной идентичности, авторы, работающие в этой традиции, считают, что тендер конструируется в рамках определенных властных дис-

⁷⁴ Коннелл Р. Современные подходы // Хрестоматия феминистских текстов. Под ред. Е.Здравомысловой, АТемкиной. СПб.: «Дмитрий Буланов», 2000. С.267.

курсов. Этот подход тесно связан с работами французского фило­софа Мишеля Фуко.

Хотя сам Фуко не интересовался непосредственно вопросами пола, разработанная им методология оказала огромное влияние на тендерную теорию. Главным предметом его исследований была власть. Фуко различает две ее разновидности, или, точнее, состав­ных элемента: собственно власть, понимаемую как абстрактную и повсеместно проникающую силу, и доминирование (как конкрет­ные привилегии, которые принадлежат людям, обладающим вла­стью). Он подчеркивает роль государства, которое с помощью идеологии и организации системы знания (например, по пово­ду сексуальности, криминальности, психической нормальности) мо­жет весьма эффективно управлять своими гражданами. При этом агенты власти существуют практически на всех уровнях социальной иерархии, выполняя роль идеологической/моральной «полиции» -сюда относятся и психоаналитики, и тюремные надзиратели, и учите­ля, и родители. Таким образом, именно эпистемологическое форми­рование дискурса, как определенного способа организации знания (по определению Фуко, дискурсом является набор утверждений, при­надлежащих к единой системе формирования знания - например, экономический дискурс, дискурс естественной истории, психиат­рический дискурс и т.п.)⁷⁵ определяет условия существования. Власть, с точки зрения Фуко, является самостоятельным механиз­мом, действующим в значительной степени независимо от тех, кто находится в позиции социального доминирования, определяя для нас язык, которым мы пользуемся, и знания, которыми мы обладаем. Вслед за Фуко, многие авторы, работающие в сфере тендерной социологии, занялись исследованиями того, как различные дискур­сы, от медицинского до дискурса моды, классифицируют, репрезен­тируют и помогают контролировать человеческие тела, и убедитель­но продемонстрировали, как системы знания функционируют в качестве элемента аппарата власти. Этот подход оказался особенно продуктивным в области теории культуры и культурологических ис­следований. Одним из наиболее известных примеров приложения идей Фуко к тендерному анализу стала работа Джудит Батлер «Гендер­ная тревога: Феминизм и подрыв индивидуальности»⁷⁶, в которой она

⁷⁵ Фуко М. Археология знания. Киев: "Ника-центр", 1996. С. 106, 107.

⁷⁶ Butler J. Gender Trouble. Feminism and the Subversion of Identity. N.-Y.: Routledge, 1990.

предложила «перформативный» подход к гендеру. Основным пред­метом ее теоретического анализа стала концепция субъективности, в частности, она утверждает, что гендерные различия на самом деле являются просто артикуляцией повторяемых перформансов культур­но санкционированных актов тендера. Тендер не существует ни до возникновения соответствующего дискурса, ни вне его.

При всей оригинальности работ Батлер и других постмодер­нистских теоретиков, их подход практически невозможно эффек­тивно применить для анализа многих важнейших аспектов тендер­ных отношений, например, в контексте рынка труда, ухода за детьми, насилия, тендерных режимов различных социальных институтов, материального неравенства.

Эти вопросы имеют центральное значение для другого на­правления современной тендерной теории, которое принято назы­вать материалистический феминизм. Генетически он связан с марксистским и социалистическим феминизмом, однако имеет ряд существенных отличий. Марксистский материализм был таковым в силу материалистического взгляда на историю, на взаимоотноше­ния труда и капитала. При этом марксистское представление о тру­де было достаточно абстрактным, он рассматривался преимуще­ственно в экономических терминах. Материалистический же феминизм главное внимание уделяет телесности как основе всех социальных отношений, распространяя марксистский концепт ма­териального на физический мир разделенных по полу тел. При этом осуществляется синтез не с психоаналитической традицией, а с ра­дикальными феминистскими теориями сексуальности. В центре вни­мания материалистического феминизма находятся материальные интересы и материальные практики. В рамках этого подхода тендер понимается как выражение взаимоотношений между сферами производства и воспроизводства. Примером исследования, вы­полненного в парадигме материалистического феминизма, может служить работа С.Кокберн о половом разделении труда в печатной индустрии⁷⁷. Слабым местом материалистического феминизма, однако, является его евроцентризм: основным предметом анализа по-прежнему остаются страны классического капитализма, при этом игнорируется специфика гендерных порядков посткоммунис­тических стран и стран Третьего мира.

⁷⁷ Cockburn С. Brothers: Male Dominance and Technological Change. London: Pluto, 1983.

Далее мы рассмотрим другие теории тендера, наиболее влия­тельные среди корпуса работ «третьей волны феминизма».

Теория социального конструирования гендера

Главный тезис теории социального конструирования гендера состоит в том, что статус мужчины и женщины, а также кажущееся естественным различие между мужским и женским не имеет био­логического происхождения, а, скорее, является способом интер­претации биологического, легитимным в данном обществе. Таким образом, можно говорить о том, что теория социального констру­ирования гендера критически переосмыслила и инкорпорировала три ведущие социологические теории — теорию социального кон­струирования, теорию символического интеракционизма и этно-методологическую теорию. Рассмотрение гендера в качестве соци­ального конструкта непосредственно связано с отрицанием биологического детерминизма'в гендерных отношениях.

Основная идея теории социального конструирования заклю­чается в том, что наше восприятие социальных проблем зависит от нашего восприятия мира. Существующие в обществе проблемы возникают не в силу «объективных» обстоятельств, а потому что разные социальные группы имеют различные интересы. Превра­щение данных интересов в конфликтные и появление конфликтных ситуаций выступают свидетельством социальной неудовлетворен­ности определенных групп. Происходит смещение фокуса научно­го анализа с реальных, «объективно существующих» объектов и действий на символические значения. Политическая значимость теории социального конструирования заключается в том, что по­средством нее было поставлено под сомнение существование объективного знания. Развитие данного подхода позволило изме­нить перспективу социального познания: общественно значимые феномены и явления стало возможным рассматривать в качестве выражений интересов отдельных групп социума.

Классики теории социального конструирования П.Бергер и ТЛукман в своем анализе социализации делают акцент на деятель-ностный характер усвоения индивидами ролей⁷⁸. Данное положе-

⁷⁸ Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995.

ние было экстраполировано феминистскими исследователями на изучение тендерных ролей. Способность к созданию новых тендер­ных правил и отношений, в первую очередь, в ходе микровзаимодей­ствий, делает данную теорию принципиально отличной от теории социализации, разработанной в рамках структурного функционализ­ма. Другое существенное положение теории социального констру­ирования тендера состоит в том, что тендерные отношения конст­руируются как отношения неравенства, дискриминации, где доминирующие позиции занимают мужчины.

Этнометодологические исследования можно считать вторым образующим основанием теории социального конструирования тендера, в рамках которых стало возможным рассмотрение не только тендера, но и пола в качестве социального конструкта. Концептуа­лизация исследования тендерных отношений ГТарфинкелем пред­ставлена анализом случая Агнес⁷⁹. Рассмотрение данной истории смены половой идентичности дает понимание о том, что соци­альный порядок основан на различии мужского и женского, опре­деленным образом гендерно сконструирован. Этот случай описы­вает, как после операции по смене биологического пола перед Агнес встает трудная задача - стать настоящей женщиной, «сконструиро­вать себя», «сделать свой тендер», как позднее это назвали амери­канские феминистские исследователи К. Уэст и Д. Зиммерман⁸⁰. Главным для нее было избежать разоблачения, быть социально-компетентным в тендерном отношении человеком, то есть знать и владеть соответствующими практиками, необходимыми для успеш­ной коммуникации. Агнес становится «методологом-практиком», как называет ее Гарфинкель, занимающимся созданием собствен­ного тендера и категоризацией пола в повседневной жизни. Про­блемная ситуация тендерного сбоя, в которую попала Агнес, вы­являет механизмы «делания социального порядка», «делания тендера»⁸¹.

Критическое переосмысление явления транссексуальности на примере исследования Гарфинкелем случая Агнес позволило фе-

⁷⁹ Oarfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall , 1967.

⁸⁰ Уэст К., Зиммерман Д. Создание тендера // Тендерные тетради. Труды СПб филиала ИС РАН, 1997. С.94-124.

⁸¹ Здравомыслова Е., Темкина А. Социальное конструирование тендера // Социологический журнал. 1998, № 3-4. С. 177-182.

министской теории по-новому поставить вопрос о понятиях пола и тендера, и их соотношения. Уэст и Зиммерман предлагают рас­смотреть важные и на сегодняшний день недостаточно разработан­ные различия между полом, категорией пола и тендером. Пол для них — это «определенность, основанная на использовании соци­ально принятых биологических критериев для классификации индивидов как женщин или мужчин»*². Критерием классифика­ции могут выступать в данном случае первичные половые органы, набор хромосом и т.п.

Иной, по мнению авторов, представляется категория пола. Она является социально сконструированной. .«Отнесение к кате­гории по признаку пола достигается через использование критери­ев принадлежности к полу, но в обыденной жизни категоризация усиливается и поддерживается социально заданными иденти­фикационными проявлениями (дисплеями), которые свидетельству­ют о принадлежности к той или иной категории по признаку пола»⁸³. Пол и отнесение к категории пола могут не совпадать. Иллюстрацией такого несовпадения и служит случай Агнес, у ко­торой были мужские гениталии и претензия на принадлежность к категории женского пола. Таким образом, категоризация по при­знаку пола может совпадать или не совпадать с биологическим полом индивида, но сама по себе процедура по приписыванию принадлежности к определенному полу и помещение в категорию «мужчина» или «женщина» для человеческих взаимоотношений на повседневном уровне носит атрибутивный характер.

В качестве аргумента, подкрепляющего тезис о необходимос­ти идентификации по признаку пола в процессе межличностной коммуникации, Уэст и Зиммерман приводят описание случая в компьютерном магазине, когда клиент-исследователь не смог иден­тифицировать пол продавца⁸⁴. Невозможность отнесения партнера по взаимодействию к определенной категории по полу мешала не только эффективной коммуникации между продавцом и клиентом, но и самому процессу покупки.

Таким образом, исследователи приходят к выводу о том, что приписывание пола (или категоризация принадлежности по полу)

Зиммерман Д. УкаЗ.соч. С.96.

⁸³ Там же.

⁸⁴ Там же. С. 104, 105.

является базовой практикой повседневного взаимодействия; она становится нерефлексируемым фоном для коммуникации во всех социальных сферах, избавиться от нее невозможно. Категоризация по полу предстает неотъемлемым атрибутом социального взаимо­действия. В случае затруднения в отнесении индивида в категорию по полу возникает сбой коммуникативного процесса.

Принадлежность к категории по признаку пола и тендер не являются одним и тем же. «Тендер является деятельностью по организации ситуативного поведения в свете нормативных пред­ставлений об аттитюдах и действиях, соответствующих кате­гории принадлежности по полу»*⁵. Иными словами, тендер явля­ется конструктом, всегда соотносящимся с конкретным культурным контекстом.

Третьей составляющей теории социального конструирования гендера является символический интеракционизм Ирвинга Гоффма-на^к. В фокусе исследовательского внимания Гоффмана находится конституирование социального порядка через процессы взаимодей­ствия, происходящие на микроуровне. Рассмотрение категории ген-дера в данной теоретической перспективе позволяет говорить о том, что гендер представляет собой одновременно и результат, и источник социального взаимодействия индивидов. Гоффман считает гендер базовым отношением социального порядка: «Каждое физическое пространство, каждая комната, помещение для социальных со­браний обеспечивают необходимые основание, способы проявле­ния, которые могут быть использованы в гендерном дисплее и под­тверждать гендерную идентичность»*¹.

Для того, чтобы показать, как конструируется социальный порядок в каждой конкретной ситуации межличностного обще­ния, Гоффман вводит понятие «гендерный дисплей»: «если ген­дер можно определить как культурно установленный коррелят пола (вследствие биологии или научения), то гендерный дисплей относится к конвенциональным изображениям этих корреля-

⁸⁵ Там же. С.96.

⁸⁶ Goffman E. Frame Analysis of Gender. From "The Arrangement Between the Sexes" // Lemert C, Branaman A. (eds.) Goffman Reader. Oxford: Blackwell, 1997. P.201-208; Goffman E. Gender Display. From "Gender Advertisements: Studies in the Anthropology of Visual Communication // Lemert C., Branaman A. (eds.) Goffman Reader. Oxford: Blackwell, 1997. P.208-227. ⁸⁷Ibid.P.207.

moe»⁸⁸. Иными словами, гендерный дисплей представляет собой совокупность формальных конвенциональных актов взаимодей­ствия. Дисплей выполняет функцию «информатора», является ос­новным механизмом создания гендера на уровне межличностной коммуникации⁸⁹.

Гендерный дисплей имеет ряд структурных особенностей.

Во-первых, он носит диалогический характер, т.е. строится по принципу «утверждение - ответ». Дисплей представляет собой конвенциональные модели поведения, в рамках которых наличие или отсутствии симметрии может выступать причиной возникно­вения как отношений господства, так и взаимного уважения (ра­венства).

Во-вторых, дисплей либо активизируется в начале и конце дей­ствия, но остается «нейтральным» во время него (в этом случае дисплей представляет собой как бы «скобки» деятельности, обозна­чающие ее начало и конец), либо предваряет начало более значи­мой деятельности, т.к. является вписанным в контекст более важной практики. Таким образом, дисплей играет важную роль именно при переключении видов деятельности.

В-третьих, гендерный дисплей выполняет функцию идентифи­кации. Она заключается в том, чтобы в начале коммуникативного процесса давать информацию о партнере по взаимодействию (на­пример, стиль прически, стиль одежды, тембр голоса), что позволя­ет идентифицировать его определенным образом и выбрать соот­ветствующую форму коммуникации.

В-четвертых, Гоффман отмечает многозначность и многоадрес-ность гендерного дисплея. Иными словами, информация, «закодиро­ванная» в дисплее, обладает несколькими социальными смыслами, воплощающими определенные иерархии. В качестве иллюстрации данного тезиса автор приводит пример о том, что в основных евро­пейских языках мужской род является нейтральным, в то время как женский часто несет негативные коннотации.

Идентификационная система, по Гоффману, есть идентифи­кация и типизация по полу, которая представляет собой, во-первых, узнавание того, «кто» попал в поле внимания, т.е. помещение в категорию; во-вторых, она содержит способы, которыми мы мар-

⁸⁸ Ibid. 210.

⁸⁹ Здравомыслова Е., Темкина А. Указ.соч. С. 10, 11.

кируем объект внимания — наименования. В повседневной практи­ке для этого используется сложившаяся система имен, фамилий, титулов и т.д. Наименование происходит как в письменных, так и непосредственных, речевых обращениях к адресату. Гоффман ссы­лается на лингвистические формы наименования по фамилии, ука­зывающие на пол индивида, которые существуют во многих евро­пейских языках.

Уэст и Зиммерман критически переосмыслили и развили под­ход к рассмотрению понятия «гендерный дисплей». Они не соглас­ны с трактовкой Гоффманом дисплея только как переключающего механизма, который «включается» в конце или в начале деятельно­сти, но не присутствует в ней самой. Недооценка воздействия ген-дерного дисплея на все виды человеческой деятельности вытесняет гендер на периферию процесса межличностного взаимодействия. По мнению же американских конструктивистов, он обладает все­проникающей способностью.

Основное положение теории социальной конструкции реаль­ности (и социальной конструкции тендера как ее варианта) заклю­чается в том, что индивид усваивает культурные образцы (паттер­ны) в процессе социализации, продолжающейся в течение всей жизни. Период первичной социализации связан в основном с бес­сознательными и пассивными механизмами усвоения культуры, в то время как вторичная социализация предполагает большую вклю­ченность когнитивных механизмов и возможность творческого пре­образования среды. По данным психологов, константа тендерной идентичности формируется у детей в возрасте 5-7 лет, а в дальней­шем идет ее развитие и содержательное насыщение за счет опытов и практик.

Важнейшим этапом вторичной социализации является воз­раст между 17 и 25 годами, когда формируется мировоззрение лич­ности и ее представление о собственном предназначении и смысле жизни. Это период юности, в течение которого усваивается опыт поколения. События, пережитые и осмысленные в этом возрасте, становятся базовыми ценностными детерминантами.

Значимость агентов социализации на разных этапах жизнен­ного пути различна. В период младенчества и детства (первичной социализации) главную роль играют семья, группы сверстников, соответствующие средства массовой информации, школа, «значи­мые другие». В дальнейшем в период вторичной социализации, когда, по выражению Э.Гидденса, «уже социализированный ин­дивид входит в новые сектора объективного мира своего обще­ства»⁴⁰, особенно значимы образовательные институты (учебные заведения), сообщества, средства массовой информации. Именно здесь формируется среда, которую восприемлет индивид, с кото­рой он себя идентифицирует и существование которой он поддер­живает⁹¹ .

Теория социального конструирования тендера позволила рассмотреть динамическое измерение тендерных отношений на микроуровне и дала представление о том, как происходит по­вседневное «делание тендера». Однако она не способна объяс­нить существование и воспроизводство тендерной асимметрии на институциональном и мета-социальном (социетальном) уровнях.

Цветной феминизм

Феминизм цветных женщин (т.е. женщин не белой расы) как интеллектуальное и политическое течение начал складываться еще в 1970-е гг. как реакция на игнорирование их интересов в феминис­тском мэйнстриме «второй волны». He-белые женщины фактичес­ки оказывались «невидимыми» в феминистском движении, лиди­рующую позицию в котором занимали белые женщины среднего класса, которые при этом делали заявления от имени всех женщин. Термин «сестринство», которым они пользовались, противопос­тавляя всех женщин как жертв угнетения всем мужчинам, на прак­тике означал, что «по умолчанию» политические практики и теоре­тизирование осуществлялось на основе жизненного опыта и политических взглядов белых гетеросексуальных женщин среднего класса. Тот жизненный опыт, те проблемы, с которыми им не при­ходилось сталкиваться, не востребывовался и не осмыслялся. Такая ситуация вызывала естественное чувство протеста среди цветных, в частности чернокожих женщин, а также лесбиянок.

Первое собрание чернокожих женщин, на котором была ар­тикулирована сложившаяся в феминистском движении ситуация,

⁹⁰ Giddens A. Sociology. Cambridge: Polity Press, 1994. P.80. " Здравомыслова Б., Темкина А. Тендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 1996. С.5-13.

произошло в Америке в 1973 г. и привело к созданию Националь­ной организации чернокожих феминисток. В Великобритании пер­вая аналогичная организация было создана на следующий год. Эти организации стали выражением необходимости преобразования женского движения, с тем, чтобы оно стало более чувствительным не только к тендерным, но и к расовым различиям.

Одним из начальных пунктов теоретической рефлексии чер­ного феминизма стала реакция на распространенную в дискурсе второй волны риторическую фигуру, сравнивающую положение (бе­лых) женщин с положением чернокожих. Этим сравнением, напри­мер, пользовались и Кэйт Миллетт⁹², и Суламифь Файрстоун⁹³. Не­трудно заметить, что подтекст этой аналогии означает сравнение белых женщин с черными мужчинами; позиция же черных жен­щин, оказывающихся жертвами двойной дискриминации - и по ра­совому, и по половому признаку — вовсе оставалось незамеченной. Известный теоретик черного феминизма бели хуке писала по этому поводу: «Как и многие другие люди в нашем расистском обществе, белые феминистки могли вполне комфортабельно себя чувствовать, выпуская книги и статьи по «женскому вопросу», в которых они проводили аналогии между «женщинами» и «чернокожими»... при­знать, что термины «чернокожие» и «женщины» могут перекры­ваться, означало сделать эту аналогию неочевидной. Но продол­жая ее употреблять, они простодушно демонстрировали, что термин «женщина» для них является синонимом «белой женщи­ны», а термин «чернокожие» - синонимом чернокожих мужчин. Это указывает на то, что даже в языке движения, считающего себя направленным на уничтожение сексистского угнетения, при­сутствуют сексистско-расистские предрассудки против черноко­жих женщин»⁹⁴.

Эту лингвистическую конструкцию белл хуке считает симп­томатичной и символизирующей отсутствие чернокожих женщин в большинстве феминистских аналитических работ. «Ощущение себя жертвами угнетения дало белым женщинам право не заме-

⁹² Millett К. Sexual Politics. London: Virago, 1977. P.80.

⁹³ Firestone S. The Dialectic of Sex: The Case for Feminist Revolution. London: The Women's Press, 1979. P. 104.

⁹⁴ hooks b. Ain't I a Woman: Black Women and Feminism. London: Pluto Press, 1982. P.8.

чать, что они сами могут быть угнетателями»⁹⁵. Воспринимая половое угнетение как наиболее фундаментальную форму власт­ных отношений в современном обществе, белые феминистки по­лагали, что другие формы угнетения были не столь тяжелыми, либо что достижение полового равенства автоматически приве­дет к уничтожению всех остальных видов угнетения.

Рассмотрим, в чем же заключалось игнорирование опыта и специфики позиции цветных женщин.

Дискуссия о семье. Для белых феминисток семья была од­ним из основных институтов угнетения женщин. При этом она мыс­лилась ими именно как нуклеарная семья с мужчиной — главой семьи и кормильцем, и зависимой от него женщиной. Для цветных женщин семья, пусть и не-эгалитарная, зачастую оставалась глав­ным убежищем и источником поддержки против расистски на­строенного окружения. При этом сами практики семейной жизни в цветных семьях даже в таких странах, как Англия и Америка, об­ладали значительной спецификой, не говоря уже о странах Третье­го мира. Так, например, женщина очень часто там была единствен­ным работающим членом семьи и главой домохозяйства. Проис­ходило это потому, что цветные женщины занимали множество рабочих мест, связанных с неквалифицированном трудом в сфере обслуживания, таких, как уборщицы, помощники продавцов, до­машняя прислуга и т.п. «Мужских» же рабочих мест, не требую­щих квалификации, находящихся в самом низу социальной лестни­цы, было меньше.

Если женщины среднего класса всячески пытались подорвать «карьеру домохозяйки» как основной легитимный тип «женского предназначения» и добивались права на труд, то для большинства цветных женщин эта проблема вообще не стояла: они просто не имели материальной возможности оставаться дома и посвящать свое время семье (при том, что их семьи были в среднем более многодетными).

Психоаналитические объяснения разной мужской и женской социализации, подобные тем, которые предложили Ходоров и Дин-нерштейн, для них тоже были не вполне релевантны, потому что их опыт материнства был отличен. Цветные семьи чаще всего про­живали в своих этнических сообществах и поддерживали тесные

⁹⁵ Ibid. P.9.

отношения с широким кругом родственников, при этом принято было, чтобы в уходе за детьми матери помогали ее родственницы (не обязательно близкие), а иногда просто подруги или соседки. Таким образом, ребенок даже в первые месяцы своей жизни знал не только свою мать, но и других людей.

Дискуссия о репродуктивных правах, развернувшаяся в 1970-е гг., также продемонстрировала разную возможность их про­чтения: для доминирующих белых феминисток эти права означали прежде всего право на бесплатную контрацепцию и на аборт, в то время как цветные женщины еще помнили, что не далее как в нача­ле XX века некоторые из них могли быть подвергнуты насильствен­ной стерилизации в рамках евгенического движения. Политика ре­гулирования рождаемости до сих пор поддерживается во многих странах Третьего мира и спонсируется, в частности, Мировым бан­ком. На практике это нередко означает, что женщины из «многона­селенных» и бедных стран всячески подталкиваются к стерилиза­ции, а иногда — к использованию вредных для здоровья средств контрацепции.

Репрезентация белых и цветных женщин в «высокой» и массо­вой культуре тоже существенным образом различалась. Если белые женщины изображались как примерные (миловидные) жены или обольстительные сексапильные красавицы, то, например, черноко­жие женщины в империалистической культуре часто воспринима­лись как неполноценные существа, лишенные не только женствен­ных, но и выраженных человеческих черт. Другой крайностью была крайняя эротизация чернокожего тела, при этом такие «гиперсексу­альные» женщины изображались как легко доступные как цветным, так и белым мужчинам, и лишенными какой-либо властной позиции. Идеальные образы женственности (которые критиковались белыми феминистсками за навязывание всем женщинам этих нереальных ком­мерциализированных образцов) при этом оставались связанными именно с белыми женщинами.

Наконец, многие цветные женщины имеют дело с гораздо более сложной и разветвленной системой властных отношений. Кроме общих для всех граждан государственных (и патриархат-ных) институтов, они также должны считаться с традициями и паттернами поведения, принятыми в их этническом сообществе, а они нередко подразумевают весьма жесткую регуляцию со сто­роны не только семьи, но и более широкой локальной общины.

Нередко они становятся жертвой прямого насилия, причем попыт­ки прибегнуть к защите закона могут восприниматься как преда­тельство по отношению к сообществу, в свою очередь, подвергаю­щемуся империалистической эксплуатации и исключению.

Ответом цветных женщин на игнорирование их специфи­ческого опыта и особой позиции в рамках женского движения стала политика идентичности, т.е. политика, основанная на признании своей принадлежности к определенной группе и по­зитивного утверждения разнообразия. В феминистском контек­сте это означало замену нивелирующей различия идеи универ­сального «сестринства» идеей солидарности. Идея «сестринства» подвергалась также критике за то, что она объединяет женщин на основании их угнетения мужчинами, т.е. как «жертв» одной и той же социальной несправедливости. Эта идея тотальной женской виктимности вызвала чувство протеста у феминистских авто­ров нового поколения⁹⁶.

Осознание этих (и многих других) противоречий послу­жило важной предпосылкой развития феминистской эписте­мологии, в частности, представлений о том, что любое зна­ние позиционировано, предопределено не только идеологией, но и уникальным жизненным опытом исследователя. Таким об­разом, развитие цветного феминизма дало значительный им­пульс гендерной теории.

Феминистская эпистемология

В феминистской теории представления о позиционированном знании изначально были связаны с теорией «местоположения» ('standpoint theory'). Этот термин был предложен Сандрой Хар-динг в 1987 г. в предисловии к книге «Феминизм и методология», объединившей под ним несколько вариантов феминистской эпис­темологии, основанных на признании преимущества женского спо­соба познания перед другими⁹⁷. Хардинг пишет о том, что если

⁹⁶ Wolf N. Fire With Fire: The New Female Power and How it will Change the 21^st Century. London: Chatto & Windus, 1990.

⁹⁷ Harding S. Introduction // Harding S. (ed.) Feminism and Methodology. Bloomington and Indiana: Indiana University Press and Milton Keynes: Open University Press, 1987.

феминистские исследования, ставившие своей целью подорвать мужское господство в теории, будут неукоснительно придержи­ваться принятых этических объективистских норм, то женские спо­собы понимания мира неизменно окажутся маргинализированны-ми. Она полагает, что знание, полученное с «местоположения» женщины, отличается по форме и содержанию от объективистской формы социологического сознания, которому женщины известны только через призму отношений власти, «сверху», по отношению к которому они всегда являются объектами, или «другими». Хардинг считает, что должна существовать социология, написанная с «мес­тоположения» женщин, которая даст им возможность выразить свой жизненный опыт. И хотя эта социология не будет ценностно-нейт­ральной, она, по мнению Хардинг, будет обладать более широким углом зрения и вследствие этого будет более истинной, чем та, кото­рая пишется мужчинами - более «инклюзивной», т.е. не «исключа­ющей», а «включающей».

Разные авторы предлагают разные объяснения этой большей инклюзивное™. Например, Нэнси Харсток™ и Хилари Роуз" считают, что женское превосходство в познании основано на по­ловом разделении труда. Проводя параллель с марксистской эпи­стемологией, которая считает, что таким привилегированном в смысле возможностей познания положением по сравнению с бур­жуазией обладает пролетариат, они полагают, что решающую роль в определении перспективы познания играет местоположение в трудовом процессе. По их мнению, абстрактное мышление явля­ется привилегией тех, кого условия существования не заставляют работать практически. Для женщин же их постоянная обязанность заботиться о других людях делает невозможным разделение чув­ства и интеллекта. Харсток также привлекает аргументы Ходоров и Гиллиган, писавших о разнице этических представлений муж­чин и женщин. Она полагает, что эта разница непосредственно влияет на стиль исследования и анализа.

⁹⁸ Harstock N. The feminist standpoint: developing the ground for a speficically feminist historical materialism // Harding S., Hintikka M. (eds.) Discovering Reality. Feminist Perspectives on Epistemology, Metaphysics, and the Philoso­phy of Science. Dodrecht: Reidel, 1983

⁹⁹ Rose H. Hand, Brain and Heart: a Feminist Perspective for the Natural Sci­ences//Signs. 1983. V.9. N.I. P.73-90.

Другие авторы связывают основания женского познания с подчиненной социальной позицией женщин, которая способству­ет выработке у них "критического сознания". Таким сознанием обладают все субъекты, вытесненные в маргинальную позицию, например, цветные, лесбиянки и т.п. — для них это еще и стратеги­ческое сознание, вырабатываемое в результате политической борь­бы. Так, чернокожая феминистка ОдриЛорд полагает, что к таким "дегуманизированным и считающимся неполноценными" груп­пам в современном мире относятся чернокожие и другие жители стран Третьего мира, рабочие, старики и женщины. По ее ирони­ческому выражению, "ответственность угнетенных состоит в том, чтобы указывать угнетателям на их ошибки "^т. Лорд счи­тает, что институциализированное отрицание отличий является абсолютной необходимостью для капиталистической экономики. В обществах, основанных на этой экономике, люди программиру­ются на то, чтобы реагировать на отличия лишь тремя способами: игнорировать их, копировать, если эти отличия принадлежат доми­нирующей группе, или уничтожать их, если они принадлежат под­чиненной группе.

Элизабет Гроз¹⁰¹ и Люс Иригарэ¹⁰² считают источником жен­ского знания само женское тело, которое может производить зна­ние, отличное от фаллического.

Такая трактовка познания имеет очевидные эссенциалистс-кие коннотации и отличается релятивизмом. Более критический подход к теории женского опыта как источника феминистского знания был сформулирован в рамках представлений о позицио­нированном знании. Большинство теоретиков теперь считает это знание не неизменно присущим женскому жизненному опыту, но скорее, сознательно выбранной социальной и политической по­зицией, что отражает разнообразие возможных углов зрения, ко-

¹⁰⁰ Lord A. Zami: A New Spelling of My Name. Watertown, Massachusetts: Persephone Press, 1982. P.26.

¹⁰¹ Grosz E. Bodies and Knowledges: Feminism and the Crisis of Reason // Alcoff L., Potter E. (eds.) Feminist Epistemolgies. New York and London: Routledge, 1993.

¹⁰² Иригарэ Л. Пол, который не единичен // Введение в тендерные исследования. Ч.Н: Хрестоматия. Под ред.С.В.Жеребкиной Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. С.127-135.

торым обладают представители разных социальных групп, а также возможность воспринять чужую точку зрения (что, в принципе, противоречит политики идентичности). Таким образом, позицио­нирование знания .не означает отрицание объективности.

Одри Лорд пишет о том, что, разумеется, люди различаются по признаку расы, пола и возраста — но разделяют их не эти ре­альные различия, а нежелание их признать, навешивание ярлы­ков и их недобросовестное использование (расизм, эйджизм, ге-теросексизм и др.).

Одним из классических текстов, посвященных рефлексии на тему позиционированного знания, является статья Дороти Смит «Социологическая теория. Методы патриархатного письма»'⁰³. В этом тексте сформулирована эпистемологическая и методологи­ческая позиция, разделяемая многими современными феминистс­кими исследователями: гиноцентрический подход в эпистемологии. Смит демонстрирует, что классическое социологическое знание яв­ляется гендерно-нечувствительным, оно исключает из исследова­тельского поля конкретный, телесно воплощенный опыт женщин. Автор делает попытку вернуть женский субъект в социологию. Для этого она реконструирует организацию современного социологи­ческого знания и постулирует новые принципы включения конк­ретных опытов в теоретический дискурс. Смит критикует методо­логические принципы Дюрктейма и Парсонса, которые, вслед за Ф.Бэконом, устраняют чувствующий субъект из процесса позна­ния и декларируют возможность достижения объективной эмпи­рической истины: «Конструирование отсутствия позиции кон­ституирует и делает возможным такие способы написания текстов об обществе, которые опираются на идею, что его мож­но охватить как единое целое. Подобное написание текстов (•writing) о социальной системе, исходит из посылки, что будто бы существует некая внешняя позиция, никакое место (noplace), откуда можно обозреть все общество в целом. Когда-то я счи­тала, что такие лишенные позиции объяснения поясняются в ре­зультате взгляда с высоты птичьего полета. На самом же деле, нет такой птицы, нет такой высоты полета, с которой можно

¹⁰³ Смит Д. Социологическая теория: методы патриархатного письма // Хрестоматия феминистских текстов. СПб.: «Дмитрий Буланов», 2000. С.29-63.

созерцать наш город как на ладони. Великие придуманные конст­рукции преподносятся нам так, как будто мы можем принять участие в этом странном способе познания, приписываемом од­ному богу, как если бы мы обладали способностью видеть сразу все аспекты, не принимая какого-либо конкретного взгляда или точки зрения на них»"*.

То, что субъекты думают и чувствуют, считается нерелевант­ным для конституирования социологического феномена. Смит ут­верждает, что тексты, создаваемые по таким правилам, обслужива­ют существующие властные отношения.

Смит предлагает свою версию преодоления этой ситуации: феминистская социология должна дискурсивно соединить пишу­щих и читающих, поместив теорию в контекст повседневного опыта. Если произойдет такой переворот в социологии, то мно­жество голосов, звучащих с разных позиций, получат доступ к публичному дискурсу. Позиционный подход как эпистемология открыто заявляет о том, что знание неизбежно производится с определенной позиции. Женская позиция производит иное зна­ние, отличное от квази-объективного, то есть, мужского, осмыс­ления мира.

В своей критике позитивистской социологии феминист­ки не одиноки. Однако и в постклассической социальной тео­рии, в основном, используются те конвенции, которые консти­туировали социологию как науку. Статья Смит только наметила способы теоретического и эмпирического преодоления отчужде­ния субъекта в феминистской социологии.

¹⁰⁴Тамже.С.41.

ЛЕКЦИЯ 6.

СТАНОВЛЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ТЕНДЕРНОЙ СИСТЕМЫ

Теория гендерной системы Роберта Коннелла

Наиболее плодотворной методологией анализа тендерных от­ношений в советском и пост-советском обществах нам пред­ставляется структурно-конструктивистский подход, предложенный австралийским социологом Робертом Коннеллом. Созданная Кон-неллом концепция является вариантом объединительной парадиг­мы, примененной к изучению взаимоотношений между полами.

Коннелл в своей работе «Гендер и власть» исследует тендер­ную структуру современного капиталистического общества . Вслед за Э. Гидденсом и П. Бурдье, Коннелл считает возможным построение концепции, включающей в себя взаимодействие и вза­имовлияние структуры и агента. Для Коннелла у агента социаль­ного действия есть определенная степень свободы, и вместе с тем он ограничен существующими структурами.

Продолжая традиции марксистского и психоаналитического феминизма, Коннелл рассматривает тендерные отношения через при­зму относительно автономных социальных структур. В своей рабо­те Коннелл, критически развивая теорию гендерной системы, отхо­дит от рассмотрения гендерной структуры общества и указывает на то, что использование категории «композиция» более целесооб­разно. Он считает, что тендерная система не является абсолютно заданной жесткой структурой, а более напоминает музыкальную ком­позицию, хотя она, тем не менее, обладает достаточной устойчивос­тью. Гендерная композиция в рассмотрении Коннелла конструирует­ся в разных социальных институтах. Благодаря наличию гендерной системы, в каждом обществе складывается определенный гендерный порядок, под которым понимается иерархически организован­ная система отношений между полами, охватывающая все сто-

^! Connell R. Gender and power. Cambridge University Press, 1987.

роны социальной жизни — приватной и публичной. «Правила игры», определяющие гендерные взаимодействия в конкретных институтах, Коннелл называет гендерными резкимами. Суще­ствуют гендерные режимы семьи, государства, улицы и т.п.

Коннелл выделяет структуры, которые считает самостоятель­ными и равнозначными, и рассматривает их отдельно. В разных структурах формируются разные гендерные отношения, не своди­мые к единому ядру. В своих работах автор выделяет четыре «струк­турные модели» тендерных отношений:

- структура профессии;

- структура власти;

- структура катексиса, или эмоциональных отношений;

- структура символических репрезентаций. «Структурные модели» тендерных отношений-труд, власть,

катексис, символические репрезентации - Коннелл рассматрива­ет как равнозначные, в них во всех есть определенные гендерные режимы. Все эти структуры, по его мнению, обладают опреде­ленной автономией.

Сфера профессии

Гендерная структура труда - это, во-первых, разделение на «мужские» и «женские» профессии, при котором женщины заня­ты в непрестижных и малооплачиваемых областях. Во-вторых, это разделение между высококвалифицированным и низкоква­лифицированным трудом, при котором большая часть женщин по сравнению с мужчинами выполняют работы, не требующие вы­сокой квалификации. В-третьих, это разница в оплате труда сре­ди мужчин и женщин, когда за одинаковый труд женщины полу­чают меньшую заработную плату.

В рамках профессиональной сферы существуют иерархии не только между мужчинами и женщинами, но и между мужчинами. Коннелл в своей книге, посвященной проблемам мужественнос­ти , отмечает, что исторически существует принципиальное раз­деление маскулинности на группы мужчин, обладающих непос­редственной властью (например, военные) и мужчин, владеющих знаниями (например, ученые, профессионалы). Вторая группа об­разует «новый средний класс» в современных обществах и облада­ет бесспорным преимуществом по сравнению с первой.

¹⁰⁶ Connell R. Masculinities. Berkeley: University of California Press, 1995.

Сфера власти

Под структурой власти Коннелл понимает не только государ­ство, но и все иерархические составляющие производственных, влас­тных отношений и отношений катексиса. Если определять власть как легитимную силу, мы можем сказать, что центральную ось силовой структуры гендера составляет генеральная связь власти с маскулин­ностью. С ним вступает в противоречие факт наличия второй оси: лишение некоторых групп мужчин власти, и в целом построение иерар­хий с сосредоточением власти на разных уровнях внутри основных гендерных категорий.

Власть мужчин не распространяется равномерным покро­вом по всем участкам социальной жизни. Существует, однако, «ядро» силовой структуры гендера, по сравнению с более рассе­янными или оспариваемыми паттернами власти на периферии.

Коннелл выделяет «ядро» структуры власти, которое состо­ит из четырех компонентов:

1) иерархии и институты институциализированного насилия -военные силы, полиция, система тюрем;

2) иерархии трудовых организаций в тяжелой промышленно­сти (например, сталелитейные компании) и иерархия индустрии вы­соких технологий (компьютеры, аэрокосмическая промышленность);

3) аппарат планирования и контроля централизованного госу­дарства;

4) среда рабочего класса, делающая акцент на физической силе. Сфера катексиса

Под сферой катексиса Коннелл понимает «сконструиро­ванные эмоционально окрашенные социальные отношения, свя­занные с «объектами», т.е. другими людьми в реальном мире». Катексис (cathexis) — это неологизм, введенный переводчиками 3, Фрейда на английский для перевода немецкого слова «Besetzung» (буквально «вложение», «вклад»), использованного Фрейдом для обозначения количества энергии, сцепленной с любым объектом -представлением или психической структурой.

Коннелл выделяет два принципа организации структуры ка­тексиса в современных капиталистических обществах. Первый принцип заключается в том, что «объекты желания» находятся в отношении дихотомии, оппозиции фемининного и маскулинно­го. Вторым принципом построения выступает организация сексу­альной практики во взаимоотношениях гетеросексуальной пары, которой присущ «двойной стандарт» поведения. Члены гетеросек­суальной пары не только различны, они еще и специфическим об­разом неравны. Гетеросексуальная женщина сексуализируется как объект иначе, чем гетеросексуальный мужчина. Индустрия моды, индустрия косметики и содержание массовой прессы служат тому осязаемым доказательством. Например, на обложках и женских, и мужских журналов изображены женщины, разница заключается лишь в том, как модели одеты и в каких находятся позах. Говоря обобщенно, эротическая взаимность в традиционной гетеросексу-альности базируется на неравном обмене.

Сфера символических репрезентаций

Эту последнюю, четвертую сферу Коннелл добавил к трем описанным выше «композициям», развивая свои идеи в своей бо­лее позднее работе - «Мужчины и мальчики»¹⁰⁷. Коммуникацион­ные процессы сейчас признаются жизненно важной составляющей любых социальных отношений. В коммуникации участвуют симво­лические структуры, такие как правила грамматики и синтаксиса, визуальные и звуковые знаки и т.п. Все они являются важными аре­нами гендерных практик. Например, гендерные различия чаще все­го выражаются в качестве символической оппозиции (а не в виде многообразия гендерных образов), и это усиливает понимание ген­дерных позиций как дихотомических. Отношения власти и подчи­нения могут воспроизводиться через тонкие (а иногда и вполне яв­ные) культурные и лингвистические практики, например, через присваивание замужней женщине фамилию мужа. Важны также символические репрезентации пола с помощью одежды, макияжа, жестикуляции, тональности голоса, стиля речи и т.п.

Более подробно с теорией гендерной системы можно позна­комиться, обратившись к переводу фрагмента монографии Кон-нелла «Гендер и власть», приведенному в Хрестоматии по курсу (см. стр. 287-319).

Таким образам, опираясь на подход Коннелла, мы будем определять гендерную систему как многоуровневый феномен, объединяющий в себе социальные, институциональные и сим­волические практики, через посредство которых мужчины и женщины разделяются по половому признаку и оказываются в асимметричных отношениях с обществом и друг с другом.

¹⁰⁷ Cornell R. The Men and the Boys. Cambridge: Polity, 2000. P.26.

Особенности советского гендерного порядка: обзор литературы

Даже на самый первый непредвзятый взгляд очевидно, что советская тендерная система имела значительную специфику, отли­чавшую ее от других стран. Специфика эта была связана в первую очередь с особенностями положения женщин. Для того чтобы по­нять специфическую композицию российской тендерной систе­мы, необходимо сначала обратиться ко времени ее становления.

Как справедливо отметила С.Ашвин¹⁰⁸, положение женщин в советском обществе всегда было объектом очень противоречи­вых интерпретаций со стороны и политиков, и исследователей. С одной стороны, апологеты Советской системы неизменно указы­вали на достаточно прогрессивную и даже протекционистскую социальную политику, которая позволила женщинам достичь ре­ально высокого образовательного уровня и в полной мере реали­зовать свое право на труд и независимый заработок. С другой сто­роны, критики советской системы подчеркивали существование вертикальной и горизонтальной сегрегации на рынке труда, не­значительное участие женщин в политике и их загруженность домашней работой, т.е. неравенство полов во всех основных сфе­рах социальной жизни оказывалось немногим меньше, чем в клас­сических капиталистических странах Запада. Исследователей со­ветского общества и просто гостей Советской России всегда удивляло парадоксальное сосуществование глубоко шовинистических взгля­дов по отношению к женщинам, распространенных среди мужчин (которые, кстати, в пост-советские времена стали гораздо более от­крыто артикулированы), и той уверенности в себе и силы воли, ко­торые демонстрировали рядовые советские женщины. Крах совет­ской системы дал возможность как развития отечественной школы гендерных исследований, так и более активного обращения запад­ных исследователей, в частности, феминистской ориентации, к ис­следованию России. И практически сразу же стало ясно, что феми-

¹⁰⁸ Ashwin S. Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia // Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P. 1-29.

нистский теоретический багаж применим к российским реалиям лишь с очень большими оговорками, поскольку российские жен­щины в массе своей имеют несколько другие проблемы и приори­теты. Более того, феминистские идеи вообще были восприняты в России более чем сдержанно, и, несмотря на высокий образова­тельный уровень российских женщин и опыт суфражизма начала XX века, сколько-нибудь влиятельного феминистского движения в России на сегодняшний день не сложилось. Рядом западных иссле­довательниц такое положение вещей было воспринято как следствие укорененных патриархатных взглядов среди советских женщин, ко­торые в результате господства тоталитарной советской идеологии так и не поняли всей степени своей угнетенности.

На самом деле, причина этого, очевидно, связана с тем, что советская и пост-советская система тендерных отношений суще­ственно отличается от западной, причем она не может однозначно оцениваться только с точки зрения большей или меньшей подчи­ненности женщин патриархатной субординации. Для эффективных исследований гендерных отношений в пост-советском обществе необходимы другие критерии, чем "большая или меньшая уг­нетенность".

Западные авторы, особенно феминистской направленности, обращавшиеся к изучению гендерных отношений и, в частности, положения женщин в Советском Союзе, как правило, весьма кри­тически оценивали советский режим за циничную эксплуатацию женского труда, но надо отметить, что они рассматривали эту эк­сплуатацию как следствие своего рода дегенерации в целом про­грессивного режима, произошедшей в эпоху сталинизма. Напро­тив, 1920-е годы обычно рассматривались как период, во время которого большевистские лидеры в общем и целом поддержива­ли идеи радикального феминизма, артикулированные А.Коллон-тай. Такая оценка была связана с тем, что гендерными отношени­ями в России (как и вообще Россией) интересовались в основном авторы, придерживающиеся левых взглядов. На наш взгляд, они оказались под определенным воздействием риторики, которой был привержен режим в первое десятилетие своего существования. Исследователи этого рода все время задавались вопросами: "На­сколько революция освободила женщин?", "Выполнил ли режим свои обещания?" и т.п. Например, Мэри Бакли полагала, что в 20-е годы были сделаны серьезные шаги в направлении равенства меж­ду полами в области домашнего труда, материнства и сексуальных отношений:

"Большевики на теоретическом уровне были привержены освобождению женщин, что отражалось на их практической политике. Принципы равенства между полами и равной платы за равную работу были провозглашены среди первых законода­тельных актов Советской власти. Замужние женщины также получили прежде отсутствовавшее у них право на свободу пе­редвижения: они не обязаны уже были жить со своими мужья­ми и всюду следовать за ними. Разводы были упрощены, и брак стал гражданской, а не религиозной процедурой. Детям мате­рей-одиночек давались те же права, что детям замужних жен­щин, и работающим женщинам была назначена выплата дек­ретного пособия. Аборты, рассматривавшиеся как необходимое зло, были легализованы. Это были законы, которые не вводили самые либеральные и демократические режимы. Раннее советс­кое законодательство было поистине революционным для свое­го времени"¹⁰⁹ (с.34).

Наиболее решительно эта точка зрения была провозглашена в работах Венди Зевы Голдман, которая писала, что большевистс­кая политика 1920-х гг. реально привела к полному освобождению женщин. Эта лучезарная картина была, однако, испорчена слож­ными материальными обстоятельствами, в которых существовал советский режим, и в особенности подъемом сталинизма:

"Советские политики, в особенности юристы, в 1920-е гг. демонстрировали сильный и искренний интерес к освобождению женщин. Главным препятствием на пути освобождения женщин в этот период была не "нищета философии ", а страшная мате­риальная нищета. Фактически большевистские представления о социальном освобождении далеко превосходили возможности и государства, и общества воплотить их в жизнь ""°.

¹⁰⁹ Buckley M. 'Soviet Interpretations of the Woman Question' // Holland B. (ed/)/ Soviet Sisterhood: British Feminists on Women in the USSR, London: Foth Estate, 1985. P.34.

¹¹⁰ Goldman W.Z. 'Women, the Family and the New Revolutionary Order in the Soviet Union// Kurks S., Rapp R. and Young M.B. Promissory Notes: Women in the Transition to Socialism. New York: Monthly Review Press, 1989. P.61.

Этот процесс, по мнению Голдман, был ликвидирован в 1930-е гг. решением прекратить открытую дискуссию об освобож­дении женщин и укреплять семью. Это — крайняя точка зрения, но даже такие гораздо более глубокие авторы, как Гейл Лапидус и Ричард Стайте, обращавшиеся к теме преобразований 1920-х го­дов, пытаясь оценить, насколько реально привержены были боль­шевики идее освобождения женщин, каково было соотношение сил по тому или иному вопросу и т.п., также достаточно линейно оценивали процесс "освобождения женщин" в этот период, и в этом смысле разделяли представления об эмансипаторских пла­нах большевиков. Лапидус, в частности, хотя и писала, что в ос­новном позиция большевиков по гендерному вопросу определя­лась как в 1930-е гг., так и в 1920-е гг., интересами государства, но в то же время, оценивая в целом приоритеты большевистского про­екта, она по прежнему делала это в терминах "освобождения жен­щин" - например, пыталась анализировать, насколько Ленин был в действительно озабочен положением женщин¹¹¹. Проблема этого подхода заключается в его антиисторичности, причем это сказыва­ется и применительно к истории, и к дискуссиям о современном состоянии тендерных отношений в России. Поиски признаков "ос­вобождения женщин" (в чем бы они не заключались) отвлекают внимание от качественных трансформаций тендерных отношений и идентичностей, происходивших в советскую эпоху. Эти трансфор­мации определялись не степенью "освобожденное™" мужчин или женщин, а конструированием совершенно нового типа общества и нового типа личности, и главным содержанием этой новой соци­альной жизни было отнюдь не освобождение, а дисциплина. Неспо­собность оценить степень радикальности перемен и содержания соответствующих им тендерных отношений является следствием общего слабого места различных феминистских подходов, а имен­но, концентрации внимания только на положении женщин. В дан­ном же случае следует рассматривать своеобразный треугольник, включающий в себя мужчин, женщин и государство. И если по­смотреть на социальную историю нашей страны с этой точки зре­ния, становится ясно, что политика большевистского государства никогда, ни на каких этапах его существования не была направлена

¹¹¹ Lapidus G. Women in Soviet Society: Equality, Development and Social Change. Berkeley, Los Angeles and London: Berkeley University Press, 1978.

на освобождение женщин от мужчин, она подразумевала освобож­дение женщин от власти патриархатных семейных отношений с тем, чтобы подчинить женщин, как и мужчин, власти государства. Как отметила Ирина Аристархова, "большевики пересмотрели пози­цию женщин в семье, на рынке труда и в обществе лишь для того, чтобы подчинить их коммунистическим порядкам» . Таким об­разом, никакого радикального разрыва между политикой больше­виков в 1920-е и 1930-е годы не было в помине: одна и та же полити­ка осуществлялась разными средствами, сообразно специфике переживаемого периода. Поэтому бессмысленно рассуждать на тему о том, был ли Ленин более феминистом, чем Сталин или Троц­кий: никто из них не имел вообще никакого отношения к феминис­тским целям или идеологии. Те сложные трансформации, которые претерпели социальное положение и гендерные идентичности муж­чин и женщин на протяжении советского и пост-советского перио­дов никак не могут быть описаны упрощенной и линейной концеп­цией "освобождения женщин при социализме".

Роль женщин в советской системе: работающие матери

Две главных задачи, предназначавшихся женщинам в рам­ках большевистского проекта - это работа и материнство. Учас­тие женщин в общественном производстве было необходимо по нескольким причинам. Помимо чисто прагматической, это была и идеологическая задача: для подчинения женщин политическо­му контролю мало было разрушить традиционную семью и выве­сти женщин из подчинения родственникам-мужчинам: надо было найти для них новую роль и арену деятельности. Учреждение прямого подчинения женщин государству было не таким простым делом: традиционно углубленные в частную жизнь и мир личных взаимоотношений, они были не столь проницаемы для идеологи­ческих манипуляций правящей элиты. Женотделы были одной из попыток втянуть их в политику, но весьма малоэффективной. Сама логика ортодоксального марксизма указывала путь: женщины должны быть социализированы через участие в общественном производстве. Они должны быть выведены из сферы приватного,

¹¹² Aristarkhova I. Women and Government in Bolshevik Russia. University of Warwick: Labour Studies Working Papers, 4.

из-под зависимости мужчин под защиту государства. Это означало также насколько возможно вывести детей из-под влияния родите­лей, которые могут быть "отсталыми": женщины отныне должны растить детей не как наследников для своих мужей, а как работников социалистического государства. Эта логика ясно прослеживается в работах Коллонтай. Она писала: "Женщина в коммунистическом обществе зависит больше не от своего мужа, а от своей рабо­ты. Она может обеспечивать себя не за счет мужа, а за счет своих способностей. Ей больше не надо беспокоиться о своих детях. За них отвечает государство рабочих» . Предполагалась, что работа сможет изменить сознание женщин и сделать их более доступными государственному контролю. Именно трудовые кол­лективы считались важнейшими агентами социализации и для муж­чин, и для женщин, а работа - главным содержанием жизни. Поми­мо этого, для решения грандиозных задач индустриализации просто нужна была женская рабочая сила. Именно в период сталинской индустриализации чрезвычайно выросло участие женщин в опла­чиваемой работе, все еще невысокое во время НЭПа. Между 1928 и 1940 гг. абсолютное количество работающих женщин выросло в 5 раз, а их пропорция поднялась с 24 до 39%. Отечественная война привела ко второй волне массового выхода женщин на работу: к 1945 году женщины составляли уже 56% рабочей силы. Последний "призыв"^сенщин на работу произошел между 1960 и 1971 гг. и был вызван недостатком трудовых ресурсов. За этот период число рабо­тающих женщин выросло еще на 18 миллионов. Начиная с 1970 г., пропорция работающих женщин оставалась близкой к биологичес­кому максимуму.

Важно подчеркнуть, что, несмотря на определенные меры, призванные облегчить положение женщин и сделать для них воз­можным совмещение работы на государство, обслуживание се­мьи и реализацию материнских функций, женщины оставались объектом самого пристального дисциплинарного контроля. При­ведем в качестве примера воспоминания охранника одного из Воркутинских лагерей: "Когда я охранял женские колонии, инте­ресовался, за что такие молодые женщины сели в лагеря (а им было от 18 до 35 лет, не старше). Одни попали "за колоски" —

¹¹³ Коллонтай А. Коммунизм и семья // Коллонтай A.M. Избранные речи и статьи. М: Политиздат, 1972.

срок от 7 до 8 лет. За мешок ржи, украденной в колхозе, — 12 лет. За растрату в магазине —10 лет. За воровство на производстве (украла 3 метра ситца и 5 катушек ниток) — 8 лет. За опоздание на работу - 5 лет. Те, у кого воровство было покрупнее, садились обычно на 15 лет и больше""*. Помимо этих женщин, совершив­ших все же какие-то, пусть ничтожные, правонарушения, была ка­тегория ЧСИР (Члены Семей Изменников Родины), срок наказания которых определялся только и исключительно судьбой их мужей: вдовы расстрелянных получали 8 лет, а жены заключенных - 5 лет лагерей.

Важной частью большевистского проекта стало также "пере­определение материнства". Изначально оно было связано с пла­ном "открытия" государственному контролю приватной сферы семьи и перемещения ее функций в публичную сферу. Ясно было, что наряду с открытием общественных столовых, прачечных и дру­гих подобных учреждений, гораздо более важно создать учрежде­ния для общественного воспитания детей. Изначально существо­вали революционные планы по полной социализации детского воспитания, которые затем, в течение 1920-х гг. потерпели крах, но, тем не менее, материнство осталось вопросом центрально­го политического значения. Вместо того, чтобы полностью взять заботу о детях на себя, государство стало рассматривать мате­рей как своего рода посредников между собой и ребенком. Тра­диционная роль отца в материальном и даже символическом смысле при этом узурпировалась государством, а настоящие отцы в советской семье оказывались в маргинальном положении. По­этому укрепление института семьи при сталинизме было не тор­жеством консерватизма, а просто насаждением новых (лишь внешне похожих на традиционную семью) форм семейных от­ношений, более соответствующих наличным материальным условиям. В исследовании О.Исуповой, построенном на анали­зах источников 1920-30-х гг, в частности, журнала "Вопросы ох­раны материнства и младенчества", убедительно продемонст­рировано, насколько политизирована была сфера материнства и детства в этот период, как власти стремились заключить союз с матерями, определяя материнство как священный долг имен­но перед государством, а не частное решение, принятое женой

' Обратный адрес - ГУЛАГ // Родина. 1990. № 4. С.42.

и мужем¹¹⁵. Государство же претендовало на вознаграждение за правильное выполнение своего долга.

Журнал выходил под лозунгом - "Материнство, как и здо­ровье, не частное дело каждого, а государственная система". В первом номере журнала за 1930 год оповещалось об открытии пятилетки Охматмлада — то есть охраны материнства и младен­чества. Большое внимание в нем уделялось общественному вос­питанию детей, в частности, борьбе за ясли, которым население якобы сопротивлялось, "потому что детей там учили плохому" -слушаться не родителей, а воспитателей, прививающих им с са­мых малых лет большевистские, а не религиозные или другие альтернативные ценности. Речь при этом шла о том, чтобы, на­пример, колхозницы, идя в пять утра на работу в поле, по дороге оставляли своих детей, в том числе грудных, в колхозных яслях, а забирали их вечером, возвращаясь назад часов в 11, так чтобы женская рабочая сила была утилизована рационально (не по одной маме на каждого младенца, а одна на 40) и полностью. К 1935 г. в опубликованных в журнале статьях индивидуальное вос­питание допускается все меньше, рациональность мысли все откровеннее — дети воспитываются родителями не для себя и не для них самих, а для страны. В качестве примера, указывающего на успехи в этой области, в частности, утверждается, что первое слово, которое до того не говорящие младенцы произносят в нашей стране - слово "Ленин".

В 1936 г. были запрещены аборты. По указу от 27 июня 1936 года женщины, производящие себе аборт, подлежали уголовной ответственности, и указ этот активно действовал почти 20 лет. Например, только в 1952 году, уже незадолго до отмены этого указа, ставшего в 1937 г. законом, суды РСФСР осудили за само­аборты 48978 женщин, что составило почти 10% от общего коли­чества лиц (494202 человека), осужденных судами Российской республики в этом году¹¹⁶.

¹¹⁵ Issoupova О. From Duty to Pleasure? Motherhood in Soviet and Post-Soviet Russia// Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P.30-54

¹¹⁶ Центр хранения современной документации (ЦХСД). Коллекция документов. Цит. по: Иванова Г. Женщины в заключении (историко-правовой аспект) //Женщина. Тендер. Культура. М.: МЦГИ, 1999. С.280.Ц

Одновременно с запрещением абортов в 1936 г. начинается предоставление некоторых дополнительных вознаграждений. Прежде всего, речь шла о как моральном, так и материальном вознагражде­нии многодетных матерей (декрет от 27 июня 1936 г.). Учитывалось только биологическое материнство, то есть "матерью-героиней", име­ющей право на медаль и денежное вознаграждение, считалась та и только та женщина, у которой было 10 и более рожденных ею самой живых детей; умершие, усыновленные, пасынки и падчерицы не учитывались. Не вводилось и звания "отец-герой", деньги и медаль государство вручало женщине, отныне окончательно вступая в не­посредственную связь с ней как с производительницей детей и ис­ключая из отношений отца как несущественную фигуру (если не как соперника). Статус матери возвышается по сравнению со ста­тусом женщины-работницы (N 1 за 1937 г., статья Каминского, стр. 33: "Слово "мать"-самоепочетное, материнство есть величай­шая служба своему народу и государству")"⁷.

То значение, которое советское государство придавало мате­ринству, указывает также на одно из центральных противоречий коммунистической тендерной политики: хотя это была политика инновационная, трансформирующая, она базировалась на совер­шенно традиционной трактовке естественности и незыблемости половых различий. В этом также заключается отличие большевис­тского проекта от любого направления феминизма: все, в чем был заинтересован режим, это в том, чтобы мужчины и женщины слу­жили государству в соответствии со своими "природными" харак­теристиками. Так, само собой подразумевалось, что материнство является биологически предопределенной функцией женщины и не сводится к рождению и выкармливанию ребенка. Это представ­ление о естественных половых различиях сохранялось на всем протя­жении существования советского режима, и подразумевало специ­фическое представление о женской рабочей силе как второсортной, а также объем требований к женщинам как матерям. Соответствен­но, хотя руководство страны изначально пыталось социализиро­вать приватную сферу с тем, чтобы сделать ее как можно более публичной, домашняя сфера относилась ими к сугубо женской сфере ответственности. Вероятно, поэтому план развития быто­вых учреждений был в итоге так легко "спущен на тормозах":

' Цит. по: Issoupova О. Р.ЗЗ.

постепенно стало ясно, что дешевле полагаться на бесплатную женскую домашнюю работу, чем создавать бытовую инфра­структуру.

Однако к 1960-м годам в европейской части России уже не было необходимости в столь широком вовлечении женщин в про­изводство. Поэтому главное внимание стало уделяться другим моментам:

— образованию и подготовке, чтобы более полно использо­вать потенциал женщин - с этого момента уровень образования у женщин становится выше;

- рождению детей (в особенности русских детей) — внушал тревогу низкий уровень рождаемости в России и высокий в му­сульманских регионах. Получила развитие тенденция, сформиро­вавшаяся еще в послевоенные годы: репродукция стала рассмат­риваться как главный долг женщины, более важный, чем работа.

В итоге к позднесоветскому периоду сложилось специфичес­кое положение с занятостью работающих матерей: многие из них работали на реальных рабочих местах, но имели практически фик­тивные обязанности, позволяющие им в рабочее время вязать, делать покупки и заниматься другими домашними делами. Их ре­альная квалификация часто не соответствовала их должности по штатному расписанию - особенно это характерно для бесчислен­ного количества женщин-инженеров и технологов, которые ника­кой инженерной работой на самом деле не занимались, а выполня­ли простейшие канцелярские обязанности. Администрация "с пониманием" относилась к тому, что они часто пропускают рабо­ту, оставаясь с больными детьми, но, в свою очередь, не оставляла им никаких реальных возможностей для профессионального про­движения, даже если у них и было такое желание: они не расцени­вались как "серьезные работники"¹¹⁸.

Таким образом, был сформирован определенный тип ген-дерной культуры: большое количество работающих женщин, вос­принимающих как свою работу, так и свое материнство как вы­полнение обязанностей перед государством.

"⁸ Здравомыслова Е., Темкина А. Тендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 1996. С.5-13.

Советская маскулинность: мужчины на службе государства

Советская политика по отношению к женщинам подразуме­вала лишение мужчин их традиционной роли и власти, которая была присвоена государством. Но поскольку традиционные тендерные роли при этом не подвергались сомнению, доминирование муж­чин по-прежнему воспринималось как норма — просто оно теперь сосредоточилось не столько в семейной, сколько в публичной сфе­ре. Таким образом, мужчины всячески поощрялись к тому, чтобы реализовываться в сфере труда — их самореализация в публичной сфере совпадала с целями режима, они должны были служить го­сударству как работники и солдаты. И, несмотря на то, что женщи­ны всячески поощрялись к участию в общественном производстве, мужчины имели все условия к тому, чтобы занимать в этой сфере лидирующее положение: на всем протяжении существования ре­жима они имели гораздо более высокий статус и абсолютно доми­нировали на всех властных позициях во всех сферах общества. Те же сферы мужского труда, где он был действительно физически тяже­лым, как, например, работа в шахтах, в качестве компенсации окру­жался героическим ореолом (чего никак нельзя сказать о физичес­ки тяжелых сферах женского труда, вроде пресловутых дорожных рабочих). Итак, ведущей чертой советской маскулинности было публичное признание.

Одновременно с поддержкой мужского доминирования в публичной сфере, советский режим подрывал мужской авторитет в двух вазимосвязанных вопросах - он претендовал на инстру­ментальное использование женщин в целях социальной транс­формации и старался уничтожить все барьеры на пути контроля частной сферы людей обоего пола. Это прямым образом сказыва­лось на частных отношениях между женщинами и мужчинами. Центральная роль, отведенная женщинам в процессе социальной трансформации, давала им определенные властные ресурсы в их позиции по отношению к мужчинам (хотя эта властная позиция была весьма неполной и противоречивой).

Во-первых, массовое вовлечение в общественное производ­ство давало женщинам определенную экономическую и социальную независимость по отношению к мужчинам (вспомним, что работа на производстве, помимо зарплаты, обеспечивала доступ ко всем базовым социальным ресурсам, таким как жилье, медицинс­кое обслуживание, обеспечение продуктами, детскими учрежде­ниями и т.п.).

Во-вторых, политизация материнства при относительном пре­небрежении к роли отца легитимизировала контроль женщи­ны над детьми и подрывала позиции мужчины в семье.

В-третьих, государство различными путями помогало жен­щинам контролировать поведение мужчин: женщины использо­вались как своего рода дисциплинирующая сила в борьбе за куль­турную трансформацию. Так, в бесконечной борьбе против пьянства женщины часто воспринимались и репрезентировались как естественные союзники государства. Женщинам предназна­чались роль трансляторов новой идеологии и культуры, причем режим старался заинтересовать их в своем нарушении приватно­сти семейной жизни (с помощью различных "персональных дел" по поводу того же пьянства, супружеских измен и грубости), хотя при этом они должны были мириться с "естественным" разделе­нием труда.

В этом принципиальная разница советского режима с боль­шинством консервативных, особенно теократических режимов, для которых^ поддержание мужского контроля за женщинами в сфере частной жизни считается необходимейшим элементом под­держания существующего порядка: пол там также служит орга­низующим принципом государственной власти, но государство ориентируется на союз с мужчинами, а не с женщинами¹¹⁹.

Е.Здравомыслова и А.Темкина справедливо отмечают, что утверждающие маскулинность практики не оставались неизмен­ными на протяжении семи десятилетий существования советско­го режима¹²⁰. В позднесоветские десятилетия (1970-1980-е гг.) эволюция тендерного порядка привела к ситуации, которую вы­шеупомянутые авторы охарактеризовали как дискурсивный «кри-

¹¹⁹ Ashwin S. Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia // Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P. 1-29.

¹²⁰ Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе. В печати, 2001.

зис маскулинности», т.е. целостное состояние относительной деп-ривации, в результате которой соответствующее поколение муж­чин рассматривалось обществом как когорта неудачников. Гегемон-нал советская маскулинность, реализовавшаяся через служение Родине (государству), оказалась в позднесоветский период уже плохо дей­ствующим нормативом — как в связи со значительной девальвацией соответствующих ценностей, так и из-за реальных социальных изме­нений. В качестве возможной альтернативы ей могли бы выступить традиционная патриархальная маскулинность «домостроевского типа», либо либеральная «западная маскулинность» независимого собственника/профессионала/ кормильца семьи, но обе эти модели были практически недостижимы: первая из-за отсутствия религиоз­ной и/или идеологической легитимации, да и вообще противореча­щего ей опыта советских гендерных отношений; вторая - из-за отсут­ствия реальных экономических условий преуспеяния семей с одним мужчиной-кормильцем.

Противоречивость советской гендерной идеологии

После Великой отечественной войны противоречия, заклю­чающиеся в самой сути советской гендерной системы, стали бо­лее очевидны.

Во-первых, перед режимом стояла задача пополнения челове­ческих ресурсов после огромных военных (и Гулаговских) потерь. В то же время женщины составляли уже более половины рабочей силы в стране, и безболезненно уменьшить их трудовое участие не представлялось возможным.

Во-вторых, после окончания сталинского террора встал воп­рос о стимулах труда: трудовая дисциплина уже не обеспечивалась привычными методами, когда за опоздание на работу на 15 минут полагался тюремный срок. Встал вопрос о моральных стимулах, особенно по отношению к работникам-мужчинам, более склон­ным к пьянству и прогулам.

Режим вынужден был признать, что, придавая такое значе­ние роли и заслугам мужчин в публичной сфере, не стоило под­рывать их позиции дома. Происходила определенная перестрой­ка гендерной системы - опять-таки под руководством государства - которая призвана была нащупать наиболее удобную форму семьи, с тем, чтобы женщины могли выполнять свой материнский долг, а мужчины развивать адекватную форму маскулинности, со­ответствующую их руководящей позиции в сфере труда и публич­ной власти.

Однако сделать это было непросто. Прославление материн­ства не было панацеей. И в хрущевскую, и брежневскую эпохи ста­ло более очевидно, что сформированные советским режимом тен­дерные роли плохо соответствуют друг другу. Рождаемость в славянских республиках падала - к 1970-м гг. было объявлено о су­ществовании демографического кризиса. Это произвело опреде­ленный переворот в государственной политике. Были приняты меры по поощрению рождаемости, в частности, в начале 1980-х гг. увели­чилась длительность декретного отпуска и пособия, но помимо это­го, стало уделяться серьезное внимание роли мужчины в семье. Так, в юриспруденции, начиная с 1980-х гг., начинает подвергаться сомнению автоматическое оставление ребенка с матерью после развода - это очень характерный симптом по сравнению с полным пренебрежением к отцовской роли, которую государство демонст­рировало в первой половине века. В публичном дискурсе появи­лись жалобы на излишнюю феминизацию мужчин, на засилье жен­щин в образовании. Вот одна из характерных цитат на эту тему: "Главным пороком социального развития мальчиков-подростков-юношейв неполных семьях является ярко выраженная феминиза­ция. В семье - мама. В детских яслях, саду, школе - кругом одни женщины. И мальчишка привыкает к этому... Оглянитесь вокруг. Высокие каблуки, рубашки с рюшами и кружевами, кольца, пер­стни, цепочки на шее, а голоса... Все это не так безобидно, как кажется на первый взгляд. Отказ от выполнения возложенной на него природной функции пусть неосознанно, но корежит мужчи­ну "^т. В этом контексте, начиная с 1970-х гг., в прессе и других ис­точниках публичного дискурса проявляется все более явственная тоска по традиционным тендерным ролям. Публикуются целые подборки писем женщин, которые хотят быть слабыми. В то же время, несмотря на стенания о поколебленном мужском авторите­те ("Куда ушел семейный культ мужчины? Когда кричала женствен­ная Русь в лицо кормильцу: "Прочь!" и "Обойдусь!"?), по-прежне-

¹²¹ Владин В., Капустин Д. Гармония семейных отношений. М.: Знание, 1991.

му женщины должны были работать (согласно Советской конститу­ции труд для обоих полов был не только правом, но и обязанностью, продолжала существовать статья "за тунеядство"). По-прежнему также всячески воспевалось именно материнство, а не отцовство и не родительство, т.е. воспроизводились ресурсы власти женщин в частной сфере и базис их независимости от мужчин. С одной сторо­ны, женщины по-прежнему призывались ставить два своих главных предназначения - работу и материнство - выше отношений с мужчи­нами. С другой стороны, "естественное" доминирование мужчин и традиционная маскулинность также не подвергались сомнению.

Трансформация гендерных отношений в постсоветскую эпоху

Итак, система гендерных отношений, созданная советским государством, отличалась высокой нормативностью, четкой за-данностью гендерных ролей и одновременно противоречивостью. Советские женщины сформировались сильными и независимы­ми, позиция их подкреплялась наличием работы и независимого заработка, государство к тому же много сделало для размывания ггатриархатных властных отношений внутри семьи. Советское общество, в противоположность дореволюционной России, было преимущественно матрилокальным, и хотя на женщинах—матерях и бабушках часто лежала огромная трудовая и домашняя нагрузка, они нередко стояли во главе семьи. Это не отрицает того, что жизнь советских женщин была тяжелой, они сталкивались с множеством очень существенных проблем, но никак нельзя их представлять за­битыми жертвами патриархатной эксплуатации. И нельзя сравни­вать степень их "угнетенности" с таковой же западных женщин, даже учитывая слабость отечественного феминистского движения: речь просто идет о разных системах гендерных отношений.

Советские мужчины, так же как и их западные "братья по полу", безусловно, монополизировали наиболее влиятельные и престижные социальные позиции - но они всегда находились под пристальным вниманием государственных органов. Они никогда не репрезентировались и не воспринимались как носители серь­езной власти, наоборот, часто во многих эмпирических исследова­ниях возникала тема мужской слабости: респонденты обоего пола упоминали такие мужские качества, как женообразность, пьянство, безответственность, неумелость¹²². Главный парадокс советских ген­дерных отношений заключался в том, что мужчины имели доста­точно автономии, чтобы пить, утаивать зарплату, уклоняться от до­машних обязанностей, и женщины оказались не способны влиять на них в этом отношении, даже при поддержке государства. Но эти же самые обстоятельства укрепляли позицию женщины внутри се­мьи и еще более ориентировали их на независимость, правда, за счет очень сильного увеличения зоны ответственности и трудовой нагрузки. И в этом заключается большая разница между советски­ми и западными женщинами, особенно западными феминистка­ми: если для последних актуальна борьба против мужского господ­ства, то наши женщины в интервью чаще всего жалуются на отсутствие "крепкого мужского плеча", домашним лидерством они уже сыты по горло.

Крах советской системы лишил существующую систему ген­дерных отношений институциональной поддержки. Женщинам больше не гарантируются рабочие места, система социальных льгот не оказывает реальной помощи, материнство стало частным институтом и частной же ответственностью. Вследствие этого ожи­дается, что мужчины должны взять теперь на себя оставленные госу­дарством традиционные "мужские" обязанности кормильцев и руко­водителей, но на самом деле происходит массовое падение реальной зарплаты, особенно в таких традиционных мужских отраслях, как тя­желая промышленность, угледобыча, металлургия, "оборонка" — именно они больше других пострадали от экономического кризиса.

Подводя некоторые итоги, необходимо в первую очередь за­метить, что тендерные аспекты социальных трансформаций в постсоветском пространстве, несомненно, нуждаются в дальней­шем исследовании: обобщающих, серьезных работ на эту тему еще практически нет, научное знание остается крайне фрагменти-рованным. Серьезной проблемой является также распространенный в современных гендерных исследованиях методологический разно­бой, дающий основания говорить о всеядности отечественного ака­демического дискурса. На сегодняшний же день мы можем отме­тить следующие особенности постсоветских гендерных отношений.

¹²² Ашвин С. Утверждение мужской идентичности на рынке труда современной России // Рубеж. 2001. № 16-17. С.5-24.

Во-первых, значительная устойчивость паттернов, сложив­шихся в период существования советского тендерного порядка.

Во-вторых, нарастание напряжения в отношениях между по­лами, поскольку государство- привычный посредник в этих отно­шениях и проводник гендерной политики—практически устрани­лось от этой роли.

При этом сохраняется незыблемым доминирование мужчин в публичной сфере и асимметричное распределение обязанностей в семье.

Как мужчины, так и женщины испытывают проблемы в про-сграивании своей гендерной идентичности и утверждении привыч­ных сценариев мужественности и женственности: мужчины из-за проблематичности реализации традиционных ролей профессиона­ла на рабочем месте и кормильца в семье в условиях экономичес­кой нестабильности, женщины из-за отсутствия институциональ­ной поддержки выполнения привычной роли работающей матери. Новые сценарии, такие как независимый собственник-профессио­нал, домохозяйка, сексуальный объект, бизнес-леди, широко реп­резентируются в медийном дискурсе, но плохо соотносятся с жиз­ненными реалиями подавляющего большинства россиян.

Гендерная сегрегация на рынке труда сохраняет разницу эко­номических возможностей мужчин и женщин, а слабость соци­альной политики делает ее последствия даже более острыми, чем в советский период.

Отсутствие доминирующего идеологического фрейма созда­ет, тем не менее, возможности для выработки на микро- и даже институциональном уровненовых форм гендерных отношений, для их диверсификации и творческого переосмысления. Высокий об­разовательный уровень и относительная экономическая самосто­ятельность российских женщин дает основания предполагать, что имеющая свои уникальные черты российская тендерная система имеет и определенный потенциал развития в направлении тендер­ного равноправия.

ЛЕКЦИЯ 7.

ГЕНДЕР И НАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Тендер и нация: соотношение понятий

Тендерные отношения имеют сложную структуру, они диф­ференцированы в зависимости от принадлежности к тому или ино­му классу, расе, этничности, национальности религиозному веро­исповеданию и другим социальным группам, дающим основания для существования коллективных идентичностей. Однако до сере­дины 1980-х гг. в социологии практически не существовало работ, рассматривающих соотношение национальной и тендерной иден­тичности. В 1980-х гг. в центр внимания многих социальных и поли­тических теорий попало понятие «гражданство», традиционно оп­ределяющее связь между понятиями «нация» и «государство». Это, в свою очередь, вызвало интерес к институту гражданства, расши­рение представлений о его неоднородности, о существовании раз­ных групп граждан. В том числе возник вопрос и о том, являются ли женщины гражданами в том же смысле, что и мужчины? Участву­ют ли они в тех же самых национальных проектах, что и мужчины, и какую они играют в них роль?

Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо в пер­вую очередь определить понятие «нация», которое само по себе неоднозначно. Эрнст Геллнер подчеркивал, что «нация» не имеет определенных границ- ни политических, ни культурных; такие при­знаки наций, как общий язык, религия или обычаи, как правило, взаимопересекаются¹²³. Некоторые теоретики полагают, что суще­ствует реальная связь между теми культурно-политическими сооб­ществами, которые называют себя «единой нацией», и их истори­ческим происхождением. На этом основании считают нации «естественными», или примордиальными образованиями¹²⁴. Дру-

¹²³ Gellner E. Nations and Nationalism. Oxford: Basil Blackwell, 1983.

¹²⁴ Geerts C. Old Societies, New States. New York: Free Press. 1963.

гие авторы, напротив, полагают, что нации представляют собой ис­кусственный конструкт, возникший уже в современную эпоху. Так, видный исследователь национализма Бенедикт Андерсон считает нации «воображаемыми сообществами», неизбежно ограничен­ными, но в то же время суверенными¹²⁵. С термином «нация» час­то соотносится термин «этничность», представляющий собой со­циологический концепт, относящийся к формированию групповых идентичностей, основанных на общих культурных, религиозных или лингвистических корнях. Употребляемый в этом же контексте термин «раса», в отличие от этничности, связан прежде всего с так называе­мыми биологическими различиями, такими как физические черты и цвет кожи, и имеет очень сильные эссенциалистские коннотации.

Можно выделить пять основных подходов вопросу о том, как взаимосоотносятся понятие тендер с такими понятиями, как граж­данство, этничность, нация и «раса».

1. Тендер никак не влияет на природу национальных/этничес­ких отношений. (Э.Геллнер, Б.Тернер¹²⁶).

2. Симметричный первому подход, основанный на представ­лениях о том, что национальные/этнические отношения никак не влияют на тендерные. Этот подход связан со второй волной феми­низма и подразумевает, что гендерное неравенство во всех обще­ствах имеет общие черты, и женщины повсеместно подчиняются одному и тому же патриархатному угнетению (М.Дели¹²⁷).

3. Третий подход представляет собой попытку объединения двух предыдущих. Смысл его заключается в том, что системы тен­дерного неравенства и национального/расового/этнического нера­венства следует рассматривать как одновременно сосуществую­щие: так, женщины, принадлежащие к угнетенным нациями, например, чернокожие, страдают как от расового, так и от полово­го неравенства, как от расизма, так и отхексизма). В рамках этого подхода признается также, что женщины, принадлежащие к раз­ным национальным группам, могут находиться в отношениях не­равенства и эксплуатации. По логике он очень напоминает теорию

¹²⁵ Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: Канон-Пресс-Ц, 2001. С.ЗО.

¹²⁶ Gellner E Ibid.;Turner В. Orientalism, Postmodernism and Globalism. Lon­don:'Routledge, 1994.

¹²⁷ Daly M. Gyn/Ecology: The Metaethics of Radical Feminism. Boston, MA: Beacon Press, and London: The Women's Press, 1991.

«двух систем», в рамках которой предпринимались попытки объе­динения классового и тендерного анализа.

4. Четвертый, выдвинутый пост-колониальным феминизмом, утверждает, что специфические институты, в рамках которых осу­ществляется политика неравенства и угнетения белых женщин и которые традиционно были в центре внимания классического фе­минизма, на самом деле не играют центральной роли в определении положения женщин, принадлежащих к другим этносам (белл хуке¹²⁸).

5. Пятый подход основан на признании тесного взаимопереп­летения национальных/этнических и гендерных отношений, кото­рое не может быть понято с помощью простого суммирования тендерной теории и теории нации/этничности. Взаимоотношения этих фундаментальных социальных категорий могут быть проясне­ны только с помощью тщательного анализа причинных взаимосвя­зей между различными формами тендерной и национальной/эт­нической дифференциацией и неравенства (Ф.Антиас и Н.Ювал-Девис¹²⁹, С.Инлои¹³⁰).

Первым автором, проблематизировавшим национальную принадлежность и национальную идентичность женщин, была зна­менитая писательница и теоретик феминизма Вирджиния Вулф. Ей принадлежит известное высказывание: «Как женщина я не имею отечества. Как женщине мне не нужно отечество. Моим отече­ством как женщины является целый мир»^1П. Однако многие со­временные феминистские авторы оспаривают ее заявление, по­скольку оно делает «невидимым» отношения национального угнетения и разницу в положении женщин, принадлежащих к раз­ным этносам. Так, Г.Спивак, белл хуке и другие авторы настаивают на признании национальных различий между женщинами в каче­стве существенных факторов, определяющих их реальное положе­ние в социуме и их идентичности¹³².

¹²⁸ hooks, bell. Yearning: Race, Gender and Cultural Policies. London: Turna­round, 1991.

¹²⁹ Anthias F., Yuval-Davis N. (eds) Woman-Nation-State. London: Macmfflan, 1989.

¹³⁰ Enloe C. Bananas, Beaches, Bases: Making Feminist Sense of International Politics. London: Pandora, 1989.

¹³¹ Woolf V. Three Guineas. London: Hogarth Press, 1943. P. 197.

¹³² Spivak G. Three Women's Texts and a Critique of Imperialism // Besley C., Moore J. (eds) The Feminist Reader: Essays in Gender and the Politics of Liter­ary Criticism. London: Macmillan, 1989.

Роль женщин в национальных проектах

В книге Ф.Антиас и Н.Ювал-Девис выделены пять основ­ных ролей, которые отводятся женщинам в рамках любого нацио­нального проекта¹³³:

- они занимаются биологическим воспроизводством членов этнического сообщества;

- они воспроизводят границы и различия между этнически­ми или национальными группами;

- играют центральную роль в передаче национальной идео­логии и культурных паттернов (через социализацию детей);

- женщины обозначают этнические/национальные различия как фокус и символ идеологического дискурса, используемого для конструирования, воспроизводства и трансформации этнических/ национальных категорий (например, Родина-Мать);

- наконец, напрямую участвуют в экономической и полити­ческой жизни, а также нередко - в национальном движении и даже в военных конфликтах.

Ярким и драматичным примером того, насколько важна сим­волическая роль женщин в национальных отношениях, служат, в частности, события, развернувшиеся в 1920-е гг. в республиках Средней Азии, где компания по "освобождению" женщин стала центральным элементам покорения этих этнических территорий власти большевистского режима. Компания "по снятию чадры" началась осенью 1926 г. и имела достаточно тяжелые последствия для женщин, которые решились добровольно или под давлением новых властей к ней присоединиться. Ношение чадры не было запрещено официальным законом, но могло быть препятствием при приеме на работу и во всяком случае считалось доказатель­ством политической нелояльности. Населением обоего пола кам­пания была воспринята, прежде всего, как средство насильно навязать новую культуру и власть большевиков вместо тради­ционной национальной культуры и религии. Не случайно в Уз­бекистане она была названа узбекским словом худэкум, что зна-

¹³³ Anthias p., Yuval-Davis N. Woman-Nation-State. Basingstoke: Macmillan. 1989. P.l-15.

чит "атака"¹³⁴. Согласно историческим свидетельствам, ни одно другое мероприятие Советской власти в Средней Азии: ни закры­тие мечетей, ни коллективизация, ни репрессии не породило столь упорного и открытого сопротивления. Многих женщин, которые снимали чадру, отвергали их семьи, немало из них были убиты бас­мачами и даже просто своими родственниками. Это подтверждает идею о центральной роли женщин в идеологическом обозначении и воспроизводстве этнических объединений: и те, кто проводили компанию против ношения паранджи, и те, кто ей сопротивлялись, понимали, что на карту поставлено будущее Средней Азии.

Авторы, принадлежащие к пост-колониальному феминизму, подчеркивают различия в положения женщин, принадлежащих к главенствующему и подчиненному в рамках данного государства этносу и настаивают, в частности, на наличии особых национальных идентичностей у небелых женщин, имеющих отличный от европе­ек опыт. В частности, они полагают, что у многих женщин из стран Третьего мира «есть отечество» и позитивный опыт борьбы про­тив империализма за национальную независимость, который яв­ляется для них также ресурсом в борьбе против тендерного нера­венства. Это не означает, однако, что их членство в этническом сообществе является таким же, как и членство мужчин, и половые различия не имеют для них значения. Каждый проект, отражающий «национальные интересы», выдвигается и формулируется нацио­нальной элитой и носит на себе отпечаток прежде всего ее интере­сов. Нация не представляет собой гомогенной группы, она иерар-хизирована, в том числе и по тендерному признаку, и разные уровни иерархи имеют разную степень заинтересованности в успехе лю­бых национальных проектов. Так, например, хомейнистская рево­люция в Иране осуществлялась под лозунгами борьбы с империа­лизмом, но ее победа привела к значительным ущемлением прав женщин.

Примером тендерных различий в рамках национальности может служить отношение к военным акциям, предпринимаемым под предлогом защиты национальных интересов. Вооруженные силы служат важнейшим атрибутом национального государства,

¹³⁴ Akiner S. Between Tradition and Modernity: The Dilemma Facing Contem­porary Central Asian Women // Buckley M. Post-Soviet Women: From the Bal­tic to Central Asia. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P.261-304.

но при этом они являются в высшей степени гендерно сегрегиро­ванным институтом. Женщины, как правило, в меньшей степени, чем мужчины, поддерживают милитаристские кампании и чаще участвуют в пацифистских движениях (например, российский Союз солдатских матерей). Часто это объясняют врожденным жен­ским «миролюбием», однако, более корректно говорить об осо­бенностях тендерной культуры, предписывающей женщинам быть «миролюбивыми», а также о том, что женщины как соци­альная группа обычно бывают меньше заинтересованы в победо­носном исходе войны.

Женщины и биологическое воспроизводство нации

Борьба женщин за репродуктивные права, т.е. за свое пра­во решать, иметь или не иметь детей, и в каком количестве, все­гда была исключительно важной частью женского движения. При этом большинство дискуссий о «праве на выбор» и «праве на жизнь» до недавнего времени касались индивидуальных прав женщин: того, насколько наличие или отсутствие таких прав вли­яет на женское здоровье, на занятость и возможность карьеры и профессиональной мобильности, на семейные отношения. Од­нако очень часто давление на женщин, направленное на поощ­рение или, напротив, ограничение рождаемости, осуществля­ется на них не как на индивидуальности, а как на членов национальных сообществ. В зависимости от характера нацио­нального проекта, все или некоторые женщины детородного возраста призываются, а иногда и принуждаются, иметь больше (или меньше) детей. Н.Ювал-Девис выделяет три основных дис­курса, в рамках которых осуществляются манипуляции женщи­нами как потенциальными матерями:.

— дискурс «человеческих ресурсов», который рассматривает увеличение численности своей нации как жизненно необходи­мое средство реализации национальных интересов;

- мальтузианский дискурс, который, напротив, направлен на уменьшение «демографического давления» как средство избежа­ния будущей «национальной катастрофы;

— евгенистический дискурс, ставящий своей целью «улуч­шение качества» национального сообщества с помощью поощ­рения рождаемости среди «лучших» по биологическому или классовому происхождению групп населения и ограничения рождае­мости среди «неподходящих» групп¹³³.

Каждому дискурсу соответствует определенная социальная и государственная политика. Так, примером первого типа поли­тики может служить Япония, где за рождение каждого следую­щего ребенка в семье выплачивается удвоенное детское пособие, или Советский Союз в период с 1936 по 1953 г., где были запре­щены аборты. Таким образом, любая демографическая политика может проводится как с помощью поощрительных, так и запре­тительных мер.

Классическим примером мальтузианской политики служит Китайская народная республика (но она осуществляется также в целом ряде стран Африки, Латинской Америки и Карибского бас­сейна). Она получила свое название по имени английского эконо­миста XVII века Томаса Мальтуса, который считал, что планета скоро будет не в состоянии обеспечивать все возрастающее насе­ление Земли своими сокращающимися ресурсами. Так, в Китае предусмотрены серьезные санкции против семей, имеющих бо­лее одного ребенка, вплоть до увольнения родителей с работы и отказ в получении «лишним ребенком» образования.

Евгенистический дискурс основан на псевдонауке евгенике, целью которой служит регуляция не численности населения, но его «качества». В фашистской Германии евгенистическая поли­тика проводилась наиболее последовательно и включала в себя насильственную стерилизацию неарийского населения. Однако это далеко не единственный исторический прецедент: например, в 1927 г. в североамериканском штате Виржиния был принят ана­логичный закон, направленный против «неполноценных» жите­лей штата. В настоящее время в более мягкой форме эта политика проводится в Сингапуре, где бывший премьер-министр Ли Куан Ю призывал образованных женщин исполнить свой патриотичес­кий долг и рожать детей с хорошими генетическими характерис­тиками, в то время как бедные и необразованные женщины полу­чали $ 10 000 долларов за согласие на стерилизацию.

Все описанные выше виды политических дискурсов имеют ярко выраженный тендерный характер: их адресатами являются

¹³⁵ Yuval-Davis N. Gender & Nation. London, Thousand Oaks, New Daly: SAGE, 1997. P.29-35.

преимущественно женщины, потенциальные матери, а не потен­циальные отцы. Именно они подвергаются медицинской стерили­зации (иногда в качестве условия получения работы или социаль­ного пособия), именно их репродуктивное поведение контролируется. Один из эффектов мальтузианской политики свя­зан также с тем, что на многих территориях, где она проводятся, по социальным и экономическим причинам гораздо выше ценятся дети мужского пола, что приводит, в частности, к инфантициду, направ­ленному на младенцев-девочек. Так, в ряде деревень Китая и Индии после принятия государственной политики ограничения рождае­мости в некоторых возрастных стратах оказалось только мужское население.

Центральной идеей многих из этих политик является забота о генетическом составе населения. Те национальные проекты, кото­рые придают решающее значение генеалогии и происхождению как главным принципам организации национального сообщества, под­разумевают исключение несоответствующих этим критериям чле­нов сообщества. Это ведет за собой контроль над браками, рожде­ниями и сексуальностью, т.е. насильственную регуляцию гендерных отношений.

Культурное воспроизводство нации и гендерные отношения

Генетическая общность - только одно из возможных осно­ваний объединения нации/этничности. В любом национальном проекте значительная роль отводится общей культуре и традици­ям, особую роль при этом играет вероисповедание и/или язык. Нередко общность культуры считается более важным признаком, чем биологическое происхождение. Мифическое единство наци­ональных «воображаемых сообществ», которое разделяет мир на «мы» и «они» укрепляется и воспроизводится за счет символи­ческих «границ». Эти границы тесно связаны с культурными ко­дами, заключенными в стиле одежды и поведения, также как и в более разработанных системах обычаев, религиозных практик, художественного производства и, разумеется, национальном языке. • Во всех этих сферах особенно большое значение имеют ген­дерные символы и способы конструирования мужественности и женственности, так же как и сексуальности и распределения власти между полами. Важнейшая роль при этом принадлежит жен­щинам как символам культурных границ и воплощению нацио­нальных ценностей, одновременно являющимся ключевым звеном в воспроизводстве культуры. Поэтому такую роль в борьбе за путь развития нации играли «традиционалистский» и «модернистский» дискурсы, противоположным образом трактующие значение «эмансипации женщин» (под которой могло пониматься снятие паранджи, право голоса, доступ к образованию и профессиональ­ной занятости). Можно сказать, что на женщинах лежит «нагрузка репрезентации», благодаря которой они конструируются как сим­волические носители идентичности и чести своей нации. Так, на­пример, в подростковой фашистской организации «Гитлерюгенд» для мальчиков и девочек, состоящих ее членами, предлагались раз­ные лозунги: для девочек — «Быть верной; быть чистой; быть нем­кой»; а для мальчиков — «Достойно жить; храбро сражаться; уме­реть, смеясь». Национальный долг мальчиков означал жить и умереть во имя нации, девочкам же не надо было действовать - они должны были воплощать нацию. За последнее десятилетие немало палес­тинских женщин было убито своими родственниками-мужчинами за то, что их поведение «позорило» их семьи и нацию в целом (их вина заключалась в том, что они носили одежду в западном стиле и пользовались косметикой). Более мягкой версией репрессий про­тив женщин, опозоривших свою нацию, во многих европейских стра­нах после окончания Второй мировой войны было массовое обри-вание волос гражданок этих стран, подозревавшихся в любовных или сексуальных отношениях с немецкими солдатами во время ок­купации.

Положение женщин внутри национального сообщества обычно бывает амбивалентным. С одной стороны, как упомина­лось выше, они символизируют собой национальную честь и един­ство, являясь к тому же конечным аргументом при обосновании любого национального или этнического проекта (в частности, большинство войн ведется под лозунгом защиты «наших женщин и детей» - С.Инлои предложила даже ввести специальную еди­ную категорию для расхожей националистической фразеологии: «женщиныидети»)¹³⁶. В то же время, они часто исключаются из

¹³⁶ Enloe С. Womenandchildren: Making Feminist Sense of the Persian Gulf Crisis // The Village Voice. 25 September 1990.

реальной национальной политики и являются, скорее, ее объектом, чем субъектом. Строгие культурные коды, предписывающие, что значит быть «достойной женщиной», часто означают, что она нахо­дится в подчиненном положении.

Гендерные аспекты гражданства

Национальная принадлежность, равно как и само понятие «на­ция», может определяться разными способами. Некоторые нацио­налистические проекты основаны на идее общего происхождения (Volknation), другие на идее общей культуры (Kulturnation), третьи, наиболее модернизированные - на идее общего национального го­сударства (Staatnation), объединяющего в своих рамках равноправ­ных граждан - членов нации. Понятие «гражданства», таким обра­зом, является в этой трактовке центральным для определения национального сообщества.

В привычной для политической теории либеральной тради­ции гражданство определяется в индивидуалистических терминах, т.е. как набор нормативных ожиданий, определяющих отношения между национальным государством и его индивидуальными чле­нами и регулирующих их права и обязанности, а также сеть прак­тик, с помощью которых эти ожидания реализуются. Более кор­ректное определение принадлежит известному английскому теоретику Т.Маршаллу: «Гражданство - это статус, которым обладают полноправные члены сообщества. Все, кто обладает этим статусом, равны между собой и обладают правами и обя­занностями, подразумеваемыми этим статусом»¹³⁷. Маршалл выделял три аспекта гражданства:

- гражданский (civil); — политический;

- социальный.

Гражданский элемент включает в себя основные индивиду­альные права и свободы - неприкосновенность личности, свободу слова и вероисповедания, право собственности на личное имуще­ство и право на правосудие. Политический — право участвовать в

¹³⁷ Marshall Т.Н. Citizenship and Social Class. Cambridge: Cambridge Univer­sity Press, 1950. P. 14.

основных демократических процедурах, выбирать и быть избран­ным. Социальный - право на государственное социальное обеспе­чение, на предоставляемые гражданам льготы и привилегии. Он считал, что разные аспекты гражданства в европейской истории реализовывались не одновременно, а последовательно: сначала, приблизительно в XVIII веке, большинство населения получило гражданские права, затем, в XIX, политические, и в XX веке, по мере возникновения идеи «социального государства» — соци­альные. Для женщин, однако, даже в Европе, эта последователь­ность, была совершенно ивой. Даже после получения женщинами права голоса (период с 1918во 1928гг.)вботышшствестрануних отсутствовал ряд личных свобод, в частности, право полностью контролировать собственное тело (из-за запрета абортов), право отказывать мужу в сексуальной близости и тл. Да и в наши дни судебные процессы по поводу изнасилования в браке (аспект не­прикосновенности личности) возбуждаются лишь в немногих стра­нах и с большим трудом.

Однако проблема равного гражданства заключается не толь­ко в этом. Практически гражданские права, особенно в их поли­тическом аспекте, связаны с участием в публичной сфере обще­ства. Женщины же в рамках гендерного порядка сильно привязаны к его приватной сфере, где на них лежит множество обязанностей, связанных с заботой о других - обязанностей, от которых мужчи­ны в гораздо большей степени свободны. Это означает на практике наличие серьезных ограничений, связанных с реализацией жен­щинами своих гражданских прав. Это касается также и социально­го гражданства: так, зарабатывая меньше денег,-, чем мужчины, женщины рискуют получать более низкую пенсию. Вообще, для женщин социальное гражданство в целом имеет большее значе­ние, чем для мужчин, поскольку они находятся в более уязвимой экономической позиции. Они получают больше социальных посо­бий, и при наличии успешной социальной политики, они, хотя и становятся более зависимыми от социального государства, об­ретают значительную свободу в сфере семейных отношений (как и было, в частности, в Советском Союзе). Таким образом, граж­данство является одним из гендеризированных институтов и его структура играет значительную роль в тендерном порядке лю­бого общества.

Активное гражданство подразумевает не только права, но и обязанности, ответственность перед национальным государством. Высший гражданский долг состоит в том, чтобы быть готовым от­дать жизнь за свою страну. Конструирование мужественности и женственности в каждом национальном сообществе связано с пред­ставлениями о том, в какой мере оба пола могут быть пред­ставлены в вооруженных силах, обладать оружием. Традиционно ведение войны считалось естественным долгом мужчин, женщи­ны же считались столь же естественно приверженными миру и стабильности. Образ женщин, протестующих против военных действий, существует в западной культуре со времен знаменитой комедии Аристофана «Лисистрата», впервые поставленной на сцене в Афинах в V веке до н.э. Тем не менее, на практике война никогда не была исключительно «мужской зоной»: женщины все­гда играли определенную роль в вооруженных силах, нередко весь­ма существенную (например, заботились о раненых) - но никогда на равных основаниях с мужчинами. Разделение труда по полу в вооруженных силах всегда было более жестким и формализован­ным, чем в гражданском секторе. Участие в вооруженных силах важно для достижения полноценного гражданства, поэтому пра­во женщин быть военными являлось частью требований феми­нистского движения.

Современные армии играют две, потенциально противореча­щие друг другу роли:

— с одной стороны, они считаются фокусом патриотизма и единства нации, в рамках которого стираются классовые, регио­нальные, а иногда даже возрастные и тендерные различия (осо­бенно во времена войн и национальных кризисов);

— с другой стороны, они представляют собой эффективные современные корпорации, структурированные вокруг возможно­стей наиболее эффективным путем вести военные действия (т.е. производить смерть и разрушения).

' В зависимости от того, какая сторона в данный момент в данном государстве преобладает, включение женщин в вооружен­ные силы может иметь разное значение. Так, например, относительно массовый приход женщин в армии НАТО (особенно в США) произошел именно тогда, когда они стали полностью профессио­нальными и перестали формироваться на призывной основе. На­бор женщин в армию в этом случае не столько укрепил их граждан­ский статус, сколько послужил шагом на пути преобразования вооруженных сил из выполнения «священного долга» в более или менее обычную работу. Этому способствовало включение в со­став современной армии множества должностей, напрямую не свя­занных с военными действиями, а относящихся к сфере обслужива­ния военного контингента: обеспечение коммуникаций, питание, работа с документами и т.п.

Четкое разделение труда по полу в армии исчезает, однако, когда стираются различия между фронтом и тылом, например, в случае национально-освободительной борьбы (как было в армии Эритреи). Но даже и в этих случаях, непосредственно участвуя в военных действиях, женщины, как правило, за исключением от­дельных моментов, выполняют отличные от мужчин задачи. Так, например, даже в армии Израиля, единственной современной ар­мии, куда призываются женщины, они никогда не участвуют не­посредственно в боевых действиях, и лишь 60%> девушек призыв­ного возраста реально попадают в армию.

Тендерные различия на войне проявляются не только в воо­руженных силах, но и в том, кто становится ее жертвами: кого убивают, насилуют, кто становится беженцами.. Так, порядка 80% современных беженцев - женщины и дети. Мужчин же, даже не воюющих, с гораздо большей вероятностью убивают их против­ники, например, в ходе этнических чисток (как показали события в бывшей Югославии). Даже если им удается избежать этой учас­ти, то они чаще всего физически отсутствуют: бывают призваны на фронт или вынуждены скрываться, чтобы избежать смерти. Женской же участью нередко бывают массовые изнасилования (как это было, например, в Боснии середине 1990^х и в Бангладеш в 1981 г.) Стоит отметить^ что на венском форуме ООН по правам человека в 1994г. изнасилование было определено, как «преступле­ние против чести», а не как форма физического издевательства. «Честь» в этом контексте, несомненно, понимается как нечто боль­шее, чем принадлежность самих женщин, но, скорее, достояние всего национального сообщества, включая мужчин. Изнасилова­ние в ходе военных действий представляет собой более публичный акт, чем произошедшее в результате криминального нападе­ния в мирной жизни, нередко о нем становится известно окружаю­щим (поскольку насильники, сознательно «бесчестящие» завоеван­ный народ, обычно не считают нужным это скрывать). Соответственно, оно имеет для жертв более тяжелые последствия, особенно в случае наступления беременности: нередко от них от­ворачиваются их сограждане и собственные семьи. Таким обра­зом, военный опыт мужчин и женщин также существенным обра­зом различается.______________________________________

Даже поверхностный анализ национальных и тендерных отношений показывает, что они не существуют параллельно и независимо друг от друга, а, напротив, тесно переплетены. И мужчины, и женщины подвергаются специфическому давле­нию со стороны своих этнических и религиозных сообществ, Перед ними ставятся разные «национальные задачи». Тендер не может анализироваться без учета его этнической составля­ющей, равно как и этничность не может изучаться без учета гендерной композиции этноса. Разная позиция мужчин и жен­щин в Национальных иерархиях связана с их разной степенью участия в вооруженных силах и разным характером реального гражданства.

ЛЕКЦИЯ 8.

СОЦИОЛОГИЯ МАСКУЛИННОСТИ

Возникновение «мужских исследований»

«Мужские исследования» представляют собой критическое, в значительной степени политизированное направление тендерной теории. Их возникновение в рамках западной социологии в каче­стве самостоятельной исследовательской сферы в 1970-ые годы не­посредственно связано с воздействием, которое оказала вторая волна феминизма на содержание и направление развития социальной те­ории. Если одной из задач женских исследований было формиро­вание фемининности как категории тендерного анализа и ввод ее в публичный дискурс научного познания, то цель «мужских иссле­дований» в большей степени была политической. Она заключалась, в первую очередь, в артикуляции властной составляющей, инкор­порированной во взаимоотношения не только между полами, но и вяу1ир»-каждого пола. Вследствие этого акцент в анализе сместился с критики традиционной мужской роли и способов ее реализации на осмысление и критику отношений доминирования и подчине­ния, существующих между различными типами мужественности.

Произошедшее изменение фокуса исследований привело к по­явлению альтернативных возможностей для изучения тендерных ка­тегорий, а также к возникновению новой парадигмы социального знания. Объектом изучения социологии маскулинности изначально была не гегемонная маскулинность (белый гетеросексуальный муж­чина среднего класса), а «маргинализированные типы маскулиннос­ти, связанные с расовой/этнической принадлежностью или сексуаль­ной ориентацией»¹³⁸. Лишь впоследствии в поле внимания ученых попала и нормативная, доминантная мужественность, а также про-

¹³⁸ Messner M. Power at Play: Sports and the Problem of Masculinity. Boston: Beacon Press, 1992. P.219.

блемы формирования мужской идентичности, мужской социальной роли, культурного сценария мужественности и прочие.

Строго говоря, не вполне правомерно говорить о возникно­вении «мужских исследований» лишь в конце 1970-х годов. В этот период произошла их институциализация в социальных науках, тог­да как первые исследования, имплицитно посвященные изучению мужественности и мужских ролей, были проведены еще в 1920-40 годах представителями Чигакской школы¹³⁹. Непосредственным объектом этих исследований выступал феномен городских марги­нальных сообществ, однако интерпретация полученных данных в терминах тендерного анализа позволяет считать их примерами изу­чения субкультурных образцов мужественности.

В рамках этих исследований была описана юношеская и муж­ская гомосоциальная девиантная среда. Она порождает определен­ный тип поведения - девиантное поведение - и определенный тип мужественности. В маргинальных субкультурах мегалополисов этот тип существует в качестве нормативного и представляет собой «крайний» случай проявления традиционной мужской роли. По­добный образец мужественности характеризуется такими качества­ми как агрессивность, примат физической силы, гиперсексуальность и пр.

В качестве одной из ведущих причин девиантного поведения подростков, а также возникновения и утверждения подобного об­раза мужественности исследователями был отмечен феномен «от­сутствующего» отца. Он типичен для гендерной культуры обществ нового времени, когда жесткая дихотомия предписанных половых ролей и моделей поведения продуцирует появление «отклонений» от «нормы». Так, мужчина, поглощенный выполнением норматив­ной роли «кормильца», оказывался не просто дистанцированным, а фактически исключенным из участия в приватной жизни семьи и процесса воспитания детей. Как следствие, мальчики, выросшие в ситуации реальной безотцовщины, оказывались более склонными к девиантному поведению. Это происходит потому, что во время процесса гендерной социализации, идентификации и становления мужественности квази-сироты, не видя перед собой модели отца,

¹³⁹ Thrasher F. The Gang: A study of 1313 gangs. Chicago: University of Chica­go Press, 1927; Whyte W.F. Street Corner Society. Chicago: University of Chi­cago Press, 1943.

как взрослого мужчины, воспринимают и интериоризуют норматив­ные образцы мужественности, формируемые и транслируемые в группе сверстников, а также репрезентируемые средствами мас­совой информации. Это приводит к тому, что мужская идентич­ность, возникающая в гомосоциальных подростковых сообществах, является отличной от тендерной идентичности взрослого мужчи­ны-отца и строится на основе противопоставления материнской, женской идентичности. Формируемый таким образом норматив­ный тип мужественности оказывается типом «гипермужественно­сти». Набор его атрибутивных характеристик состоит из примата физической силы, высокой ценности насилия, агрессивности, ми-зогинии, гомофобии.

Впрочем, такого рода «девиантная маскулинность» являет­ся не столько девиацией, сколько утрированным вариантом мас­кулинности традиционной. Энтони Гидденс описывает тради­ционную, нормативную мужественность как совокупность следующих черт:

- стремление доминировать над другими мужчинами в сфере общественной жизни;

- двойной стандарт (что допустимо для мужчины, неприемле­мо для женщины);

- разделение женщин на "чистых" (на которых можно женить­ся) и "нечистых" (проституток, содержанок, ведьм);

- понимание половых различий, как незыблемых, данных Бо­гом или природой;

- представление о женщинах, как существах иррациональных, с неясными желаниями и действиями (женщина как проблема);

- разделение труда по признаку пола.

Это описание представляется довольно точным, но гораздо более сложно объяснить причины устойчивости этой конфигура­ции «истинной маскулинности» и предложить позитивный про­ект ее изменения.

Основные теории маскулинности

«Мужские исследования» очень неоднородны как концепту­ально, так и политически. Так же, как и «женские» и собственно тендерные исследования они могут быть систематизированы по разным основаниям. Так, Р.Коннелл выделяет четыре основных стра­тегии категоризации мужественности: эссешщалисиосуш, мзнтн-вистскую, нормативную и семиотическую¹⁴*,

Стратегия эссенциализма направлена на определение природ­ных, сущностных черт, составляющих «ядро» маскулинности. Од­ним из наиболее ярких ее примеров является психоаналитическая теория З.Фрейда. При описании мужественности я женственности Фрейд в большой степени схематизирует данные .концепты, онре-деляя их соответственно в качестве активности я пассивности. В рамках классической психоаналитической теории «ядро» маскулин­ности включает в себя такие качества как активность, агрессжность, садизм, соперничество и др. Таким образом, понятие «маскулин­ность» редуцируется к набору природно обусловленных паттер­нов поведения, установок и пр., рассматриваемых как вторичные психологические признаки мужчины. При этом выбор субстрата мужской сущности («ядра») в большой степени случаен и произво­лен. Этот подход позволяет исследовать в основном «свойственные мужчинам» модели поведения.

Позитивистская парадигма предполагает определять маску­линность посредством эмпирически валидного, верифицированно­го описания того, какие мужчины есть «на самом деле». Использова­ние этой стратегии часто встречается, например, в этнографических исследованиях, когда происходит описание паттернов мужского поведения, образа жизни мужчин в разных социальных средах и культурах. Ее ограничения связаны с общими особенностями по­зитивистской эпистемологии, предполагающей возможность «нейтрального», объективного познания и отражения реально­сти. Она неизменно подвергается критике с точки зрения соци­ологии знания, доказывающей, что каждое научное описание фактов и феноменов социальной реальности неизменно содер­жит в себе точку зрения и позицию исследователя, его субъек­тивность. Поэтому даже «методически корректно» описанная маскулинность будет лишь частным случаем, соответствующим данному моменту времени и определенному культурному кон­тексту. Концептуализируя маскулинность и фемининность на основе эмпирических данных, позитивистски ориентированные

¹⁴⁰ Connell R. Masculinities. Cambridge: Polity,1995. P. 68-71.

ученые исследуют идеал-типические образы мужественности и жен­ственности, представляющие собой крайние точки континуума, в то время как многообразие «промежуточных» типов остается вне фокуса исследования. Если идеальные типы мужественности/жен­ственности максимально насыщены качествами и характеристика­ми, которые конвенционально приписываются и рассматриваются в качестве атрибутивных для каждой тендерной категории, то в «смешанных» типах присутствует конгломерат мужских и жен­ских качеств.

Нормативный подход к определению маскулинности исхо­дит из факта половой дифференциации и предполагает существова­ние нормативной модели мужественности, стандарта того, какими мужчины должны быть. Подобное представление о мужественности лучше всего представлено поло-ролевым подходом, в котором один (доминантный) тип мужественности постулируется в качестве соци­альной нормы, а другие виды мужественности позиционируются в качестве маргинальных, отклоняющихся от нормы. Очевидно, что основные положения нормативного подхода биологически детер­минированы, а сам он подобен эссенциалистской стратегии опре­деления маскулинности, поскольку в основе «нормы» лежит био­логическое основание.

Семиотический подход определяет маскулинность посред­ством символического различия, в рамках которого маскулинность и фемининность находятся в отношениях оппозиции, т.е. муже­ственность определяется как не-женственность. Он широко ис­пользуется в феминистском и постструктуралистском культурном анализе тендера и психоанализе Ж.Лакана, поскольку позволяет избежать произвольности эссенциализма и парадокса позитивис­тского и нормативного определения маскулинности.

Типология Коннелла основана скорее не на содержании теорий маскулинности, а на формальной логике концептуализации основ­ных понятий. Для того, чтобы все же содержательно описать корпус «мужских исследований», лучше прибегнуть к систематизации, пред­ложенной Кеннетом Кааттербау¹⁴', который выделяет такие направ­ления, как консервативное, про-феминистское, движение за права

¹⁴¹ Clatterbaugh К. Contemporary Perspectives on Masculinity. Men, Women, and Politics in Modern Society. Boulder, San Francisco, Oxford: Westview Press, 1990.

мужчин, духовное, социалистическое и ориентированное на конк­ретные группы.

1. Консервативное направление предполагает, что для муж­чин вполне естественно быть защитниками женщин и кормильца­ми семьи, а также политически и социально доминировать. Маску­линное поведение считается соответствующим мужской природе. Моральные консерваторы утверждают, что маскулинность была создана в процессе общественного развития как специальный ко­декс поведения, призванный регулировать от природы присущие мужчинам антисоциальные наклонности: именно цивилизация за­ставляет мужчин играть роль отцов, защитников и кормильцев. Наи­более репрезентативной для этого направления является книга Дж.Гильдера «Половое самоубийство»¹⁴². Гильдер придерживался весьма пессимистических взглядов по поводу «мужской природы»: он называл мужчин варварами, стремящимися к немедленному удовлетворению своих желаний, не имеющих цивилизационных ин­стинктов. Предоставленные самим себе, мужчины легко прибега­ют к насилию. Общество может ограничить их необузданную при­роду только при соблюдении трех условий: в-первых, в нем должны присутствовать женщины; во-вторых, они должны пользоваться своей «эротической властью», которую они имеют над мужчина­ми; в-третьих, общество должно поддерживать женщин в их стрем­лении держать мужчин «в узде». Для этого необходимо всячески защищать и пропагандировать святость и нерушимость традицион­ной семьи. Традиционная маскулинность же означает триумф ци­вилизации над природой и утверждение власти женщин над муж­чинами.

Биологические консерваторы считают, что социальное по­ведение мужчин является результатом их природных биологичес­ких наклонностей, выработанных в результате эволюционного про­цесса. Соответственно, моральные консерваторы высказывают опасения, что в случае изменения традиционных моделей муже­ственности и женственности обществу станет труднее удерживать мужчин в рамках цивилизаторской маскулинной роли, поэтому они выступают против феминистских проектов и предлагают свой собственный, состоящий в укреплении и «облагоражива­нии» традиционной нуклеарной семьи, чтобы сделать ее более

¹⁴² Gilder G. Sexual Suicide. New York: Bantam, 1975.

привлекательной для обоих полов. Биологические же консервато­ры не верят в возможность изменения мужской и женской «био­граммы» и относительно индифферентны к феминизму, посколь­ку считают его принципиально утопичным. Свои аргументы они подкрепляют ссылками на эволюционную теорию Чарльза Дарвина, полагая, что она объясняет различные социальные роли мужчин и женщин. Эта позиция ярко представлена Э.Уил-соном, чья книга «О природе человека» была даже отмечена Пулитцеровской премией¹⁴³.

В России определенной известностью пользуются работы В.А.Геодакяна, который, в частности, утверждает, что «социальная концепция пола должна строиться на естественной биологи­ческой основе, так как без понимания биологических, эволюцион­ных ролей мужского и женского пола нельзя правильно опреде­лить их социальные роли»¹⁴⁴. Геодакян предложил концепцию полового диморфизма, согласно которой дифференциация полов рассматривается как специализация популяции по двум главным аспектам эволюции: сохранения и изменения генетической инфор­мации как выгодной для популяции формы информационного кон­такта со средой. В основе его концепции лежит более общий ки­бернетический принцип сопряженных подсистем, применимый ко всем эволюционным системам. «Адаптивные, следящие систе­мы, эволюционирующие в изменчивой среде, дифференцируясь на две сопряженные подсистемы с консервативной и оперативной специализацией, повышают свою устойчивость»¹⁴⁵. Широкая норма реакции во взаимодействии со средой обеспечивает женс­кий пол, по сравнению с мужским, повышенной адаптивностью, а это не что иное как восприимчивость к воспитанию и обучению. Так в процессе эволюции, по мнению Геодакяна, в зонах диском­форта шел отбор в разных направлениях: у женского пола - на «воспитуемость», «адаптивность», «обучаемость», а у мужского — на «находчивость», «сообразительность», «изобретательность». Соответственно, женской природе генетически свойственна луч-

¹⁴³ Wilson E.O. On Human Nature. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1978.

¹⁴⁴ Геодакян В.А. Теория дифференциации полов в проблемах человека // Человек в системе наук. М., 1989. С. 171.

¹⁴⁵ Там же. С. 173.

шая «адаптация к существующим условиям», а мужской - «поиск новых путей». Популярность этих объяснений связана с тем, что они апеллируют к тем стереотипам мужественности и женствен­ности, которые наиболее распространены в массовом сознании. Хотя моральный и биологический консерватизм предлагают раз­личные объяснительные схемы, их объединяет представление о том, что наиболее приемлемы, «естественны» для мужчин и женщин традиционные социальные роли и формы поведения.

И моральные, и биологические консерваторы широко пользуются такими понятиями, как «женская и мужская приро­да», «естественное поведение» и т.п. Однако концепты «приро­ды человека» и его «естественных свойств» остаются предельно неопределенными. За «естественные» и «природные» автома­тически принимаются нормативные поведенческие паттерны, такие как гетеросексуальность, традиционная семья и т.п. Для подтверждения своих аргументов социобиологи часто привле­кают примеры из жизни различных животных и иногда даже ра­стений, но эти примеры, как правило, бывают вырваны из соб­ственно биологического контекста и подвергнуты неоправданно социологизаторской интерпретации, например, широко исполь­зуются такие термины, как рабство, война, коммуникация, аль­труизм, вряд ли уместные для описания взаимоотношений в животном мире.

2. Про-феминистское направление находится под прямым влиянием феминистской идеологии. Его представители отвергают идеи о том, что традиционная маскулинность морально оправдана или биологически детерминирована. Они считают, что она осно­вана на мужских привилегиях, с одной стороны, и угнетении жен­щин, с другой, но в то же время приносит существенный вред и самим мужчинам. Радикальные про-феминисты разделяют точ­ку зрения радикального феминизма на то, что маскулинность была создана и поддерживается на базе женоненавистничества и наси­лия против женщин, и существует в контексте патриархата как по­литического и социального порядка. Они предлагают заменить маскулинность новым типом поведения и установок, сформиро­ванных на базе феминистских ценностей: так, например, мужчины могут отучиться от патриархатного поведения, борясь против на­силия, заботясь о других людях и помогая создавать не-иерархизи-рованные организации, основанные на сотрудничестве, а не на соперничестве. Либеральные про-феминнсты следуют идеям ли­берального феминизма о том, что маскулинность представляет собой наложенную на мужчин систему ограничений, так же как и фемининность - систему ограничений, наложенную на женщин. Эти навязанные способы поведения поддерживаются с помощью системы санкций, вознаграждений, а также социальных стереоти­пов и идеалов. Как мужчины, так и женщины лишены из-за этого возможностей свободной самореализации. Лучший способ пре­одолеть эти ограничения, как для мужчин, так и для женщин—борьба с сексизмом и соответствующими стереотипами. Труды авторов, принадлежащих к этому направлению, лучше всего представлены в известном сборнике «Меняющиеся мужчины: новые направле­ния в исследованиях мужчин и маскулинности» под редакцией М.Киммеля¹⁴⁶, а также в классической работе Дж.Плека «Миф о маскулинности»¹⁴⁷.

3. Направление, связанное с борьбой за права мужчин, разде­ляет очень многое из теоретического багажа либерального про-феминизма, в частности, его трактовку маскулинности как систе­мы ограничений, но его представители считают, что эта система наносит гораздо больше вреда мужчинам, чем женщинам. Если сторонники феминизма описывают маскулинность как набор взгля­дов и способов поведения, оправдывающих доминирование муж­чин в обществе, то сторонники защиты прав мужчин считают ее способом самозащиты, с помощью которого мужчины пытаются справиться с непосильными задачами, возлагаемыми на них соци­умом. Как писал яркий представитель этого течения Г.Гольдберг, «социальная роль мужчины стала смертельно опасной». Борцы за права мужчин разделяют феминистское неприятие традицион­ных тендерных ролей, но полагают при этом, что феминизм, вмес­то того, чтобы помогать мужчинам освободиться от своей «ле­тальной роли», только усугубляет ситуацию. Он создает новые возможности именно для женщин, а не для мужчин: женщины до­бились права выбирать между карьерой и положением домохо­зяйки, мужчины же не имеют такого выбора. Утверждается новый сексизм, жертвами которого становятся уже мужчины, создаются

¹⁴⁶ Kimmel M. (ed.) Changing Men: New Directions in Research on Men and Masculinity. Newbury Park, CA: Sage, 1987.

¹⁴⁷ Pleck J. The Myth of Masculinity. Cambridge, MA: MIT Press, 1981.

их негативные образы: так, «летальная» экономическая нагрузка мужчин описывается в терминах их большей власти и привилегий. К тому же феминизм обвиняет мужчин в том, что является резуль­татом их социализации, за которую сами мужчины, как объекты этой социализации, не могут нести ответственности. Свою задачу представители этого направления видят в том, чтобы противосто­ять новому сексизму и способствовать принятию законов, кото­рые защитили бы мужчин от множества несправедливостей, ко­торым они повседневно подвергаются, особенно в сфере законодательства о разводах, опеке над детьми и пресечения до­машнего насилия. Наиболее ярко их взгляды выражены в книгах Г.Гольдберга «Риск быть мужчиной»¹⁴⁸ и У.Фаррелла «Миф о муж­ской власти»¹⁴⁹.

В своих работах они подчеркивают зависимость мужчин от женщин — зависимость, которая начинается в самом раннем детстве. По их мнению, матери воспитывают своих сыновей та­кими, какими они хотели бы их видеть: способными и обязан­ными них заботиться и доставлять им радость. В результате этой зависимости мужчины вырастают изолированными друг от дру­га, не умеют строить эмоциональные отношения с другими мужчинами, часто даже испытывают к ним недоверие и нена­висть (напр., гомофобия). Сам по себе тендерный идеал маску­линности внутренне противоречив, и полностью соответство­вать ему в принципе невозможно, поэтому мужчины попадают в безвыходную ситуацию: с одной стороны, они должны быть защитниками и кормильцами, с другой - их постоянно упрека­ют за жестокость и душевную черствость. В результате их посто­янно преследует чувство вины и даже ненависти к самим себе. В своей аргументации они ссылаются на демографическую ста­тистику, указывающую на меньшую продолжительность жизни мужчин, их более частую заболеваемость, самоубийства, ги­бель в результате несчастных случаев, алкоголизм, наркоманию и криминальное поведение. Как пишет Гольдберг, «Какая из­вращенная логика может указывать на «привилегированное

¹⁴⁸ Goldberg H. The Hazards of Being Male: Surviving the Myth of Masculine Privilege. New York: Nash, 1976.

¹⁴⁹ Farrell W. The Myth of Male Power: Why Men are the Disposable Sex. New York: Simon & Schuster, 1993.

положение мужчин», эмоционально подавленных, отчужден­ных от своего тела, изолированных от других мужчин, тер­роризируемых страхом поражения, боящихся просить о по­мощи, ... только и знающих, что свою работу!»"⁰. Е.Здраво-мыслова и А.Темкина показали, что аналогичное по идеологии течение существовало в конце 1960-х-1970-е гг. в советском пуб­личном дискурсе: так, демограф Б.Урланис писал "Принято счи­тать женщин слабым полом. В прямом, физическом смысле -это правильно. Однако демография утверждает обратное: слабый пол - мужчины "¹⁵¹, ссылаясь на практически те же са­мые аргументы — меньшую продолжительность жизни мужчин, их более низкую биологическую жизнеспособность, большую занятость, депривацию в семье. В результате родился популяр­ный лозунг «Берегите мужчин!».

Это идейное течение и в нашей стране, и за рубежом имело явный женоненавистнический оттенок: феминистки (под кото­рыми контекстуально понимались все женщины) обвинялись в невыносимой ситуации, которая создалась для безвластных и од­новременно несущих полный груз ответственности мужчин. За критерий безвластия при этом принимается тот физический ущерб, который приносит мужчинам их положение «лидеров поневоле». При этом игнорируются все остальные аспекты вла­стных отношений: возможность контролировать труд и сексуаль­ность других людей, экономическая выгода и т.п. Таким обра­зом, аргументы «защитников прав мужчин» описывают логический круг: утверждается, что мужчины на самом деле не обладают ни властью, ни привилегиями, потому что они страда­ют от последствий этой власти и привилегий.

4. Духовное направление основано на убеждении в том, что маскулинность является продуктом глубинных бессознательных архетипов. Эти архетипы лучше всего обнаруживают себя в фольк­лоре, мифах и ритуалах. В основном оно представлено мифопоэти-ческим подходом, основателем которого является поэт Роберт

¹⁵⁰ Goldberg H. Opus cit. P.181.

¹⁵¹ Урланис Б. О социальной гигиене мужчин // Курьер ЮНЕСКО. 1969, № 155. СС.28-30 Уралнис Б. И снова: берегите мужчин! // Литературная газета, 7 июня 1978 г.. Цит. по: Здравомыслова В., Темкина А. (2001). Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе (В печати).

Блай¹⁵², опиравшийся на идеи К.Г.Юнга. Суть его программы зак­лючается в том, что мужчины должны войти в соприкосновение со своей душой и постигнуть архетипический паттерн маскулинности, который в настоящее время ими утерян. Она ориентирована не столько на социальные изменения, сколько на личное самосовер­шенствование мужчин. Ключевую роль в этом самосовершенство­вании играет восстановление подлинных ритуалов инициации, че­рез которые должен пройти каждый мужчина: мужское насилие, недостаток жизненных сил, обеднение отношений отцов и сыно­вей, а также мужчин и женщин - все это связано с отсутствием таких инициации. Мальчики нуждаются в том, чтобы найти свой путь в мир взрослых мужчин, который бы позволил им понять их проблемы и скрытые стороны личности. Книга Блая «Железный Джон» стала бестселлером - в основном благодаря тому, что он затронул важную проблему эмоциональной жизни мужчин, по­давляемой традиционными маскулинными паттернами. Однако мифопоэтический подход не подразумевает никаких собственно научных аргументов в поддержку своих тезисов: скорее, он конст­руирует фантазию об универсальной «глубинной маскулинности», отражающую, по сути, все те же традиционные стереотипы. Нос­тальгия по этой «глубинной маскулинности» побуждает мифопоэ-тов идеализировать доиндустриальное прошлое человечества, ког­да мужчины знали, «что значит быть мужчинами».

5. Социалистическое направление рассматривает маскулин­ность как социальный феномен, связанный с экономически задан­ной классовой структурой. В настоящее время, т.е. в эпоху патриар-хатного капитализма, маскулинность определяется тем, кто выполняет какую работу, кто контролирует труд других и кто распо­ряжается продуктами этого труда. Маскулинность различается в зависимости от классовой и расовой принадлежности, потому что различные классы и расы по-разному позиционированы в капита­листических структурах. Негативные эффекты маскулинности, о которых так много пишут представители других направлений, по мнению социалистов, есть не что иное, как отчуждение мужчин, подчиненных производственным отношениям капиталистического общества. Социалисты считают, что угнетение женщин может за­кончиться только с крахом капитализма, причем, по мнению орто-

¹³² Bly R. Iron John: A Book about Men. Reading, MA: Addison-Wesley, 1990.

доксальных марксистов, это произойдет автоматически. В социо­логической литературе более распространена, однако, точка зре­ния о том, что угнетение женщин поддерживается особыми струк­турами, реформирование которых нуждается в специальной программе и особых усилиях. Лучше всего эта позиция представ­лена в работе Э.Толсона «Ограничения маскулинности»¹⁵³. Наи­большее внимание он уделяет влиянию работы на маскулинность рабочего. Труд рабочего — тяжелый физически, он отнимает почти всю человеческую энергию. С точки зрения социалистов, само по­ложение рабочего в системе производства определяет необходи­мость по крайней мере частичного освобождения его от домашней работы. Помимо этого, рабочий постоянно чувствует свою неза­щищенность перед лицом экономических кризисов: он легко мо­жет потерять работу или лишиться значительной части заработка. В таких условиях его маскулинность может утверждаться только че­рез физическую силу.

Рабочий подвергается постоянному контролю, он находит­ся внизу производственной иерархии. Одновременно он ищет стратегии сопротивления этому контролю, которые могут быть успешны, лишь если будут коллективными. Таким образом, мас­кулинность рабочего - это «разделенная маскулинность», осно­ванная на групповой солидарности. Особую роль в маскулиннос­ти рабочего играет также его семья — единственная сфера жизни, где он может занимать доминирующую позицию.

В отличие от рабочего, маскулинность менеджеров, собствен­ников и специалистов имеет другую конфигурацию. Их маскулин­ность определяется соперничеством друг с другом, а не солидар­ностью, утверждается за счет материального успеха, карьеры и определенным набором досуговых практик-таких, например, как потребление, «здоровый образ жизни» и т.п. Работа для них являет­ся не только необходимостью, но и средством самоутверждения, «лестницей, ведущей вверх». Большую роль играет умение управ­лять другими людьми. Утверждать такого рода маскулинность весь­ма непросто, это почти всегда приводит к большой загруженности, «трудоголизму», чревато нервными срывами. Их отношение к при­ватной сфере также отличается от рабочих: они более склонны к эгалитарным отношениям в семье, потому что она не является для

¹³³ Tolson A. The Limits of Masculinity. London: Tavistock, 1977.

них главной ареной самоутверждения.

Общим же для них является то, что и рабочие, и менеджеры по-своему отчуждены от своего труда: рабочие из-за своего под­чиненного положения и не способности контролировать свой труд, менеджеры же, наоборот, из-за того, что имеют слишком много власти и ответственности, которые им приходится постоянно под­держивать, находясь в состоянии жестокой конкуренции. Обе эти категории к тому же сильно зависят от экономической конъюнкту­ры. В итоге и те, и другие имеют очень мало пространства для личной свободы. Поэтому для социалистов маскулинность есть отчуждение.

Слабость этой концепции связана с тем, что она достаточно объясняет только эти два вида маскулинности, весьма важные для современного капиталистического общества, но далеко не един­ственно возможные. Концентрация на позиции в системе произ­водственных отношений как конституирующей базе маскулиннос­ти приводит к недооценке других ее аспектов, таких как культурные стереотипы, сексуальная ориентация и т.п. Наконец, большая часть описания маскулинностей рабочих и менеджеров верна также и для женщин, занимающих и те, и другие позиции, и, таким обра­зом, мало что объясняет в маскулинности как таковой.

6. Направление, ориентированное на интересы различных групп, прежде всего противостоит универсалистским, унитарным представлениям о маскулинности (подразумевающим под «муж­чиной» по умолчанию белого гетеросексуала среднего класса). Чернокожие мужчины и геи имеют другую маскулинность и дру­гие проблемы. Так, например, геи утверждают, что не участвуют в патриархатных отношениях, потому что не пытаются контролиро­вать женскую сексуальность и не получают от угнетения женщин тех выгод, которые получают гетеросексуальные мужчины. Они указывают также на большую роль гомофобии в формировании нормативной маскулинности. Чернокожие мужчины считают, что на их маскулинность решающим образом повлиял опыт рабства и бесправия их предков, а также их собственный опыт столкновения с расизмом и экономической депривацией. Они подчеркивают, что гегемонная маскулинность формировалась именно как привилеги­рованная маскулинность белых, утверждающая себя на контрасте с подчиненными типами маскулинности.

Возникновение современной маскулинности

Обзор вышеописанных теоретических перспектив заставля­ет поставить вопрос о смысле самого понятия «маскулинность»: при кажущейся ясности оно является достаточно проблематичным, и разными авторами употребляется в разных смыслах. Так, социо-биологи основывают свои аргументы на весьма упрощенных и ста­тичных представлениях об идентичности, а также на представлени­ях о «природных различиях» между мужчинами и женщинами. Для мифопоэтов маскулинность представляет собой гендерный идеал, глубоко скрытую внутреннюю сущность мужчины, противостоя­щую разочаровывающей эмпирической реальности. Поэтому та­кие авторы, как Дж.Херн¹⁵⁴ и К.Клаттербау¹⁵⁵ предлагают отказаться от этого концепта и говорить просто об исследованиях мужчин. Однако понятие «маскулинность» необходимо для описания пат­тернов тендерных практик, выходящих за рамки собственно иссле­дований мужчин: с его помощью можно анализировать социальные отношения более высокого порядка. Категория «маскулинность» является не самостоятельной, а бинарной по отношению к феми-нинности, потому что обретает смысл лишь при противопоставле­нии всему, что «не-мужское». По сути, это определенный соци-культурный паттерн, набор поведенческих практик, которые могут реализовываться не обязательно биологическими мужчинами.

Наряду с изучением генезиса и специфики различных ти­пов маскулинности, их места в системе гендерных отношений, в рамках мужских исследований были поставлены вопросы о со­отношении категорий маскулинности и патриархата, о роли мас­кулинности в процессе производства и воспроизводства соци­ального неравенства, о власти как неотъемлемом атрибуте маскулинности. В ходе поисков ответов на эти и другие исследо­вательские вопросы произошел отказ от рассмотрения маску­линности в качестве единой, унитарной модели, что повлекло за

¹⁵⁴ Неага J. Is Masculinity Dead? A Critique of the Concept of Masculinity/ Masculinities // Mac an Ghaill M. (ed.) Buckingham: Open University Press, 1996.

¹⁵⁵ Clatterbaugh K. What Is Problematic About Masculinities? // Men and Mas­culinities. Vol.1. No.l. P.24-45.

собой констатацию существования множества типов мужествен­ности, релевантных различным историческим и социокультур­ным контекстам.

В возникновении современной маскулинности главную роль сыграли четыре историко-культурных фактора.

Культурные трансформации, связанные с новыми представ­лениями о личности и сексуальности, возникшими в Европе Ново­го времени. Тотальное доминирование религиозного мировоззре­ния с его представлениями о заданном свыше предназначении обоих полов было подорвано. Прежде, чем стать мужчиной или женщи­ной в культурном смысле, необходимо было стать индивидуально­стью, независимой личностью.

Возникновение колониальных империй, режим которых имел отчетливо маскулинизированый характер. Колонии завоевывались мужчинами-солдатами в интересах мужчин-торговцев. Мужчины-колонизаторы, конквистадоры стали первой группой, задавшей об­разец современного типа маскулинности.

Третьей предпосылкой стало бурное развитие городов, став­ших центрами коммерческого капитализма. В них возникали новые паттерны повседневной жизни. Одним из последствий индустриаль­ной революции стало выдвижение на первый план рациональности как важнейшего качества, необходимого для преуспеяния. Пред­принимательская культура требовала формирования соответству­ющего ей типа мужского поведения.

Возникновение централизованных национальных государств, имеющих свои вооруженные силы. Профессиональные военные, а также сотрудники государственного бюрократического аппарата создали основу для возникновения «дворянской маскулинности», тесно связанной со служением государству. «Дворянская маску­линность» предполагала также власть над женщинами в семейной сфере и жесткие формы контроля над аграрным населением, к кото­рому не мог быть применен «кодекс чести», регулирующий отноше­ния внутри этой социальной группы.

В результате всех этих процессов постепенно сложился пат­терн «гегемонной маскулинности» как базового, центрального образца, которому должны соответствовать «настоящие муж­чины».

Гегемонная маскулинность

Понятие гегемонной маскулинности предложено Р. Кон-нелом и его соавторами Т. Карриганом и Дж.Ли¹⁵⁶. Концепция гегемонии заимствуется ими из работ марксистского теоретика А.Грамши.

Грамши вводит понятие гегемонии для того, чтобы объяс­нить, каким образом производится и поддерживается господство отдельного класса в обществах капиталистической формации. Ве­дущая роль в процессе формирования идеологии класса, претенду­ющего на господство, приписывается Грамши интеллигенции. Од­ной из центральных тем его исследований выступает рассмотрение роли интеллигенции в обществе, ее места в создании гегемонии: с одной стороны, она испытывает влияние господствующей соци­альной группы, а с другой, сама оказывает определенное воздей­ствие на другие группы. Основная функция интеллигенции заклю­чается в том, чтобы помогать господствующей группе осуществлять социальную гегемонию¹⁵⁷.

Интеллигенция создает нормативные образцы поведения, приобретающие господствующий характер в обществе, утверж­дая тем самым гегемонию доминирующего класса. Принятие гос­подства как легитимного осуществляется в повседневной жизни, прежде всего, через принятие этих нормативных образцов пове­дения. Таким образом, с точки зрения Грамши, идеологическая и культурная борьба, суть которых создание новой культуры и но­вых идей, а именно, установление гегемонии, являются не менее значимыми, чем борьба политическая.

В дальнейшем, тезис Грамши о том, что идеология пред­ставляет собой самостоятельную, важную структуру общества был развит в работах Л. Альтюссера и др.

Альтюссер в своих работах отрицал тезис классического мар­ксизма о том, что экономика обладает детерминирующим значе­нием для прочих общественных условий, наделяя тем самым идео-

'⁵⁶Carrigan, T.,Connell R., LeeJ. Toward a New Sociology of Masculinity// Theory and Society. 1985. V.14. P. 551-604.

¹⁵⁷ Грамши А. Искусство и политика: В 2 - x т./ Пер. с итал. - Т. 1. - М.: Искусство, 1991.С. 174.

логию самостоятельной функцией. По его мнению, принимая фор­му обыденного сознания, идеология пронизывает всю повседнев­ную жизнь. Альтюссер считал, что идеология не может быть отделена от повседневной жизни, представляя собой набор «политических мыслей» или являясь выражением «ложного сознания»: «...идео­логия в меньшей степени имеет дело с «сознанием». Она глубоко бессознательна. На самом деле, идеология - это система репре­зентаций, которые в большинстве случаев не имеют ничего «сознательного». Обычно они являются мысленными (вообража­емыми) понятиями, однако они находятся выше всех как струк­туры, которые навязываются большинству людей, но не посред­ством «сознания». Эти структуры являются общепринятыми, культурными объектами и они функционально действуют на людей»¹⁵*.

Р.Коннелл воспользовался понятием гегемонной идеоло­гии применительно к анализу тендерных отношений и создал теорию гегемонной маскулинности. Согласно Коннеллу, геге­монной маскулинностью называется способ, с помощью кото­рого определенные группы мужчин приспосабливаются к пози­ции власти и благосостояния, а также производят и легитимируют социальные взаимоотношения, поддерживающие их господ­ство¹⁵⁹. Он опирается при этом на исследования Дж.Плека, кото­рый одним из первых обозначил дихотомию гомосексуальность/ гетеросексуальность, действующую как основной символ во всех классификациях мужественности¹⁶⁰. В рамках данной оп­позиции гетеросексуальность определяется в качестве гегемон­ной маскулинности, а гомосексуальность - маргинальной. Кон-нелл рассматривает гегемонную маскулинность в качестве конфигурации тендерных практик, воплощающей в себе обще­принятый ответ на проблему легитимности патриархата, кото­рый, в свою очередь, гарантирует мужчинам позицию домини­рования и подчинения женщин.

¹⁵⁸ Althusser, L. Ideology and ideological state apparatuses // Lenin and Philos­ophy, and Other Essays, London: New Left Books, 1971. P.143.

¹⁵⁹ Carrigan, Т., Cornell R., Lee ). Opus cit. P.592.

¹⁶⁰ Pleck J. The Theoty of Male Sex-Role Identity; Its Rise and Fall from 1936 to the Present // Brod H. (ed.) The Making of Masculinities. The New Men's Studies. Boston: Allen&Unwin. P.21-37.

Гегемонная маскулинность осуществима только в случае со­ответствия между культурными идеалами и институциональной властью на коллективном, а не только на индивидуальном уровне. Она исторически обусловлена, т.е. в случае изменения социальной структуры общества, разрушения оснований господства домини­рующей группы, новые группы мужчин могут поставить под со­мнение старую форму гегемонии и создать новую. При этом трансляторами гегемонного типа маскулинности могут выступать мужчины, обладающие не только реальной (материальной или по­литической) властью, но также и символической: например, актеры кино, музыкальные и спортивные звезды, персонажи литератур­ных произведений и пр.

Для гегемонной маскулинности характерны следующие особенности:

- во-первых, господство, не только над женщинами, но и над другими группами мужчин (например, молодых мужчинами, го­мосексуалистами, низкоквалифицированных рабочими и проч.);

- во-вторых, обязательная гетеросексуальность. Гетеросексу-альность как норма представляет собой исторический конструкт, сформированный посредством исторического переопределения сексуальности как таковой. Процесс переопределения стал возмо­жен, когда сексуальность как целое разделилась на «норму» и от­дельные типы «перверсий» (примером может служить история го­мосексуальности)¹⁶¹ ;

- в-третьих, соответствие историческому контексту. Гегемо­ния применительно к маскулинности - это «способ формирования доминирующих групп мужчин». Этот способ формирования раз­личен не только для разных исторических периодов, но и для разных классов.

На уровне повседневности гегемонная маскулинность воп­лощается в успешных (легитимных) стратегиях взаимоотношений с другими людьми, прежде всего, с женщинами, поэтому она мо­жет быть рассмотрена как стратегия отношений. Однако эта стра­тегия по определению проблематична, так как сам проект геге­монной маскулинности внутренне противоречив, условия его реализации постоянно меняются, и, что более важно, существует сопротивление со стороны подавляемых групп.

¹ Weeks J. Sexuality. London: Horwood & Tavistock. 1986.

Понятие гегемонной маскулинности позволило рассматри­вать властные аспекты отношений не только между полами, но внутри каждого пола.

Использование этого концепта применительно к российс­ким мужским исследованиям представляет собой определенную теоретико-методологическую проблему, поскольку он был создан для описания обществ развитого капитализма. Схематично мож­но представить «настоящего» мужчину, носителя гегемонной мас­кулинности, как автономного, рационального субъекта, собствен­ника, профессионала, гетеросексуала, ориентированного на дости­жение статусных позиций в публичной сфере¹⁶². Известный исследователь маскулинности Р.Бреннон сформулировал четыре ос­новные компоненты «мужской роли», т.е. социально предписан­ные условия состоявшейся маскулинности.

1. Необходимость отличаться от женщин.

2. Необходимость быть лучше других.

3. Необходимость быть независимым и самодостаточным.

4. Необходимость обладать властью над другими¹⁶³.

Нельзя сказать, что они не имеют ничего общего с доминан­тным типом современной российской мужественности, но для российских мужчин, особенно имевших опыт советской социа­лизации, акценты могут быть расставлены несколько по-другому. Так, советское государство, игравшее столь важную роль в опре­делении характера тендерной системы, не предполагало для сво­их граждан, в том числе мужчин, никаких ресурсов независимос­ти или автономности. Каналы распределения власти также предполагали абсолютное преимущество государственных струк­тур, которые подрывали возможности обладания властью мужчи­нами как социальной группой — властные отношения были воз­можны почти исключительно в рамках официальных иерархий. И хотя мужчины преобладали в верхних государственных эшело­нах, властью как таковой обладал, скорее, не носитель статусной

¹⁶² Чернова Ж. Репрезентации гегемонной маскулинности в современном российском медиа-дискурсе. Диссертация на соискание ученого звания канд .соц. наук. Саратов, 2001.

¹⁶³ Brannon R.C. No "Sissy Staff: The Stigma of Anything Vaguely Feminine // David D., Brannon R. (eds.) The Forty Night Percent Majority. Reading, MA: Addison-Wesley, 1976.

позиции, а сама статусная позиция, человек же, ее занимающий, в любой момент мог легко быть смещен. Личные амбиции, стремле­ние к лидерству тоже в какой-то степени гасились коллективистской идеологией, стремлением не выделяться, «быть, как все». Как пи­шет Ю.Левада, «специфическое «наше» - это боязнь «высовывать­ся»... Нарушитель этой неписаной нормы - в какую бы сторону такое отклонение ни происходило - сталкивается не только с моральными, но и с насильственными санкциями»¹**.

Все эти особенности существенно затрудняли реализацию гегемонной маскулинности в том виде, в каком ее описывали за­падные авторы. Однако после распада советского политического (и тендерного) режима утверждение этого сценария стало акту­альным и в нашей стране. Так, Ж.Чернова в своем исследовании репрезентации маскулинности в российских мужских журналов 1990-х гг. пришла к выводу о том, что гегемонная маскулинность, характерная для буржуазного либерализма, становится эталоном и предписанием для "настоящих мужчин" современной России. По ее мнению, основной конституирующей областью репрезента­ций гегемонной маскулинности является в настоящее время сфера собственности и профессиональной занятости. Она идентифици­ровала четыре медийных образа российских мужчин-"профессио-налов": "функционер-бюрократ", "творец-гений", "компьютерщик-программист" и "бизнесмен-собственник". Лейтмотивами всех реконструированных образцов являются высокий уровень про­фессионализма, автономия, соревновательность, материальная независимость. Совокупность выделенных атрибутивных качеств «настоящего мужчины» позволяет рассматривать его как пред­ставителя нового "высшего среднего класса", элиты российско­го общества. В интимных отношениях гегемонная российская мужественности подразумевает три необходимых компонента: гетеросексуальность, гомофобию и "двойной стандарт" в пред­писываемых себе и другим, находящимся на более низких уров­нях социальной стратификации мужчинам, а также женщинам, нормах. Эта триада конституирует образ "мачо", опирающийся на представления о «мужском природном естестве». Он строит­ся за счет исключения из поля аутентичной мужественности мно-

¹⁶⁴ Левада Ю. От мнений к пониманию. Социологические очерки. 1993-2000. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С.301.

жества других образов маскулинности, таких как «советский муж­чина», карикатурный "новый русский", представитель низших клас­сов, гомосексуалист.

Таким образом, мужские исследования не могут осуще­ствляться вне контекста исследований тендерного неравен­ства: как межполового, так и внутриполового. Различные типы маскулинности находятся меледу собой в отношениях иерархии - иерархии, которая постоянно оспаривается и видоизменяет­ся. Необходимым условием существования этой иерархии яв­ляется поддержание и легитимация тендерной асимметрии -исключения и подчинения женщин. Возможность контроля над женщинами представляет собой важнейший ресурс гегемон­ией маскулинности.

ЛЕКЦИЯ 9.

ПУБЛИЧНАЯ СФЕРА

И ТЕНДЕРНОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Понятие публичной сферы

Разделение на публичную и приватную сферы является цент­ральной чертой либеральной политической философии и представ­ляет собой дальнейшую дифференциацию предложенного Гегелем различения между государством и гражданским обществом. Госу­дарство однозначно относится к сфере публичного, а гражданское общество содержит в себе публичную и приватную компоненты. Экономика и мир трудовых отношений относятся к гражданскому обществу, но могут быть подвержены общественной регуляции, частная жизнь же лежит за пределами гражданского общества, и если она не нарушает законы и права других членов общества, она полностью закрыта для вмешательства извне. В то же время семья, хотя и является основной ареной частной жизни, одновременно представляет собой один из институтов гражданского общества¹⁶⁵. Само понятие публичной сферы связано с процессом капита­листической модернизации. Для большинства населения в докапи­талистических обществах (так же как и сейчас в странах Третьего мира) производство и домашнее хозяйство были неразделимы, и в нем при­нимали участие все члены семьи (хотя разделение труда между ними также существовало). Это относилось и к аграрному, и к ремесленно­му производству. Женщины были полностью исключены из сферы политики и многих других, но в хозяйстве они играли довольно важ­ную экономическую роль.

Однако ситуация стала меняться, когда производство отдели­лось от дома и переместилось на специальные фабрики с частич-

¹⁶⁵ Habermas J. The Structural Transformations of the Public Sphere. Vol.11: 'Lifeworld and Systems: A Crtique of Functionalist Reason'. Trans. T.McCarthy. Cambridge: Polity, 1989.

ной механизацией труда. Единицей найма стала уже не семья, а конкретный человек. Тогда и произошло разделение сферы "рабо­ты" и сферы "дома", причем последняя стала восприниматься как "место для женщины".

Капиталистическая индустриализация изначально не пред­полагала, что "мужчины уйдут на работу, а женщины останутся дома". На заре индустриализации женщины очень активно в ней участвовали и составляли значительную часть наемных рабо­чих. При этом участие женщин в труде, приносящем деньги, не было принципиально новым феноменом - они всегда участво­вали в производстве продукции на обмен, будь то сельскохозяй­ственное производство или домашнее ремесло. Новым было то, что теперь они начали работать самостоятельно, не под контро­лем своих мужей и отцов.

У последних это вызывало протест по трем главным при­чинам:

- женщины составляли им конкуренцию на рынке труда, бу­дучи к тому же более дешевой и управляемой рабочей силой (из-за своего в целом более низкого социального статуса);

- поскольку женщины работали и обеспечивали себя сами, было возможно платить мужчинам более низкую зарплату, т.е. для их воспроизводства требовалась меньшая сумма;

- занятые на работе вне дома, они меньше времени уделяли домашним обязанностям.

Поэтому первые профсоюзы не принимали в свои ряды жен­щин. Одним из их требований была "защита труда женщин и под­ростков" - требование по форме гуманное, но на самом деле имев­шее двойственный характер. Действительно, законодательно ограничивались наиболее жестокие формы эксплуатации женщин и детей, но в то же время это был запрет для женщин заниматься определенными видами деятельности, как правило, лучше опла­чиваемыми (т.е. вопрос, работать на них или не работать, под ви­дом заботы выводился из-под компетенции самих женщин).

Среди набора требований рабочих важное место заняло тре­бование "семейной зарплаты" - зарплаты, на которую можно про­кормить семью при условии, что жена не будет работать. К концу XIX- нач.ХХ веков в наиболее развитых странах это состояние было, в принципе, достигнуто. И значение этого требования ста­ло размываться лишь в послевоенные годы.

Этот процесс касался, разумеется, не только рабочих, боль­шую роль в создании представлений о том, что "место женщины -дома", сыграли представители среднего класса. Весьма влиятелен в этом отношении был морализаторский «викторианский дискурс»: в общественном сознании с помощью печати и других социальных институтов распространялись идеи о том, что экономическая са­мостоятельность замужней работающей женщины подрывает се­мью, что дети работающих женщин заброшены, что многие виды работ вредят здоровью женщин.

В результате женщины были не то, чтобы полностью вытесне­ны с рынка труда, но сосредоточились лишь в определенных его сегментах: домашняя прислуга (до первой мировой войны боль­шинство работающих женщин имели именно этот тип занятости), присмотр за детьми, производство пищи и некоторые отрасли индус­триального производства - в основном легкая промышленность. На все высококвалифицированные и высокооплачиваемые рабочие места женщины практически не допускались — очень часто при поддержке соответствующих профсоюзов. В том же случае, если значительная часть женщин проникала в ту или иную отрасль про­мышленности, это означало, что она находится в упадке.

В начале же индустриализации большинство работающих женщин долгое время были незамужними, если они вступали в брак, то оставляли работу. (Например, в Англии "революция за­мужних женщин", когда они в массовом порядке стали работать, произошла лишь в 1950-е гг. нашего века).

Разделение всей общественной жизни на публичную и приватную сферу - одна из важнейших особенностей класси­ческого капитализма.

Российская специфика

разделения на публичную и приватную сферы

Одним из важных отличий России от стран «классического капитализма» было запаздывание формирования среднего клас­са, буржуазии и буржуазных ценностей, которые в Европе лежали в основе сочетания практики и идеала домашней хозяйки. Осу­ществление большевистского проекта подразумевало высокую степень женского трудового участия, поэтому российские женщины были весьма массированно представлены в публичной сфе­ре - правда, почти исключительно в качестве рядовых работников.

Понятие «приватная сфера» вообще применимо к советско­му социализму лишь с очень большой степенью условности. Се­мья рассматривалась как стабилизирующий институт в период стремительных социальных изменений - и в то же время как источ­ник атомизации и индивидуализма, противостоящих коллективиз­му. Таким образом, отношение советского режима к институту се­мьи было двойственным: с одной стороны, она считалась одним из "модельных" социалистических институтов и в таковом качестве всячески укреплялась и подкреплялась законодательно, с другой стороны, она воспринималась подозрительно, поскольку не была вполне проницаема для политических и идеологических манипуля­ций. Стоит вспомнить стихотворение Маяковского "О дряни": "Страшнее Врангеля обывательский быт..." Помимо того, что сфе­ра семьи имела некоторую, почти иллюзорную в советских услови­ях, но все же раздражавшую идеологических функционеров "при­ватность", она была еще и местом концентрации хотя бы какой-то собственности - хотя и тоже практически иллюзорной, но создавав­шей почву для "частнособственнических настроений", "личного накопления". К тому же семья была потенциальным "оплотом ре­лигии": венчание, крестины, Рождество — все это были связанные с семейной жизнью праздники и обряды. В первые десятилетия со­ветской власти церковь воспринималась властями как идеологичес­кий соперник, и отношение к религии было непримиримым - заиг­рывание с "соборностью и православными традициями" началось значительно позже.

В то же время существовала объективная необходимость в росте населения для решения задач "социалистического строи­тельства". В итоге большая часть тяжести сталинской стратегии индустриализации легла на женщин:

— стремительная индустриализация был основана на мо­билизации женского труда дома и на работе. В 1930-х гг. было принято жесткое трудовое законодательство, согласно которо­му опоздание на работу на 20 минут становилось уголовно на­казуемым. По этой статье'за опоздание в заключение отправля­лись женщины с грудными детьми, беременные женщины, те, которые задерживались из-за болезни ребенка. Верховный суд утверждал все эти приговоры;

- опора на тяжелую индустрию ограничивала развитие по­требительской индустрии и сферы обслуживания, которые обыч­но, по мере экономического развития, берут на себя обеспечение некоторых функций, связанных с ведением домашнего хозяйства и облегчают его. В то же время воспитание детей считалось прерога­тивой в первую очередь не родителей, а государства.

В социалистических странах—не только в России, но и во всех странах, где модернизация происходила по этой модели - раз­деление на публичное и приватное полностью не было осуществ­лено. Соответственно, "женская сфера" в нашей стране распола­гается где-то между публичным и частным. Поэтому если на Западе главной целью женского движения «второй волны» было перераспределение тендерных ролей, в России это требование не было актуальным: речь, скорее, может идти не о "выравнивании ролей", а их новом наполнении.

Сегрегация и ее объяснение в социальной теории

Развитие индустриального капитализма привело к образо­ванию сегрегации - горизонтальной и вертикальной. Женщины выполняют работу, отличную от той, которую выполняют мужчи­ны (горизонтальная сегрегация) и занимают места на низших уров­нях трудовой иерархии (вертикальная сегрегация). Интенсивность сегрегации различается в зависимости от вида деятельности. Как заметил Коннелл: «Очень мало женщин-моряков и мужчин-сек­ретарей, но довольно много людей обоего пола работает клерка­ми, лавочниками, торговыми представителями, программистами и учителями. Большинство видов аграрного труда выполняется совместно»¹⁶⁶.

Проблема разделения труда по полу является одной из цент­ральных тем в тендерных исследованиях, и это не удивительно: представления о «мужской» и «женской» работе «делают тендер» в такой же мере, в какой и интерпретация биологических разли­чий. В самом деле, мужественность и женственность представля­ют собой, прежде всего, определенный тип поведения, и трудо­вое поведение играет здесь центральную роль. Классическая

⁵ Cornell R. Gender and power. Cambridge University Press, 1987. P.105.

феминистская теория изначально рассматривала мужской труд как публичный, женский как приватный, «невидимый»¹⁶⁷, но с начала 1980-х годов стало появляться все больше работ, посвященным ген-дерным отношениям уже собственно на рынке труда, в публичной сфере¹⁶⁸.

Поворотный пункт в анализе мужской и женской работы на­метила Х.Хартманн в своих двух знаменитых статьях: «Капитализм, патриархат и сегрегация рабочих мест по полу» (1979) и «Несчаст­ливый брак марксизма с феминизмом: в поисках более прогрес­сивного союза» (1981)¹⁶⁹. Ее аргументы заключались в том, что по мере развития капитализма рынок труда становится базисом для сохранения материальной базы, на которой зиждется патриархат с помощью контроля мужчин над женским трудом. Суть этого кон­троля заключается в том, что женщины не допускаются к высоко­оплачиваемым рабочим местам, из-за этого они вынуждены смот­реть на брак как на средство решение материальных проблем и смиряться со своей бесплатной эксплуатацией дома. Хартманн подчеркнула, что «права мужчин» всячески поддерживаются ин­ституционально. Этот подход, поддержанный впоследствии Силь­вией Уолби¹⁷⁰, предполагает, что материальный базис власти мужчин над женщинами заключается именно в контролируе­мом доступе к рабочим местам, которые сами по себе являют-

¹⁶⁷ Sachs К. Engels Revisited // Rosaldo M., Lamphere L. (eds.) Women, Culture and Society. Stanford: Stanford University Press, 1974. P.207-222; Zaretsky E. Capitalism, the Family, and Personal Life. New York: Harper and Row, 1973;

¹⁶⁸ Adkins L. Gendered Work: Sexuality, Family and the Labour Market. Milton Keynes: Open University Press, 1995; Beechey V. Unequal Work. London: Ver­so, 1987; Pollert A. Girls, Wives, Factory Lives. London: Macmillan, 1981; Walby S. Patriarchy at Work: Patriarchal and Capitalist Relations in Employ­ment. Cambridge: Polity, 1986; Walby S. (ed.) Gender segregation at work. Milton Keynes, Philadelphia: Open University Press, 1988.

¹⁶⁹ Hartmann H. Capitalism, patriarchy and job segregation by sex // Z.R.Eisenstein (ed.) Capitalist Patriarchy and the case for socialist feminism. New York: Monthly Review Press, 1979; Hartmann H. The unhappy marriage of Marxism and feminism: Towards a more progressive union // L.Sargent (ed.) The Unhappy Marriage of Marxism and Feminism: A Debate on Class and Patriarchy. London: Pluto, 1981.

¹⁷⁰ Cockbum C. The material of male power // Feminist Review. No.9. Autumn. 1981. P.41-58.

ся гендерно-нейтральными («пустыми ячейками», по выраже­нию Хартманн).

Этот подход, однако, был подвергнут критике. Так, Синтия Кокберн выдвинула тезис о том, что мужчины на рынке труда обладают не только экономической, но и социо-политической, а также физической властью над женщинами¹⁷¹. Под социо-полити­ческой властью она подразумевала мужскую солидарность и раз­личные организации, ее поддерживающие, такие как клубы, проф­союзы и различные ассоциации, а под физической — те критерии, которые принимаются, чтобы доказать физические преимущества мужчин перед женщинами: большую силу, способности к технике и т.п. Привлечение внимания к этим физическим факторам было достаточно необычным, потому что исследователи феминисткой ориентации, как правило, предпочитали не рассматривать этот ас­пект рынка труда, полагая, что это укрепило бы эссенциалистские позиции. Кокберн же выдвинула идею о том, что сами представле­ния о мужской силе и те критерии, по которым она оценивается, являются политически организованными социальными конструк­тами. Она доказывает, что физическая сила и технические способ­ности не присущи мужчинам от рождения, но скорее, воспитыва­ются в процессе социализации. Кокберн описывает множество социальных практик, с помощью которых конструируется физичес­кое преимущество мужчин над женщинами, и сами технологичес­кие процессы организуются не как гендерно-нейтральные, но оп­ределенным образом приспособленные к «мужским» и «женским» рабочим местам.

Как подчеркивает Коннелл, дискуссии по поводу "подходя­щей технологии" - механизмов или техники, которые менее вред­ны для окружающей среды, или более дешевы, или специально приспособлены для потребностей Третьего мира - сделали оче­видным тот факт, что производство работы определяется не толь­ко чисто техническими соображениями. Есть даже альтернатив­ные способы производства ядерной бомбы. Социо-техническая система, такая как индустриальное производство или домашняя работа, может быть организована по-разному. Поэтому конкрет­ные технические проекты и практики, осуществляемые в данный

¹⁷¹ Cockburn С. The material of male power // Feminist Review. No.9. Autumn. 1981. P.41-58.

момент, всегда говорят об определенном социальном выборе. Те­кущий трудовой процесс основан на технологии, созданной в рас­чете на определенные социальные условия - в том числе и разделе­ние труда по полу. Например, станки на хлопковых фабриках в северо-восточной Англии и южной Шотландии на заре индустри­альной революции были сконструированы так, чтобы на них могли работать женщины и дети, которые считались тогда более дисцип­линированной рабочей силой¹⁷².

Превосходное этнографическое исследование британского моторосборочного завода, выполненное Рут Кавендиш, "Работая на конвейере", показало почти абсолютное разделение между ра­ботами, которые выполняют женщины и мужчины. "Было оче­видно, — замечает автор, - что единственная квалификация, ко­торая нужна для получения лучшей работы, заключается в том, чтобы быть мужчиной "^т. Исследование Ив Гамарников проде-монстрирововало, как конструируется работодателями современ­ная занятость медсестер на примере госпиталя Флоренс Найтин-гейл. Она основана на системе обмена, при котором контроль за медицинской практикой осуществляется мужчинами (т.е. докто­рами), но при этом для женщин среднего класса открывается воз­можность полупрофессиональной карьеры¹⁷⁴. Как показывает это кейс-стади, разделение труда по полу не связано всего лишь с рас­пределением работы между определенными людьми. Оно вклю­чает в себя и конструирование данной работы как таковой.

В целом же мужчины оказались способны обратить свои фи­зические отличия в социальное и экономическое преимущество над женщинами: «они организовали свою занятость так, что получать выгоду от тех различий, которые они сами и сконструировали. Атрибуты силы и мастерства широко используются также в кон­куренции между мужчинами при создании ими своей иерархии, ко­торая позволяет им господствовать над женщинами»"⁵.

¹⁷² Connell R. W. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. Cambridge: Polity Press, 1987. P. 102.

¹⁷³ Cavendish R. On the Line. London: Rotledge and Kegan Paul, 1982. P.74.

¹⁷⁴ Gamarnikow E. Sexual Division of Labour: The Case of Nursing // A.Kuhn, A. Wolpe (eds.) Feminism and Materialism: Women and Modes of Production. London: Routledge and Kegan Pole, 1978.

¹⁷⁵ Cockburn C. Brothers: Male Dominance and Technological Change. London: Pluto, 1983. P.204.

Таким образом, тендерное разделение труда оказывается не просто экономическим феноменом, но включает в себя и манипуляции социально сконструированными физическими свойствами мужчин и женщин. Тендерная сегрегация представ­ляет собой одну из необходимых составляющих самой конст­рукции современного рынка труда.

Гендерный режим рынка труда в современной России

Эмпирические исследования, проведенные в нашей стране российскими и зарубежными социологами, указывают на опреде­ленный конфликт между положением мужчин и женщин в пуб­личной сфере, в частности, на рынке труда¹⁷⁶. Несмотря на все тяготы работы "в две смены", женщины отнюдь не спешат в мас­совом порядке становиться домохозяйками: для большинства из них работа является ценностью и важным элементом идентично­сти, они привыкли также не ограничивать круг своих интересов сферой дома. С другой стороны, на уровне идеологем образ муж-

¹⁷⁶ Баскакова М.Е. Современные тенденции положения женщин в сфере занятости и на рынке труда // Материалы конференции 'Тендерные исследования в России: проблемы взаимодействия и перспективы развития" 24-25 января 1996 г. М., 1996. С.65-68; Игитханян Е.Д., Мешкова Е.Г., Растегаева Н.И. Социальные позиции женщин в современном российском обществе // Проблемы женщин и семьи глазами социологов. М. ИС РАН, 1997; Мезенцева Е.Б.Трудовые права в современном российском контексте (гендерный аспект) // Права женщин в России: исследование реальной практики их соблюдения и массового сознания. М.: МЦГИ, 1998. Т.1. С.167-216; Раковская О.А. Особенности становления профессиональной карьеры женщин // Тендерные аспекты социальной трансформации. Под ред.М.М.Малышевой. Демография и социология. Выпуск 15. М.: Институт социально-экономических проблем народонаселения. 1996. С.111-128; Тартаковская И.Н. Тендерные аспекты стратегии безработных // Социс. 2000. №11. С.73-82; Ashwin S., Bowers E. Do Russian Women Want to Work? // Post-Soviet Women from the Baltic to Central Asia. Buckley M. (ed.) Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P.21-37; Peterson J. Traditional Economc Theories and Issues of Gender: The Status of Women in the United Stated and the Former Soviet Union // Peterson J., Brown D. (eds.) The Economic Status of Women Under Capitalism: Institutional Economics and Feminist Theory. Cheltenham: Edward Elgar, 1994.

чины-кормильца, мужчины-спонсора приобретает для женщин все большую притягательную силу - здесь значительную роль играют издержки рыночных трансформаций, ставящие под сомнения воз­можность поддерживать себя и ребенка за счет женской зарплаты, как это нередко было в советское время. Зарождается институт домо­хозяек, который содержит в себе также много проблем, описанных в исследовании Е.Здравомысловой¹⁷⁷: юридическая неопределенность их статуса, отсутствие соответствующих образцов тендерной соци­ализации, нередко — возрождение очень жестких патриархатных моделей отношений.

Сохраняется неравенство экономических возможностей в пуб­личной сфере. Приведенная ниже таблица позволяет судить о высо­ком уровне сегрегации, сохранении устойчивых паттернов разделе­ния на «мужские» и «женские» профессии (см. табл. 1)¹⁷⁸.

Таблица 1

Распределение занятых женщин и мужчин по отраслям экономики (конец ноября 1999 г.), (в %)

Отрасли экономики	Мужчины	Женщины
Занято в экономике всего	48	52
В промышленности	37	63
Строительство	24	76
Транспорт	27	73
Связь	63	37
Оптовая и розничная торговля, общественное питание	62	38
Здравоохранение, физическая культура и социальное обеспечение	82	18
Образование	80	20
Культура и искусство	35	65
Наука и научное обслуживание	51	49
Управление	32	68

¹⁷⁷ Здравомыслова Е. А. Женщины без работы // Все люди - сестры. Бюллетень № 3. СПб, 1994.

¹⁷⁸ Женщины и мужчины России. М.: Госкомстат России, 2000. С.60.

Эта сегрегация носит не только горизонтальный, но и верти­кальный характер (см. табл. 2)¹⁷⁹.

Таблица2

Распределение женщин и мужчин, занятых в экономике, по группам занятий (конец ноября 1999 г.), (в %)

Группы занятий	Женщины	Мужчины
Занято в экономике всего	48	52
Руководители	36	64
Специалисты высшего уровня	58	42
Специалисты среднего уровня	71	29
Служащие, занятые подготовкой информации	89	11
Работники сферы обслуживания, жилищно-коммунального хозяйства, торговли и родственных видов деятельности	65	35
Квалифицированные рабочие крупных и мелких промышленных предприятий	24	76
Неквалифицированные рабочие	54	46

Таким образом, как и в советский период, мужчины и женщи­ны продолжают работать преимущественно в разных отраслях про­изводства и выполнять разную по характеру работу. Но даже если они работают в одной отрасли, оплата их труда существенным об­разом различается (см. табл. З)¹⁸⁰:

Таблица3

Среднемесячная номинальная начисленная заработная плата женщин и мужчин по отраслям экономики в 1999 г., (в %)

Отрасли экономики	Отношение заработной платы женщин к заработной плате мужчин
Всего в экономике	65
Промышленность	64
Электроэнергетика	79

¹⁷⁹ Женщины и мужчины... С.61.

¹⁸⁰ Женщины и мужчины... С.65-67.

182

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

Легкая промышленность	S3
Образование	78
Наука и научное обслуживание	68
Связь	62
Финансы, кредит, страхование	70
Управление	80
Жилищно-коммунальное хозяйство	76

Более того, реальная оплата их труда различается даже в том случае, если они имеют одинаковую профессию и одну и ту же должность (см. табл. 4)¹⁸¹:

Таблица4

Заработная плата женщин и мужчин по отдельным профессиям и должностям за октябрь 1999 г., (в %)

Отрасли / профессии, должности	Отношение заработной платы женщин к заработной плате мужчин
Операторы техноло­гических установок	78
Аппаратчики нефтехи­мических производств	80
Бортпроводники	86
Маляры	91
Штукатуры	88
Врачи	82
Преподаватели, учителя	99,7

Для того, чтобы лучше себе представить, как выглядит верти­кальная сегрегация по полу при формальном равенстве прав и воз­можностей мужчин и женщин (иногда этот феномен называют «стеклянный потолок»), рассмотрим как выглядит разница в их про­фессиональной подготовке (см.табл. 5)^ш:

¹⁸¹ Женщины и мужчины... С.68, 69.

¹⁸² Женщины и мужчины... С.44.

Таблица 5

Распределение по полу обучавшихся по видам обучения на нача-ло 1999/2000 учебного года, (в %)

Виды обучения	Женщины	Мужчины
Всего	50,6	49,4
В общеобразовательных, учреждениях	50	50
Средних спец. учебных заведениях	55	45
Высших учебных заведениях	56	44
Аспирантуре	43	57
Докторантуре	36	64

Таблица наглядно показывает, что, несмотря на то, что число женщин, получающих высшее образование, значительно выше, чем число мужчин, шансов получения ученой степени больше именно у мужчин: при переходе к стадии аспирантуры их доля начинает преоб­ладать. Как это сказывается потом на реальной карьере? Чтобы пред­ставить себе это, возьмем для примера такую, казалось бы, «гендер-но-нейтральную» профессиональную сферу, как преподавание в высшей школе (к которой нельзя применить наиболее распростра­ненный на уровне общественного мнения признак «мужской рабо­ты»-физическую тяжесть): см. табл. б¹⁸³.

Таблица 6

Распределение по полу профессорско-преподавательского соста­ва государственных высших заведений на начало 1999/2000 учебного года, (в %)

Категории персонала	Женщины	Мужчины
Всего	48	52
Ректоры	5	95
Проекторы, директора филиалов	16	84
Деканы Факультетов	22	78
Заведующие кафедрами	26	74
Профессора в составе кафедр	19	81
Доценты в составе кафедр	42	58
Старшие преподаватели	64	36
Преподаватели, ассистенты	67	33

¹⁸³ Женщины и мужчины... С.55.

Как видно из таблицы, женщины практически в два раза пре­обладают на двух самых низших ступенях вузовской научно-адми­нистративной иерархии, но, уже начиная с должности доцента, доля мужчин становится выше, значительно возрастая на каждой следу­ющей ступени. Этот простой пример свидетельствует о наличии серьезнейших неформальных барьеров, препятствующих реаль­ному равенству профессиональных возможностей мужчин и женщин.

Приведенные выше статистические данные позволяют су­дить о сохранении значительного экономического дисбаланса между мужчинами и женщинами. Однако в советский период этот дисбаланс частично сглаживался «раздаточным» характером эко­номики: значительная часть ресурсов, таких, как доступ к жилью, практически бесплатным дошкольным учреждениям для детей, возможностям отдыха, лечения и т.п. распределялась в зависимо­сти от самого факта принадлежности к той или иной сфере соци­ального производства. Женщины-матери находились в особенно сильной зависимости от возможностей социальной сферы своего предприятия или организации. Наступившая в связи монетариза-цией экономики деградация социальной сферы особенно болез­ненно ударила по самым экономически незащищенным слоям населения: пенсионерам (среди которых женщины преобладают из-за более раннего возраста выхода на пенсию), матерям с ма­ленькими детьми, не имеющим возможности работать, и в какой-то мере женщинам в целом (из-за того, что их экономические ре­сурсы более ограничены, чем у мужчин, из-за существующей вертикальной и горизонтальной сегрегации).

В какой-то степени эта ситуация стимулировала женскую экономическую активность. Как отмечают А.Темкина и А.Рот-кирх¹⁸⁴, экономическая нестабильность привела к тому, что жен­щина часто становится кормильцем семьи, иногда единственным -например, если муж работает на депрессивном предприятии, где надолго задерживают зарплату. Иногда она вынуждена работать на нескольких работах. Ярким показателем такой женской активности стал феномен «челночной» торговли: основная масса челноков -это женщины (по различным данным, женщины составляют от 72

¹⁸⁴ Rotkirch A., Temkina A. Soviet Gender Contracts and Their Shifts in Con­temporary Russia // Idantutkimus. 1997. N 4. P.6-24.

% до 85 % от общего количества челноков)¹⁸⁵. Таким образом, "чел­ночный" бизнес является женской стратегией выживания, что свя­зано, по всей видимости, с тем, что именно женщины, оказавшись в ситуации экономической депривации, проявили большую готов­ность расстаться со своей профессией, понизить свой статус и по­полнить ряды уличных торговцев.

Причина этого заключается как в том, что их работа по пре­жней специальности, вероятно, сулила им изначально меньше шан­сов на карьерный рост и достойное вознаграждение, чем мужчи­нам, так и в том, что у большинства женщин существует более широкая база идентичности, чем только профессиональная—преж­де всего, связанная со сферой семьи. Мужчины же, особенно имев­шие опыт советской социализации, привыкли быть в каком-то смысле «исключенными» из семьи: советский гендерный порядок подразумевал экономическую независимость женщин и их опору на государство при выполнении материнских функций, что во мно­гом подрывало возможность реализации традиционных маскулин­ных ролей отца и кормильца семьи. Неудивительно поэтому, что именно работа стала центром маскулинной идентичности и един­ственным средством утверждения социального статуса. Если муж­ская позиция в общественной сфере зависела от выполняемой ра­боты, то уважение в семье достигалось преимущественно через выполнение роли основного кормильца: хотя мужчины редко были единственными кормильцами, чаще всего они зарабатывали боль­ше женщин. Эта ситуация сохраняется и в постсоветскую эпоху¹⁸⁶. Однако существенная разница заключается в том, что в советское время роль кормильца была более или менее обусловлена профес­сиональным статусом. В переходный же период возникло серьез­ное противоречие в содержании двух этих ролей: типично «мужс­кие» отрасли оказались разорены экономическими реформами, а в ходе трансформации профессиональной иерархии возникли мно-

¹⁸⁵ Ильин В.И., Ильина М.А. Торговцы городского рынка: штрихи к социальному портрету // ЭКО. 1998. №5; Кандиоти Д. Пол в неформальной экономике: проблемы и направления анализа // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Шанина Т. М., 1999; Барсукова С.Ю. Женское предпринимательство // Социологические исследования. 1999. № 9.

¹⁸⁶ Ashwin S. Male social exclusion in contemporary Russia. Paper presented to theSth ESA Conference, Helsinki, August-September 2001.

гочисленные несоответствия между социальным статусом и мате­риальным вознаграждением. Перед многими мужчинами встала дилемма: сохранять свой профессиональный статус или выполнять роль кормильца семьи.

Проведенные в последние годы исследования показали, что какой бы выбор мужчиной не был сделан (нередко сама возмож­ность свободного выбора в этой ситуации была иллюзорной), ре­зультатом оказывается неконсистентностъ социального статуса и сильная фрустрация¹⁸⁷. Приведем несколько примеров из эмпи­рического исследования, проведенного в 1999-2001 г. в четырех российских городах при участии автора данного курса. Помеще­ние в центр маскулинной идентичности профессионального успеха (как главного валидного критерия профессионализма) приводит к необходимости своего рода гиперусилий, т.е. необходимости не просто хорошо выполнять свою работу, но вкладываться в нее целиком, что часто создает огромные психофизиологические на­грузки: «Там с семи до семи, и все на нервах. Рабочих насилуют... я там семерых начальников цеха пережил, у двоих инфаркт был... Идти на производство —у меня уже нервы. Там же под конец дня заикаться начинаешь, и слюни идут изо рта. Приходишь, и тебя колотит всего. Надо работать таким полудубовым, чтобы от­носиться спокойно ко всему» (Юрий, энергетик, 55 лет). В то же время профессионализм как основа жизни так важен, что некото­рые мужчины готовы работать даже бесплатно, чтобы подтвер­дить свою личностную состоятельность: «Я просто хочу, чтобы дома не сидеть, хотя бы на работу ходить. Просто бесплатно, помогать там буду - я не буду, говорю, лезть, куда не надо, это ни к чему, не буду делать там чего-то, делать непосредственно то, что должен, а просто помогать (Сергей, слесарь, 43 года).

При этом фиксация на профессиональной самооценке как базе для личностной самооценки вообще создает определенные препятствия при выстраивании стратегии занятости. Стремление

¹⁸⁷ Мещеркина Е. (В печати) Как муже-бытие определяет муже-сознание: опыт реконструкции маскулинной идентичности среднего и рабочего класса; Kiblitskaya, M. 'Once we were kings': male experiences of loss of sta­tus at work in post-communist Russia// S.Ashwin (ed.) Gender, state and soci­ety... PP.90-105; Kukhterin, S. Fathers and patriarchs in communist and post-communist Russia// S.Ashwin (ed.) Gender, state and society... PP.71-90.

сохранить любой ценой свой профессиональный статус может уменьшать шансы трудоустройства. Так, например, один из наших респондентов рассказывает о своем сыне, тоже безработном: «У него с одной стороны, амбиции, а, с другой стороны, там, где требуются такие люди, (вздох), нужна бумажка об образовании. А на простую работу он не хочет идти, чтобы не терять квали­фикацию (Дмитрий, массажист, 44 года). Компромисс в виде устройства на работу не по специальности или низкооплачивае­мую угрожает не просто ухудшению жизненных обстоятельств, но личностной целостности. Но если он все же происходит, то возмож­ности адаптации к новой ситуации весьма ограничены: маскулин­ный комплекс этому препятствует.

Достигнутая в результате компромисса новая профессио­нальная позиция воспринимается как непрерывная череда уни­жений: «с точки зрения того, как реально я работаю... челове­ком себя не чувствую» (Александр, экспедитор, 52 года); «Мы себя рабами чувствуем» (Виталий, грузчик, 35 лет). Вообще, слова «рабы», «рабовладение» при описании своей работы муж­чинами, вынужденными поступиться своим профессиональным статусом во имя заработка, встречаются довольно часто. Те же, кто решает сохранить свою профессию, несмотря ни на что, как правило, не встречают понимания в семье, ожидающей от муж­чины выполнения практически единственной предписанной ему в домохозяйстве роли - роли основного кормильца. Нередко в результате семьи распадаются. При этом в особенно сложном положении оказываются безработные мужчины, не способные найти себе какую-либо легитимную социальную роль, подтвер­ждающую их личностную состоятельность. Таким образом, трансформационные процессы создали ситуацию «гендерного кризиса» не только для женщин, лишившихся государственной поддержки, но и для многих мужчин, теряющих основы для ут­верждения позитивной идентичности. Одним из признаков это­го «гендерного давления» может служить высокий уровень алко­голизма и сокращение продолжительности жизни: если в 1989 г. ожидаемая средняя продолжительность жизни мужчин была 64 года, то к 1999 г. она сократилась до 60 лет и достигла 12-летней разницы с женщинами (72 года)¹⁸⁸.

⁸⁸ Женщины и мужчины... С.21.

Различные теории происхождения и воспроизводства гендер-ного разделения труда апеллируют либо к структурным, либо к политическим, либо к индивидуальным причинам. Однако любое корректное объяснение существования «мужских» и «женских» работ должно быть комплексным и учитывать как структуру со­циальных институтов, механизм действия различных тендерных барьеров н сегрегационных механизмов, так и индивидуальное поведение мужчин и женщин, связанное с их идентичностями, ценностями и личным выбором. Данные исследований позволя­ют сделать вывод о том, что в целом сегрегация, даже действуя в интересах мужчин как социальной группы, ограничивает индиви­дуальные возможности конкретных людей - как женщин, так и мужчин, н препятствует их профессиональной самореализации.

ЛЕКЦИЯ 10.

ПРИВАТНАЯ СФЕРА

И ТЕНДЕРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В СЕМЬЕ

Семья как объект гендерного анализа

Семья является не только важнейшей ареной приватной жиз­ни, но и одним из традиционных объектов изучения социологии. При этом семью можно считать одним из сложнейших обществен­ных институтов. Как писал Р. Коннелл, «внутренний мир семьи пред­ставляет собой совокупность многоуровневых отношений, на­кладывающихся друг на друга как геологические слои. Ни в одном другом институте отношения не являются столь протяженными во времени, интенсивными по степени контакта, плотными по соче­танию экономики, эмоций, власти и сопротивления»¹⁸⁹.

Прежде всего, проблематично само понятие «семьи». Как правило, под семьей принято подразумевать группу проживаю­щих совместно людей, связанных брачными, кровнородственны­ми отношениями или отношениями свойства, или, говоря словами недавно изданного учебника, «основанная на единой общесемей­ной деятельности общность людей, связанных узами супружества-родитёльства-родства»¹⁹⁰. Определение содержит отсылку на по­нятия супружества, родительства и родства, сами требующие уточнения: например, является ли родительством юридически нео­формленное усыновление? Можно ли считать супружеством не­зарегистрированный брак? Раздельно живущих супругов? Союз гомосексуалистов? Что такое «общесемейная деятельность»?

Вплоть до последних трех десятилетий под «семьей» в социо­логии неизменно понималась нуклеарная семья, т.е. гетеросексу­альный брачный союз, основанный на браке и совместном прожи-

¹⁸⁹ Cornell R. Gender and power. Cambridge University Press, 1987. P.121.

¹⁹⁰ Антонов А.И., Медков В.М. Социология семьи. М.: изд-во МГУ: Изд-во Международного университета бизнеса и управления («Братья Карич»), 1996.С.66.

вании. Однако примерно в середине 70-х гг. в социологии семьи произошел своего рода "большой взрыв", связанный с коренным пересмотром представлений о самом предмете исследования¹⁹¹. Традиционно в социологии семья рассматривалась как единая груп­па с едиными интересами, или, во всяком случае, с точки зрения необходимости подчинения интересов отдельных ее членов инте­ресам семьи как целого. Этот подход постепенно стал осмысли­ваться как ограниченный, потому что:

- недооценивалась роль внутрисемейных конфликтов и про­тиворечивости интересов разных членов семьи;

- недооценивалось разнообразие реально существующих типов семей, в то время как пропорция "стандартных" семей (муж-жена-двое детей) статистически стала заметно уменьшаться;

- недооценивалась степень включенности членов семьи в со­циальные отношения другого уровня и на другой базисной ос­нове;

- выявилось и множество теоретических проблем: так, семья как социальный объект очень сильно изменяется в зависимости от стадии жизненного цикла (молодожены, семья с маленькими деть­ми, семья с взрослыми детьми и т.п.), к тому же семьи могут силь­но различаться по составу и структуре. Поэтому трудно найти об­щий теоретический подход, который охватывал бы все эти разновидности семей. Из-за этого так называемые "теории семьи" чаще всего имеют дело с семьей как идеальной моделью.

В результате осмысления всех этих проблем появился зна­чительный корпус работ, рассматривающий семью в том виде, в каком она прежде мыслилась социологами, как, прежде все­го, "идеологический концепт", без "деконструирования" кото­рого невозможно дальнейшее продуктивное развитие теории семьи¹⁹².

¹⁹¹ Cheal D. Family and the State of Theory. New York: Harvester Wheatsheaf, 1991. Ch.l.

¹⁹² См. напр..Morgan D.H.J. Social Theory and the Family. London and Bos­ton: Routledge & Kegan Paul, 1975; Barrett M., Mclntosh M. The Anti-social Family. London: Verso, 1982; Hartmann H. The Family as the Locus of Gender, Class, and Political Struggle // Signs. 1981. N 6; Delphy C. Continuities and Discontinuities in Marriage and Divorce // D.Barker , S.Allen (eds.) Sexual Divisions and Society. London: Tavistock, 1976.

Критика нуклеарнои семьи как понятия и института

«Семейная критика» 1970-80-хх гг. носила преимущественно политический характер. Перечислим ее основные аргументы.

1. Диана Гиттинс писала о том, что сам концепт «семья» является преимущественно управленческим, а представления о «нормальной» семье как о нуклеарнои - не только стереотип, но и нормативная модель. Семья играет столь важную роль в обществе не потому что она так необходима для человеческого счастья, а потому что она служит объектом управления, социальной полити­ки и политической риторики¹⁹³.

2. Социалисты подчеркивали, что семья служит основным (хотя и не очень жестким) каналом, определяющим будущую соци­ально-классовую принадлежность. Так, например, в книге Дж.Гол-дтропа¹⁹⁴ приводятся следующие данные: 62% сыновей квалифици­рованных специалистов имеет работу того же уровня, что и их отцы, и только 13% заняты ручным трудом. С другой стороны, 58% сыно­вей неквалифицированных рабочих наследуют их профессию, и лишь 18% имеют профессии с высоким статусом. Таким образом, именно в семье накапливается собственно капитал и культурный капитал, обеспечивающий базу для социального неравенства;

3. Социальные психологи считали, что семья асоциальна, по­скольку развивает взаимную психологическую зависимость меж­ду ее членами в ущерб контактам с более широким социальным окружением. Если брак по тем или иным причинам распадается, то его участники часто обнаруживают себя в "социальном вакуу­ме", поскольку их прочие связи давно разрушены. Помимо про­чего, семейные интересы часто противопоставляются более ши­роким общественным: часто наличие семьи служит обоснованием конформистского поведения... Так, цензор из стихотворения Пуш­кина оправдывается: «Я бедный человек; к тому ж жена и дети...» На что поэт отвечает ему: «Жена и дети, друг, поверь - большое зло: // От них все скверное у нас произошло».

¹⁹³ Gitttins D. The family in question. London: Macmillan, 1985.

¹⁹⁴ Goldthrope J. Social Mobility and Class Structure in Modern Britain. Oxford: Oxford University Press, 1980. P.70, 75.

4. Далее, "частная жизнь", как понятие, имеет и свои теневые стороны. На практике это не только оазис, в котором человек может укрыться от всепроникающей силы государства, но, при опреде­ленных обстоятельствах, ловушка, из которой трудно позвать на помощь. Под покровом неприкосновенности частной жизни более слабые и зависимые члены семьи (чаще всего женщины и дети) нередко оказываются объектом издевательства и насилия, имея мало возможности защитить свои права, поскольку приватная сфера пре­тендует на непроницаемость со стороны публичного контроля.

Последний аргумент имеет принципиальное практическое значение. Каковы взаимоотношения семьи и государства, насколь­ко государство имеет право вмешиваться в жизнь семьи, имеет ли ограничения принцип приватности?

Семья и государство

Используя микро-исторический метод Фуко, французский социолог ЖакДонзело выдвинул гипотезу о том, что в XX столе­тии семья как социальный институт претерпела принципиальную эволюцию, относящуюся к ее отношениям с государством¹'⁵. С его точки зрения, семья «при старом режиме» представляла свое­го рода "государство в государстве", где глава семьи обладал пра­вом, например, заключить своих детей в тюрьму за неповинове­ние. Эта власть всячески поддерживалась государством, которое, таким образом, непосредственно во внутренние дела семьи не вмешивалось. К середине девятнадцатого века власть внутри се­мьи значительно ослабла. При этом произошел сдвиг от "патри­архальной семьи" к "патриархальному государству", которое ста­ло активно вторгаться в жизнь семьи, с помощью разнообразных институтов. К таким институтам на Западе, например, относятся социальные работники и психоаналитики. На роли последних Донзело останавливается особенно подробно: психоанализ рати­фицирует и возводит в ранг ценности конвенциональное семей­ное распределение ролей: роли отца, роли матери, но в то же са­мое время он редуцирует их стратегическую диспозицию до простого скелета, оставив от нее только некое "созвездие имиджей",

¹⁹⁵ Donzelot J. The Policing of Families, New York: Pantheon, 1979.

поверхностную основу отношений—своего рода функциональный симулякр. Другой пример, который он приводит—активное вторже­ние в процесс воспитания детей "экспертов" (врачей, гигиенистов, педагогов и т.п.), главным объектом воздействия которых стали ма­тери из среднего класса.

Другой известный американский автор — Кристофер Лэш — описывает "разрушительные последствия" этой государственной экспансии¹⁹⁶. Он полагает, что семья была последним оплотом час­тной жизни, разрушающимся под напором врачей, психиатров, учителей, экспертов в области воспитания детей. Непрочные се­мьи, где отец если не отсутствует физически, то не обладает долж­ной властью, испорченные к тому же разного рода терапевтичес­кой и либеральной демагогией (вроде трудов доктора Спока и разного рода психотерапевтической литературы) приводят к тому, что утрачиваются идеалы романтической любви, и вообще, вся­ческие обязательства уступают место уклонению от них. Более того, неразрешенным остается Эдипов комплекс, без чего невоз­можно формирование полноценного взрослого человека. Нераз­решившийся страх наказания проецируется на будущее, в резуль­тате растет инфантильное поколение, сплошь зараженное нарциссизмом (т.е. во фрейдистских терминах, феминизирован­ное), которое неспособно противостоять манипуляциям всесиль­ного государства.

Симптоматично, что эта работа была издана в 1977 г.: в кон­це 1970-х—начале 1980-х гг. к власти в Европе и США пришли новые правые, начали свое существование режимы "тэтчеризма", "рейга-низма" и т.п. Для идеологии консерваторов характерно провозгла­шение идеала традиционной семьи как "утерянного рая", "убежи­ща в бессердечном мире". При этом традиционная семья понимается не как большая патриархальная, но именно как "парсо-нианская" нуклеарная семья: муж-кормилец, жена-хранительница очага, зависимые дети. Характерно, что и в нашей стране в 1980-х гг. наметился сдвиг от идеологии равенства полов в направлении рито­рики о "естественном предназначении женщины". На этой базе в СССР была сформирована политика поддержки семьи, выразивша­яся в предоставлении целого ряда льгот матерям вообще и моло-

¹⁹⁶ Lash С. Haven in a Heartless World: The Family Besieged. New York: Basic Books, 1977.

дым семьям в частности. Эта политика оказалась достаточно эф­фективной и дала сразу существенный прирост рождаемости. На­бор аргументов был достаточно сходен с аргументами западных консерваторов ("крепкая семья - крепкое общество") с той разни­цей, что они утверждали, что кризис в семье привел к загниванию современного общества, а в СССР это трактовалось чисто в демог­рафическом смысле.

Необходимо представлять себе, что семья является не толь­ко экономической структурой и сообществом родственников - это еще и мощная идеологическая конструкция.

Материнство и отцовство как социальные институты

Фокусом социальной критики нуклеарной семьи, развернув­шейся в 1970-80-е гг. был социальный институт материнства. Го­ворить о материнстве именно как об институте принято лишь применительно к эпохе современности, когда оно оказалось не только выделено из других функций женщин в приватной сфере, но и выдвинуто на передний план, как их основное предназначение и смысл жизни. (Гидденс назвал этот феномен «изобретением ма­теринства»¹⁹⁷). «Изобретение материнства» дало начало влиятель­нейшему дискурсу, занявшему центральное место в патриархат-ной тендерной идеологии. Э.Оукли сформулировала его основные положения следующим образом:

— всем женщинам необходимо быть матерями; - всем матерям необходимы их дети;

— всем детям необходимы их матери¹⁹⁸.

Этот дискурс всячески подкреплялся «научными данными», в частности, психоанализ как теория и терапевтическая практика исходил из того, что каждая нормальная женщина должна желать материнства, а те, кто его отвергают, отвергают саму «женскую природу». В 1960-е гг. был опубликован целый ряд работ, в кото­рых на основании данных различных исследований всячески утверж­далась идея о том, что между матерью и ребенком существует осо-

¹⁹⁷ Giddens A. The Transformation of Intimacy: Sexuality, Love & Eroticism in Modern Societies. Cambridge: Polity Press, 1992. P. 130.

¹⁹⁸ Oakley A. Woman's Work: The Housewife, Pat and Present. New York: Pan­theon Books, 1974. P. 186.

бый род близких отношений, который совершенно необходим для развития ребенка и не может быть заменен никакими другими от­ношениями. При этом идеология материнства полна внутренних противоречий: матери, с одной стороны, романтизируются как бескорыстные, безгранично любящие, готовые на любые жертвы существа, с другой стороны, в том же психоанализе демонизиру-ются как невротички, не способные правильно воспитывать ребен­ка. На них возлагается полная ответственность за судьбу детей, и в то же время они представлены как иррациональные существа, сле­дующие инстинктам и природе.

Вторая волна феминизма подвергла эту идеологию весьма резкой критике. Так, М.Барретт и М.Макинтош писали: «Есте­ственная обреченность женщин на домашнюю работу, как приня­то считать, связана с материнством. Биологические факты вына­шивания и выкармливания ребенка с необходимостью, столь естественной, что о ней даже не стоит говорить, ведут к преиму­щественной ответственности за уход за ребенком, к учреждению интимной, теплой связи между матерью и малышом, которая ес­тественным образом переходит в необходимость покупать и го­товить ему еду, стирать его одежду, перевязывать его царапины, помогать ему во всем, водить его к дантисту, обсуждать его под­ростковые проблемы, приветствовать его мужа или жену, затем нянчить уже его детей. Было уже достаточно написано о "мифе материнства", чтобы убедить нас, что причины, по которым все эти вещи считаются сами собой разумеющимися, о которых даже и нет смысла говорить, становятся менее очевидными, если все-таки подвергнуть их пристальному изучению. Проблемой жен­щин является далеко не столько "тирания репродуктивное™", которую мечтала сбросить Суламифь Файрстоун (она может быть приручена, если мы сможем контролировать технологию), сколь­ко "тирания материнства".

Это может звучать шокирующе, поскольку так много жен­щин явно хотят этого и добровольно выбирают материнство. Но вот что они редко имеют возможность выбирать, так это социальные обстоятельства и то давление, которое не позволяет им сопротив­ляться тому, чтобы быть "потопленными" материнством. Часто су­ществует столь сильное напряжение между тем, чтобы быть мате­рью и быть еще хоть кем-нибудь, кем вы хотели бы быть, что вы не можете получать удовольствие ни от одной половины вашей жизни. Иногда женщины, которые очень хотели бы иметь детей, реша­ют не делать этого потому, что социальная ситуация не позволяет им совмещать материнство с любым другим занятием. Многие женщины вынуждены бросать работу и все другие свои начина­ния. Обычно отношения с детьми приносят большую радость, но в то же время из-за того, что это единственное, что поглощает их жизнь, женщины чувствуют фрустрацию. Слишком часто в условиях изо­лированной семьи и с минимальной поддержкой извне, материн­ство становится обузой и само по себе, и потому, что означает, что женщина буквально заперта дома. Даже те супруги, которые внача­ле разделяли пополам обязанности по готовке и уборке, редко про­должают это делать, когда появляются дети. Женщина остается дома с ребенком, поэтому она "естественно" выполняет и всю осталь­ную работу по дому. Позднее, если она возвращается на работу, на нее ложится двойная нагрузка. Мужчине приходится зарабатывать достаточно, чтобы прокормить всю семью, поэтому у него "есте­ственно" нет времени и сил для домашних дел. Постепенно узлы, привязывающие женщину к семье и дому, затягиваются. Если ей повезет, она может быть довольна своим состоянием; если нет -значит, ей не повезло. Но, скорее всего, она будет чувствовать силь­ную амбивалентность, потому что как раз любовь к своим детям связывает ее по рукам и ногам. Вот что мы имеем в виду под тира­нией материнства»¹⁹⁹.

В приведенном фрагменте отчетливо видно проведение раз­личия между материнством как личным опытом и материнством как социальным институтом. Известный феминистский теоретик материнства Адриенн Рич полагает, что сам по себе опыт материн­ства является для женщины весьма важным позитивным и даже революционным телесным опытом²⁰⁰. Однако практика его успеш­ной реализации сталкивается с такими социальными обстоятель­ствами, которые могут способствовать его травматичности.

Так, согласно исследованиям Оукли, в восприятии женщи­нами материнства есть определенная классовая тенденция: жен­щины среднего класса получают от него больше наслаждения, чем женщины рабочего класса. Это связано с тем, что последние, как

¹⁹⁹ Barrett M, Mclntosh M. The Anti-Social Family. London: Verso, 1982. P.72.

²⁰⁰ Rich A. Of Woman Born: Motherhood as Experience and Institution. London: Virago, 1977.

правило, не выделяют свои материнские обязанности из общего круга обязанностей домохозяйки: дети в этом случае воспринима­ются, прежде всего, как источник грандиозной дополнительной ра­боты. Однако у большинства женщин из всех социальных слоев по отношению к материнству наблюдается определенная амбивалент­ность - в исследовании Оукли, на прямой вопрос: "Нравится ли вам заниматься детьми?" ни одна из 40 респонденток не ответила отри­цательно, однако их дальнейшие комментарии и ответы на другие вопросы показали, что на самом деле многие из них испытывают сильнейшую фрустрацию.

По мнению Оукли, проблема заключается в том, что на прак­тике материнство действительно растворяется в многочисленных обязанностях домохозяйки, а в этом занятии роль "обслуги" вы­ражена значительно сильнее, чем продуктивная и творческая. Са­мочувствие женщины ухудшается также за счет социальной изо­ляции, в которой она исполняет свои обязанности, и чувства единоличной ответственности за то, чтобы все было сделано "как надо". Те формы, в которых обычно проявляется помощь мужчин в отношении детей, мало что меняют в этой ситуации: целый ряд исследований показывает, что мужчины предпочитают играть или гулять с детьми, в крайнем случае, укладывают их спать. Это наи­более приятные и вознаграждающие формы родительской забо­ты. На долю женщин же остается огромная рутинная работа по "обслуживанию".

Анализ Оукли позволяет также сделать важный вывод о клас­совой специфике материнства, который был потом дополнен и развит работами цветных феминисток, подчеркивавших также ра­совую и культурную специфику материнского опыта.

Последний тезис в полной мере относится и к отцовству. «Изобретение отцовства» в медийном и социологическом дис­курсе произошло значительно позже, чем «изобретение мате­ринства»: роль отца стала широко обсуждаться и анализировать­ся в научной литературе лишь со второй половины 1970-х гг. Во многом это была реакция на успех женского движения «второй волны» и критику им традиционных представлений о распреде­лении родительских ролей. Отцовство стало рассматриваться не только как социальная функция, необходимая для правильного воспитания прежде всего сыновей, но как важный элемент муж­ской идентичности.

В последующие гадал в контексте гендерных исследований се­мьи развернулась дискуссия о содержании этого «нового отцовства». Традиционно гендерная роль отца, хотя и весьма различающаяся в разных культурах, сводилась к следующим главным функциям:

- обеспечению семьи/детей;

- их защите;

- специфическим задачам воспитания, таким, как утвер­ждение родительской власти, приучение к дисциплине, поряд­ку, в случае необходимости-наказанию.

Нетрудно заметить, что все эти функции, в отличие от мате­ринских, значительно меньше детерминированы биологическим родительством. Другая их особенность - большая дистанциро-ванность от ребенка как объекта заботы и воспитания. Такая кон­фигурация обязанностей делала вполне возможной существова­ние феномена «отсутствующего отца» даже в семьях, включающих в свой состав обоих родителей²⁰¹. В реальности, однако, выполне­ние всех этих функций оказывается проблематичным: обеспечение детей в большинстве случаев не является больше исключительной функцией отца, защита их от угроз современной цивилизации, напротив, является задачей, значительно превышающей возмож­ности отдельного человека — в какой-то степени она ложится на плечи государственных институтов, в какой-то — просто не реали­зовывается, особенно если отец находится на нижних уровнях классовой и расовой иерархий²⁰².

Третья же и наиболее сложная отцовская функция связана не столько с тем, что отец реально делает, столько с тем, что он символизирует самой своей фигурой. Символически отец реп­резентирует в семье реальный внешний мир и его порядок, в отличие от домашнего мира материнского комфорта²⁰³. Эти пред­ставления восходят, во-первых, к философской традиции, противо­поставляющий разум и рациональность, с одной стороны, любви и эмоциям, с другой; во-вторых, к психоанализу с его трактовкой от-

²⁰¹ Blankernhom D. Fatherless America. New York: Basic Books, 1995; Kukhter-in, S. Fathers and patriarchs in communist and post-communist Russia // S.Ashwin (ed.) Gender, state and society in Soviet and Post-Soviet Russia. Lon­don: Routledge, 2000. P.71-90.

²⁰² Wideman J.E. 'Fatheralong. New York: Pantheon Books, 1994.

²⁰³ Ruddick S. The Idea of Fatherhood // Nelson H.L. (ed.) Feminism and Fam­ilies. New York and London: Routledge, 1997. P.205-220.

ражения фигур родителей в психике ребенка. Выросший без (символического) отца ребенок может ощущать себя погружен­ным в мир хаоса и иллюзий, не способным строить отношения с окружающим миром. Однако представители феминистского на­правления в психоанализе оспорили эти взгляды. Д.Диннерштейн и Н.Ходоров утверждали, что, наоборот, асимметрия родительс­ких ролей порождает серьезные проблемы в последующей соци­ализации сыновей и дочерей, причем сыновей, вынужденных на­всегда отвергать мир материнской любви, — даже в большей мере. Они поддерживали идею «симметричного родительства», кото­рое подразумевает взаимозаменяемость обязанностей, традици­онно считавшихся материнскими и отцовскими.

Традиционное «дистанцированное отцовство» в условиях вы­сокой экономической самостоятельности женщин стало терять свою привлекательность прежде всего для матерей: многие из них сдела­ли выбор в пользу развода или одинокого родительства, считая, что отцовские функции столь эфемерны, что легко можно обойтись без отца вообще. По данным Госкомстата РФ доля детей, родившихся вне брака в общем числе родившихся в целом по России за 10 лет возросла в два раза: с 13,5% в 1989 г. до 27,0% в 1998 г. (т.е. каждый четвертый новорожденный). В ряде регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока доля внебрачных детей превышает 40%.

Как данные статистики, так и социологический анализ говорят о возрастании тендерного напряжения в традицион­ных социальных институтах материнства и отцовства.

Домашняя работа и гендерные отношения в семье

До недавнего времени неоплачиваемая работа в домашнем хозяйстве практически не принималась во внимание социологами. Точнее сказать она рассматривалась лишь в рамках социологии се­мьи как некое "занятие", или способ организации семейной жизни. Лишь в 1970-е гг. она стала рассматриваться именно как работа, столь же необходимая для функционирования социума, как и обще­ственное производство. Подсчитано, что объем домашней работы в стоимостном эквиваленте равен трети ежегодного валового про­дукта во всем мире²⁸⁴.

²⁰⁴ Giddens A. Sociology. Polity, 1993. Р.516

С середины 1960-х гг. многими социологами выдвигалась вер­сия о том, что в современных пост-индустриальных обществах со­циальные роли мужчин и женщин выравниваются: равенство жен­щин гарантируется специальным законодательством, женщины все чаще и чаще работают, мужчины разделяют их домашние обязан­ности. Это приводит к изменениям в патриархатной модели семьи, где к "мужской работе" относилось, главным образом, зарабаты­вание денег, а из собственно домашних дел - ремонт и уход за автомобилем (все остальные работы считались "женскими"). Дей­ствительно, данные многих исследований свидетельствуют о том, что на Западе все время увеличивается занятость замужних жен­щин (однако в России и странах Восточной Европы, где эта заня­тость была почти поголовной, наблюдается обратный процесс), и в то же время увеличивается вовлеченность мужчин в домашнее хозяйство и, в частности, в уход за детьми. В 1970 г. появляется термин "симметричный брак". В симметричном браке роли мужа и жены не противопоставляются, наоборот, очень важно все де­лать вместе, в том числе, обсуждать всевозможные проблемы и выходить из дома, наконец, просто помогать друг другу.²⁰⁵

Однако уже в конце 1960-х социологи-феминистки стали пи­сать о том, что произошла скорее "смена идеалов", чем смена ре­ального положения дел, и "симметричный брак" остается лишь красивым мифом.

Для того, чтобы представить себе, как в среднем распределя­ется неоплачиваемый домашний труд и отдых между мужчинами и женщинами, прибегнем к примеру. Таблицы 7 и 8 представляют со­бой результаты измерения бюджетов времени городского и сельского населения обоих полов, проведенные группой исследователей из Но­восибирска в небольшом городе Рубцовск (Алтайский край) и в не­скольких селах Новосибирской области.²⁰*. Они отражают динамику изменения затрат времени мужчин и женщин на тот или иной вид деятельности, начиная с 1970-х гг.

²⁰⁵ Young M., Wilmott P. The Symmetrical Family. New York: Pantheon, 1974.

²⁰⁶ В.А.Артемов Тенденции изменения повседневной деятельности населения в 1970-1990-е годы // Социальная траектория реформируемой России. Исследования Новосибирской экономико-социологической школы. Новосибирск: Наука, 1999. С.578-580.

Таблица?

Изменение бюджета времени работающего населения

Рубцовска в 1972-1990 гг.,

(часов в неделю)

Вид деятельности (затрата времени)	Мужчины			Женщины
	1990 г.	Разница		1990 г.	Разница
		1990 г. с 1980 г.	1980г. с 1972г.		1990 г. с 1980 г.	1980г. с 1972 г
Рабочее время	43,7	+0,9	-1,3	40,1	-1,3	-1,9
Внерабочее время, связанное с работой	6,6	-0,3	-0,5	5,5	0,0	-0,5
Домашний труд	10,4	-1,5	+3,1	27,0	+1,1	-1,2
Труд в подсобном хозяйстве	1,4	+0,9	+0,4	0,4	+0,3	0,0
Уход за детьми и занятия с ними	3,9	-1,9	+ 1,6	6,5	+0,2	+1,3
В том числе занятия с детьми	2,7	-1,5	+ 1,1	3,2	0,0	+0,9
Сон, еда, уход за собой	68,5	+ 1,3	-0,3	67,8	+2,6	+1,0
В том числе сон Свободное время	53,6 33,3	-0,6 +0,6	-1,3 -3,2	53,0 20,5	+0,7 -2,9	-0,3 + 1,4
В том числе: Учеба и самообразование	0,5	-1,4	-1,9	0,3	-0,6	-0,4
Зрелища	1,8	-0,6	-0,5	1,0	-1,5	-0,1
Чтение	5,4	-1Д	+0,6	3,3	-0,5	+ 1,2
Просмотр теле­передач	14,5	+3,0	+2,5	9,7	+ 1,2	+2,7
Физкультура и спорт	0,8	-0,1	0,0	0,3	-0,2	-0,1
Прочие затраты	0,2	0,0	+0,1	0,2	0,0	-0,1
Общая трудовая нагрузка (включая уход за детьми)	63,3	-0,4	+2,3	76,3	+0,3	-3,2
Свободное время (включая занятия с детьми)	36,0	-0,9	-2,1	23,7	-2,9	+2,3

202

И. Н. Тартаковская. Гендерная социология

Таблица8

Изменение бюджета времени работников

сельского хозяйства в 1975-1994 гг., (часов в среднесезонную рабочую неделю)

Вид деятельности (затрата времени)	Мужчины			Женщины
	1993-1994гг	1993^tr. с 1986-7 гг.	1986-7 г. 1 975-6 п	с 1993-1994гг	1993^г. с 1986-71	1986-7 г. с!986-7гг.
Рабочее время	54,7	-5,4	-0,3	40,1	-5,0	-3,0
Внерабочее время, связанное с работой	4,3	-0,2	+0,7	5,5	-0,6	+ 1,0
Домашний труд и посещение учрежде­ний обслуживания	3,6	+0,6	-1,0	24,8	+0,6	+3,4
Труд в подсобном хозяйстве	16,3	+0,9	+5,6	19,8	+0,9	-0,7
Уход за детьми и занятия с ними	1,5	-0,2	+0,5	3,6	+0,9	-0,7
В том числе заня­тия с детьми	1,4	+0,4	+0,4	1,3	+0,5	-0,2
Сон, еда, уход за собой	62,3	+1,4	-5,4	58,7	+0,2	-0,6
В том числе сон	49,0	+0,1	-6,6	47,1	+0,2	-2,2
Свободное время	23,2	+1,3	-0,1	14,4	+2,7	-2,2
В том числе: про­смотр телепередач	11,7	+2,3	+4,7	6,2	+0,7	+0,8
Посещение, прием гостей	3,9	+ 1,1	-1,7	4,1	+1,9	-0,5
Прочие затраты	2,1	+1,6	0,0	1,1	+0,3	0,0
Общая трудовая нагрузка (вклю­чая уход за детьми)	79,0	-4,7	+5,1	92,5	-3,7	3,0
Свободное время (включая занятия с детьми)	24,6	+1,7	+0,3	15,7	+3,2	-2,4

Приведенные в обеих таблицах данные, полученные новоси­бирскими социологами, наглядно иллюстрируют разницу в поло­жении мужчин и женщин как применительно к домашней работе, так и применительно к возможностям для саморазвития и просто отдыха. Преимущество таблиц бюджетов времени заключа­ется в том, что это абсолютно объективный показатель, не связан­ный с оценками того, что есть "много", "мало" или "нормально", как это бывает в опросах и интервью.

Характерно, что в период с 1975 по 1994 гг. домашняя нагрузка у женщин только возрастала (и в итоге превысила мужскую в 7,5 раз), притом, что протяженность рабочего времени сокращалась и у женщин, и у мужчин. Причина этого заключается в особых свой­ствах домашней работы как вида деятельности: как писала еще Б.Фри-дан, домашняя работа имеет тенденцию заполнять все свободное время. Это связано с ее специфической структурой: она не имеет никаких единых стандартов и критериев оценки. В результате, когда у женщин высвобождается какое-то время (например, уменьшает­ся трудовая загрузка вне дома), они сразу же значительно повыша­ют критерии качества своей домашней работы - например, чаще меняют и стирают постельное белье, делают большую уборку не раз в неделю, а каждые два дня и т.п. Эта тенденция имеет психоло­гическую подоплеку: спасаясь от монотонности и постоянной по­вторяемости одних и тех же операций, женщины создают свои соб­ственные "стандарты качества". Это позволяет им чувствовать удовлетворенность своей работой — вещь, совершенно необходи­мую для мотивации любого труда. Однако психологический меха­низм выстраивания подобной защиты таков, что эти критерии, со­зданные самими женщинами, объективизируются в их сознании и принимают характер внешних требований, от которых они чувству­ют зависимость. Это значительно уменьшает ту самую "автоно­мию", которая называется домохозяйками как преимущество их по­ложения по сравнению с работой "вне дома".

При этом те женщины, которые имеют более высокие стан­дарты домашней работы, как правило, более ей удовлетворены. В то же время, если по каким-то причинам эти стандарты переста­ют выдерживаться, эта категория женщин испытывает серьезный стресс. В этом смысле показательно исследование психиатра Дж.Ку-пера²⁰⁷, который сравнивал между собой три лабораторные груп­пы: особенно усердных домохозяек, придерживающихся высоких

²⁰⁷ Cooper J. The Leyton Obsessional Inventory' Psychological Medicine, 1970, 1. P.48-64.

стандартов выполнения домашней работы; людей, страдаю­щих клинически выявленными психиатрическими заболеваниями, и "нормальных" женщин. Купер предложил им всем набор тестов, призванных выявлять наличие навязчивых идей. В результате усер­дные домохозяйки показали результаты, промежуточные между нормальными женщинами - контрольной группой и психически больными людьми.

Оукли в своем классическом исследовании выделила следую­щие особенности домашней работы как вида трудовой нагрузки²⁰⁸:

- во-первых, сам характер работы. Даже если она и содержит некоторые элементы творчества, основные ее элементы рутинные, монотонные, повторяющиеся изо дня в день - словом, неинтерес­ные и нетворческие;

- во-вторых, почти не происходит аккумуляции результатов: выстиранное белье быстро пачкается, приготовленная еда съедает­ся, все приходится начинать сначала;

- помимо этого, она не имеет и каких-либо хронологических ограничений. Проинтервьюированные ей домохозяйки назвали са­мым отрицательным качеством домашней работы по сравнению с оплачиваемой работой то, что она не ограничена рамками рабоче­го дня - "женской работе нет конца";

- как правило, она осуществляется в изоляции от других взрос­лых людей - отсутствует "трудовой коллектив";

- однако ведение домашнего хозяйства как род деятельности имеет и свое преимущество в глазах тех, кому приходится этим за­ниматься. Это преимущество — относительная автономность, возможность самостоятельно принимать решения в сфере своей компетенции;

- но эта деятельность имеет низкий статус, и это служит источ­ником дополнительного дискомфорта для многих женщин. Особен­но высокий уровень неудовлетворенности был отмечен у тех жен­щин, которые до того, как стать домохозяйками, имели достаточно высокий профессиональный статус или просто любимую работу.

В работе Р.Блада и Д.Вольфа "Мужья и жены"²⁰⁹ говорится, что на уровень участия мужчин в домашней работе воздействуют

²⁰⁸ Oakley A. The Sociology of Housewoik. London: Martin Robertson, 1974.

²⁰⁹ Blood R., Wolf D. Husbands and Wives: the Dynamics of Married Living. New York: Free Press, 1960

две группы факторов: тип занятости и представления о тендерных ролях. Данные многих исследований показывают, что высокоопла­чиваемые мужья меньше участвуют в работе по дому. Очень часто работа занимает у них столько времени, что это участие для них физически невозможно, даже при наличии доброй воли с их сторо­ны (хотя можно поставить вопрос иначе: почему они выбирают такие виды работы, если понимают важность участия в воспитании детей и разделения с женами их домашних обязанностей?). Иссле­дования показывает также, что мужчины, если вообще как-то уча­ствуют в домашней работе, чаще склонны заниматься с детьми, чем выполнять какую-либо другую работу - стирку, мытье посуды, глажку и т.п²¹⁰. Однако здесь тоже проходит довольно четкая демар­кационная линия: если мужчины занимаются с детьми, то они в основном гуляют с ними, играют, короче говоря - "общаются". Физическое же обслуживание - кормление, смена грязных пеле­нок - остается "женской работой".

Даже в том случае, если муж принимает заметное участие в выполнении домашней работы, ответственность за состояние дел в доме все равно остается на жене.

Несмотря на эволюцию тендерных ролей и тендерных иден-тичностей в семейной сфере, роста популярности представле­ний об эгалитарном, или «симметричном» браке, распределе­ние домашних обязанностей остается наиболее консервативной областью семейных отношений.

«Кризис семьи» и новые семейные практики

Рост числа разводов, высокая доля внебрачных сожительств, неполных семей, уменьшение рождаемости в современной Рос­сии, хотя и соответствуют в целом общеевропейским демогра­фическим тенденциям, порождают в медиа и даже научной лите­ратуре «моральную панику»²" по поводу кризиса института семьи и того вреда, который этот кризис может нанести обществу. Надо отметить, что идея о «кризисе семьи» отнюдь не является достоя-

²¹⁰ Напр., Gavron H. The Captive Wife: Conflicts of Housebound Wives. Har-mondsworth: Penguin Books, 1966.

²¹¹ Антонов А.И. Социологические проблемы кризиса российской семьи. Население и общество. 2001. № 15-16.

нием рубежа второго и третьего тысячелетий: так, например, Т.Пар-сонс в своей статье 1955 г. спорил с авторами, писавшими о «де­зорганизации семьи» и «потере ею функциональности»²¹². Однако к концу 1990-х - началу 2000-х гг. значительно возросло число об­стоятельств, позволяющих судить, по крайней мере, о серьезных и массовых изменениях в функционировании этого института. К этим тенденциям, помимо уже отмеченных выше роста числа разводов, внебрачных и неполных семей, относятся также:

- новые репродуктивные технологии, нарушившие монолит­ную идею материнства (появление суррогатных матерей);

- борьба геев и лесбиянок за возможность придания их со­юзам юридического семейного статуса;

- трудовая и экономическая миграция в международном мас­штабе, которая часто приводит к вынужденному многолетнему проживанию мужей и жен в разных странах;

- изменения характера отношений внутри самих семей: ис­пользуя типологию С.И.Голода, на смену «детоцентристским се­мьям», главным смыслом существования которых было совмест­ное выращивание детей, приходят семьи «супружеские», в центре которых находятся собственно отношения супругов²¹³.

Э.Гидденс пишет, что на смену дискурса романтической любви, на котором было основана идея современного конъюгаль-ного брака, приходит дискурс «собственно отношений»²¹⁴. Пос­ледний фактор имеет весьма большое значение для изменения как формы, так и содержания семейной жизни:

- такие отношения не обязательно моногамны. Эсклюзивность сексуальных отношений исключительно с супругом/партнером соблюдается лишь постольку, поскольку она кажется желательной или существенной для их участников (а не сама собой разумеется);

- они не обязательно гетеросексуальны;

- центральное значение для этих отношений имеет хорошее

²¹² Parsons T. The American Family: Its Relations to Personality and to the Social Structure // Parsons Т., Bales R. Family, Socialization and Interaction Process. Glencoe, IL: Free Press, 1955.

²¹³ Голод С.И. Современная семья: плюрализм моделей // Социологический журнал. 1996. № 3-4. С.99-108.

²¹⁴ Giddens A. The Transformation of Intimacy: Sexuality, Love & Eroticism in Modern Societies. Cambridge: Polity Press, 1992.

знание особенностей и личных черт партнера. В отличие от тради­ционных конъюгальных семейных отношений, они не имеют гото­вого сценария. Когда значительная область человеческой жизни не регулируется уже предыдущими образцами и традициями, чело­век вынужден все время считаться со стилем жизни своего партне­ра. Более того, особенности стиля жизни имеют уже не побочное, но первостепенное значение, определяя, с кем человек имеет дело:

- это равноправные отношения, равенство имеет для них та­кое же принципиальное значение, как способность к коммуника­ции. В них существует реальный шанс преодоления как экономи­ческой бедности женщин, так и эмоциональной бедности мужчин. И особое значение эта новая форма отношений имеет для жен­щин: они протестуют и решительно разрывают со своей принад­лежностью к "домашней сфере" и теми ограничениями, которые она накладывает на саморазвитие. Мужчина же оказывается в куда более невыгодной позиции: он все еще прикован к роли "кормиль­ца семьи";

- семьи, основанные на такого рода отношениях, могут быть по добровольному выбору бездетными;

- нередко привязанность, существующая между партнерами, превращается в достаточно сильную эмоциональную зависи­мость, сходную по своим проявлениям с наркотической зависи­мостью или алкоголизмом.

Тем не менее, семейные союзы, смысл которых состоит лишь в отношениях между супругами, значительно легче распадаются, так как не подкреплены никакими институциональными, тради­ционными и прочими установлениями. Стирается грань между «семьей» и «сожительством», «супругами» и «партнерами». На­личие общих детей далеко не всегда меняет эту ситуацию.

Таким образом, постановка вопроса о современном кризисе института семьи не лишена оснований. Другое дело, что этот кри­зис в известной степени является органичным продолжением ее эволюции. Как показал Ф.Арьес, по своей генеалогии семейная жизнь получила распространение в ущерб традиционной социаль­ности. Современная семья постепенно замещала собой пришед­шие в упадок старые общественные отношения, чтобы позволить человеку избавиться от невыносимого нравственного одиночества. Она отвечает потребности человека в личном жизненном простран­стве и независимости, членов семьи объединяют чувства и привычка к определенному образу жизни²¹⁵. Но насколько семья сей­час реально способна выполнять эти функции? Х.Арендт отмеча­ла, что «массовое общество разрушает не только публичное про­странство, но и приватную сферу, т.е. не только лишает людей их места в мире, но отнимает у них также защиту их собственных четы­рех стен, в которых они некогда чувствовали себя укрытыми от мира и где во всяком случае также и те, кого исключала публичность, могли найти эрзац действительности в теплоте своего домашнего очага внутри границ семьи»²¹⁶. Этот кризис порожден глобальными модернизационными процессами и характерен не только для России, но в ней он принял особенно выпуклые формы. Справедливо замече­но, что если европейская модернизация во многом опиралась на тра­диционный базис семьи, то в России наиболее развитыми были не столько семейные, сколько корпоративные, общинные традиции²¹⁷.

Эти традиции в известной мере поддерживались социальной политикой советского государства, широко вторгавшегося в при­ватный мир своих граждан, но в то же время обеспечивавшего се­мью определенной организационно-экономической поддержкой. Рыночные трансформации привели к видоизменению, а местами и разрушению институтов, осуществлявших эту поддержку, что при­вело, по мнению М.Малышевой, к санкционированной государ­ством деградации приватной сферы²¹⁸.

В то же время нет оснований считать, что кризис семьи име­ет катастрофический характер: потребность в приватности, в не­кой микрогруппе близких людей, способной противостоять разру­шительному влиянию социетальных процессов, у большинства людей очень велика и является важным аспектом их идентичнос­ти. Поэтому скорее можно говорить об изменении семейных форм под влиянием развития тендерных отношений, чем о перспективе исчезновения семьи в обозримом будущем.

²¹⁵ Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург: Издательство Уральского университета. 1999. С.406-410.

²¹⁶ АрендтХ. Vita Activaили о деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000. С.77.

²¹⁷ Костюк К.Н. Архаика и модернизм в Российской культуре // Социологический журнал. 1999. № 3-4. С. 10.

²¹⁸ Малышева М.М. Приватность и права человека: семейный аспект // Права женщин в России: исследование реальной практики их соблюдения и массового сознания. М: МЦГИ, 1998. Т.2. С.65.

ЛЕКЦИЯ 11.

РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ТЕНДЕРНЫХ ОТНОШЕНИЙ В КУЛЬТУРНЫХ НАРРАТИВАХ

Что такое репрезентация?

Репрезентация представляет собой одну из базовых культур­ных практик и ключевой момент в циркуляции культуры. Одно из самых простых определений культуры можно сформулировать как «разделяемые смыслы». Главным посредником в разделении смыс­лов является язык: понимание смыслов возможно, лишь если это язык - общий. Но язык способен выполнять эту роль только пото­му, что является системой репрезентации - слова репрезентируют свои смыслы..

Как именно работает языковая система репрезентации, как слова предстают в виде знаков, имеющие определенные рефе­ренты; как язык образует значения - изучает семиотика. Одна­ко помимо семиотического, в последнее десятилетие в социоло­гии все более влиятельным становится дискурсивный подход. Дискурсом принято называть способ организации или констру­ирования знания о каком-нибудь предмете или явлении, т.е. набор идей, образов и практик, которые задают сами формы знания, способы их обсуждения и связанного с ними поведе­ния. Дискурс определяет, какие знания или практики приемле­мы, а какие неприемлемы по отношению к конкретному пред­мету, виду деятельности или социальному институту; какие утверждения являются истинными, а какие ложными. Дис­курсивный подход, в отличие от семиотического, более интере­суется не тем, как осуществляется репрезентация, а каковы ее последствия, т.е. политикой репрезентации. Он предполагает анализ того, как организация знания связана с властными отно­шениями в обществе, как она регулирует поведение, конструи­рует идентичности, а также - как задаются способы репрезента­ции и изучения тех или иных феноменов и связанные с ними практики. Таким образом, дискурсивный подход всегда предпо­лагает анализ исторического и культурного контекста репрезен­тации.

Существуют также разные подходы, объясняющие природу репрезентации. Стюарт Холл выделяет три основные способа та­кого объяснения²¹⁹.

1. С точки зрения рефлексивного подхода, воссоздаваемое с помощью репрезентации значение связано с отображаемым объек­том, человеком, идеей или событием, существующими в реальном мире, а язык играет лишь роль зеркала, отражающего это значение. Этот подход называется еще миметическим, от греческого слова мимезис, означающего «подражание». Он передает один из важ­ных аспектов репрезентации — ее связь с реальным миром, но бес­силен объяснить возможность различных репрезентаций одного и того же явления.

2. Интенциональный подход предполагает, что смысл и эф­фекты любой репрезентации целиком задаются ее автором, тем, кто пользуется языком, рисует картины, делает фотографии и т.п. Он отражает активную роль субъекта репрезентации, но не может объяснить, почему заложенные в нее смыслы могут вос­приниматься и разделяться другими людьми - любое средство коммуникации подразумевает не только автора, но и рецептора смыслов.

3. Наконец, конструктивистский или конструкционистский подход делает акцент на социальном характере репрезентации. Ее смысл не является ни механическим отражением объектов, ни дос­тоянием индивидуального автора: он каждый раз заново конструи­руется и реконструируется в процессе коммуникации, непосред­ственно отражая ее социокультурный контекст.

Последний подход особенно важен применительно к анализу репрезентаций тендерных отношений, поскольку позволяет объяс­нять культурный и политический смысл многочисленных образов мужчин и Женщин, мужественности и женственности, которыми переполнены любые культурные нарративы.

²¹⁹ Hall S. (ed.) Representation: Cultural Representations and Signifying Prac­tices. London, Thousand Oaks, New Delhi: Sage in association with the Open University, 1997. P.24-26.

Тендерные аспекты массовой культуры: теория «мужского взгляда»

Тендерные репрезентации являются принципиально важной частью как элитарной, так и массовой (популярной) культуры, од­нако именно популярной культуре, густо насыщенной стереоти­пами мужественности и женственности, обычно приписывается особенно сильная степень воздействия на массовое сознание и повседневные практики. Именно поэтому популярная культура ока­зывается в фокусе анализа тендерной теории значительно чаще, чем элитарная.

Поп-культуре, а именно голливудскому массовому кино, была, в частности, посвящена наиболее влиятельная феминистская рабо­та о технологиях тендерной репрезентации: "Визуальное удоволь­ствие и нарративное кино" Лауры Малви^ггй. Используя психоана­литический подход Фрейда и Лакана, Л.Малви анализирует классические голливудские фильмы и приходит к выводу, что они построены на эксплуатации двух свойств сознания: так называемой "скопофилии" (вуайеризма), т.е. удовольствия от подглядывания, с одной стороны, и "нарциссической идентификации", т.е. удоволь­ствия от отождествления с другими, более совершенными объекта­ми, с другой стороны. Малви показывает, что кинокамера в класси­ческом нарративном кино, по сути, соответствует мужскому взгляду, и характер доминирующих в фильмах персонажей таков, что они приспособлены именно для мужских удовольствий. В самом деле, активные герои, от идентификации с которыми можно получить удо­вольствие, в таких фильмах, как правило, мужчины, женщины же пред­ставлены, главным образом, как эротизированные персонажи, объект мужского желания и мужского взгляда. Фильмы, скроенные по та­кому рецепту, представляют собой голливудский 'mainstream', ос­новной поток, и исключений существует не так уж много (тем мень­ше их было в середине 1975 г., когда появилась знаменитая статья).

Главная идея работы Л.Малви заключается в акцентировании внимания на "власти мужского взгляда", на принципиально раз-

²²⁰ Малви Л. Визуальное удовольствие и нарративное кино // Антология тендерной теории. Минск: Пропилеи, 2000.

ной позиции, которую два пола занимают в массовой культуре: мужчины смотрят, женщины выставлены для обозрения. В кино, на телевидении, в других визуальных искусствах, а также в текстах: газетах и массовой литературе, мужчины являются "субъектом взгляда", носителем точки зрения, занимают контролирующую позицию - женщины же им подконтрольны. Мужчины действуют, женщины служат объектами их действий. Это отражение патриар-хатных отношений в культуре²²¹.

Наиболее очевидным жанром, в котором женщины "подстав­лены" под мужской оценивающий и контролирующий взгляд, явля­ется порнография, однако это далеко не единственная сфера, где женские тела репрезентируются как объект желания, сексуальных фантазий и насилия. Немалую роль играет реклама, где изображе­ния женщин служат "приправой" к напиткам, бытовой технике, даже автомобилям. Кодированное послание к мужчине-потребителю гла­сит: "Если ты купишь этот продукт, ты получишь в придачу эту красотку ". Для женщин содержание "слогана" несколько отличает­ся: "Если ты купишь этот продукт, ты превратишься в эту красотку". Женщины, представленные в рекламе, увидены не женским взгля­дом: это эротические картинки, приманки для мужчины. Подчиня­ясь этому навязчивому, доминирующему взгляду, женщина при­выкает смотреть на себя чужими глазами, усваивает мысль о том, что ее ценность как женщины определяется состоянием ее фигуры, лица, одежды. Она приучается видеть в самой себе объект потреб­ления. Именно так составлен видеоряд даже в журналах, предназна­ченных для сугубо женского чтения, таких, как "Cosmopolitan", "До­машний очаг", 'ЕИе" и им подобных.

Точку зрения Малви поддержали многие авторы, в частности, С.Нил в своем анализе вестернов показал, что потенциальная воз­можность эротического (или скопофилического) взгляда на мужс­кие тела в массовом кино подрывается мотивами садизма и агрес­сии - демонстрацией раненых и искалеченных тел. Мужские персонажи вестернов к тому же суровы, грубоваты и, главное, со­храняют позицию контроля за происходящим действием. Такие куль­турные коды предполагают не наблюдение за выставленным на обо-

²²¹ Gamman L, Marshment M. Introduction // Gamman L, Marshment M. (eds.) The Female Gaze. Women as Viewers of Popular Culture. London: The Women's Press Ltd. 1988. P.I.

зрение пассивным телом, а именно нарциссическую идентифика­цию, сопровождающуюся мечтами о власти и контроле²²².

Работа Малви оказала большое влияние на феминистские ис­следования культуры, породив целый ряд работ, доказывающих, что постоянное тиражирование тендерных стереотипов служит сред­ством "промывки мозгов" и "оболванивания" женщин в соответ­ствии с патриархатными стандартами, т.е. является частью пропа­гандистской машины, работающей против их интересов. Так, М.Хаскелл называла голливудские мелодрамы «эмоциальным пор­но для фрустрированных домохозяек»²²³, марксист Д.Марголис критиковал массовую романтическую литературу за то, что она призывает своих читательниц «утонуть в своих чувствах»²²⁴ и т.п. Проблема этой критики заключается, однако, в том, что, атакуя сте­реотипные изображения гендерных ролей, она имплицитно подра­зумевает возможность «достоверных», «реалистичных» и «поли­тически корректных» мужских и женских образов, т.е. основывается на миметическом (рефлексивном) подходе к репрезентации. Тре­бование изображения «реальных» мужчин и женщин оставляет «за кадром» вопрос, чьи представления о реальности будут взяты за основу. Репрезентируемая реальность в любом случае будет кон­структом, когнитивно и эмоционально воздействующим на аудито­рию, и, создавая такой конструкт, необходимо считаться с ее вкуса­ми и предпочтениями.

Мелодрамы и технологии «женского удовольствия»

В 1980-90-е гг. все большее распространение получила дру­гая точка зрения, основанная, в частности, на большем доверии к женской аудитории. Многими авторами было отмечено, что имен­но в массовой культуре существует культурное пространство, от­крыто маркированное как «женское» - «женские странички» в массовой прессе, женские журналы, женское кино и литература. Огромная масса женщин с удовольствием покупает и читает "жен­ские журналы", романтические книжки в мягкой обложке, смот­рит телесериалы и получает от этого удовольствие. Резонно ли

²²² Neale S. Masculinity as Spectacle // Screen. 1983. Vol.24. No.6. P.2-16.

²²³ Haskell M. From Reverence to Rape. Harmondsworth: Penguin, 1974.

²²⁴ Margolies D. Mills and Boon: Guilt Without Sex // Red Letters. 1982/3. No. 14.

объявлять войну именно той продукции, которая создается специ­ально для женского удовольствия, потому что феминистки счита­ют ее "идеологически вредной"? Все эти артефакты давно уже ста­ли частью специфической "женской культуры", выражением "особенных" женских интересов. В самом деле, если в "высокой культуре" женщина часто бывает исключена или объективирова­на в качестве секс-символа либо просто "украшения", то как раз в этих непрестижных жанрах повествование часто ведется именно от имени женщины, женщины и их проблемы оказываются в цен­тре повествования.

Каковы жанровые и содержательные особенности «женской» массовой культуры? Первое, что бросается в глаза, это доминиро­вание темы сексуальности. Даже если в конкретном нарративе впря­мую говорится о других вещах, то сексуальность всегда присут­ствует в подтексте, как истинный мотив, двигающий персонажами. Обратимся, например, к "женским романам" в мягких обложках, которые за последнее десятилетие триумфально продвинулись на российском рынке печатной продукции (заслужив при этом в фе­министской культурной критике клеймо "порнографии для жен­щин")²²⁵. Прежде всего, в такого рода литературе делается акцент на различиях между полами: мужчины и женщины принадлежат, как правило, к разным социальным мирам (мужчины, естественно, к более высоким слоям общества) и представляют собой опреде­ленную загадку друг для друга. По закону жанра, "отгадывателем" загадки оказывается женщина, причем весь нарратив держится именно на этом постепенном разгадывании и завоевывании друго­го человека. Романы, как полагается, кончаются свадьбой, таким образом, акцент делается на наиболее интересной и непредсказуе­мой для женщины стадии отношений с мужчиной - добрачном ухаживании. Сюжеты обычно лишены правдоподобия, но в этом и заключается их своеобразная прелесть: это сказка о том, что муж­чины только кажутся мрачными, эгоистичными, высокомерными, полностью поглощенными своей работой и т.п.: на самом деле, они готовы к нежному и романтическому чувству, и "правильно" веду­щая себя героиня всегда будет вознаграждена. В психоаналитичес-

²²⁵ Snitow А.В. Mass Market Romance: Pornography for Women is Different // Desire: The Politics of Sexuality. Eds.: A.Snitow,C.Stansell, S.Thompson. London: Virago, 1984. P.258-275.

ки ориентированных культурологических текстах их образы связы­ваются с фигурой вытесненного в подсознание отца- запретного и всемогущего объекта желания.

Социальный контекст романтической истории обычно сведен к минимуму и играет роль условного "задника" театральной деко­рации. Профессия героини, ее друзья, родители, происхождение -все вторично по отношению к главному событию ее жизни - лю­бовной истории. Это своего рода идея нуклеарной семьи, доведен­ная до логического предела.

Воображаемый мир женского романа предельно схематичен. В нем присутствуют только универсальные имена, вещи, причин­но-следственные связи без какого-либо намека на индивидуаль­ность, поэтому он беспроблемно считывается и узнается. Т.Мак­симова предложила своего рода универсальную формулу такого романа (по принципу «нужное подчеркнуть»): "Женщина с нео­рдинарным (таинственным, бурным, скучным) прошлым встре­чает мужчину (ее возраста, младше, намного старше), которого она не может (не должна, не желает) любить, потому что она по­молвлена (уважает своего мужа и его семью, в процессе развода, с пятью детьми, руководит крупной фирмой по производству пар­фюмерии и косметики, имеет независимую профессию и не хочет загубить свою карьеру, уверена в том, что она - его сест­ра, неизлечимо больна). Он женат (вдовец с пятью детьми, мил­лионер, у которого она работает секретаршей, убежденный хо­лостяк, иностранный шпион, крупный бизнесмен, приехавший в город, чтобы перекупить ее фирму, не знает, что она - его сестра и т.д.) Встреча произошла, неважно при каких именно обстоятельствах, и остальные 200-300 страниц романа они будут переживать и мучиться (мучить друг друга) от того, что их нео­рдинарное (таинственное, бурное, скучное) прошлое неохотно отступает перед прекрасным (неординарным, таинственным, бурным) будущим»²²⁶.

По мнению К.Гледхилл, значительное преобладание числа «женских» массовых жанров над мужскими свидетельствует о том,

²²⁶ Максимова Т. Женские романы и журналы на фоне постмодернистского пейзажа, или «каждая маленькая девочка мечтает о большой любви» // Потолок пола. Новосибирск: Новосибирский государственный университет, 1998. С.47-90.

что женщины являются специальной, «проблемной» частью ауди­тории, своего рода отклонением от нормы .

При этом наличие такой специфической «женской культуры» отнюдь не означает существования свободного женского я^эоетран-ства, где ничем не стесненные женщины могут 'общаться между собой: «женщины» фигурируют там в качестве заданных культур­ной нормой социальных конструктов —круг их интересов понима­ется весьма ограниченно. Таким образом, понятия «женская куль­тура», «женские жанры» и т.п. маркируют, -с одной стороны, признание наличия у женщин особой культурной позиции, требу­ющей своего выражения, а с другой стороны, марганальность этой позиции по отношению к доминирующей культуре.

Концепция «женского удовольствия» подразумевает не столько оспаривание этой маргинальное™, сколько особые стратегии об­ращения с нарративами. Ш.Брундсон предлагает свой анализ телеви­зионных «мьшьных опер», опираясь на понятие женской культурной компетентности. Массовые жанры, в частности, телесериалы, ис­пользуют культурные коды, разделяемые многими женщинами, и это следует принимать во внимание. Это не означает, что они не могут быть понятны мужчинам: скорее, можно говорить о том, что многие детали и содержательные моменты, включенные в сериа­лы, апеллируют к специфическому женскому опыту и могут быть полностью «активизированы» только в рамках этого опыта²²⁸. Куль­турная компетентность позволяет, не отвергая самого жанра, по­тенциально направленного на «женское удовольствие», иметь соб­ственную критическую позицию — прочитывая доминирующий нарратив, не подчиняться его патриархатной логике.

Дискуссия о порнографии

Отражением разных взглядов на сущность гендерной реп­резентации стала развернувшаяся в 1980-90-ее гг. дискуссия о пор-

²²⁷ Gledhill C. Genre and Gender: the Case of Soap Opera // Hall S. (ed.) Repre­sentation: Cultural Representations and Signifying Practices. London, Thousand Oaks, New Delhi: Sage in association with the Open University, 1997. P.24-26.

²²⁸ Brundson C. Writing about Soap Opera // Masterman L. (ed.) Television Mythologies. London: Comedia/MK Press, 1984.

нографии. В феминистской научной литературе сложилось влия­тельное направление, связанное с очень жесткой критикой порног­рафии как "крайней формы унижения женщины" и "секс-плуата-ции". Эта традиция связана, в первую очередь, с именами Андрей Дворкин²²⁹ и Кэтрин МакКиннон²³⁰, даже предложившими в США законопроект о запрете порнографии, как способа тендерной реп­резентации, провоцирующего насилие по отношению к женщинам.

Их точка зрения, однако, была оспорена другими феминистс­кими авторами. Так, Алисой Асситер и Кэрол Аведон, а также Надин Строссен считают, что ре-интерпретированная «сопротив­ляющейся зрительницей/читательницей» порнография также мо­жет стать источником женского удовольствия²³¹. Они полагают, что закон о запрещении порнографии не только противоречит свободе слова, но и навязывает в качестве единственно легитимных узкие и ограниченные способы репрезентации женщин как чистых, невин­ных и не получающих удовольствия от секса—т.е., в конечном ито­ге, поддерживает патриархатные стереотипы.

Джессика Бенджамин²³² предложила свою психоаналитичес­кую трактовку порнографии, объясняющую, в частности, ее рас­пространенность и устойчивый интерес, который она вызывает у аудитории. По ее мнению, многие эротические фантазии, в част­ности, о доминировании и подчинении, которые представляют со­бой своего рода "несущую конструкцию" порнографической реп­резентации, имеют свое происхождение в до-эдиповой стадии становления личности. В основе их лежат две базовые человечес­кие потребности, связанные с обретением самоидентификации: потребность в автономии, индивидуации, отделения себя от друго­го человека, который "не-Я", и потребность в признании себя дру-

²²⁹ Дворкин А. Порнография. Мужчины обладают женщинами // Введение в тендерные исследования. Ч.П: Хрестоматия. Под ред.С.В.Жеребкина. Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. С.201-213.

²³⁰ MacKinnon C. Only Words. London: HarperCollins, 1994.

²³¹ Assiter A., Avedon C. Bad Girls and Dirty Pictures: The Challenge to Reclaim Feminism. London: Pluto, 1992; Strossen N. Defending Pornography: Free Speech, Sex and the Fight for Women Rights. London: Abacus, 1996.

²³² Benjamin J.Master and slave: The fantasy of erotic domination // A.Snitow, C.Stansell, S.Thompson (eds) Desire: The politics of sexuality. London: Virago, 1984. P.293-308.

гим человеком, необходимость быть воспринятым и востребо­ванным. Отношения "господина" и "раба" с этой точки зрения представляют собой расщепление и абсолютизацию этих двух потребностей.

Эта идея восходит к работе Н.Ходоров²³³, в которой доказыва­ется, что в условиях современной культуры, где маленьким ребен­ком занимается преимущественно мать, она же является для него/ нее первым Другим, от которого индивид должен отгородиться, чтобы обрести индивидуальность. Таким образом, мать для ребен­ка воспринимается не в качестве человека и независимого субъек­та, а скорее, как один из образов мира, как объект. Особенно драма­тические формы этот опыт отторжения принимает у ребенка мужского пола, которому необходимо отвергнуть мать, чтобы об­рести свою тендерную идентичность. Поэтому именно для муж­чин опыт индивидуации, обретения автономии так принципиально важен, и именно они часто занимают позицию "господина" в соот­ветствующих порно-репрезентациях. То, что роли могут распреде­ляться по-другому, в данном случае, не принципиально: в любом случае, порно-образы говорят о невозможности воспринимать дру­гого как независимого и обладающего волей субъекта.

Дж.Беньямин, как и Э.Ф.Келлер²³⁴ полагает также, что этот акцент на дифференциацию, противопоставления себя другому, имеющий психоаналитическое происхождение, составляет важ­ную черту современной западной рациональности и культуры во­обще, поскольку определяет приоритет различия над близостью, границ над континуумом, полярности и оппозиционирования над взаимозависимостью и взаимопритяжением. "Другое" противо­поставляется мыслящему субъекту как объект, но не как другой субъект: отсюда представления о полной независимости рацио­нального познающего эго, составляющее основу классической философии. Мужская гегемония в культуре приводит к торжеству качеств, выработанных в период детского отвержения и объекти­визации матери, триумфу индивидуализма, инструментальных цен­ностей во всех формах социальных интеракций.

²³³ Chodorow N. The Reproduction of Mothering. Berkely: University of California Press, 1978.

²³⁴ Keller E. R, Gender and Science // Psychoanalysis and Contemporary Thought. 1978. V.I, no.3 . P.409-453.

Этот перекос опасен по многим причинам, но не в после­днюю очередь и потому, что потребность в признании, контакте, присоединении, столь сильно подавляемая в современной цивили­зации (раньше они в значительной степени удовлетворялись с по­мощью религии и религиозных форм коммунальное™), может про­рваться (и нередко прорывается) также в неадекватных формах. К ним относятся и все более входящие в моду садо-мазохистские фан­тазии, и различные нео-религиозные культы (например, тоталитар­ные секты), и просто культы нерелигиозного характера (например, фанатичные поклонники поп-идолов), и политические движения тоталитарной направленности.

Таким образом, содержание репрезентаций сложно поменять непосредственно политическим путем, если, конечно, не ставить своей целью тоталитарный контроль за всеми трансляторами ин­формации. Более продуктивным представляется создание "других" имиджей - увиденных не глазами господствующих в данном обще­стве социальных групп, а самих этих "других", в частности, более широкое распространение специфического женского жизненного опыта, женского письма, женского взгляда на мир - короче говоря, создание действенной альтернативы потребительскому "мужско­му взгляду" и "мужским правилам игры".

Другой способ работы с репрезентациями - это деконст­рукция существующих культурных штампов и стереотипов, ко­торая позволяет придать более глубокий смысл пронизываю­щим нашу повседевную жизнь имиджам и проливает свет на характер тендерных отношений в данном фрагменте социаль­ной реальности.

Репрезентация женщин

в советской массовой культуре

Так случилось, что большая часть теории тендерной реп­резентации была произведена не в России и не на российском культурном материале, следовательно, ее содержание подпиты­валось из других, инокультурных по отношению к нашей стране источников. Делает ли это достижения западного феминистско­го анализа нерелевантными по отношению к нашей действитель­ности? Такое умозаключение было бы, вероятно, не вполне верным, хотя бы в силу того обстоятельства, что реальное культур­ное пространство современной России вполне подвержено вли­янию глобализации или, если угодно, культурной экспансии со стороны тех самых стран, в которых написано наибольшее чис­ло научных работ на эту тему. Так, голливудское кино, о кото­ром писала Л.Малви, более чем широко представлено как в рос­сийских кинотеатрах, так и на телевидении и видеокассетах. Как бы не оценивался этот процесс, Россия минимум десять лет уже является частью мирового культурного пространства и подвер­гается воздействию приблизительно тех же самых процессов и стереотипов, которые в нем наиболее распространены и акцен­тированы. Относительно широкое внедрение сети Интернет в российской провинции значительно упрощает доступ к ресур­сам маклюэновской "глобальной деревни".

В то же время степень влияния зарубежных культурных пат­тернов ни в коем случае нельзя переоценивать. Они присутствуют в российском массовом сознании наряду с теми стереотипами, кото­рые были сформированы еще в советскую эпоху (и даже раньше), а также являются самостоятельными продуктами реформ после­днего десятилетия.

Каковы были главные способы репрезентации женщин в культурных нарративах советской эпохи?

1. Женщина предстает в соответствии с необходимостью иде­ологического обслуживания поставленной перед ней политичес­кой задачи: одновременно рабочей силы и источника прироста на­селения (фильм «Москва слезам не верит»).

2.Она всегда работница, как в реальной жизни, так и в книге, и на экране. Очень часто предметом изображения выступает жен­ская карьера, превращение ее из "женщины старого типа" в "но­вую социалистическую женщину". Как правило, важным элементом духовного роста героини становится ее эмансипация, освобождение от предрассудков - при этом приходится преодолевать многие про­блемы и даже опасности. Однако из всех испытаний героиня неиз­менно выходит победительницей (лучший образец - фильм "Свет­лый путь"). В то же время она ни в коем случае не теряет и своих специфически женских свойств: хотя дело играет в ее жизни, пожа­луй, первую роль, она находит и свое личное счастье, причем ока­зывается, что одно очень хорошо дополняет другое ("Небесный тихоход"). Если какой-то конфликт между ролями женщины и советского человека все же случается, то побеждает всегда "советс­кий человек" ("Семнадцать мгновений весны", "Записки следова­теля", "Любовь Яровая").

3. Традиция русского психологического реализма сохраняет­ся в том отношении, что в моральном плане героиня всегда быва­ет абсолютно безукоризненна, ей чужда сама ситуация нравствен­ного выбора - она просто знает, как надо поступить в любой ситуации. Образы мужчин даже в сталинских фильмах не столь од­нозначны, у них случаются и размышления, и моральные терза­ния - но у женщин никогда. Советская героиня - всегда подруга одного единственного мужчины. Любовь может заставить ее стра­дать и ревновать, но никогда не толкнет на бесчестный поступок ("Любовь Яровая", "Сорок первый»). Тема сексуальности, есте­ственно, не упоминается вообще.

4. В принципе, этот тип репрезентации отличается от класси­ческого голливудского сценария лишь одним обстоятельством - но чрезвычайно важным: героиня непременно является героиней во всех смыслах этого слова, она никак не может ограничиться "про­сто любовью". Вообще, это очень активный персонаж.

Весьма информативным источником, позволяющим анали­зировать характер тендерных репрезентаций являются газеты, как советские, так и современные. Приведем в качестве примера не­сколько материалов, напечатанных в газете "Комсомольская прав­да" в течение января-февраля 1984 года, последнего перед прихо­дом к власти М.Горбачева и началом, символической на первых порах, перестройки. В газете представлено довольно много женс­ких образов, и в подавляющем большинстве случаев это активные героини, проявляющие свои высокие моральные качества в работе на благо государства. При этом государство оказывается ревнивым партнером: героические советские женщины часто предстают на страницах газеты одинокими, их патриотическая преданность Ро­дине как будто не терпит соперничества со стороны мужчины. Ко­нечно, это ни в коем случае не говорится прямым текстом, но про­глядывает в том, какие сюжеты выбирают журналисты для своей галереи положительных героинь.

Вот, например, материал о комсомолке Любе: "Однажды ее, боевую и бедовую, заметил Стародубцев. Избрали секрета­рем комитета комсомола хозяйства... Хоть дочке и годика нет, ни одно собрание не проходит без Любы. Двери ее квартиры никогда не запираются на ключ. Не зря о Любе говорят с любовью: "Наш депутат "^2К.

Таким образом, молодая женщина, чтобы соответствовать ожиданиям своих избирателей, должна посвятить им себя полнос­тью, лишив себя всякой личной жизни, всякой приватности ("дверь никогда не запирается на ключ "). Однако самоотверженность Любы не воспринимается автором заметки (мужчиной) как жертва, она счастлива: "Спустя несколько минут трибуны аплодировали. Люба прижала к себе дочку, а на глазах слезы. От волнения и радости ". В заметке неоднократно упоминается Любина маленькая дочка, которую она возит гулять на свою родную ферму: "Ей говорят: "Зачем ребенка морозишь? "А она отшучивается: "Пусть привы­кает ". И катит санки к ферме ". При этом ни разу не упомянут отец ребенка. По контексту понятно, что он, скорее всего, никакого участия в жизни Любы и ее дочери не принимает, и это понятно: связь Любы с государством настолько тесная, что больше ни одному чело­веку в ее жизни просто объективно не остается места. И вполне сим­волично выбран маршрут ее прогулок с дочкой: она явно готовит ей такую же работу и такую же судьбу ("пусть привыкает ").

Надо сказать, что на позднем этапе существования советской системы (1970-80-е гг.) в массовой культуре все больше стал утвер­ждаться образ одинокой положительной героини, которая жертвует своим личным счастьем в угоду высоким моральным принципам и бескомпромиссности. Достаточно вспомнить "официальную" эст­радную песенную культуру, которая, благодаря крайней бедности репертуара советской "попсы", играла заметную роль в "духовной жизни" рядовых советских граждан обоего пола (но, прежде всего, конечно, женщин). На передний план выдвигается та самая женщи­на, которая "сняла решительно пиджак наброшенный - казаться гордою хватило сил... Ему сказала я: "Всего хорошего" - а он прощения не попросил"', та, которой "красивая и смелая дорогу перешла "; та, которая "могла бы забежать за поворот... Я могла бы, только гордость не дает ". Примеры несчастливой женской судьбы в такого рода "советской лирике" можно множить и мно­жить, женщины своеобразно "программируются" на одиночество, причем в качестве причины его фигурирует в основном "гордость",

²³⁵ "Комсомольская правда", 9.01.84. С.2.

т.е. другими словами, моральное преимущество перед партнером. На мой взгляд, в этом пласте массовой культуры отражена ситуа­ция тендерного напряжения, порожденного сложным положением советской женщины между сферой публичного и приватного. Ак­тивно участвующая в общественном производстве и несущая при этом на себе практически неразделенную семейную нагрузку жен­щина чувствует смутное неудовлетворение сложившейся системой тендерных отношений и одновременно обладает определенной материальной независимостью, позволяющей ей строить свою жизнь самостоятельно. При этом она отнюдь не чувствует себя ни свободной, ни счастливой, но вот "сильной" ей быть приходится. Это ощущение хорошо артикулировано, например, в одной из пе­сен А.Пугачевой - культовой для позднесоветского периода певи­цы, прекрасно воплотившей в своем творчестве своего рода иде­альный тип россиянки-современницы: "Крикну — ав ответ тиши­на... Снова я осталась одна. Сильная женщина плачет у окна".

Конечно, одинокая женщина никогда не могла стать централь­ным образом официальной пропаганды, таковым была "советская семья как ячейка общества". Но на втором плане, на уровне "полу­скрытого" дискурса, явственно проглядывали другие образы, кото­рые, может быть, больше отражали реальное, а не нормативное состояние тендерных отношений.

Репрезентация женщин

в постсоветском медийном пространстве

Р.Кей в своей статье о репрезентации идеалов женственнос­ти в постсоветской России пишет, что на первый взгляд, после крушения коммунистического режима представления о том, ка­кой должна быть российская женщина, просто вывернулись наи­знанку: советский идеал сильной работницы сменился моделями хрупкой женственности, поглощенности домашним уютом и само­забвенного материнства²³⁶. Однако это лишь один из стилей или вариантов новейшего "публичного дискурса женственности".

²³⁶ Kay R. Images of an Ideal Woman: Perceptions of Russian Womanhood Through the Media, Education and Women's Own Eyes // M.Buckley (ed.) Post-Soviet Women: From the Baltic to Central Asia. Cambridge: Cambridge University Press. P.77-98.

На взгляд автора, в современных медиа можно выделить три доминирующих типа репрезентации женщин. Первый из них мож­но условно назвать "либеральным", типичным представителем его является, например, газета "Известия" образца конца 1990-х гг. В качестве "положительных героинь" в этом дискурсе присутствуют прежде всего сильные, яркие женщины, масштабные личности, часто творческих профессий. Характерен здесь не только подбор персоналий, но стиль подачи материала - вот, как, например, опи­сывается одна из героинь этого ряда: "Царственные жесты, за­жигательная речь, характер харизматический. Такова Беназир Бхутто, первая в мусульманском мире женщина-премьер, назван­ная в прошлом году одной из самых влиятельных фигур современ­ности. Беназир пережила казнь отца, смерть братьев (каждый раз при таинственных обстоятельствах), тюрьму, ссылку, дваж­ды отставку. Сейчас ее муж: в тюрьме. Но "железная леди " не сдается "²³⁷. Б.Бхутто, конечно, не россиянка, но важно в данном случае то, что она предстает перед российской аудиторией как тен­дерный имидж с сильным положительным знаком. В этом описа­нии ключевое слово, на мой взгляд, "харизматический".

Этот тип тендерной идеологии, в принципе, многое унасле­довал от советского идеала женственности: перед зрительской и читательской аудиторией предстает плеяда сильных, самостоятель­ных женщин, обязательно имеющих свое "дело жизни". Предпола­гается, что этот тип женщин обладает также незаурядной физичес­кой привлекательностью, но это как бы "между прочим": на передний план выдвигаются личностные качества, такие как интел­лект, мужество, талант, профессионализм. Сексуальность как ха­рактеристика обоих полов присутствует, но обычно не акцентиру­ется. Какой-то гранью этот "политически корректный" дискурс граничит с феминизмом, особенно в популярной его редакции, представленной еще одной "сильной женщиной" Марией Арбато­вой. Но все же это далеко не феминизм, и не только потому, что само это слово остается для большей части российских медиа, в том числе и вполне либеральных, полузапретным-полуодиозным.

"Либеральная тендерная идеология" по сути своей представ­ляет всего лишь мягкий инвариант традиционного тендерного дискурса с сильным советским оттенком, согласно которому жен-

²³⁷ Известия. 3.02.97. С.2.

щина "должна успевать все": работать в общественном производ­стве, активно участвовать в социальной жизни и сохранять при этом весь багаж традиционных семейных обязанностей и добродетелей. Однако этот знакомый образ имеет новую, весьма важную особен­ность: государство больше не является ее партнером, ее работа, семейная жизнь, материнство, все аспекты судьбы являются сугу­бо частным предприятием.

Другой тендерный дискурс, также присутствующий в пост­советской культуре и значительно расширивший за последние не­сколько лет сферу своего влияния, можно условно назвать "наци­онал-традиционалистским". Как ясно из названия, он в явной форме представлен в изданиях и телепередачах, приверженных идеям рус­ского национализма и религиозного возрождения, но далеко не ограничивается их пределами. Строго говоря, этот вид тендерной идеологии далеко не всегда имеет открытую политическую форму, он растворен также и в массовой культуре, рекламе и многих жан­рах "высокого искусства", но наиболее характерными образцами его являются издания типа "Нашего современника" или "Советс­кой России". В рамках этого дискурса социальный мир предстает решительным образом разделенным по половому признаку: муж­чины и женщины призваны выполнять в нем разные функции. Вос­создается размытое за годы советской власти размежевание меж­ду публичной и приватной сферой, причем последняя, конечно, неукоснительно закреплена за женщинами. Репрезентация этого типа тендерной идеологии подразумевает большое количество по­зитивных женских образов, что подтверждает идеи Ф.Антиас и Н.Ю-вал-Девис²³⁸ об особой роли женщин в формировании национали­стической мифологии. Приведем пример такого идеального образа, описанного в "Советской России". Показательно, что в ка­честве эталона приводится фигура из древнерусской истории -великая княгиня Ирина, жена киевского князя Ярослава Мудрого: "В ее жилах текла скандинавская кровь, ибо по происхождению она была дочерью шведского короля. Однако, выйдя замуж за великого князя и приняв имя Ирины, она всей душой восприняла Россию как свою родину. Ее происхождением пытались восполь­зоваться норвежцы, склоняя великую княгиню быть посредни-

²³⁸ Anthias F., Yuval-Davis N. Introduction // Anthias F., Yuval-Davis N. (eds) Woman-Nation-State. Basingstoke: Macmillan: 1989. P. 1-15.

цей между ними и русичами, но она предупредила, что будет защищать интересы мужа. Семь сыновей и трех дочерей вос­питала для России великая княгиня, и все они стали ревност­ными защитниками.Православия. Перед смертью она приняла постриг "^г39.

Фрагмент очень выразительный, в нем четко перечислены черты идеальной женщины: преданность мужу, религиозность, многодетность, но прежде всего — патриотизм ("воспитала детей для России"). Однако даже патриотизм здесь имеет половую специ­фику - он обращен не к ее собственной Родине, но к Родине мужа. Безусловно, главной задачей женщины, ее высшим предназначени­ем согласно этой логике является материнство, но не как частный проект, а как общественный долг. Архетипической фигурой жен­щины-патриотки является, как и пятьдесят лет назад, Родина-мать. По сути, перед нами предстает опять-таки уже знакомая нам совет­ская идеология, только в этом случае чрезвычайно акцентирована, можно даже сказать, гипертрофирована, другая ее грань: тендер­ная роль осмысляется в терминах суждения высшей идее, если не государству как таковому (нынешнее российское государство с на­ционалистической точки зрения представляет собой не более чем симулякр), то определенной идеологии, религии, системе ценнос­тей. "Гендер-для-себя", пол как способ самовыражения в этой ло­гике невозможен, "схема пола" задается требованиями высшего по отношению к человеческой индивидуальности порядка.

При этом, если говорить о роли женщины в этом дискурсе, она представляет собой некий идеологический символ, но никак не фигуру, обладающую хотя бы минимальной реальной властью или влиянием: из всех серьезных событий женщины в подавляю-щием большинстве случаев просто исключаются. Если мужчина может служить "высшим ценностям" непосредственно, то женщи­на, скорее всего, через служение мужу, и только если мужчина по каким-то причинам рядом отсутствует, она может занять его гипо­тетическое "место в строю". Сексуальность в этом типе репрезен­тации присутствует лишь в "демоническом" варианте и связывает­ся с отрицательными героинями.

Итак, по сути, оба обозначенных выше тендерных дискурса представляют собой "плоть от плоти" соответствующей советской

²³⁹ "Советская Россия". 28.01.1977. С.З.

идеологии и являются скорее продуктом ее расщепления, чем са­мостоятельным постсоветским "проектом".

Существует и еще один, третий, весьма влиятельный способ тендерной репрезентации - и он уже не имеет выраженных советс­ких корней. Он связан с мощной западной постиндустриальной тра­дицией выстраивания идентичности, в частности, женской идентич­ности, средствами консьюмеризма. Феномен этот широко описан в западной же научной литературе 1980-90-х гг²⁴⁰, наиболее вырази­тельными его трансляторами служат российские версии класси­ческих западных женских журналов, но и собственно российские медиа легко подхватывают этот стиль. Например, актриса Алексан­дра Захарова на вопрос читательницы "Комсомольской правды", сильная ли она личность, отвечает следующим образом: "Ой, нет. Я частенько веду себя по-женски и глупо. Например, иду в мага­зин и покупаю ненужные вещи..."- "Серьезно?" "-Да, причем, знаете, какие-нибудь карандашики для ресниц, помаду второсор­тную. И уже вроде веселей "^Ul. Можно сказать, что основным пред­метом репрезентации в этом дискурсе является удовольствие, но удовольствие, облаченное в выраженную половую форму. Для муж­чин это все те же, описанные Малви, удовольствия обладания, для женщин - удовольствия собственно потребления различных групп предметов, делающих их обладательницу неотразимой и умелой домохозяйкой. Образ женщины, предлагаемый современными жен­скими журналами, обладает определенной гибкостью: она может работать или нет, быть матерью семейства, поглощенной правиль­ным воспитанием детей, или девушкой, только ищущей "свое счас­тье" — но в любом случае Мужчина является в ее жизни главной фигурой, а целью жизни—его привлечение и последующее умелое им манипулирование. Мужчина, увиденный глазами женщины-по-

²⁴⁰ Armstrong N. Desire and Domestic Fiction: A Political History of the Novel. New York: Oxford University Press, 1987; Bowlby R. Shopping with Freud. London: Routledge, 1993; RadnerH. Shopping Around. London: Routledge, 1994; Spigel L., Mann D. Private Screenings: Television and the Female Consumer. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1992; Williamson J. Consuming Passions. London: Boyars, 1985; Willis S. A Printer for Daily Life. London: Routledge, 1991; Winship J. Inside Women's Magazines. New York: Pandora, 1987.

²⁴¹ "Комсомольская правда", 5.01.97. C.2-3.

требительницы, при этом также "опредмечивается", он является лишь высшим достижением ее коллекции "удобных, практичных и красивых вещей", по сути — главным орудием Удовольствия, кото­рое стоит все же во главе угла (так кукле Барби, среди бесконечного количества нарядов и прочих "комплектующих" положен также муж Кен и младенец). Воспитание детей, кстати, как показала О.Исупо-ва, в рамках этого дискурса репрезентируется уже не как важная социальная функция, и тем более, не как патриотический долг, а также как источник материнского удовольствия²⁴².

Важнейшую роль в этом дискурсе играет сексуальность, как свойство, определяющую самую сердцевину, суть пола. Она рас­сматривается как главный и, по сути, единственный механизм, зас­тавляющий представителей разных полов взаимодействовать друг с другом. Поэтому такую важную роль для женщины имеет вне­шность: это главный коммуникационный код, посредством которо­го можно осуществлять общение с партнером. Да, женщина оста­ется объектом мужского взгляда и мужского контроля, это условие в рамках рассматриваемого способа репрезентации не может быть пересмотрено, но зависимость между контролером и контролиру­емым в известной степени взаимна. Женщина-потребительница, вооруженная богатейшим арсеналом "эксклюзивной косметики" и "советов астролога", претендует на то, чтобы заколдовать своего наблюдателя и изощренным способом контролировать своего кон­тролера.

Таким образом, "дискурс потребления" действительно явля­ется определенной инновацией по сравнению с советской идеоло­гической традицией - но только в этом смысле. На самом же деле, это хорошо и профессионально разработанная идеология, "рабо­тающая" в западных пост-индустриальных странах уже не одно де­сятилетие. Ей соответствуют «женские» жанры массовой культу­ры, прежде всего, мыльные оперы, "романтическая беллетристика" в мягких обложках, большинство разновидностей поп-музыки -применительно к поп-культуре более точно было бы назвать этот вид тендерной репрезентации "мелодраматическим". Все эти трансляторы аппелируют к традиционным тендерным стереоти-

²⁴² Issoupova О. From Duty to Pleasure? Motherhood in Soviet and Post-Soviet Russia // Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P.30-54.

пам, "мужественным мужчинам" и "женственным женщинам", находящимся в состоянии бесконечного романтического проекта, вершиной которого является брак и нуклеарная семья. По мне­нию Э.Гидденса, подобный стиль тендерных отношений адекватен скорее эпохе модернизма, чем современной реальности, в кото­рой отношения между людьми подчиняются гораздо более широ­кому набору разнообразных сценариев²⁴³. Для России, однако, этот дискурс может быть проблематичен и по другой причине: глав­ным его адресатом по самой его внутренней структуре являются женщины среднего класса, имеющие достаточно времени и средств, чтобы наполнять свою жизнь написанными по готовым сценариям романтическими историями, реальными или вообра­жаемыми, и самореализующимися на ниве "гедонистического кон-сьюмеризма". В России же социальный слой, которому доступен этот стиль жизни, чрезвычайно ограничен, и регулярные социаль­но-экономические потрясения мало способствуют тому, чтобы он быстро увеличивался. Большинство же реальных россиян, женщин и мужчин, сталкиваются с проблемами совершенно другого уров­ня, и сладкие картинки из журналов мало соответствуют обстоя­тельствам их повседневной жизни.

Подведем некоторые итоги. Разумеется, в постсоветском "куль­турном пространстве" присутствует еще великое множество разно­видностей гендерных имиджей, не сводящихся к описанным выше трем типам²⁴⁴. Но подавляющее большинство из них все равно тяготе­ет к доминирующей эссенциалистской идеологии в том или ином ее инварианте: националистическом, гедонистическом, либеральном или другом. Все они жестко гетеросексуальны, все содержат более или менее четко сформулированные тендерные оппозиции.

²⁴³ Giddens A. The Transformation of Intimacy. Sexuality, Love & Eroticism in Modern Societies. Cambridge: Polity, 1992.. P.122-138.

²⁴⁴ Особенно большое их разнообразие представлено в молодежных субкультурах и соответствующих им изданиях: на их страницах представлен настоящний карнавал необычных, экзотических и часто эпатажных гендерных имиджей, см. Omel'chenko E. 'My Body, My Friend'? Provincial Youth Between the Sexual and the Gender Revolutions // Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P. 137-167. Однако эти субкультуры достаточно герметичны и мало взаимодействуют с доминирующими направлениями массовой культуры.

Большинство из них к тому же сохраняют настолько тесную генетическую связь с советской тендерной идеологией, что сложно даже говорить о ее сколько-нибудь существенной "трансформации". В то же время сама она содержала достаточно внутренних противо­речий, особенно в том "гендерном сценарии", который предназна­чался для женщин: для того, чтобы продемонстрировать успешное совмещение служения государству со служением семье, приходи­лось идти на создание не очень правдоподобных сюжетов, вроде матери грудного ребенка, у которой "никогда не запирается дверь в доме" и которая при этом не пропускает ни одного комсомольско­го собрания.

Главное же заключается в том, что прекратил существование сам социальный контекст, свойственный советской эпохе, и попытка ориентироваться на "советские" гендерные роли, в частности, рабо­тающей матери, которой государство создает необходимые условия для совмещения обеих ее главных социальных функций, может при­вести к жизненному фиаско²⁴⁵. Можно говорить о распаде системы "повторяющихся практик", которые позволяли представителю каждо­го пола обрести необходимую тендерную идентичность, и создании поля "альтернативных идентичностей"²⁴⁶.

Однако попытка построить таковые идентичности, опираясь на адаптированные "западные", или "глобальные" (в том смысле, в каком глобален консьюмеризм) гендерные ценности, при всей сво­ей заманчивости, выглядит малоперспективной: российские жен­щины и мужчины имеют дело с другими жизненными реалиями и другим историческим опытом.

²⁴⁵ Здравомыслова Е.А. Женщины без работы // Все люди - сестры. Бюллетень № 3. СПб, 1994.

²⁴⁶ Caulfield S. Getting into trouble: dishonest women, modern girls, and wom­en-men in the conceptual language of Vida Political', 1925-1927//Signs. 1993. V.19. No.1. P. 170.

Гендерная социология

ХРЕСТОМАТИЯ ПО КУРСУ

(переводы с английского Тартаковской И. Н.)

ЭЛИЗАБЕТ ГРОСС

ЧТО ТАКОЕ ФЕМИНИСТСКАЯ ТЕОРИЯ?¹

Если мы будем продолжать говорить

об этой одинаковости,

если мы будем говорить друг с другом так,

как столетиями говорили мужчины,

как они научили нас говорить,

мы потерпим поражение.

Вновь... слова пройдут сквозь наши тела,

поверх наших голов, и исчезнут,

заставив исчезнуть и нас».

Люс Иригари

В 60-е гг. феминистки начали подвергать сомнению различ­ные представления, концепты, идеи и предположения относитель­но женщин и женственности, содержащиеся в традиционных тео­риях. Для начала феминистски-теоретики направили свое внимание на патриархальные дискурсы: т.е. на те, которые были открыто враждебны и агрессивны по отношению к женщинам и женствен­ности, и те, которые вообще их игнорировали. По всей видимос­ти, феминистки тогда были в основном поглощены проблемой включения женщин в те сферы, из которых они были исключены, т.е. созданием представления о женщинах, как о существах рав­ных мужчинам. Вместо того чтобы быть проигнорированными и исключенными из теории, женщины должны были быть включе­ны в нее в качестве возможных объектов исследования. Пробле­мы, имеющие прямое отношение к жизни женщин — такие, как семья, сексуальность, "частная" или домашняя сфера жизни, меж-

¹ Gross Е. What Is Feminist Theory? // Pateman С. and Gross E. (eds.) Feminist Challenges: Social and Political Theory. London: Allen&Unwin, 1986.

личностные отношения - были теперь рассмотрены, иногда впер­вые, как предметы релевантные и достойные интеллектуального анализа. В целом же феминистки продолжали полагаться на мето­ды, приемы, концепции и системы традиционных патриархальных теорий, используя их, чтобы представить свидетельства угнете­ния женщин. Для феминистских дискурсов этого периода наибо­лее релевантны были такие имена, как Маркс, Райх, Маркузе, Маклюэн, Лэнг, Купер, Сартр, Фанон, Мастере и Джонсон. Жен­щины пытались включить женщин на равных с мужчинами в сфе­ру теоретического анализа, используя теории угнетения (классо­вого и расового), развивая и подкрепляя их детали, чтобы описать специфику угнетения женщин.

Наиболее характерными чертами или особенностями, опи­сывающими эту фазу развития феминистской теории, можно счи­тать следующие:

1. Если в патриархальных терминах женщины и женствен­ность были пренебрегаемой или отрицаемой ценностью, то те­перь они становятся фокусом эмпирических и теоретических ис­следований.

2. Женщины рассматриваются как существа равные мужчи­нам и не отличающиеся от них в релевантных социо-экономичес-ких и интеллектуальных терминах.

3. Хотя элементы или отдельные компоненты патриархаль­ных дискурсов могли критиковаться, наиболее фундаментальные их структуры и положения, как онтологические, так и эпистемо­логические, и политические, не подвергались сомнению.

4. Сохраняя критическую позицию по отношению к положе­нию женщины в традиционных дискурсах, феминистская теория в основном концентрируется на "женских вопросах", которые не­посредственно отражаются на жизни женщин, не затрагивая дру­гие, более "общие" или "публичные" моменты.

5. К патриархатным дискурсам применялся следующий под­ход: либо они воспринимались как абсолютно пропитанные пат­риархальными ценностями и соответственно должны были быть отвергнуты, либо они могли быть "исправлены", т.е. туда могли быть включены женщины. Иными словами, патриархатные дис­курсы либо целиком отвергались, либо принимались практически полностью, лишь с незначительными "поправками".

Однако весьма скоро стало понятно, что включение женщин как равных мужчинам в патриархатную теорию чревато множе­ством непредусмотренных изначально проблем. Постепенно вы­яснилось, что просто .включить женщин в те теории, из которых они были исключены, невозможно по той простой причине, что это исключение является фундаментальным принципом и ключе­вым допущением патриархальных дискурсов. Включение женщин во многие патриархальные дискурсы оказалось невозможно без серьезных их изменений или даже переворотов в них. Эти дискур­сы просто не оставляли пространства для равного участия женщин. Более того, если их и удавалось как-то инкорпорировать, в лучшем случае они могли расцениваться как некий частный случай, вариа­цию "общечеловеческих качеств". Проект "равного включения жен­щин" фактически означал, что во внимание может быть принята толь­ко одинаковость женщин и мужчин, лишь их "общечеловеческие качества ", но не их женственность. К тому же, в то время как жен­щины не могли быть включены в качестве объектов теоретической спекуляции, их роль как субъектов и производителей знания даже не рассматривалась. Иными словами, принимая на себя роль произво­дителей знаний (таких же, как мужчины), женщины невольно стали в этом плане как бы суррогатом мужчин.

Как субъекты познания, женщины оказались перед дилеммой. Они либо могли оставаться беспристрастными по отношению к "объектам" своих теоретических исследований (даже в том слу­чае, если этими объектами оказывались женщины и женствен­ность), и в этом случае они могли бы претендовать на "объектив­ность" и "научность"; либо они могли поддерживать близость и допускать идентификацию со своими "объектами". В первом слу­чае женщины-исследователи, заслужив одобрение своих коллег-мужчин и, вероятно, уважаемую позицию в академических кру­гах, дезавуировали себя как женщин. Во втором случае, включив себя самих в категорию объектов исследования, многие женщины теряли беспристрастность, необходимую, чтобы считаться "науч­ными" и "объективными", став, таким образом, объектом насме­шек или заслужив клеймо академической второсортности. В то же время эти женщины, рискнувшие поставить под вопрос самые основные допущения и данности академического дискурса, ос­тавляют для себя возможность утверждения своей идентификации как женщин. В долгосрочной перспективе это могло привести к пересмотру значимости самой идеи различия между субъектом и объектом, что полностью переворачивало самые основы этой дискуссии.

Оставив попытки включить женщин в теории, выталкивав­шие их, многие феминистки пришли к пониманию того, что про­ект включения женщин на равных с мужчинами не может быть успешен. Причина этого заключается в том, что речь шла не про­сто о трансформации некоторой совокупности объектов, а о бо­лее серьезных вещах: о самой постановке некоторых глобальных вопросов и методах, используемых, чтобы отвечать на них, базо­вых положениях методологии, критериях надежности и предпоч­тения - все это оказывалось под сомнением. Политические, он­тологические и эпистемологические представления, лежащие в основе патриархатных дискурсов, также как и их теоретическое содержание требовали переоценки с феминистской точки зре­ния, поскольку становилось все более и более ясным, что женщи­ны могут быть включены в патриархальные тексты лишь как дуб­ликаты или испорченный вариант мужчин; самые базовые допущения об одинаковости или неизменности, сексуальной ней­тральности или индифферентности, полное игнорирование спе­цифических черт и особенностей женщин говорили о том, что решение с помощью традиционных академических терминов пред­ставляется неприемлемым. Необходимо потрясти самый фунда­мент патриархальных теоретических систем - социальный, поли­тический, научный и метафизический.

В то же время, борьба за равенство между мужчинами и жен­щинами, хотя и проблематичное и, в конечном счете, невозмож­ное, была политически и исторически необходима. Без этих попы­ток женщины не смогли бы подвергнуть сомнению естественность и кажущуюся неизбежность второсортного статуса женщин как граждан, субъектов, сексуальных существ и т.д. Целью этого рав­ноправия были политические и, возможно, эмпирические пред­посылки более важной борьбы за автономию женщин — т.е. их право на политическое, социальное, экономическое и интеллек­туальное самоопределение. Это направление, вероятно, является наиболее существенным изменением в феминистской политике с момента ее возрождения в 60-е гг.

Этот важнейший переход от политики равенства к политике автономии может вызвать сильное напряжение в самих феминис­тских кругах, поскольку эти две доктрины явно противоречат друг другу. Автономия предполагает право самоопределяться в тех тер­минах, которые выбирает сам субъект самоопределения - что мо­жет предполагать интеграцию или союз с другими группами и личностями, а может и не предполагать. Равенство, с другой сто­роны, предполагает измерение в соответствии с существующим стандартом... Равенство означает эквивалентность двух (или боль­шего числа) терминов, один из которых играет роль безусловной модели. Автономия, напротив, предполагает право как принимать, так и отвергать такие нормы и стандарты в соответствии с выбо­ром своего самоопределения. Борьба за равенство... подразуме­вает принятие данных стандартов и лояльность по отношению к их требованиям и ожиданиям. Борьба за автономию, с другой сто­роны, предполагает право отвергнуть такие стандарты и создать новые.

Феминистки, занимающиеся вопросами женской автономии и самоопределения, по иронии судьбы, куда меньше уделяют вни­мания работе с мужскими или маскулинными теориями, чем их ориентированные на равенство коллеги. Хотя именно мужчины-ученые значительно повлияли на изменение облика феминизма, каким он был в течение 20 лет, осуществив сознательную полити­ческую интервенцию в теорию. Имена Фрейда, Лакана, Ницше, Деррида, Делеза, Альтюссера, Фуко во Франции и Ричарда Рорти, Антони Вильдена, Фредерика Джеймсона, Стефена Хиза, Терри Иглтона, Поля да Мана и др. в Великобритании и Северной Аме­рике составляют лишь часть "имен", которые использует совре­менная феминистская теория. Но при этом самым драматическим образом поменялось отношение феминисток к патриархатным дискурсам и их использованию. Если раньше эти дискурсы, их методы и исходные положения служили не подвергаемыми сомне­нию инструментами и интеллектуальными конструкциями, с по­мощью которых женщины подвергались анализу как объекты, те­перь они сами стали объектами критического исследования феминисток. Теперь они используются в тактических целях, не обязательно в соответствии со своими изначальными базовыми идеями. Феминистки более не стараются "подвести" женщин под существующие патриархальные категории и теоретическое про­странство; вместо этого жизнь и социальный опыт самих женщин обеспечивают критерии оценки патриархальных текстов... Эти критерии не просто "субъективны" в смысле чьей-то личной или индивидуальной позиции - "субъективность" здесь следует пони­мать как интерференцию с "объективными" процедурами позна­ния, точно так же, как производимые мужчинами теории функци­онально зависимы от их специфического положения в мире. Само производство дискурса впервые стало анализироваться как про­цесс разделения по половому признаку и исключения.

"Феминистки автономии" отличаются от "феминисток, борю­щихся за равенство" по меньшей мере, в следующих пунктах:

1. Женщины становятся как объектами, так и субъектами по­знания; но будучи субъектами, феминистки не производят больше такого знания, как если бы они были мужчинами, как если бы само знание было сексуально индифферентно. Женственность воспри­нимается как теоретический концепт, что означает:

2. В зависимости от занимаемой субъектом познания пози­ции, все методы, процедуры, гипотезы и техники, которыми рас­полагает данная теория, могут быть пересмотрены.

3. Феминистки уделяют внимание не только женским или ка­сающимся женщин вопросам, но любым проблемам, включая другие теории.

4. Феминистки производят не только альтернативные дискур­сы, базированные на исключении патриархатных элементов. Вме­сто этого они тщательнейшим образом "прорабатывают" патри-архатные тексты, чтобы разобраться, как они работают и как учреждают свое доминирование, и пытаются использовать эти тексты, насколько только можно - часто даже себе во вред! Ни один из дискурсов теперь не может быть просто принят или от­вергнут, все они активно анализируются и критикуются в их ра­ботах.

5. Феминистская теория подвергает сомнению как содержа­ние, так и форму дискурсов, дисциплин и институтов, пытаясь предложить им альтернативу и развивая их дальше...

В различных дисциплинах, относящихся к социальным и гу­манитарным наукам, составляющих образовательную базу боль­шинства феминисток, многие из них отошли теперь от позиции ученичества (когда женщины обучаются преобладающим, т.е. сфор­мированным мужчинами формам и приемам научного исследо­вания) к относительно независимой позиции (когда женщины мо­гут использовать необходимые им методы и приемы против тех самых дисциплин, которым они обучались). Поэтому сейчас по­лем битвы между феминистками и не - и анти-феминистами явля­ется теория скорее, чем "женщина как таковая"...

Таким образом, современная социально-политическая все­ленная, в которой работают феминистки, имеет как бы две со­ставляющих. С одной стороны, феминистская теория решитель­но ставит под вопрос и стремится разрушить предпосылки, методы и концепции фаллоцентрических и патриархальных дискурсов и дисциплин. С другой стороны, феминистская теория одновре­менно пытается выстроить и развить альтернативу этим фалло-центрическим системам, претворяя в жизнь новую, до сих пор не проясненную, женскую картину мира. Иными словами, сегодня феминистская теория вовлечена одновременно в анти-сексистс-кий проект, подразумевающий вызов фаллоцентрическим дискур­сам и их деконструкцию; и в позитивный проект конструирова­ния и развития альтернативных моделей, методов, процедур, дискурсов и т.д.

Анти-сексистский проект с необходимостью предполагает хо­рошее знание и знакомство с преобладающими теоретическими парадигмами и их историей. Это означает понимание и работу с теми теоретическими системами, которые включают в себя исто­рию и современную ситуацию, в которой находятся женщины, а также их роль в угнетении женщин. И все же анти-сексизм в ос­новном носит негативный, реагирующий характер, будучи в основ­ном нацеленным на борьбу с тем, что уже существует, доминирует и ответственно за фаллоцентрическую позицию женщин-ученых. Такой критический, ответный проект необходим, если феминист­ская теория хочет избежать интеллектуального риска впадения в абстракцию, идеализацию или неуместность. Это риск проекти­рования некого идеального или утопического будущего для женщин, ни на чем не основанного или не связанного с тем, что существует здесь и сейчас... Существует также риск слепого повторения про­шлых ошибок, если на них не учиться. Критический, анти-сексис-тский проект направлен против методов, положений и процедур, с помощью которых патриархатные дискурсы настаивают на неиз­бежной зависимости женщин от мужчин, также как и против наи­более изощренных выражений женоненавистничества, когда сек-систские заявления о женщинах делаются как бы с нейтральных по отношению к половым различиям позиций.

Однако если феминистская теория останется просто реаги­рующей, преимущественно критической, она парадоксальным об­разом подтвердит те самые парадигмы, которые старается оспо­рить. Она останется на тех же самых теоретических основаниях, которые пытается оспорить и изменить, поскольку критиковать преобладающие системы знания, не предлагая им никакой альтер­нативы, означает подтверждать их необходимость. Стратегичес­ки необходимая, но ограниченная задача развенчания патриархат-ных дискурсов служит лишь первой ступенью для более серьезного вызова патриархатному доминированию — борьбы за автономию, за право на различные парадигмы, теоретические инструменты, а возможно, даже переработку всей системы знаний и применяю­щихся теоретических методов...

Нельзя определить заранее, что именно должна включать в себя автономная феминистская теория, поскольку это противоре­чит самой идее автономии, права выбора и свободного определе­ния мировоззрения каждого человека. Женщины провозглашают право самим определять свои цели, во всем своем многообразии. Однако хотя феминистская теория не может быть описана с помо­щью одной или нескольких моделей, она может быть определена, так сказать, негативно, поскольку ясно, что некоторые теорети­ческие модели она вряд ли будет репродуцировать.

Другими словами, феминистская теория не вполне может быть воспринята как соперничающая с патриархальными текста­ми по поводу того, что следует считать истиной. Это не "верный дискурс", тем более не объективный или научный подход. Ско­рее, ее можно считать стратегией, локальной, специфической, конкретной интервенцией с определенными политическими це­лями, пусть даже временными. В 1980-е гг. феминистская теория в своих гипотезах и предположениях больше не ищет статуса не­изменяемой, транс-исторической и транс-географической прав­ды. В большей степени она ищет эффективные формы интервен­ции в системы власти, чтобы разрушить их и заменить более приемлемыми. Стратегия включает в себя оценку текущей ситуа­ции как с точки зрения общих, структурных моментов, так и спе­цифических, детализированных, региональных форм. Необходи­мо знать пространство и стратегию противника, чтобы подорвать его позиции. Поэтому надо принимать во внимание все виды контр-стратегий и тактик, используемых фаллоцентрическими дискурсами для поиска слабых мест. Стратегия всегда подразу­мевает краткосрочные цели, которые кажутся необходимыми для достижения долгосрочных идеалов, которые и сами могут изме­няться и модифицироваться в процессе борьбы. И как форма стра­тегии, феминистская теория должна использовать все доступные средства, независимо от того, патриархальные они или нет. Фал-лоцентрические подходы, концепции и теоретические инструменты оцениваются скорее с точки зрения их полезности и функциониро­вания в конкретных контекстах, чем с точки зрения идеальной, но недосягаемой идеологической чистоты... Теоретический сепара­тизм, когда отвергаются все патриархальные термины и практи­ческие приемы, представляется весьма наивным...

Поскольку феминистской теории сложно вступать в прямую конфронтацию с изощренным теоретическим царством патри­архата и создавать ему альтернативы, феминистки вынуждены вести своего рода интеллектуальную партизанскую войну, сосре­доточиваясь на наиболее слабых местах патриархального дискур­са, его "белых пятнах"... Так, феминистская теория прежде всего подразумевает выявление явных и скрытых форм женоненавист­ничества, заключенных в таких дискурсах. Это означает необхо­димость научиться распознаваться, что именно делает их патри­архальными - суждения по поводу мужчин и женщин, их ценности, видеть, как эти теории перекраивают мир сообразно мужским интересам. Во-вторых, надо уметь видеть их пробелы, лакуны вокруг вопроса о женщинах и женственности, и почему эти лакуны так важны для патриархальных дискурсов. В-третьих, феминистская теория должна быть способной артикулировать ту роль, которую умолчание и демонстрация маскулинности игра­ют в подавлении женского начала, и утвердить возможность дру­гих, альтернативных перспектив развития, подрывающих их геге­монию. Самым фактом своего существования такие формы феминистской теории демонстрируют, что патриархальные дискурсы не нейтральны, не универсальны и не неоспоримы, но по­рождены специфической (политической) позицией, занимаемой мужчинами... В частности, современная феминистская теория оспаривает следующие теоретические позиции.

1. Приверженность к концепции единственной или универ­сальной правды и таких же методов ее подтверждения (или оп­ровержения). Лишь некоторые теории, претендующие на статус научной объективности и правды, понимаемой конвенциональ­но, принимают идею о своем историческом характере и о влия­нии контекста, окружающей обстановки и конкретных обстоя­тельств, влиявших на разработку и развитие этих теорий. В большинстве же своем, эти теории не признают того фундамента, на котором они были основаны (прибегая к умолчаниям, исклю­чениям, искажениям): претендуя на "истину в конечной инстан­ции", они хотели бы занимать позицию "над историей" и "над властью".

2. Стремление к объективности, незаинтересованности наблю­дателя и независимости от контекста как к непреложным теорети­ческим ценностям. Это тесно связано с переоценкой "науки" и "правды" как способов существования знания. Объективность рас­ценивается как возможность заменить наблюдателей или экспе­риментаторов, как форма защиты от индивидуальных пристрас­тий. Идеал заменяемости основан на допущении идентичности точки зрения и позиции наблюдателей - "которые должны иметь соответствующую подготовку". Это допущение с необходимостью замалчивает тот факт, что мужчины и женщины занимают разную структурную позицию, имеют разную степень доступа к получе­нию этой подготовки и, возможно, по-другому относятся к своим дисциплинам. Подразумеваемые нейтралитет и универсальность многих патриархатных дискурсов в социальных науках носит "бес­полый" характер, т.е. неспособны признать различие в социальных позициях мужчин и женщин.

3. Признаваемый универсальным субъект познания должен обладать определенными чертами и качествами: способностью от­делять самого себя от своих чувств, эмоций, страстей, личных мо­тивов и интересов, социально-экономических и политических фак­торов, своего прошлого, надежд на будущее и т.д. Субъект познания способен дистанцироваться от своего объекта и в то же время его рефлексирует. Таким образом, субъект не способен принять во внимание свою собственную ограниченность, материальность и исторический характер, приверженность определенным социаль­но-экономическим и политическим ценностям. Субъект рассмат­ривается как лишенная тела субстанция, рациональная, но лишен­ная пола —дух, находящийся вне пространства, времени и связей с другими объектами (статус, воистину подобный ангельскому!)

4. Представление о жестко зафиксированной, статичной ис­тине, неизменяемой, раз и навсегда данной реальности, гаранти­рованном познании Бытия и доступе к Разуму. Такой внеисторич-ный взгляд не может отражать изменчивость и историческую природу того, что можно считать истинным в смысле все более и более полного приближения к познанию истины... Он отказывает­ся признать возможность того, что Фуко называл "политикой ис­тины", или политического воздействия на понятие истины...

5. Представление об универсальном характере концептов, тер­минов, истин, предположений и дискурсов. Знание, представлен­ное в форме суждения, не рассматривается как зависимое от фор­мы своего выражения, но лишь от смыслов, которые оно призвано выразить. Язык рассматривается лишь как средство коммуника­ции, обмена существующими вне его и первичными по отноше­нию к нему мыслями или идеями..., а не как необходимое условие существования мысли... Патриархальные теории игнорируют слож­ность дискурсивных систем, с заложенными в них структурами господства и подчинения, и зависимость дискурсов от конкрет­ных особенностей языка.

Но в современной теории существуют, конечно, и позитив­ные достижения, кратко перечисленные ниже, не противопостав­ляющие себя борьбе женщин за право самим определять свою жизнь.

1. Интеллектуальные представления не о правде, объектив­ности и нейтральности, а о зависимости теоретических позиций от специфики контекста и положения наблюдателя... Вслед за Ниц­ше, они признают свою собственную перспективу, специфичес­кий способ выражения, зависящий от частной точки зрения, свои конкретные цели.

2. Признавая важную роль условий формулировки концепции, феминистская теория готова поставить под вопрос критерий объективности и научности, которого столь строго и свято придержива­ются интеллектуальные ортодоксы. Это не означает, однако, до­пустимость любых "субъективных пристрастий". Ставится под сомнение само разграничение между объективным (знание) и субъективным (мнение). Феминистки склонны считать, что лю­бое знание подразумевает определенную позицию: пространствен­ную, временную, сексуальную и политическую. Эта точка зрения ни субъективная, ни объективная и ни абсолютная, ни ре-лятив-ная. Все эти альтернативы не могут объяснить влияние власти на производство знания. Это, опять-таки, не означает, что феминист­ская теория не пользуется критериями оценки и саморефлексии... 3. Вместо предполагаемой дистанции между рациональным познающим субъектом и объектом познания, феминистская тео­рия считает, что они находятся в соприкосновении... Преобладаю­щей является точка зрения о том, что субъект познания существу­ет вне страстей и эмоций, вне тела, вне связи с остальными людьми и социо-политическим миром. Для феминисток рациональный субъект не свободен от личностных характеристик, социальных и политических интересов, но с необходимостью включен в них. Теории рассматриваются как имеющие "половую принадлеж­ность", занимающие определенную позицию по отношению к ка­чествам и ценностям, ассоциирующимся с двумя полами... Не сле­дует отождествлять позицию дискурса с позицией его автора: нет прямой связи между феминистскими текстами и авторами-жен­щинами или между фаллоцентрическими текстами и авторами-мужчинами. Половая "позиция текста" может быть различима лишь контекстуально и лишь в тех терминах, которые употребляет субъект речи (явное или подразумеваемое "Я" текста)... В случае феминистской теории субъект, объект и аудитория не разделяются на дихотомические категории (субъект/объект, знающий учитель/ невежественный ученик, я/другой), но скорее могут быть опреде­лены в терминах неразрывности и/или различий. Субъект речи, тот, к кому он обращается, и предмет разговора могут быть одним и тем же, во всяком случае, между ними предполагается тесная взаимосвязь. Это, например, означает, что мужчины не говорят об угнетении женщин с большей объективностью, как совершенно искренне полагают многие мужчины-ученые. Мужчины также с необходимостью вовлечены и являются частью системы угнетения женщин. Понятно поэтому, что их отношение к этому угнете­нию может весьма отличаться от отношения женщин. Короче го­воря, каждая теоретическая позиция и любая текстовая или дис­курсивная система обслуживает чьи-то конкретные интересы. Политика или, по выражению Фуко, "власть" текста не может, однако, быть выведена из того, о чем непосредственно говорится в тексте, но чаще из того, как именно это говорится, к чему он призывает, и что из него следует. Феминистская теория имеет то преимущество перед превалирующими системами дискурсов, что способна не только занять, но и открыто провозгласить свои поли­тические позиции и стремления, занять, не прячась за маску объек­тивности в смысле "незаинтересованности", напротив, она глубо­ко заинтересована в своих целях и стратегиях - создании автономии для женщин. Такая заинтересованность или целеустремленность, однако, не обесценивает феминистскую теорию, но является ее признанной функцией, ее логическим обоснованием.

4. Отвергая ценность таких концептов, как правда, объектив­ность, универсальность, нейтральность и абстрактный разум, фе­министская теория - наряду с рядом современных теоретиков-муж­чин - не связана и не мотивирована этими ценностями. Она оценивает себя в терминах критической и конструктивной страте­гии. Это ни абстракция, ни план или руководство к действию, ни форма отстраненной рефлексии. Все эти конструкции предпола­гают существование теории вне или над практикой... это "практи­ческая теория" - теория, открыто являющаяся частью практи-ки, инструмент или тактика, играющая большую роль в подрыве од­ного из устоев функционирования патриархатных властных отно­шений - сферы соответствующих знаний, которые дают патриар­хату возможность рационализировать и оправдывать свою систему всеохватного контроля... Имея своей целью сокрушение женоне­навистнической теории и ее базовых допущений и утверждение позитивного влияния на повседневные и структурные взаимодей­ствия между обоими полами, это не прелюдия к практике, а уже форма практики в особой области патриархатной деятельности.

5. Точно так же феминистская теория не может быть описана в терминах категорий рациональности или иррациональности. По меньшей мере, с XVII века, если не намного раньше, разум пони­мается в дихотомических терминах, построенных по принципу противоположности по отношению к исключаемому "другому" - стра­стям, телу, эмоциям, природе, вере, материальному, мечтам, впе­чатлениям, восприятию, безумию и многим другим понятиям. Подвергая сомнению бинарный способ категоризации, феминис­тски демонстрируют, что разум является концептом, связанным с маскулинными нормами и ценностями, а его оппозиции, "другое" -с фемининными. Феминистская теория сегодня не просто заинте­ресована в пересмотре ценностей рационального/иррационально­го или в поддержке того принципа, который долго носил иерархи­чески подчиненный характер, но, что более важно, ставит под вопрос саму структуру бинарных категорий. Короче говоря, феминистс­кая теория намеревается трансформировать и расширить значение концепта "разум" так, чтобы вместо того, исключать такие концеп­ты как впечатление, тело, история и т.д., включить их или признать их необходимость для функционирования разума. Взяв впечатления и сами жизни женщин как начальный пункт развития теории, феми­низм старается развить альтернативы жесткому, иерархическому и исключительному концепту разума.

6. Бросая вызов фаллоцентризму, феминистская теория дол­жна также противопоставить себя тому игнорированию истории и материальности, которое так характерно для теоретических тра­диций Запада. Полагая себя рациональной, частной, индивидуаль­ной деятельностью и борясь за правду и знание, эта чисто интел­лектуальная деятельность решительно отказывается считать себя продуктом истории и политики. Доминирующая теоретическая традиция отказывается признать свою зависимость от материаль­ности письма, от подготовки, производства, публикации и рас­пространения совершенно определенных методов, точек зрения и представлений, от борьбы за власть и доминирование. В проти­воположность этим преобладающим теоретическим идеалам, фе­министская теория открыто признает свою материальность, как материальность языка (язык рассматривается как оружие полити­ческой борьбы, доминирования и сопротивления), желания (жела­ния как воли достичь определенного порядка потенциально важ­ных "объектов" - желание самоидентификации, ощущения свойств своего пола и признания своего места в культуре — это самые оче­видные и недискуссионные между феминистками вещи) и власти (власти не просто как силы, проявляющейся в действиях, событиях и процессах в политической и общественной жизни, но также как определенного положения по отношению к институтам, знаниям и деятельности, вовлеченным в контроль и подавление индивидуаль­ностей и групп); более конкретно, позиции по отношению к мужс­кому социально-экономическому доминированию в форме обу­чения, подготовки, знания и теории.

7. Отвергая доминирующие модели интеллектуальных требо­ваний (среди них требования формальной логики, структурирова­ния концептов в бинарные оппозиционные структуры, использо­вания грамматики и синтаксиса для создания единых, ясных, однозначных, точных способов выражения и многих других при­нятых требований к тексту) и принимая идею своей материально­сти как теории, феминистская теория вовлечена в продолжающи­еся исследования и эксперименты с новыми формами письменного изложения, методами анализа, новыми способами формулирова­ния, новыми типами дискурсов.

Ни один метод, способ письма или устной речи, манера аргументации не могут служить репрезентативной моделью или идеалом феминистской теории. Вместо того чтобы пытаться установить новую теоретическую норму, феминистская теория строит новое дискурсивное пространство, пространство, в котором женщины могут писать, читать и думать как женщи­ны. Это пространство поддержит и умножит новые голоса, вместо того, чтобы придавать им иерархическую структуру, создаст мно­жество перспектив и интересов вместо монополии одной - новые типы вопросов и разнообразные способы ответов. Ни одна форма не получит привилегии единственной правды, корректной интер­претации, правильного метода; скорее, знания, методы, интер­претации смогут оцениваться и отбираться соответственно сво­ей адекватности данному контексту, специфической стратегии и конкретным результатам.

В течение последних двадцати пяти лет своего развития фе­министская теория создала возможность нового, неизвестного до этого взгляда на женщин, отказавшись редуцировать их и объяс­нять их специфику в изначально мужских терминах; она получила возможность смотреть на любой объект с точки зрения женских перспектив интересов, понимая и преодолевая фаллоцентризм в различных видах теории и практики. Это описание может звучать как идеализированная или утопическая версия того, что должна подразумевать активная теоретическая практика, сознательная и политически ответственная. Возможно. Неясно еще, на-сколько близки реальные феминистические дискурсы к этой утопической картине. Но... Феминистская теория развивается по различным тра­екториям. Она находится в процессе переоценки теоретического наследия, которое ей надо преодолеть, чтобы утвердить свое соб­ственное будущее. Это будущее может составить новую эпоху в развитии теории, способную осмыслить все последствия призна­ния разности между полами. Теория будущего будет иметь опре­деленный половой, текстуальный, политический и исторический характер. В то же время она может нести в себе угрозу для тех, кто привержен ценностям фаллоцентризма, поскольку может открыть неожиданные аспекты, источники и инструменты теоретического исследования. Автономная женственность может представить, впервые в истории, возможность диалога с "другим голосом", го­лосом женщины.

Разница между полами представит целый горизонт миров невиданной прежде плодотворности... Плодотворность рождения и возрождения влюбленных партнеров, но также и производство новой эпохи мысли, искусства, поэзии, языка... Создание новой поэтики.

ХАЙДИ ХАРТМАНН

КАПИТАЛИЗМ, ПАТРИАРХАТ

И ПОЛОВАЯ СЕГРЕГАЦИЯ ТРЭДА¹

Разделение труда по полу кажется универсальным явлением в человеческой истории. В нашем обществе половое разделение труда носит иерархический характер, причем мужчины находятся на вершине этой иерархии, а женщины внизу. Антропологические и исторические данные свидетельствует, однако, что это разделе­ние не всегда было иерархическим. Развитие разделения труда по полу и его значение являются предметом настоящей работы. Я собираюсь показать в ней, что корни современного социального статуса женщин лежат как раз в разделении труда. С моей точки зрения, для достижения женщинами равноправного с мужчинами социального статуса должен быть устранен не только иерархичес­кий характер разделения труда между полами, но и само это раз­деление. Только тогда и мужчины, и женщины смогут достигнуть полного развития своего человеческого потенциала.

Главными вопросами, которые я хотела бы рассмотреть в моем исследования являются, во-первых, как более или менее эгалитар­ное разделение труда перестало быть таковым, во-вторых, как иерархическое разделение труда осуществляется в современном общественном производстве. Многие антропологические иссле­дования показали, что впервые стратификация по полу стала явно проявляться одновременно с увеличением производительности труда, усилением специализации и сложности общества; напри­мер, с появлением оседлого земледелия, частной собственности или государства. Это случилось, когда человеческое общество из примитивного превратилось в "цивилизованное". С этой точки

¹ Из работы: Hartmann H. Capitalism, Patriarchy and Job Segregation by Sex // E.Abel and E.K.Abel (eds) The Signs Reader: Women, Gender and Scholarship.Chicago: University of Chicago Press, 1983).

зрения, капитализм, несомненно, является более поздним явлени­ем, чем патриархат², и иерархические отношения между мужчи­нами и женщинами, в которых мужчины господствуют, а женщи­ны подчиняются, имеет долгую историю.

Я собираюсь доказать, что еще до капитализма существовала патриархатная система, которая позволяла мужчинам контроли­ровать труд женщин и детей в семье, и именно она научила муж­чин техникам иерархической организации и контроля. С разделе­нием жизни на частную и публичную, которая произошла в результате возникновения государственного аппарата и экономи­ческой системы, основанной на широкой практике обмена и круп­ных производственных единицах, перед мужчинами встала про­блема утверждения своего контроля над женским трудом. Другими словами, непосредственно личная система контроля превратилась в косвенную, безличную систему контроля, опосредованную сис­темой институтов в масштабе всего общества. Такими механизма­ми, имевшимися в распоряжении мужчин, были (1) традиционное

² Я определяю патриархат как систему социальных отношений, кото­рые имеют материальную базу и в рамках которой между мужчинами существуют иерархические отношения и солидарность, позволяющие им осуществлять контроль над женщинами. Патриархат, таким образом, есть система угнетения женщин мужчинами. Рубин утверждает, что нам следует пользоваться термином "родополовая (sex-gender) система", что­бы обозначить таким образом внеэкономическую сферу, в которой про­дуцируется и репродуцируется система тендерной стратификации, ос­нованная на половых различиях. Таким образом, патриархат - только одна из форм родополовой системы, та, в которой доминируют мужчи­ны. Рубин далее утверждает, что термин патриархат применим для пас­тушеских кочевых обществ, подобных описанному в Ветхом Завете, где мужская власть является синонимом отцовства. Соглашаясь с первым тезисом Рубин, я думаю, что она слишком ограничивает применение тер­мина "патриархат". Он приемлем для всех обществ, где доминируют муж­чины (см. Gayle Rubin, "The Traffic in Women" // Toward an Anthropology of Women, ed.Rayna Reiter [New York: Monthly Review Press, 1975]). Мюл­лер предлагает более широкое определение патриархата "как социаль­ной системы, в которой статус женщин определяется в основном как зависимый от их мужей, отцов и братьев", где зависимость имеет эконо­мический и политический аспекты (cM.Viana Muller, "The Formation of the State and the Oppression of Women: A Case Study in England and Wales"[New York: New School for Social Research, 1975], p.4, n.20.

разделение труда между полами и (2) техники иерархической орга­низации и контроля. Эти механизмы сыграли решающую роль во втором процессе, распространении полового иерархического раз­деления труда на систему общественного производства, что и про­изошло в период становления капитализма в Западной Европе и Соединенных Штатах.

Становление капитализма с XV по XVIII века угрожало пат-риархатному контролю, основанному на институциональной вла­сти, так же, как оно уничтожило многие старые институты, создав вместо них новые, такие, как "свободный" рынок труда. Оно угро­жало вовлечением всех женщин и детей в состав трудовой силы и, соответственно, уничтожением семьи и основы власти мужчин над женщинами (т.е. контроля над рабочей силой в рамках семьи)³. Если в теории капитализм имеет тенденцию уравнивать все раз­личия в статусе трудящихся, делать их равными на рынке труда, почему же тогда женщины занимают на этом рынке столь невы­годное положение? Существует множество возможных ответов на этот вопрос; от неоклассических представлений о том, что этот процесс еще не получил завершения или скрадывается несовер­шенством самого рынка до радикального подхода, гласящего, что производство в любом случае требует иерархии, даже если рынок номинально требует "равенства". Все эти объяснения, как мне ка­жется, игнорируют роль мужчин - обычных мужчин, мужчин как мужчин, мужчин как работников - в поддержании неполноценно­го положения женщин на рынке труда. Радикальный подход, в ча­стности, делает акцент на роли мужчин как капиталистов, создаю­щих иерархии в процессе производства, чтобы упрочить свою власть. Капиталисты достигают этого с помощью сегментирова­ния рынка труда (в том числе по расовым, половым и этническим основаниям) и натравливания рабочих друг на друга. В этой ста­тье я утверждаю, что и мужчины-рабочие всегда играли и продол-

³ Так воспринимали капитализм Маркс и Энгельс, считая, что он вытол­кнет женщин и детей на рынок труда и тем самым подорвет семью. Но, несмотря на признание Энгельсом в "Происхождении семьи, частной соб­ственности и государства" факта угнетения мужчинами женщин в семье, он не увидел, что это угнетение базируется на праве контролировать труд женщин, и скорее даже сожалеет о крахе контролируемой мужчиной се­мьи (в "Положении рабочего класса в Англии").

жают играть решающую роль в поддержке полового разделения трудового процесса...

Заключение

Сегодняшний статус женщин на рынке труда и существова­ние полового разделения различных категорий рабочих мест яв­ляется результатом долгого процесса взаимодействия между пат­риархатом и капитализмом. Я сделала акцент на поведении именно мужчин-рабочих как участников этого процесса, потому что счи­таю этот акцент правильным. Для того чтобы покончить с подчи­нением женщин и для того, чтобы сами мужчины оказались вне отношений классового угнетения и эксплуатации, они должны быть принуждены к отказу от своей привилегированной позиции при разделении труда - на рынке труда и дома⁴. Капиталисты действи­тельно используют женщин как неквалифицированную, низкооп­лачиваемую рабочую силу, чтобы сбивать цену на мужчин-рабо­чих - но этот самый случай, когда объединение мужчин в поддержку патриархата, со свойственной ему иерархией и среди мужчин, обо­рачивается против них самих. Капитализм вырос на почве патриар­хата, патриархатный капитализм-это, прежде всего, стратифици­рованное общество. Если мужчины, не принадлежащие к правящему классу, действительно хотят быть свободными, они должны признать, что объединены во имя патриархатного капитализма и отказаться от своих патриархатных привилегий. Если женщины хотят быть свобод­ными, они должны бороться и против патриархата, и против капита­листической организации общества.

Именно потому, что половое разделение труда и мужское гос­подство имеют столь долгую историю, будет очень трудно унич­тожить второе, не уничтожив первого. Эти два явления настолько тесно переплетены, что для того, чтобы покончить с господством

⁴ Большинство марксисток-феминисток, занимающихся проблемами мар­ксистского анализа положения женщин, кажется, игнорируют эти базо­вые конфликты между полами, причем делают это явно в интересах ук­репления классовой солидарности, которая должна объединять мужчин и женщин-рабочих. Несколько месяцев назад моя подруга сказала: "Мы скорее добьемся окончания вьетнамской войны, чем заставим мужчин мыть посуду". И она была права.

мужчин, совершенно необходимо устранить разделение труда по полу⁵. Для освобождения женщин нужны коренные перемены на всех уровнях общества и культуры. В этой статье я постаралась доказать, что разделение труда по полу лежит в основе статуса женщин, и это разделение поддерживается деятельностью мно­гих институтов в масштабе всего общества. Но разделение труда имеет очень глубокие последствия, достигающие даже уровня под­сознания. Подсознание влияет на образцы поведения, которые понемногу подводят фундамент (или дополняют существующий) под социальные институты, которые в свою очередь транслируют именно эти образцы поведения.

Я считаю, что мы должны исследовать эти микрофеномены, также как и более глобальные явления, которые я затрагивала в на­стоящей статье. Например, существует очень глубоко интегрирован­ное в общественное сознание правило, согласно которому мужчины не должны подчиняться женщинам того же социального класса. На­глядное выражение соблюдения этого правила можно наблюдать на примере женщин - руководящих работников. Они показывают луч­шие результаты, если по роду деятельности имеют мало контактов с другими работниками своего уровня или управляют лишь неболь­шими коллективами. А на индустриальных предприятиях женщи­ны-инспекторы не могут успешно корректировать работу рабочих-мужчин. Существует также очень глубоко спрятанный страх быть идентифицированным/ой с другим полом. Согласно общепринятым правилам, ни мужчины, ни женщины не должны делать ничего соот­ветственно не-мужественного и не-женственного⁶. Мужчины-руко-

⁵ В нашем обществе "женская работа" обозначает работу с низким ста­тусом и низкооплачиваемую: "...мы можем заменить общепринятое суж­дение о том, что женщины меньше получают, потому что работают на низкооплачиваемых работах, суждением о том, что женщины меньше получают, потому что работают на женских работах... Столько време­ни, сколько существует рынок труда, разделенный на основании поло­вых различий, столько времени женщинам достаются рабочие места, которые считаются менее престижными и менее важными, что отражает низкий социальный статус женщин в обществе в целом" (Francine Blau [Weisskoff], "Women's Place in the Labor Market", American Economic Review 62, no.4 [May 1972]: 161).

⁶ "Использование табуированных слов, занятия спортом и другие интересы, которых не разделяют женщины, а также участие в видах деятельности,

водители, например, часто обмениваются рукопожатиями с мужчи­нами-секретарями, это знак уважения, который, возможно, помога­ет им сохранить свою "мужественность".

На следующем, более глубоком уровне, мы должны изу­чить подсознание: и как эти поведенческие правила усваива­ются, и как они развиваются в структуре личности⁷. Уже было предпринято несколько попыток изучить воспроизводство пола как социальной категории на базе биологических половых раз­личий на этом уровне - уровне формирования личности. Ма­териалистическая интерпретация реального мира предполага­ет, конечно, что социальное воспроизводство пола происходит на базе разделения труда между полами в широком смысле⁸, и, согласно законам диалектики, усиливает затем само это разде­ление труда. С моей точки зрения, из-за того, что система раз­деления труда имеет столь разветвленный характер, мы не смо­жем устранить его, пока не будут уничтожены социально

которые женщины склонны не одобрять - питье большого количества алкоголя, азартные игры, грубые шутки и различные сальные разгово­ры - все это предполагает, что группа взрослых мужчин в большой степе­ни стремится действовать против женского влияния, и поэтому присут­ствие женщин в них нетерпимо, если только они полностью не изменяют свой характер (Theodore Caplow, The Sociology of Work [New York: McGrow-Hill Book Co., 1964] P.239). Конечно, линия разделения между "мужс­ким" и "женским" миром" постоянно сдвигается. Так, в различные пери­оды XIX века каждая из таких профессий, как учительство, розничная торговля в магазинах, работа в офисе, считались абсолютно неприемле­мыми для женщин. Такое большое разнообразие границ между мужски­ми и женскими работами служит одной из причин того, почему стоит проследить проявление основных поведенческих образцов - хотя, в ко­нечном итоге, эти образцы порождаются самим разделением труда.

⁷ Каплоу считает, что эти правила объясняются согласно фрейдистским представлениям о том, что мужчины идентифицируют свободу от доминирования женщин с материнством, т.е. стремятся уйти из-под влияния своих матерей.

⁸ Например, существующее разделение труда дома, согласно которому только женщины нянчат детей, весьма сильно (и различно) влияет на струк­туры личностей девочек и мальчиков. He-фрейдистская интерпретация этого феномена содержится в работе N.Chodorow [1978] The Reproduction of Mothering: Psychoanalysis and the Sociology of Gender, Berkeley, CA: University of California Press.

установленные половые различия между нами, и тем самым само разделение труда по полу.

Атакуя и патриархат, и капитализм, нам нужно обнаружить способы изменить и макросоциальные институты и наши соб­ственные, глубоко укорененные привычки. Это будет долгая, трудная борьба.

ХАЙДИ ХАРТМАН

НЕСЧАСТЛИВЫЙ БРАК

МАРКСИЗМА С ФЕМИНИЗМОМ:

ПУТЬ К БОЛЕЕ ПРОГРЕССИВНОМУ СОЮЗУ¹

"Брак" марксизма и феминизма напоминает брачный союз мужа и жены, изображенный в английском гражданском праве: марксизм и феминизм есть одно целое, и это целое есть марксизм². Недавние попытки интегрировать марксизм и феминизм оказались неудовлетворительными для феминисток, поскольку подчиняют их борьбу "более масштабной" борьбе против капитала. Развивая наше сравнение, нам нужен либо здоровый брак, либо развод.

Неравенство этого брака, как и большинство социальных фе­номенов, не случайно. Многие марксисты привычно утвержда­ют, что феминизм в лучшем случае менее важен, чем классовый конфликт, а в худшем — раскалывает рабочий класс. Этот полити­ческий приговор следствием своим имеет анализ, который бес­следно впитывает феминизм в классовую борьбу. Более того, ана­литическая мощь марксизма по отношению к капиталу заслоняет его ограниченность по отношению к сексизму. Мы постараемся показать здесь, что хотя марксистский анализ обеспечивает су­щественное проникновение в законы исторического развития, в

¹ Hartmann H. The Unhappy Marriage of Marxism and FeminismiTowards a More Progressive Union" // L.Sargent (ed.) Women and Revolution: A Discus­sion of the Unhappy Marriage of Marxism and Feminism. London: Pluto Press, 1981

² Английский закон, гласящий: "через посредство брака мужа и жена стано­вятся одним субъектом перед лицом закона: то есть, юридические права жены на время состояния в браке откладываются или присоединяются к таковым правам мужа" часто перефразируется как "муж и жена - одно, и это одно - муж". I.Blackstone, Commentaries, 1965.

особенности в том, что касается капитала, категории марксизма бесполы. Только специальный феминистский анализ вскрывает системный характер отношений между мужчинами и женщина­ми. В то же время ограничиваться чисто феминистическим ана­лизом было бы неверно, поскольку он слеп по отношению к исто­рии и недостаточно материалистичен. Если мы хотим понять развитие западных капиталистических обществ и то трудное по­ложение, в котором в них находятся женщины, нам нужен и маркси­стский анализ, в особенности его исторический и материалистичес­кий метод, и феминистский анализ, особенно идентификация патриархата как социальной и исторической структуры. В этом эссе мы предлагаем новое направление марксистского феминис­тического анализа.

Путь к более прогрессивному союзу

Нам нужно подвергнуть исследованию многие проблемы. Патриархат в том смысле, как мы его понимаем, остается скорее описательным, чем аналитическим термином. Если мы считаем, что только марксизм неадекватен и радикальный феминизм сам по-себе неудовлетворителен, нам нужно разработать новые кате­гории. Нашу задачу осложняет то, что одни и те же факты, такие, как разделение труда часто укрепляют и патриархат, и капитализм, и в развитом патриархатном капиталистическом обществе труд­но выделить механизмы действия собственно патриархата. Тем не менее, это именно то, что мы собираемся делать. Мы указали уже, с чего собираемся начать: посмотреть, кому выгодна рабо­чая сила женщин, вскрыть материальную базу патриархата, ис­следовать механизмы иерархии и солидарности между мужчина­ми. Число вопросов, которые мы должны поставить, воистину бесконечно.

Можем ли мы говорить о законах движения патриархатной си­стемы? Каким образом патриархат порождает борьбу феминисток? Какие виды политики в области пола и борьбы между полами мы можем наблюдать в развитых капиталистических обществах? Како­вы противоречия патриархатной системы и как они относятся к про­тиворечиям капитализма? Мы знаем, что патриархатные отношения породили феминистическое движение и что капитализм породил классовую борьбу - но как выражается отношение феминизма к клас­совой борьбе в историческом контексте? В этом разделе мы поста­раемся дать ответ хотя бы на последний вопрос.

Феминизм и классовая борьба

Исторически и в настоящее время отношения феминизма и классовой борьбы либо представляли собой полную сепарирован-ность ("буржуазный" феминизм с одной стороны, классовая борь­ба с другой), либо в левых кругах феминизм был подчинен марк­сизму. В последнем случае это было следствием как аналитической силы марксизма, так и власти мужчин в левом движении. Это по­родило как открытую борьбу среди левого лагеря, так и противо­речивую позицию марксистских феминисток.

Большинство феминисток, которые считают себя радикаль­ными (настроенными против системы, капитализма, империализ­ма, придерживающиеся социалистических, коммунистических, марксистских и каких-либо еще подобных взглядов), согласны с тем, что радикальное крыло женского движения упустило свой момент, в то время как либеральное вроде бы использовало под­ходящее время и продвинулось вперед. Наше движение не нахо­дится более в том радостном, энергичном состоянии, когда что бы мы ~«и делали - воздействовали на общественное сознание, вовлекали в наше движение массы женщин (даже больше, чем оно могло в себя впитать), добивались признания интересов жен­щин в социальных вопросах, причем часто фундаментальнейшим образом бросая вызов и капиталистическим, и патриархатным об­щественным отношениям, - все удавалось. Теперь мы чувствуем, что отдельные части движения находятся под контролем различ­ных политических групп, и термин "феминизм" используется про­тив женщин - например, в судебных делах, когда судьи утвержда­ют, что женщины-домохозяйки, находившиеся в многолетнем браке, не нуждаются в алиментах после его распада, поскольку, как всем известно, женщины теперь освобождены. Недавняя не­удача попытки провести поправку о равных правах в Соединен­ных Штатах указывает на наличие у многих женщин обоснован­ных опасений, что феминизм по-прежнему будет использоваться против женщин, и говорит о реальной необходимости переоценки нашего движения, чтобы понять, почему так происходит. Впол­не логично в интересах этой переоценки обратиться к марксизму, поскольку это хорошо разработанная теория социальных пере­мен. Действительно, марксистская теория хорошо разработана по сравнению с феминистской, и именно это иногда приводит к тому, что, при попытке ее использовать, она уводит нас в сторону от целей феминизма.

Левые всегда сохраняли амбивалентность по отношению к женскому движению, часто считая, что оно опасно для интере­сов социалистической революции. Когда женщины из левых кру­гов посвящали себя феминизму, это могло угрожать личным ин­тересам мужчин из левых кругов. И, разумеется, множество левых организаций получали выгоду от женского труда. Поэтому, мно­гие левые аналитики (и в прогрессивной, и в традиционной фор­ме) обслуживали сами себя, как теоретически, так и политичес­ки. Они старались повлиять на женщин в плане отказа их от попыток разработать независимое понимание положения жен­щин и принятия "левого" анализа их ситуации. В качестве нашей реакции на это давление вполне естественно было самостоятель­но обратиться к марксистскому анализу. Мы постараемся присо­единиться к "братству", использующему эту парадигму, и смо­жем, наконец, прекратить попытки оправдать нашу борьбу в глазах братства вместо того, чтобы анализировать положение женщин в целях улучшения нашей политической практики. Наконец, мно­гие марксисты удовлетворены традиционным марксистским ана­лизом женского вопроса. Они считают класс подходящей катего­рией, с помощью которой можно понять положение женщин. Женщины должны рассматриваться как час рабочего класса, борь­ба рабочего класса против капитализма должна иметь приоритет над конфликтом между мужчинами и женщинами. Нельзя допу­стить, чтобы конфликт между полами влиял на классовую соли­дарность.

Поскольку экономическая ситуация в Соединенных Штатах за последние несколько лет ухудшилась, традиционный марксистский анализ был подвергнут переоценке со стороны своих сторонников. В 60-е гг. движение за гражданские права, за свободу слова для сту­дентов, антивоенное движение, женское движение, движение за за­щиту окружающей среды и возрастающая боевитость профессиональных группировок и объединений "белых воротничков" - все это поставило много вопросов перед марксистами. Но сейчас воз­вращение очевидных экономических проблем, таких как инфляция и безработица, затмило важность этих требований, и левые вернулись к "фундаментализму" - политике поддержки рабочего класса (в уз­ком смысле слова). Растущие "марксистско-ленинские" секты на­строены решительно антифеминистически, как с точки зрения докт­рины, так и практики. И существуют признаки того, что присутствие вопросов феминизма в академических левых кругах также снижа­ется. Проблема организации детских садов исчезает из повестки дня левых конференций. По мере того, как марксизм или полити­ческая экономия становятся интеллектуально приемлемыми, ком­пания "своих ребят" из числа либеральных ученых смогла вернуть удар компании "молодых ребят" из числа марксистов и радикалов, которые к тому же тоже были мужчинами и носителями вполне "мужских" взглядов, несмотря на всю свою молодость и радика­лизм.

Давление на радикальных женщин, требования отказаться от их глупых требований и стать "серьезными" революционерами усилились. Наша работа кажется пустой тратой времени перед лицом инфляции и безработицы. Очень симптоматично для режи­ма мужского господства, что наша безработица никогда не счита­лась кризисом. Во время последнего большого экономического кризиса 1930-х годов большой объем безработицы был частично снят за счет того, что женщины были исключены из многих сфер деятельности — система позволяла иметь только одно рабочее ме­сто на семью, и оно принадлежало мужчине. Капитализм и патри­архат вышли из кризиса, укрепив свои позиции. Точно так же, как экономический кризис служит укреплению капитализма, поскольку выправляет диспропорции, он может служить и патриархату. Трид­цатые годы вновь поставили женщин на место.

Борьба против капитала и патриархата не может быть успеш­ной, если феминизм как наука и социальная практика будет пре­небрегаем. Борьба, направленная исключительно против капита­листических отношений угнетения будет терпеть поражение, пока не будет пересмотрена политика фактической поддержки патри-архатных отношений угнетения. Анализ патриархата к тому же очень важен для определения того, какого рода социализм может быть полезен женщинам. Даже в то время, когда мужчины и жен­щины разделяют мнение о необходимости свергнуть капитализм, они сохраняют свои специфические интересы как представители разных полов. Ни из наших набросок, ни из истории, ни из трудов мужчин-социалистов пока неясно, означает ли социализм, за ко­торый борются мужчины и женщины, одно и то же для обоих по­лов. Для установления гуманного социализма требуется не толь­ко консенсус о том, что из себя должно представлять новое общество и новый гармоничный человек, но и более конкретная вещь - мужчины должны отказаться от своих привилегий.

Как женщины, мы должны позволить себе открыто гово­рить о срочности и важности наших задач, как было уже много раз в прошлом. Мы должны бороться против попыток явно или неявно принудить нас отказаться от целей, которые преследует феминизм.

Это предполагает два стратегических вывода. Во-первых, борьба за построение социализма должна быть в то же время борь­бой, в которой будут учитываться интересы всех участников дви­жения. Женщины не должны верить, что мужчины освободят их после революции - частично потому, что нет оснований считать, что они знают, как это сделать, а частично потому, что для них не существует никакой необходимости так поступить. Фактически, их насущные эгоистические интересы состоят в продолжении на­шего угнетения. Поэтому мы должны иметь наши собственные организации и нашу собственную базу. Во-вторых, мы считаем, что разделение труда по полу при капитализме дало женщинам неоценимый опыт, который научил нас понимать, что такое взаи­мозависимость людей и каковы их насущные нужды. В то время как мужчины ведут свою долгую борьбу против капитала, жен­щины знают, за что они борются. Общим правилом является то, что позиция мужчин по отношению к патриархату и капитализму не позволяет им как признать наличие потребности людей в забо­те, сочувствии и помощи, так и обнаружить потенциал для удовлет­ворения этих потребностей в не-иерархическом, не-патриархатном обществе. Но даже если мы сумеем просветить их, мужчины могут прикинуть объем потенциальных приобретений против потенци­альных потерь и предпочесть сохранение статус-кво. Мужчинам есть что терять, кроме своих цепей.

Как социалистические феминистки, мы должны организовать практику, которая совмещала бы в себе и борьбу против патриарха­та, и борьбу против капитализма. Мы должны настаивать на том, что в обществе, которое мы хотим создать, взаимозависимость будет значить освобождение, а не что-то постыдное, забота будет универсальной практикой, а не средством угнетения, и в котором женщины будут поддерживать лишь истинную, а не ложную сво­боду мужчин.

Марксизм и женский вопрос

"Женский вопрос" никогда не был "феминистским вопросом". Последний вопрос направлен на выявление причин полового не­равенства между мужчинами и женщинами, господства мужчин над женщинами. Большинство же марксистских аналитиков, об­ращавшихся к проблеме положения женщин, считали женским воп­росом скорее отношение женщин к экономической системе, чем к мужчинам, явно полагая, что последнее объясняется первым. Мар­ксистский анализ женского вопроса исторически имел три фор­мы. Все они рассматривали угнетение женщин в связи с отноше­нием (или недостаточным отношением) к производству. Определяя женщин как часть рабочего класса, этот способ анализа постоян­но подчиняет вопрос об отношении женщин к мужчинам вопросу об отношении рабочих к капиталу. Первая форма связана с имена­ми ранних марксистов - Маркса, Энгельса, Каутского и Ленина, которые считали, что капитализм выталкивает всех женщин на рынок труда и таким образом размывает разделение труда по полу. Второй придерживаются современные марксисты, которые рас­сматривают женщин в контексте "повседневной жизни" при капи­тализме. С этой точки зрения, все аспекты нашей жизни воспроиз­водят капиталистическую систему и все мы являемся работниками этой системы. И третья - марксистско-феминистская - сфокуси­рована на домашней работе и ее отношении к капиталу. Некото­рые ее представители считают, что домашняя работа также созда­ет прибавочную стоимость и что домохозяйки работают непосредственно на капиталистов.

Если Энгельс считал частную собственность основой ка­питалистического угнетения женщин, то Зарецки считает такой основой сферу частной жизни (privacy). Женщины угнетены, по­тому что они работают дома, "частным образом". Зарецки и Эн­гельс романтизировали доиндустриальную семью и общину - где мужчины, женщины, взрослые, дети работали вместе на основан­ном на семейной базе предприятии и все участвовали в жизни об­щины. Гуманный социализм, по Зарецкому, вновь объединит се­мью и создаст "счастливую мастерскую". Он утверждает, что сексизм не является новым феноменом, продуцированным капи­тализмом, но именно при капитализме он обрел специфическую форму, создав разделение между домом, семьей и частной жиз­нью с одной стороны, и рабочим местом - с другой. Усиление уг­нетения женщин произошло из-за того, что они вытеснены с опла­чиваемых рабочих мест. По мнению Зарецки, мужчины и женщины вместе (или по отдельности) должны бороться за восстановление единства двух разделенных сфер своей жизни, чтобы создать гу­манистический социализм, как будет удовлетворять как наши час­тные, так и общественные потребности.

Ни Энгельс, ни Зарецки, ни Далла Коста не могут предло­жить удовлетворительного анализа трудового процесса в рамках семьи. Кто получает выгоду от женского труда? Разумеется, капи­талисты, но точно так же и мужчины, которые в качестве отцов и мужей персонально обслуживаются у себя дома. Содержание и объем этих услуг может быть различным в зависимости от клас­са, этнической или расовой группы, к которой они принадлежат, но только не сам факт их получения. Мужчины имеют более вы­сокий уровень жизни, чем женщины, с точки зрения потребления предметов роскоши, свободного времени и оказываемых им лич­ных услуг. Материалистический подход обязывает не игнориро­вать этот важнейший момент. Из этого следует, что мужчины име­ют материальный интерес в продолжении угнетения женщин. В долгосрочной перспективе это может быть "ложным сознанием", поскольку большинство мужчин могут выиграть от отмены иерар­хии, являющейся непременной частью патриархата. Однако в кон­кретной современной ситуации все они контролируют труд дру­гих людей, и мужчины не изъявляют желания добровольно отказаться от этого контроля.

Марксизм - это теория развития классового общества, про­цесса накопления в капиталистических обществах, воспроизводства классового господства, а также развития противоречий и классовой борьбы. Капиталистические общества приводятся в движение в ре­зультате требований процесса накопления, что приводит к тому, что производство ориентировано на обмен, а не использование. В капи­талистической системе производство имеет значение только постоль­ку, поскольку оно вносит вклад в получение прибыли, и потреби­тельская стоимость продукции имеет только косвенное значение. Прибыль получается за счет того, что капиталисты имеют возмож­ность эксплуатировать рабочую силу, платить работникам меньше, чем стоит та продукция, которую они производят. Аккумуляция при­были систематически трансформирует социальную структуру, так­же как и производственные отношения. Резервная армия труда, бед­ность огромного количества людей и близость к бедности еще большего - все это побочные продукты процесса капиталистичес­кого накопления. С точки зрения капиталистов, воспроизводство рабочего класса "может быть пущено на самотек". В то же время, капитализм создает идеологию, которая всегда ему сопутствует -идеологию индивидуализма, конкуренции, доминирования, а в наше время еще особых форм потребительства. Каков бы ни был теоретический подход к генезису идеологии, невозможно отрицать, что это и есть доминирующие ценности капиталистических обществ. Марксизм позволяет нам понять многое о капиталистичес­ких обществах: структуру производства, происхождение той или профессиональной структуры, природу доминирующей идеоло­гии. Однако марксистская теория развития капитализма является теорией "пустых мест". Маркс, например, предсказал численный рост пролетариата и уменьшение численности мелкой буржуазии. Браверман и другие марксисты более детально и точно описали создание рабочих мест клерков и работников сферы услуг в раз­витых капиталистических странах. Но точно так же, как капитал создает эти места независимо от того, какие именно люди их зай­мут, так и категории марксистского анализа: "класс", "резервная армия труда", "работник общественного производства" не объяс­няют, почему те или иные места занимаются именно этими конк­ретными людьми, которые на них работают. Они не могут объяс­нить, почему именно женщины подчинены мужчинам внутри и вне семьи, и почему нет выхода из этого положения. Марксистс­кие категории бесполы, как и сам капитал. Они не могут сказать нам, кем будут заполнены "пустые места". И от этого так хромает марксистский анализ женского вопроса.

КЭРОЛ ПЭЙТМАН

ПОЛОВОЙ КОНТРАКТ¹

Участники контракта

Рассказывание всевозможных историй - основной способ, с помощью которого человеческие существа стараются придать смысл самим себе и своему социальному миру. Наиболее знаме­нитое и влиятельное политическое повествование о современнос­ти можно найти в трудах теоретиков социального контракта. Это повествование, или предположительная история, рассказывает нам о том, как новое гражданское общество и новая форма политичес­кого права создается на базе первоначального контракта. Объяс­нение всеохватной власти государства и гражданского закона, а также легитимности современного гражданского управления сле­дует из представления о нашем обществе как основанном на кон­тракте. Привлекательность идеи изначального контракта и теории контракта в более общем смысле, предполагающей, что свобод­ные социальные отношения принимают контрактную форму, сей­час, вероятно, велика, как никогда, начиная с XVII - XVIII вв., когда писатели-классики сочиняли свои истории. Но сегодня неиз-

Из работы: Pateman С. The Sexual Contract. Cambridge: Polity Press, 1988. Глава 1. P. 1 -18. В этом переводе я сознательно отхожу от традиции, соглас­но которой термин 'contract' в данном контексте устойчиво переводится как «договор» (например, «общественный договор» из текстов Руссо). Я иду на этот шаг по целому ряду причин: во-первых, помимо традиции перевода классических текстов существует уже и собственная традиция российской тендерной социологии, в которой устоялся термин «гендер-ный контракт», имеющий прямое отношение к описываемому Пейтман конструкту. Вообще, выражение «половой договор» не кажется осмыс­ленным на русском языке, и это не случайно. Во-вторых, само слово «кон­тракт», уже ставшее вполне родным для русского языка представляется мне гораздо более релевантным по своим смысловых оттенкам, чем слово «до­говор»: договор по корню своему является тем, что возникает в результате менно рассказывается только одна половина истории. Мы неверо­ятно много слышим о социальном контракте, но глубоким молча­нием обходится половой контракт.

Изначальный контракт является социально-половым пактом, но история полового контракта замалчивается. Стандартные под­ходы к теории социального контракта не обсуждают историю це­ликом, и современные теоретики контракта никак не указывают на то, что половина соглашения отсутствует в их объяснениях. История полового контракта также относится к генезису полити­ческого права и объясняет, почему применение права является ле­гитимным - но это история о политическом праве как патриар-хатном праве или половом праве, власти мужчин, применяемой к женщинам. Пропущенная половина истории говорит о том, как утверждалась специфическая современная форма патриархата. Новое гражданское общество, созданное на базе первоначального контракта, было патриархатным социальным порядком.

Теория социального контракта конвенционально считается историей о свободе. Одна из интерпретаций первоначального кон­тракта говорит о том, как люди, жившие в естественном состоя­нии, обменяли ненадежность естественной свободы на равную, гражданскую свободу, защищенную государством. В гражданс­ком обществе свобода универсальна; все взрослые наслаждаются

разговора, диалога, договоренности, а такой разговор и такая догово­ренность далеко не всегда имеют место (как это и показывает Пейтман). Контракт, напротив, восходит к латинскому корню contra, обозначаю­щему противопоставление, разнесение по разным сторонам. Поэтому он больше вяжется с идеей отношений между полами, как они освещаются в данном тексте. В переводе будут встречаться и некоторые другие неболь­шие расхождения с имеющейся переводческой традицией, потому что тот перевод, который был более адекватен текстам классической философии, не всегда адекватен текстам феминистской теории, находящимся с ними в напряженном диалоге. Поэтому данный перевод является своего рода компромиссом между имеющейся традицией, попыткой наиболее точным образом представить взгляды переводимого автора и логикой самого рус­ского языка. Притом я разделяю сформирулированный моими коллегами подход, предполагающий, что «всякий перевод дискурсивно ситуативен» (Е.Здравомысловва, А.Темкина «Введение. Феминистский перевод: текст, автор, дискурс» // Хрестоматия феминистских текстов. Переводы. Под ред.Е.Здравомысловой и А.Темкиной. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С.24.

одинаковым социальным положением и могут проявлять свою свободу, воспроизводя первоначальный контракт, например, в форме контракта о найме на работу или брачного контракта. Дру­гая интерпретация, которая основана на предположительных ис­ториях естественного государства, изложенных в классических текстах, заключается в том, что свобода была завоевана сыновья­ми, которые отвергли естественное подчинение своим отцам и заменили отцовское патриархальное право гражданским управ­лением. Политическое право как патриархальное несовместимо с современным гражданским обществом. В этой версии истории гражданское общество создается на базе первоначального кон­тракта, заключенного после преодоления отцовского права, или патриархата. Таким образом, новый социальный порядок пред­ставляется анти-патриархальным или пост-патриархальным. Гражданское общество создается с помощью контракта, который решительно противостоит патриархату.

Эти знакомые прочтения классических историй забывают упомянуть, что на карте стояло нечто значительно большее, чем свобода. Доминирование мужчин над женщинами, равное пра­во мужчин наслаждаться сексуальным доступом к женщинам -вот о чем был заключен первоначальный пакт. Социальный кон­тракт - история о свободе, половой контракт - история о подчине­нии. Свобода мужчин и подчинение женщин созданы первона­чальным контрактом - и характер гражданской свободы не может быть понят, пока опускается половина истории, которая открыва­ет, как на этом контракте основывается патриархатное право муж­чин по отношению к женщинам. Гражданская свобода не универ­сальна. Гражданская свобода является маскулинным атрибутом и зависит от патриархатного права. Сыновья ниспровергли отцовс­кое управление не только для того, чтобы завоевать себе свободу, но и для того, чтобы сохранить женщин для самих себя. Успех этого их предприятия описывается в истории о половом контрак­те. Первоначальный контракт был половым в той же степени, что и социальным: он половой в том смысле, что он патриархатный -т.е. этот контракт утверждает политическую власть мужчин над женщинами - а также в том, что он учреждает порядок досту­па мужчин к женским телам. Первоначальный контракт создал то, что я, вслед за Адриенн Рич, назвала бы «законом мужского полового права». Этот контракт далеко не противостоит патри­архату, он является средством утверждения современного пат­риархата.

Одна из причин, почему политические теоретики так редко замечают, что половина истории о первоначальном контракте опус­кается или о том, что гражданское общество является патриархат-ным, заключается в том, что «патриархат» обычно интерпретиру­ется как патриархальность, управление отца (буквальное значение термина). Так, например, при стандартном прочтении теоретичес­ких дебатов XVII века между «патриархалами» и теоретиками со­циального контракта, патриархат обычно относят только к отцов­скому праву. Сэр Роберт Филмер (Robert Filmer) заявлял, что политическая власть была отцовской властью, и прокреативная власть отца положила начало политическому праву. Локк и его со­ратники, защищавшие теорию социального контракта, настаива­ли на том, что отцовская и политическая власть были не одним и тем же, и генезис политической власти был основан на контракте. В этом пункте теоретики контракта победили - до сих пор стан­дартная интерпретация этих проблем зиждется на заложенном ими твердом основании. Но еще раз следует напомнить о том, что клю­чевой момент этой истории опускается. В этой интерпретации не просматривается истинное происхождение политического права; нет историй, который раскрывали бы его генезис... Политическое пра­во основано на половом или конъюгальном праве. Отцовская власть является только одним, причем не изначальным, фактором патри-архатной власти. Власть мужчины как отца наступает после того, как он применяет патриархатную власть мужчины (мужа) над жен­щиной (женой). Теоретики контракта, атакуя отцовское право, не имели желания бросать вызов первоначальному патриархатному контракту. Вместо этого, они инкорпорировали конъюгальное пра­во в свои теории и, таким образом, трансформировали закон муж­ского полового права в современную контрактную форму. Патри­архат давно перестал быть патриархальным. Современное гражданское общество не структурировано по принципу родства и власти отцов; в современном мире женщины подчинены муж­чинам как мужчинам, или братству мужчин. Первоначальный кон­тракт вступает в силу после политического поражения отцов и со­здает современный братский патриархат.

Другая причина для замалчивания истории о половом кон­тракте состоит в конвенциональном подходе к классическим тек­стам, свойственном как придерживающимся господствующих по­литологических тенденций теоретикам, так и их социалистическим критикам, который дает ложную картину ясных очертаний граж­данского общества, созданного на основании первоначального пак­та. Патриархатное гражданское общество разделяется на две сфе­ры, но все внимание направлено только на одну. История о социальном контракте рассматривается как свидетельство созда­ния публичной сферы гражданской свободы. Другая, приватная сфера не рассматривается как политически релевантная. Брак и брачный контракт, соответственно, также считаются политически иррелевантными. Игнорировать брачный контракт означает игно­рировать половину первоначального контракта. В классических текстах, как я собираюсь показать более детально, половой кон­тракт подменяется брачным контрактом. Эта подмена создает труд­ности при восстановлении и подробном изложении потерянной истории. Слишком легко может создаться впечатление, что половой контракт и социальный контракт совершенно разные, хотя и взаи­мосвязанные контракты, и что половой контракт относится к при­ватной сфере. Патриархат, таким образом, оказывается не относя­щимся к публичной сфере. Напротив, патриархатное право пронизывает все гражданское общество. Контракт о занятости и (как я бы выразилась) контракт о проституции, оба из которых зак­лючаются в публичной сфере, на капиталистическом рынке, за­щищают права мужчин также неукоснительно, как брачный кон­тракт. Две сферы гражданского общества являются одновременно отдельными и неотделимыми. Публичная сфера не может полнос­тью понята при отсутствии приватной, и, аналогично, значение первоначального контракта будет неверно интерпретировано, если не будут присутствовать обе взаимозависимые половины истории. Гражданская свобода зависит от патриархатного права.

Мой интерес к половому контракту связан в первую очередь не с интерпретацией текстов, хотя классические работы по соци­альному контракту часто присутствуют в моей аргументации. Я воскрешаю историю для того, чтобы пролить свет на современ­ную структуру большинства социальных институтов в Британии, Австралии и Соединенных Штатах — обществах, которые, как мы привыкли слышать, на полном основании могут рассматриваться как базирующиеся на социальном контракте. Эти общества явля­ются патриархатными в смысле, который может прослеживаться через всю историю первоначального контракта; у них достаточно много общего в историческом и культурном отношении, чтобы они могли быть описаны одной историей (и многие из моих общих аргументов также будут относиться и к другим развитым запад­ным странам). Особенности, отличающие патриархатное домини­рование от других форм доминирования в конце XX века, стано­вятся намного более ясными, если извлечь половой контракт из забвения. Связь между патриархатом и контрактом мало исследо­вана даже феминистками, несмотря на тот факт, что в современ­ном гражданском обществе институты ключевой важности кон­ституируются и поддерживаются с помощью контракта.

Отношения между рабочим и работодателем являются кон­трактными, и для многих теоретиков контракта контракт о занято­сти является характерным примером контракта вообще. Брак тоже начинается как контракт. Феминистки проявляли большую заин­тересованность в проблеме брачного контракта, но их тексты и другая деятельность большей частью игнорировались даже боль­шинством социалистических критиков теории контракта вообще и контракта о занятости в частности, хотя они казалось бы, долж­ны быть кровно заинтересованы в их аргументах. (За исключени­ем специально указанных случаев, я буду использовать термин «социалисты» в самом широком смысле, включая сюда марксис­тов, социал-демократов, анархистов и т.п.)... Я не пишу о законах, регулирующих контракт. Мой интерес связан с контрактом как принципом социальной ассоциации и одним из наиболее важных средств создания социальных отношений, таких как отношения между мужем и женой или капиталистом и рабочим. Мои аргу­менты относительно собственности не следует понимать в смыс­ле, в котором «собственность» обычно фигурирует в дискуссиях о теории контракта. Сторонники и критики теории контракта име­ют тенденцию понимать собственность как материальные блага, землю и капитал, либо как тот интерес, который заставляет инди­видуумов стремиться к гражданской свободе. Субъектом же всех тех контрактов, которые меня интересуют, является весьма специфичес­кий вид собственности - собственности индивидуумов на самих себя.

Некоторые знания в области истории о половом контракте по­могут объяснить те странные проблемы, которые возникают с теми контрактами, участницами которых являются женщины. Эти про­блемы никогда не упоминаются в большинстве дискуссий, отра­женных в классических текстах или трудах современных теорети­ков контракта. Феминистки указывали на особенности брачного контракта, по крайней мере, на протяжении полутора столетий, но безо всякого результата. Стандартные комментарии к классичес­ким историям о первоначальном контракте обычно не упомина­ют, что женщины исключались из изначального пакта. Этот перво­начальный контракт заключался мужчинами. Конструкция «естественное состояние» употребляется для того, чтобы объяс­нить, почему его обитатели прибегли к заключению первоначаль­ного контракта как рациональному акту. Главный момент, кото­рый здесь опущен, заключается в том, что эти обитатели различаются по полу, а все классические авторы (за исключением Гоббса) полагали, что разница в уровне рациональности вытека­ет из естественных половых различий. Комментарии к этим тек­стам искажают тот факт, что классическая теория конструирует патриархатные представления о маскулинности и фемининнос-ти, о том, что значит быть мужчиной и женщиной. Только мужчи­ны наделяются атрибутами и способностями, необходимыми для участия в контрактах, наиболее важным из которых является лич­ная собственность, можно сказать, что только мужчины являются «индивидуумами».

В естественных условиях «все люди» (all men), т.е. «все муж­чины рождены свободными» и равными друг другу, они «индиви­дуумы». Эта исходная предпосылка доктрины контракта порож­дает фундаментальную проблему: как при таких условиях один человек вообще может управлять другим, как может существовать политическое право? Возможен только один ответ, не опроверга­ющий изначальную предпосылку о свободе и равенстве. Отноше­ния должны основываться на соглашении..., и контракт служит парадигмой этого соглашения. Но женщины не рождаются сво­бодными: у них отсутствует естественная свобода. Классические картины естественного состояния содержат также определенный порядок подчинения - подчинения женщин мужчинам. Предста­вители классической теории, за исключением Гоббса, утверждали, что женщины от природы лишены атрибутов и способностей, при­сущих «индивидуумам». Половое различие является политическим различием; половое различие есть различие между свободой и под­чинением. Женщины не участвуют в первоначальном контракте, с помощью которого мужчины превращают свою естественную сво­боду в безопасность гражданской свободы. Женщины же не явля­ются субъектом контракта. (Половой) контракт служит двигателем, с помощью которого мужчины превращают свое естественное пра­во господствовать над женщинами в безопасность гражданского патриархатного права. Но если женщины не участвуют в первона­чальном контракте, если они могут в нем не участвовать, почему классические теоретики социального контракта (вновь за исключе­нием Гоббса) считают брак и брачный контракт частью естествен­ных условий? Как могут существа, у которых недостаточно способ­ностей, чтобы заключать контракты, тем не менее постоянно вступать в этот конкретный контракт? Более того, почему тогда теоретики классической философии (включая Гоббса) настаивают на том, что в гражданском обществе женщины не только могут, но и обязаны заключать брачный контракт?

Конструирование различия между полами как различия меж­ду свободой и подчинением является центральным не только в знаменитой политической истории. Структура нашего общества и нашей повседневной жизни инкорпорировала в себя патриар-хатный концепт о половом различии. Я собираюсь показать, как исключение женщин из центральной категории «индивидуума» находит социальное и юридическое воплощение, и как это исклю­чение структурирует контракты, которые являются предметом моего интереса. Несмотря на многочисленные недавние законо­дательные реформы и масштабные изменения в социальном по­ложении женщин, мы до сих пор не имеем такого же социального статуса, что и мужчины, хотя этот центральный политический факт, касающихся обществ, в которых мы живем, редко упомина­ется в современных дискуссиях по социальной теории и практи­ке контракта. Мужья больше не наслаждаются теми широчайши­ми правами на господство над своими женами, которыми они пользовались в середине XIX столетия, когда жены имели юри­дический статус имущества. Но и в середине 1980-х гг. этот ас­пект конъюгального подчинения сохраняется в законодательстве, которое до сих пор отказывается признавать какие-либо ограниче­ния в доступе мужа к телу жены, и таким образом отрицает воз­можность изнасилования в браке. Общее мнение сводится к тому, чтобы опускать эти случаи, как не имеющие отношения к полити­ческой теории и политической деятельности. Возможность того, что статус женщин в браке может отражать гораздо более глубо­кие проблемы, касающиеся женщин и контракта, или того, что структура брачного контракта может быть аналогичной другим контрактам, точно так же не принимается во внимание. Отказ при­знать, что угнетение в браке является политически значимым фак­том, дает возможность уклониться от размышления о том, суще­ствует ли связь между брачным контрактом и другими контрактами, в которых участвуют женщины.

Удивительно мало внимания уделялось связи между перво­начальным контрактом - который общепринято считать поли­тической фикцией - и реальными контрактами. Социальный контракт, как повествует нам история, создает общество, в ко­тором индивидуумы могут безопасно заключать любые контрак­ты, зная, что их действия регулируются гражданским правом и что государство, если необходимо, поддержит эти соглашения. Та­ким образом, реальные контракты подтверждают примером ту сво­боду, которой пользовались индивидуумы, заключая первоначаль­ный пакт. Следуя современным сторонникам теории контракта, социальные условия таковы, что со стороны индивидуумов весь­ма разумно пользоваться своей свободой и вступать в брачный контракт, или контракт о занятости, или даже, следуя некоторым классическим и современным авторам, в (гражданский) контракт рабства. Другой вариант прочитывания этой истории (который продемонстрировал Руссо) заключается в том, что социальный контракт позволяет индивидуумам добровольно подчинить себя государству и гражданскому закону; свобода превращается в по­виновение, а в обмен обеспечивается защита. В этой интерпрета­ции реальные контракты повседневной жизни также являются зер­калом первоначального контракта, но теперь они подразумевают обмен повиновения на защиту; они создают то, что я бы назва­ла гражданским господством и гражданским подчинением.

Одна из причин того, почему патриархатному доминирова­нию и подчинению редко уделяется то внимание, которого они заслуживают, заключается в том, что подчинение вообще бывает вто­ростепенной темой для критиков контракта. Большая часть внима­ния уделялась условиям, при которых заключаются контракты и вопросу развития однажды заключенного контракта. Сторонники доктрины контракта заявляют, что контракты в повседневной жизни хорошо соответствуют модели первоначального контракта, кото­рая подразумевает, что равные участники свободно договаривают­ся об условиях; реальные контракты, таким образом, обеспечива­ют примеры индивидуальной свободы. Их критики, будь то социалисты, озабоченные контрактом занятости, или феминистки, озабоченные брачным контрактом или контрактом проституции, оспаривают это заявление, указывая на чрезвычайно неравные по­зиции участников соответствующих соглашений и на экономичес­кие и прочие ограничения, с которыми сталкиваются рабочие, жены и женщин вообще. Но концентрация внимания на степени вынуж­денности вступления в контракт, хотя и важная сама по себя, может отвлечь от весьма существенного вопроса: станут ли эти контракт сразу же привлекательными для феминисток или социалистов, если они станут заключаться вполне добровольно, без всякого принуж­дения?

Критика может быть также направлена против эксплуатации, как в техническом марксистском смысле присвоения прибавоч­ной стоимости, так и в более популярном смысле - что рабочим не оплачивают их труд справедливо и они вынуждены работать в тяжелых условиях, или что женам не платят за всю ту работу, ко­торую они делают дома, или что проститутки бывают жертвами оскорблений и физического насилия. И снова, вопрос об эксплуа­тации важен, но предположительная история происхождения пат­риархата, включенная в классическую теорию контракта, также направляет внимание лишь на происхождение отношений доми­нирования и подчинения. Начиная с XVII века, феминистки были озабочены тем, что жены подчинены своим мужьям, но их крити­ка (конъюгального) доминирования гораздо менее известна, чем социалистические аргументы, относящие подчинение к катего­рии эксплуатации. Однако эксплуатация стала возможной, как я собираюсь показать, именно благодаря имущественным контрак­там, которые дают право командовать только одной из заключаю­щих контракт сторон. Капиталисты могут эксплуатировать рабочих и мужья могут эксплуатировать жен, потому что рабочие и жены конституированы как подчиненная сторона с помощью кон­тракта занятости и брачного контракта. Гениальность теоретиков контракта заключается в том, что они смогли представить и пер­воначальный контракт, и реальные контракты как примеры и га­ранты индивидуальной свободы. На самом деле, в контрактной теории как раз универсальная свобода всегда является лишь ги­потезой, историей, политической фикцией. Контракт всегда со­здает политическое право в форме отношений доминирования и подчинения.

В 1919 г. Г.Д.Х.Коул провозгласил, что на вопрос, что не так обстоит с капиталистической организацией производства, всегда дается неверный ответ: «отвечают: бедность (неравенство), когда им бы следовало ответить: рабство». Коул допускает полемичес­кое преувеличение. Когда индивидуумы юридически свободны и имеют равные гражданские права, проблема не является букваль­но проблемой рабства; никто не может быть одновременно чьей-то собственностью и гражданином. Тем не менее, позиция Коула ценна тем, что он обратил внимание на то, что критика капита­лизма - и контракта - фокусируется на эксплуатации (неравен­стве) и, таким образом, пропускает феномен подчинения, а так­же степень того, насколько институты, призванные обеспечивать свободные отношения, сводят их к отношениям хозяина и раба. Руссо критиковал первых теоретиков контракта за защиту перво­начального соглашения, которое было равноценно контракту раб­ства. (Я изучала вопрос об отчуждении политической власти в пользу специальных представителей и государства, которое явля­ется центральным пунктом социального контракта в «Об обще­ственном договоре»). Руссо был единственным классическим те­оретиком контракта, который категорически отвергал рабство и любой контракт - кроме полового - имевший черты родового сходства с контрактом рабства. Различия между классическими авторами становятся не столь важными, как их коллективная под­держка патриархата, но это очевидно лишь вне рамок господ­ствующих направлений политической теории. Патриархатное под­чинение является центральным стержнем теорий классических авторов, но почти полностью замалчивается радикальными по­литическими теоретиками и активистами (будь то либералами, или социалистами, как Г.Д.Х.Коул); голоса же феминисток оста­ются неуслышанными.

Возрождение организованного феминистского движения в конце 1960-х гг. возродило также термин «патриархат». Не суще­ствует консенсуса по поводу его значения, и в следующей главе я попытаюсь показать противоречия современных феминистских подходов. Дебаты о патриархате неизбежно сопровождаются пат-риархатными же интерпретациями, среди которых наиболее важ­ными и настойчиво повторяющимися являются два взаимосвя­занных аргумента: что «патриархат» следует понимать буквально (как «патриархальность»), и что патриархат является реликтом ста­рого мира статусов, или естественного порядка подчинения; ко­роче говоря, пережитком старого мира отцовского права, кото­рый предшествовал новому гражданскому миру контрактов. Патриархат, таким образом, интерпретируется как синоним «ста­туса», как это сделано в знаменитой работе сэра Генри Мэйна, который охарактеризовал превращение старого мира в новый как «движение от Статуса к Контракту». Так смысл контракта свя­зывается со свободой в противоположность порядку статусного подчинения, или патриархата. Имя сэра Генри Мэйна и его зна­менитый афоризм чаще упоминаются в дискуссиях о контракте, чем подвергаются внимательному анализу. Аргументы Мэйна были сосредоточены на замещении статуса, понимаемого в смысле абсолютной патриархатной юрисдикции в патриархальной семье, контрактными отношениями, и замещении семьи индивидуумом как фундаментальной «единицей» общественных отношений. По­нимание Мэйном «статуса» совпадает с одним из двух смыслов, в которых этот термин употребляется в современных дискуссиях.

Термин «статус» иногда используется в более широком смыс­ле, обозначая то, что приписывается: люди от рождения занимают определенные социальные позиции в зависимости от приписанных им (аскриптивных) характеристик, таких как пол, цвет кожи, возраст и т.п. Критика Джоном Стюартом Миллем в «Порабощении жен­щин» недостаточно договорного характера брачного контракта, предполагавшего, что одна из сторон, а именно жена, рождена для того, чтобы быть помещенной в определенные условия, основана на подразумеваемом контрасте между контрактом и статусом, по­нимаемом в широком смысле. Современные теоретики права также используют понятие «статус», но совершенно в другом контек­сте. Для правоведов термин «контракт» относится к экономическо­му режиму, основанному на невмешательстве, режиму «свобод­но заключаемых контрактов», при котором существенные индивидуальные характеристики и специфика субъектов соглаше­ния не имеют значения. Понимаемый в этом смысле контракт про­тивостоит «статусу» как объекту юридической (государственной) регуляции. Эта регуляция связывает контракт с ограничениями и определенными условиями, которые определяются именно тем, кто заключает контракт и при каких обстоятельствах. Развитие об­ширной системы такого рода регуляций привело Патрика Атийя (Atiyah) в работе «Взлет и падение свободы контракта» к следу­ющему выводу: «говорить о том, что произошел переворот от «кон­тракта» к «статусу», движение, противоположное осмысленному и описанному Мэйном в 1861 году, стало сейчас уже общеприня­тым клише». Однако рефлексии Мэйна и Атийя происходили в со­вершенно различном историческом контексте. «Статус» в 1980-х гг. очень сильно уже отличается отМэйновского «статуса». Я вернусь к вопросу о значении статуса и его многосторонних связях с патри­архатом и контрактом в своих дальнейших размышлениях.

Восприятие гражданского общества как пост-патриархатного социального порядка связано также с неопределенностью, прису­щей термину «гражданское общество». С одной точки зрения, граж­данское общество представляет собой регулируемый контрактами режим, который следует за до-модернистским режимом статусов, или гражданский режим конституционного, ограниченного в пол­номочиях правительства, пришедшей на смену политическому аб­солютизму. С другой точки зрения, гражданское общество заменяет собой царство природы; но понятие «гражданского» снова относит­ся лишь к одной из сфер жизни - публичной сфере, «гражданскому обществу». Большинство адвокатов и оппонентов контрактной тео­рии спекулируют на этой неопределенности понятия «гражданско­го». «Гражданское общество» отличается от других социальных режимов разграничением приватной и публичной сфер; граждан­ское общество разделено на два противоположных друг другу цар­ства, каждое из которых связано со своими определенно выражен­ными и контрастными ассоциациями. При этом все внимание фокусируется лишь на одной сфере, которая трактуется как единственное поле политического интереса. Редко задаются вопросы о политическом значении существования этих двух сфер, или о том как они возникли. Происхождение политической сферы не содер­жит в себе ничего таинственного. Общественный договор подра­зумевает существование публичного мира гражданского закона, гражданскую свободу и равенство, контракт и самих индивидуу­мов. Какова же (предположительная) история происхождения при­ватной сферы?

Чтобы понять любую из представленных классическими ав­торами картин естественных (природных, natural) условий или гражданского государства, эти два мира необходимо соотнести друг с другом. «Естественное» и «гражданское» одновременно противопоставлены друг другу и взаимозависимы. Эти два тер­мина обретают смысл при взаимосопоставлении друг с другом; то, что относится к «естественному», исключается из «гражданс­кого», и наоборот. Привлечение вниманию к взаимозависимости естественного состояния /гражданского общества не объясняет, однако, почему после заключения первоначального пакта термин «гражданский» перестает относиться ко всему обществу, но при­меним только к одной его части. Чтобы объяснить этот сдвиг, не­обходимо принять во внимание одновременную противополож­ность и взаимозависимость «естественного» и «гражданского». Как только был заключен первоначальный контракт, возникла соответствующая дихотомия между приватной сферой и граждан­ской, публичной сферой - дихотомия, которая отражает порядок полового различия в естественных условиях, различия которое одновременно является политическим. Женщины не участвуют в первоначальном контракте, но они ведь не остаются в естествен­ном состоянии - это подорвало бы саму идею полового контрак­та! Женщины оказываются инкорпорированы в сферу, которая одновременно и принадлежит, и не принадлежит гражданскому обществу. Приватная сфера является частью гражданского обще­ства, но она отделена от собственно «гражданской» сферы. Анти­номия приватного/публичного - просто другое выражение анти­номий естественное (природное)/гражданское и женщины/ мужчины. Приватное, женская сфера (естественное) и публичная, мужская сфера (гражданское) противопоставляются друг другу, но имеют смысл лишь при взаимосопоставлении, и смысл гражданской свободы публичной жизни состоит в освобождении от естественного подчинения, которое характеризует область при­ватного (Локк здесь ошибается, представляя это противоречие в патриархальных терминах как противоположность отцовской и политической власти). Что значит быть «индивидуумом», заклю­чающим контракты и граждански свободным, становится понят­но лишь на фоне подчинения женщин в приватной сфере.

Приватная сфера обычно рассматривается как необходимое, естественное основание для гражданской, т.е. публичной жизни, но в то же время считается не заслуживающей внимания со сто­роны политических теоретиков и политических активистов. По край­ней мере, с 1792 года, когда появилась работа Мэри Уоллстенк-рафт «В защиту прав женщин», феминистки настойчиво указывали на сложную взаимозависимость между этими двумя сферами, но и почти два столетия спустя, «гражданское» обще­ство обычно воспринимается как совершенно независимо суще­ствующая область. Таким образом, происхождение приватной сферы до сих пор окутано тайной. Эта тайна усугубляется еще и тем, что дискуссии о теории социального контракта всегда пере­ходят от XVIII века прямо к сегодняшнему дню и предложенной Джоном Ролзом (Rawls) современной трактовке истории о (соци­альном) контракте. Также и Зигмунд Фрейд (пере)писал более, чем одну версию истории первоначального контракта. Он редко упоминается в этом контексте, но, возможно, это не случайно. Истории, рассказанные Фрейдом, явно показывают власть, довле­ющую над женщинами, и то, что в процессе заключения первона­чального соглашения на кону стояла не только свобода, а также то, что именно первоначальный пакт привел к разделению обществен­ной жизни на две сферы. Из классических текстов (за исключени­ем принадлежащих Гоббсу) на первый взгляд может создаться впечатление, что в создании приватной сферы вообще не было необходимости, поскольку половые отношения между мужчина­ми и женщинами, брак и семья уже существовали в царстве при­роды. Но первоначальный контракт порождает «гражданское об­щество», и история полового контракта должна быть рассказана так, чтобы объяснить, каким образом было создано царство при­ватного (и продолжает существовать), и почему необходимо его отделение от публичной сферы.

Необходимо подчеркнуть, что половой контракт связан не толь­ко с приватной сферой. Патриархат не относится исключительно к семейной жизни и не заключен в области приватного. Первона­чальный контракт создал всю современную социальную целост­ность патриархатного гражданского общества. Мужчины переме­щаются туда и обратно между публичным и приватным мирами, и предписание закона о мужском праве работает в обеих сферах. Граж­данское общество раздваивается, но единство социального порядка поддерживается, большей частью, с помощью структуры патриар-хатных отношений... Дихотомия приватного/публичного, также как и естественного/гражданского, принимает двойственную форму, и эти связи систематически затемняются.

Самые современные противоречия между либералами и социа­листами по поводу приватного и публичного не связаны с патриар-хатным разделением между естественным и гражданским. Приват­ная сфера «забывается», так что «приватное» как бы помещается в гражданский мир и классовое разделение между природным и граж­данским. Таким образом, разделение проводится внутри самой сфе­ры «гражданского», между частной, капиталистической экономикой или частным предприятием, с одной стороны, и публичным, или по­литическим государством, с другой стороны — и знакомые дебаты снова и снова воспроизводятся. В самом деле, широкая публика сей­час признает термин «социальный контракт», потому что он исполь­зуется для обозначения отношений между правительством, трудом и капиталом в сфере «гражданского». В 1970-х гг. в Британии лейбо­ристское правительство заключало множество социальных контрак­тов с профсоюзным движением, и Союз между государством, капи­талом и трудом, заключенный в Австралии в 1983 г., тоже часто называют социальным контрактом. В 1980-х гг. в заголовках появ­лявшихся в США книг об экономической политике рейгановской ад­министрации часто встречался термин «социальный контракт». Так, либеральная защита и социалистическая критика этого варианта ан­тиномии приватного/публичного либо защищает, либо атакует клас­совое доминирование и контракт занятости. Патриархатное доми­нирование лежит вне рамок этих представлений, также как и вопросы о взаимоотношениях между брачным контрактом и контрактом за­нятости, и любые намеки на то, что контракт занятости также явля­ется частью патриархатной структуры.

На протяжении прошлого десятилетия ведение все в тех же терминах знакомых дебатов между либералами и социалистами и между сами социалистами становилось все более проблематич­ным. Стала очевидна их неадекватность в свете политического, экономического и интеллектуального развития, которое я собира­юсь затронуть здесь только в одном аспекте. Феминистки уже по­казали, как участники этих нескончаемых дебатов, часто непри­миримо настроенные по отношению друг к другу, разделяют, тем не менее, некоторые общие допущения. Одно из таких фундамен­тальных допущений предполагает, что патриархатная отделенность приватной/природной сферы от публичной/гражданской не имеет отношения к политической жизни. Но их общие взгляды прости­раются гораздо дальше. Сложные отношения между патриарха­том, контрактом, социализмом и феминизмом относительно мало исследованы. Изучение этой области через историю полового кон­тракта показывает, как определенные тенденции в социализме и феминизме сомкнулись с наиболее радикальным ответвлением теории контракта. Пересечением их является идея, известная в знаменитой формулировке Локка: «каждый Человек обладает Иму­ществом в виде своей собственной персоны»; все индивидуумы -собственники, каждый обладает имуществом в виде своих способ­ностей и свойств.

Идея, что индивидуумы имеют собственность на самих себя, является центральной для борьбы против классового и патриар-хатного доминирования. Маркс не смог бы написать «Капитал» и сформулировать концепцию рабочей силы; а так же он не смог бы и призвать к отмене наемного труда и капитализма, или, как это звучало в старой социалистической терминологии, наемного раб­ства, если бы он не отверг предварительно это представление об индивидуумах и, следовательно, о том, что свобода есть контракт и собственность. Сейчас, когда столь популярны идеи рыночного социализма, а в академических кругах также теории рационального выбора или аналитического марксизма, есть опасность забыть, что Маркс неизбежно должен был использовать идею собственности человека на самого себя, для того чтобы отвергнуть и эту концеп­цию, и тот социальный порядок, на поддержание которого она работала. Точно так же, заявление о том, что женщины имеют соб­ственность на самих себя воодушевляла многие феминистские кампании прошлого и настоящего, от попыток реформировать брач­ное законодательство и добиться гражданских прав до требования права на аборт. Смысл обращения феминисток к этой идее стано­вится понятен в свете общепринятой доктрины закона о статусе замужней женщины, предполагающей, что жены являются собствен­ностью своих мужей, а также того, что мужчины до сих пор упорно настаивают на усилении закона о мужском половом праве и требу­ют, чтобы женские тела, как во плоти, так и в форме репрезентации оставались для них доступными публично. Добиться признания того, что женщины имеют собственность на самих себя, казалось бы, означает нанести решительный удар по патриархату, но историчес­ки случилось так, что когда феминистское движение вело кампа­нию против тех проблем, которые легко могут быть переведены на язык собственности на самих себя, главный феминистским аргу­ментом служило то, что женщины требуют гражданских свобод именно как женщины, а не как бледные копии мужчин. И этот ар­гумент был основан на скрытом отрицании патриархатной конст­рукции индивидуума как маскулинного собственника.

Сегодня, однако, многие феминистки, кажется, видят в совре­менном политическом климате только преимущества с точки зре­ния формулирования феминистских требований в контрактных тер­минах, и игнорируют тот факт, что «индивидуум» как собственник является той осью, вокруг которой вертится современный патри­архат. В особенности это относится к Соединенным Штатам, где сейчас редко можно услышать социалистические аргументы, и где влиятельной является наиболее радикальная форма контрактной доктрины. Я остановлюсь подробнее на последней, которая на­шла классическое выражение в теории Гоббса в виде контракти-стской (contarctarian) теории или контрактизма (contractarianism) (в Соединенных Штатах она обычно называется либертианизмом, но в Европе и Австралии термин «либертианский» относится к анархистскому крылу социалистического движения; поскольку в своей дискуссии я кое-чем обязана этому источнику, я буду при­держиваться не-американской терминологии). Понятие «индиви­дуум» является краеугольным камнем, на котором построена док­трина контрактизма, и в той мере, в которой социализм и феминизм используют это понятие, они присоединяются к контрактистам. Когда социалисты забывают, что для их аргументов необходимо и приятие, и отвержение индивидуума как собственника, подчине­ние (наемное рабство) исчезает и остается видимой лишь эксплу­атация. Когда феминистки забывают, что не только приятие, но и отвержение понятия «индивидуум» может быть политически не­обходимо, они молчаливо соглашаются с патриархатным конст­руированием женского пола.

Для современных контрактистов или, как я вслед за Гегелем выразилась бы, с «точки зрения контракта», социальная жизнь и отношения не только происходят из социального контракта, но их правильно было бы представить как бесконечную серию отдель­ных контрактов. Смысл этого подхода может быть сведен к ста­ринной философской головоломке. Древние представления гласят, что вселенная покоится на слоне, который, в свою очередь, стоит на спине черепахи; но на чем же стоит черепаха? Бескомпромисс­ный ответ гласил бы, что на бесконечной веренице черепах. С точ­ки зрения контракта, социальная жизнь покоится на бесконечной веренице контрактов. Более того, контракт и контрактные отноше­ния не могут быть ничем ограничены, даже наиболее экстремальная форма гражданского подчинения, контракт рабства, является леги­тимным. Гражданский контракт рабства ничем принципиально не отличается от любого другого контракта. Соображение о том, что индивидуальная свобода через посредство контракта может быть выражена и в рабстве, должно было бы приостановить социалис­тов и феминисток, когда они пользуются идеей контракта или ин­дивидуума как собственника.

Известные аргументы против контракта, независимо от того, исходят ли они от левых или от Гегеля, величайшего теоретичес­кого критика контракта, будут смотреться совершенно иначе, если восстановить в правах историю о половом контракте. Ирония зак­лючается в том, что критики также оперируют теми самыми пара­метрами, которые были заданы первоначальным патриархатным контрактом, и поэтому их критицизм всегда неполный. Например, подчинение в браке либо одобряется, либо игнорируется, патри-архатное конструирование «работника» никогда не признается, а возможность гражданского контракта рабства никогда не встреча­ет отпора. Я не хочу сказать, что исследование патриархата с точ­ки зрения полового контракта является такой простой задачей, легко могут возникнуть недоразумения. Например, некоторые феминистки были справедливо обеспокоены широко распространен­ным изображением женщин как прежде всего объектов мужской власти, пассивных жертв, и фокус на патриархатном подчинении, казалось бы, может усилить эту тенденцию. Однако акцент на том, что патриархатная субординация имеет свое происхождение в кон­тракте, не влечет за собой допущения о том, что женщины просто послушно приняли эту позицию. Напротив, понимание способа, с помощью которого контракт представляется как свобода и как ан-типатриархатный институт, будучи при этом механизмом, с помо­щью которого обновляется и поддерживается половое право, ста­ло возможным только потому, что женщины (и некоторые мужчины) сопротивлялись и критиковали патриархатные отноше­ния, начиная с семнадцатого столетия. Успех этого исследования зависит от их сопротивления, и я хотела бы остановится на неко­торых забытых критиках контракта.

Само по себе внимание к подчинению, созданному первона­чальным контрактом и контрактом в более широком смысле, мо­жет быть другим возможным источником затруднения. Влиятель­ные исследования Мишеля Фуко, кажется, предполагают, что история о половом контракте дает новый взгляд на власть и доми­нирование, который остается заключенным в старой юридичес­кой формулировке, «привязанной исключительно к закону и дей­ствию табу». Разумеется, закон и контракт, а также повиновение и контракт, идут рука об руку, но из этого не следует, что контракт апеллирует только к закону, и не затрагивает то, что, в терминоло­гии Фуко называется дисциплиной, нормализацией и контролем. В «Истории сексуальности» Фуко замечает, что «начиная с во­семнадцатого века (новые властные механизмы) охватили само существование человека, человеческие тела». Но, начиная с сем­надцатого века, когда впервые были рассказаны истории о перво­начальном контракте, новый механизм подчинения и дисциплины позволил мужчинам охватить своей властью женские тела и женс­кие жизни. Первоначальный контракт (как говорят) привел к су­ществованию новую форму закона, и реальные контракты, вошед­шие в повседневную жизнь, сформировали специфический современный метод создания локальных властных отношений в рамках сексуальности, брака и занятости. Гражданское государ­ство и закон и (патриархатная) дисциплина не есть две разные формы власти, но составляющие сложной, многосторонней структуры доминирования в современном патриархатном обществе.

Рассказать историю о половом контракте означает показать, как половое различие, то есть что значит быть «мужчиной» или «женщиной», и конструирование полового различия как полити­ческого различия оказалось центральным для гражданского об­щества. Феминизм всегда был жизненно озабочен проблемой по­лового различия, и сейчас перед феминистками стоит очень сложная задача. В современном патриархате различие между полами пред­ставляется как существеннейшее естественное различие. Мужское патриархатное право на женщин представляется как отражающее надлежащий естественный порядок вещей. Как же феминисткам трактовать половое различие? Проблема заключается в том, что в тот период, когда к контракту часто апеллировали, патриархатное упорство в том, что половое различие имеет политическое значе­ние, приводило к тому, что всякое обращение к женщинам именно как к женщинам как бы усиливало патриархатную апелляцию к природе. И тогда адекватная реакция со стороны феминисток, каза­лось бы, состоит в том, чтобы уничтожить все различия между мужчинами и женщинами в политической жизни; так, например, все законы и политика должны быть «гендерно-нейтральными»... Такая реакция предполагает, что «индивидуумы» могут быть отде­лены от тел, имеющих половые различия. Доктрина контракта зиж­дется на тех же допущениях, для того, чтобы иметь возможность утверждать, что все типы контрактов относительно личной собствен­ности порождают свободные отношения. Проблема в том, что само это допущение опирается на политическую фикцию...

Когда феминизм некритично становится на те же самые пози­ции контракта, подобный ответ патриархату, который, казалось бы, в лобовую противостоит подчинению женщин, одновременно слу­жит консолидации самых современных форм патриархатного пра­ва. Утверждать, что патриархату лучше всего противостоять, ста­раясь представить половое различие не имеющим политического значения, означает принять взгляд на гражданскую (публичную) сферу и «индивидуума» как не подверженных влиянию патриар-хатной субординации. Патриархат тогда выглядит как частная се­мейная проблема, которую можно преодолеть, если публичные законы и политика будут воспринимать женщин как ничем не отличающихся от мужчин субъектов. Однако современный патриар­хат в первую очередь отнюдь не сводится к подчинению женщин в семье. Женщины вступают в половые отношения с мужчинами и выходят замуж до того, как становятся матерями семейств. Исто­рия о половом контракте — история о (гетеро)сексуальных отноше­ниях и о женщинах как воплощенных сексуальных существах. Эта история помогает нам понять механизмы, с помощью которых мужчины заявляют право на сексуальный доступ к женским телам и право на распоряжение этими телами. Более того, гетеросексу­альные отношения не ограничиваются частной жизнью. Наиболее драматический пример публичного аспекта патриархатного права состоит в требовании мужчинами того, чтобы женские тела про­давались как товары на капиталистическом рынке; проституция является крупной капиталистической индустрией.

Некоторые феминистки опасаются, что отсылки к «мужчи­нам» и «женщинам» просто усиливают патриархатное заявление о том, что «Женщина» - это природная и вневременная катего­рия, определяемая неизменными прирожденными, биологически­ми характеристиками. Однако говорить о Женщине - совсем не то же самое, что говорить о женщинах. «Вечная женственность» есть вымысел патриархатного воображения. Теоретические кон­струкции классиков, писавших о контракте, несомненно, были подвержены влиянию образа Женщины, и им было, что сказать по поводу ее естественных способностей. Тем не менее, они пред­ложили социальную и политическую, хотя и патриархатную, кон­струкцию маскулинности или фемининности в современном граж­данском обществе. Выявить способ, с помощью которого значение понятий «мужчина» и «женщина» помогло структурировать ос­новные социальные институты - вовсе не означает вернуться к чисто «естественным» категориям. Не означает это и отрицания факта существования многих важных различий между женщина­ми, например, того, что жизнь молодой женщины-аборигена во внутреннем Сиднее будет значительно отличаться от жизни жены состоятельного банкира в Принстоне. Развивая свои рассужде­ния, я всякий раз буду специально оговаривать, если речь пойдет, скажем, о женщинах рабочего класса, но при изучении контракта и патриархатного права тот факт, что женщины есть женщины, более существенен, чем различия между ними. Например, социальный и юридический смысл того, что значит быть «женой», вы­ходит за классовые и расовые рамки. Конечно, не все семейные пары одинаково ведут себя в качестве «жен» и «мужей», но исто­рия о половом контракте проливает свет на сам институт брака; как бы ни старались супруги избежать воспроизведения патриар-хатных брачных отношений, никто из них не может полностью игнорировать социальные и юридические последствия вступле­ния в брачный контракт.

И последнее - я хотела бы подчеркнуть, что, хотя я собира­юсь (пере)формулировать предположительные истории происхож­дения политического права и исправлять некоторые упущения в этих историях, я не собираюсь заменять патриархатные сказки феминистскими историями происхождения.

Р. У. КОННЕЛЛ

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС¹²

До сих пор дискуссия касалась сферы социальной теории пола и ее постепенного развития в рамках западной социальной мыс­ли. Я утверждал, что эта теория автономна: она не может быть логически выведена из какого-либо внешнего источника - ни из природного различия между полами, ни из биологического вос­производства, ни из функциональных потребностей общества или необходимости социального воспроизводства. Адекватная теория гендера требует построения теории социальной стратификации гораздо больше, чем скрытый волюнтаризм ролевой теории. Но ей необходима также модель структуры, чувствительная к слож­ностям, которым часто угрожает категориальный подход, а также к исторической динамике содержания гендера...

Нет необходимости искать новый предварительный базис. Можно начать с имеющихся в нашем распоряжении понятий со­циальной структуры, интуитивно выдвинутых в ролевой теории и категориальном подходе. Для того, чтобы развить их таким об­разом, чтобы они отвечали избранным нами критериям, необхо­димо предпринять три шага. Во-первых, необходимо модифици­ровать базовое понятие "структуры" в свете последних достижений в теории и практике. Во-вторых, концепт единой структуры ген-

Из работы 'Тендер и власть. Общество, личность и политика по отно­шению к полу" - Cornell R.W. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. Cambridge: Polity Press, 1987. P.91-141)

Катексис (cathexis) - психоаналитический термин, обозначающий психо­биологическую энергию, связанную с реализацией идей, импульсов, чувств и желаний. Объектом катексиса может быть как идея или имидж, так и конкретный человек (прим. переводчика).

дерных отношений должен быть разделен на отдельные структур­ные компоненты или подструктуры. В-третьих, необходимо разли­чать тот вид структурного анализа, который порождает такие кон­цепты как "разделение труда по признаку пола" (я назвал бы их структурными моделями) и тот, который порождает такие концеп­ты, как "гендерный строй" (gender order) (я назвал бы их структур­ными описаниями).

Остальная часть этой главы будет посвящена объяснению этих трех шагов и наброску состоящей из трех частей структурной модели тендерных отношений...

Структура и структурный анализ

Концепт "социальной структуры", несмотря на свое фунда­ментальное значение для социальных наук, является довольно ту­манным. Его использование простирается от сложных, продуман­ных моделей Пиаже, Леви-Сгросса и Альтюссера до гораздо более распространенных случаев, когда "структурой" называется все, что соответствует некому различимому паттерну. Большинство работ, написанных о тендере, явно тяготеет ко второй разновидности. Авторы часто приходят к смутной идее о том, что тендерные отно­шения подчиняются некому общему порядку, но мало что прояс­няют в том, что же это за порядок.

Чтобы сократить возможное здесь весьма пространное об­суждение дефиниций о дефинициях, я хотел бы пояснить, что счи­таю концепт "структуры" чем-то большим, чем синонимом "пат­терна", и отражающим сложность устройства социального мира. Он отражает представление о противопоставлении чему-то, об ог­раничении свободы, а также о возможности делегирования полно­мочий деятельности, получении такого результата, которого невоз­можно достичь индивидуальными усилиями. Концепт социальной структуры отражает ограничения, заключающиеся именно в дан­ном способе социальной организации (скорее, чем, скажем, фи­зическую природу мира). "Ограничения" могут быть такими гру­быми, как, например, присутствие оккупационной армии. Но в большинстве случаев ограничения в социальной практике проявля­ются в результате более сложного взаимодействия различных сил, через посредство множества социальных институтов. Следовательно, попытки разъяснить, что такое "социальная структура", обыч­но начинаются с институционального анализа.

Наиболее сложные теории, представляющие тендерные отно­шения как социальную структуру, были предложены Джульет Мит­челл и Гейл Рубин. Они базируются на институте родства как кросс-культурном базисе полового неравенства. Их подход к структуре, основанной на родстве, опирается на классический труд Клода Леви-Стросса "Элементарные структуры родства " ('The Elementary Structures of Kinship), в котором невероятное разнооб­разие собранных этнографами и историками материалов сводится к универсальной базовой системе обмена. Леви-Стросс описал ее как обмен женщинами, происходящий между группами мужчин, и принял это за основание общества как такового. У Митчелл и Ру­бин этот обмен лег в основу подчинения женщин.

Понятие "структуры" как фундаментального типа отношений, который не присутствует непосредственно в социальной жизни, но незримо лежит в основании всей сложности интеракций и ин­ститутов, является общим для всех видов структурализма в соци­альных науках. Это большой шаг вперед по сравнению с простей­шими дескриптивными представлениями о структуре. Но оно порождает серьезные теоретические проблемы, что проявляется, в частности, в леви-строссовской теории родства. Главная труд­ность, выявленная в ходе двух десятилетий критики структурализ­ма, связана с тем, что он основан на логике, несовместимой с пред­ставлением о практике как сути социальных процессов, и, соответственно, с последовательной историчностью в социальном анализе... Без историчности же политика изменений становится нереальной.

Митчелл пытается вернуть в лоно анализа практику и исто­рию, и таким образом спасти рациональность феминистской по­литики. Она достигает этого, утверждая, что базовая структура (обмен женщинами) и патриархатный социальный порядок, на ней основанный, являются культурными универсалиями вплоть до эпо­хи капитализма, но не далее. Аргументы Митчелл были важны в середине 1970-х гг. для обеспечения логического обоснования ав­тономности женского движения. Правда, они предполагали, что борьба против патриархата во все предыдущие исторические пе­риоды была иррациональной. Это кажется, мягко говоря, спорным. Чтобы избежать подобного разделения истории на две части, нам необходимо преодолеть полное разделение между базовой структурой и лежащей на поверхности практикой, свойственное структурализму.

Иллюстрацией более успешного решения этой проблемы слу­жит другая классическая работа по изучению родственных свя­зей. В работе Майкла Янга и Питера Уиллмотта "Семья и род­ство в Восточном Лондоне " ('Family and Kinship in East London') описывается матрифокальная структура родства в рабочем райо­не Бетнал Грин, где мать является ключевой фигурой, и отноше­ния между матерью и дочерью служат центральной осью семьи. Эта структура показана в процессе становления, постоянно со­здающейся и изменяющейся в процессе очень активной социаль­ной практики. Дочери и матери сновали между домами друг дру­га до двенадцати раз в день, они обменивались такими услугами, как уход за больными, и обсуждали другие семейные отношения, включая замужество дочерей. Понятие "структура" в данном слу­чае не извлекается из практики, хотя оно и не присутствует в то же время в непосредственном опыте. Жители Бетнал Грина не имеют такого понятия, как "матрифокальность". Присутствуя в повседневной практике, структура открыта для значительных из­менений под ее влиянием. Это продемонстрировано Янгом и Вил-лмоттом в их знаменитом описании миграции в окраинные при­городные поселения с их отдельными домиками, которая породила неожиданный и нежелательный паттерн нуклеарной семьи. Как заметил один из мигрантов: "Это все равно что быть запертым в коробке, пока не помрешь".

Идея активного присутствия структуры в практике и актив­ного формирования структуры практикой в настоящее время по­лучила теоретическое оформление. Особенно ясно она представ­лена в "дуалистичном" подходе к структуре, предложенным Пьером Бурдье и Энтони Гидденсом. В работе Бурдье "Очерк теории прак­тики " ('Outline of a Theory of Practice') структура и практика свя­зываются между собой, главным образом, с помощью ироничес­кого подчеркивания неожиданных последствиях стратегий, предпринимаемых социальными акторами. Следование индиви­дуальной или семейной стратегии приводит к воспроизводству того социального порядка, от которого эти стратегии отталкивались.

Величайшая заслуга подхода Бурдье заключается в признании изоб­ретательности и энергии, с которыми люди строят свою жизнь -весьма необычная для теоретической социологии особенность. Но его образ социальной структуры так сильно зависит от идеи соци­ального "воспроизводства", что трудно совместим с любыми пред­ставлениями об исторической динамике, разве что она реализует­ся независимо и неведомо для акторов. В мире Бурдье история просто происходит, а не творится.

'Теория структурации" Гидденса связывает структуру и прак­тику даже еще сильнее. Человеческая практика всегда предполагает наличие социальной структуры, в том смысле, что она неизменно включает в себя социальные правила или ресурсы. Структура все­гда появляется там, где осуществляется практика, и формируется ею. Никто не может существовать без других людей.

Этот баланс, который Гидденс назвал "дуализмом структуры", наиболее адекватен требованиям тендерной теории по сравнению с другими теоретическими подходами. Однако и с ним связано две серьезных проблемы. Относя связь между структурой и практи­кой к области логики, в соответствии с требованиями социального анализа, Гидденс не оставляет места для возможности историчес­ких изменений с ее помощью. Эта возможность имплицитно раз­рабатывалась у Митчелл и эксплицидно в практической политике освободительных движений, ее значимость для тендерного анали­за очевидна. Пытаясь отобразить влияние структуры в целом, Гид­денс делает явный шаг назад в сторону классического структура­лизма. Его парадигмой в данном случае является структура языка, и это глубоко ошибочно для анализа таких структур, как пол или класс. Делая акцент на "виртуальности" структуры, он предпола­гает, что контекст события, скорее, не история, а ограничивающие это событие альтернативы, вытекающие из данных структурных принципов, и это возвращает Гидденса к логике обратимых изме­нений, характерной для структурализма.

Таким образом, в дуалистические модели нужно ввести исто­рию. Главным здесь является то, что практика, в самом деле пред­полагающая наличие структуры, как показали Бурдье и Гидденс, всегда привязана к некой ситуации. Практика представляет собой трансформацию этой ситуации в определенном направлении. Опи­сать структуру означает выяснить, чем она является в данной ситуации, которая ограничивает свободное осуществление практики. Поскольку результатом практики является трансформированная ситуация, которая, в свою очередь, становится объектом новой прак­тики, "структура" определяет, каким образом практика (протяжен­ная во времени) ограничивает следующую практику.

Поскольку человеческая деятельность включает в себя элемен­ты свободного творчества ("творчества в определенных рамках", по выражению Бурдье) и человеческое знание рефлексивно, практика может быть направлена против того, что ее ограничивает; поэто­му структура может быть целенаправленным объектом практики. Но практика не может избавиться от структуры, не может свобод­но осуществляться вне обстоятельств (не больше, чем социальные факторы являются просто "носителями" структуры). Она всегда вынуждена считаться с ограничениями, порождаемыми историей. Например, викторианские женщины, отвергающие замужество, не имели возможности свободно выбрать тот тип сексуальной жиз­ни, которой им нравился. Часто единственной реальной альтерна­тивой было отсутствие ее вообще.

Большинство трактовок социальных тендерных отношений не подразумевало попыток разделения структуры на более частные подструктуры. В таких текстах как "Угнетение женщин сегодня " ('Women's Oppression Today') Мишель Барретт, обязательно выде­лялись такие темы, как идеология, образование, производство и государство. Но в феминистской мысли существовала сильная тен­денция представлять все эти сферы в качестве проявлений единой структуры - подчинения женщин и превосходства мужчин. Тео­рия половых ролей, высказывающаяся в том же духе, является ком­промиссом.

Проблематичность такого подхода выражается в значитель­ном числе "конечных причин" этой якобы единой структуры. Им­перативы эволюции, преимущество гормонально предопределен­ной агрессивности, физическая сила мужчин, необходимость вынашивать детей, универсальность семьи, функциональные тре­бования капитализма, половое разделение труда при уходе за деть­ми - все эти объяснения только мешают друг другу. Поскольку ни одно из них не удается решительно утвердить, соперничающие друг с другом объяснения являются взаимоисключающими. Поэтому в феминистской теории конца 1970-х - 1980-х гг. существует тенденция рассматривать подчинение/господство как своего рода чи­стый феномен, не имеющий причин вообще.

Но эта тупиковая ситуация может также свидетельствовать о том, что трактовка структуры была чересчур упрощенной. Прин­ципиально другой подход был предложен Джулиет Митчелл в ее первой книге "Женское сословие" ('Woman's Estate'), впервые на­меченный ею в ее знаменитой статье "Женщины: Самая длинная революция" еще в 1966 году. Следуя скорее методу, чем букве аль-тюссеровской ревизии марксизма, Митчелл разделила тендерные отношения на четыре "структуры": производство, воспроизвод­ство, социализация и сексуальность. Каждая из них, с ее точки зрения, создает свою форму угнетения женщин. Каждая имеет свой исторический путь, и в различные периоды может претерпевать большие или меньшие изменения по сравнению с остальными. Хотя Митчелл не делает на этом акцента, в ее концепции молча подразумевается возможность конфликта паттернов взаимоотно­шений между разными структурами. Таким образом, структура тендерных отношений может быть внутренне противоречива.

Я настаиваю, что понятия внутренней дифференциации, ис­торической неравномерности и внутренних противоречий необ­ходимы для понимания структуры тендерных отношений. Этот аспект работ Митчелл весьма знаменательно игнорировался бо­лее поздними теоретиками, хотя четырехсегментная модель успеш­но использовалась в социальной истории Керрин Рейтер и Майк­лом Гилдингом.

Одной из причин того, почему теория Митчелл оказалась не востребована, была ее непоследовательность. Производство, вос­производство и т.п. не являются структурами в строгом смысле этого слова. Это типы практики, и они перекрывают друг друга. Сексуальность достаточно явно присутствует в воспроизводстве. Социализация — если мы примем феминистскую трактовку забо­ты о детях как работы — является формой производства. Разуме­ется, во всех этих практиках можно обнаружить структуры, но в аргументах Митчелл нет ничего, что позволяло бы предположить, что структуры, проявляющиеся во всех этих сферах практики, яв­ляются отдельными друг от друга. Таким образом, Митчелл хотя и показала путь к новой форме структурного анализа, но не осу­ществила его.

Как бы то ни было, детальные исследования подчинения жен­щин, предпринятые со времени публикации "Женского сословия ", смогли выполнить эту задачу. Исследования последнего десятиле­тия выявили две существенным образом различающиеся структу­ры отношений между мужчинами и женщинами. Одна связана с разделением труда: организацией домашней работы и заботы о де­тях, разделением между бесплатной и оплачиваемой работой, сег­регацией рынков труда и созданием "мужских" и "женских" рабо­чих мест, дискриминацией при профессиональной подготовке и продвижении по службе, неравными зарплатами и неравным об­меном. Вторая связана с властью, контролем и принуждением: го­сударственными и бизнес-иерархиями, институциональным и лич­ным насилием, регулированием сексуальности и полицейским надзором, властью в семье и ее оспариванием.

Хотя эти структуры существенным образом различаются, это не значит, что они вообще отделены друг от друга. На самом деле они все время пересекаются. Базовые различия между ними связаны со способом упорядочения социальных отношений. В первом приближении можно сказать, что главный организацион­ный принцип первой структуры — отделение или разделение, а второй — неравная интеграция. Накопление богатства посредством производства товаров и услуг следует различной исторической траектории в зависимости от способа институциализации власти и разным образом влияет на формирование фемининности и мас­кулинности.

Многие институциональные и психологические проблемы, связанные с тендером, могут быть поняты в терминах структур труда и власти — но все же не все. Способы, которыми люди созда­ют между собой эмоциональные связи, и повседневные проявле­ния эмоциональных отношений, видимо, подчиняются какой-то другой, хотя, несомненно, также социальной, логике. Проблемы, поднятые освободительным движением геев, психоанализом и фе­министскими работами о сексуальности, не сводятся только к тру­ду и власти. Короче говоря, здесь, видимо, существует третья мак­роструктура. Она связана с паттернизацией выбора объектов, желания и способов его вызывать; с воспроизводством гетеро- и гомосексуальности и взаимоотношений между ними; с социально структурированными тендерными антагонизмами (женоненавистничеством, мужененавистничеством, ненавистью к себе); с дове­рием и недоверием, ревностью и солидарностью в брачных и дру­гих отношениях; с эмоциональными отношениями, связанными с выращиванием детей.

Задача данной главы состоит в том, чтобы показать, что эти три структуры эмпирически являются главными макроструктура­ми в области тендерных отношений. Это означает, что (а) их мож­но обнаружить в текущих тендерных исследованиях и политике по отношению к полу и (б) в их терминах большей частью можно объяснить структурную динамику. Приводимые аргументы не оз­начают, что это единственный структуры, которые можно обнару­жить, что они исчерпывают поле. Не означают они и обязательно­сти их присутствия (утверждение, которые возвращает нас к метафизике конечных причин). Мои аргументы базируются на более мягком, скорее прагматичном, но, вероятно, легче доказуе­мом, утверждении о том, что данный подход может быть полезен для понимания современной истории.

Обобщенное понятие о социальной структуре как о паттерне, упорядочивающем практики, свойственные некоторой совокупно­сти социальных отношений, можно превратить в более частное разными способами. Выделенные только что структуры — разде­ление труда, структура власти и структура катексиса - являются примерами того, что я назвал бы "структурными моделями". Они работают на определенном логическом уровне сложности и, в прин­ципе, позволяют сравнивать на этом уровне разные исторические ситуации. Они дают возможность поставить такие вопросы, как: что изменилось в половом разделении труда в результате капита­листической индустриализации; или есть ли разница в структуре властных отношений между полами между коммунистическими и некоммунистическими государствами.

В долгих дебатах о структурализме структурное моделирова­ние играет роль самой сути структурного анализа. Имела место объяснимая одержимость структурными моделями, основанными на виртуальной трансформации, такими как теории родства и мифа Леви-Стросса, концепция развития мышления Пиаже, теория син­таксиса Хомского. Они были интеллектуально мощными, они при­дали порядок и точность социальной науке в то время, когда в ней доминировал подпорченный эмпиризмом функционализм. В то же время они отвлекли внимание от других возможностей структур­ного анализа, и особенно от связи с историей.

На эти возможности указал Люсьен Голдманн, написавший программную работу на эту тему. Хотя его теория "генетического структурализма" и была не более, чем методологическим очерком, он продемонстрировал классический пример применения струк­турного анализа к культуре. Голдманн показал, что возможно изу­чать трансформации сложной структуры в реальном времени, в противоположность "виртуальному" времени структурализма, и настоящая глава основана на его подходе. Его метод, описанный в работе "Скрытый Бог" ('Hidden God'), указывает на важность структурного анализа второго рода, суть которого вкратце может быть определена как описание структурных особенностей данной конкретной ситуации.

Если структурные модели влекут за собой сравнения разных ситуаций на данном логическом уровне, структурные инвентари­зации (inventory) позволяют выполнить более полное исследова­ние данной ситуации, задействуя все ее уровни и влияющие на нее факторы. В этом нет ничего особенно таинственного. Любой ис­торик, описывающий фон, на котором разворачивалось то или иное событие, любой политик, рассматривающий текущее взаимодей­ствие или расклад сил, прибегают к структурному описанию. Лю­бая попытка осмыслить политику пола в настоящий момент, опре­делить, где мы в этом плане находимся, любая попытка охаракте­ризовать тендерные отношения в другой культуре или в другое время, также порождает необходимость структурного описания.

Эта процедура позволила разработать два полезных концеп­та. Джилл Мэтьюз употребляет выражение "гендерный порядок" (gender order), подразумевая под ним исторически сконструиро­ванный паттерн властных отношений между мужчинами и жен­щинами и соответствующие ему определения фемининности и маскулинности. Вслед за Мэтьюз я буду использовать этот термин для структурного описания общества в целом. Концепт "гендер­ный режим", применявшийся в наших исследованиях в области образования для описания осуществления половой политики в школах, основан на той же логике, применимой к более частным случаям. Я буду пользоваться им для структурного описания конк­ретных институтов.

Признание процедуры структурного описания не означает воз­никновения нового круга тем или новой проблематики. Разделе­ние труда, структура власти, структура катексиса являются глав­ными элементами любого тендерного порядка или тендерного режима. Структурные модели и структурные описания являются принципиально взаимодополняющими путями рассмотрения од­них и тех же фактов. На практике они постоянно применяются вместе, смещаются лишь акценты. В этой и следующей главах мы рассмотрим их по отдельности для того, чтобы лучше показать логику анализа, но разделение их, конечно, не будет абсолютным.

Труд

Разделение труда по полу в простейшей форме означает рас­пределение определенных видов работ между определенными ка­тегориями людей. Оно является социальной структурой в той мере, в какой это распределение упорядочивает дальнейшую практику. Это происходит несколькими взаимосвязанными путями. Во-пер­вых, предыдущее разделение труда становится социальным пра­вилом, при котором работа закрепляется за определенными кате­гориями людей. Работник, поступающий на работу в фирму, получает работу X, если он женщина, и работу Y, если он мужчи­на. Наличие таких правил можно обнаружить почти на каждом уровне системы занятости, имеющей дело с проблемой пола, и это отнюдь не только пережиток, существующий в низкотехноло­гичных производствах. Превосходное этнографическое исследо­вание британского моторосборочного завода, выполненное Рут Кавендиш, "Женщины на линии" ('Women on Line'), показало почти абсолютное разделение между работами, которые выпол­няют женщины и мужчины. "Было очевидно, - замечает автор, — что единственная квалификация, которая нужна для получения лучшей работы, заключается в том, чтобы быть мужчиной". Мо­торные двигатели более не являются передним краем прогрес­сивных технологий, но уж компьютеры точно сюда относятся. Гейм и Прингл в книге "Работающий гендер" ('Gender at Work') показали, что рост компьютеризации не привел к уменьшению сегрегации рынка труда. Женщины нанимаются в качестве опе­раторов, мужчины преимущественно в качестве программистов, торговых представителей, системных аналитиков и менед­жеров.

Действующие правила сегргации ложатся в основу новых форм упорядочения практики, таких, как дифференциация в уров­не подготовки. Когда женщины и мужчины получают разную под­готовку, дискриминация при найме становится рациональной с точки зрения работодателя. Как показала Кэрол О'Доннелл в "Ба­зисе для соглашения " ('The Basis of the Bargain'), половые разли­чия в профессиональной подготовке являются весьма общей ха­рактеристикой взаимодействия образовательной системы и рынков труда. С помощью таких механизмов разделение труда по полу пре­вращается в чисто техническое разделение в противовес более оче­видным административным стратегиям. Когда мужчины обычно лучше, чем женщины, подготовлены для данной работы, отбор "лучшего претендента" естественно означает отбор мужчины. Почти абсолютное преобладание мужчин в верхних эшелонах уни­верситетов является ярким примером такой непрямой дискрими­нации.

Профессиональная подготовка служит одним из механизмов, с помощью которых разделение труда по полу становится мощной системой социального регулирования. Насколько она влиятельна, становится понятно, как только предпринимается сознательная попытка ее изменить. Здесь уместно вспомнить опыт осуществле­ния антидискриминационных и поддерживающих программ, и насколько медленно удавалось достичь прогресса в этой области. Менее хорошо известны, но не менее важны начавшиеся накапли­ваться свидетельства о попытках изменить систему разделения труда в сфере неоплачиваемой работы, в частности домашней ра­боты и заботы о детях. Это стало, как отметила Линн Сегал, важ­ным фокусом политики по отношению к личности, начиная с дви­жения Новых левых в Британии в 1970-е гг. Пол Амато, рефлексируя по поводу двух лет, которые он прожил в Мельбурне в качестве домохозяйки, заметил, что это не находило никакого понимания среди мужчин, с которыми ему приходилось общаться. Они пола­гали, что мужчины должны работать (т.е. домашняя работа — не работа) и не должны быть экономически зависимы от женщин. Одно из решений этой дилеммы было в том, чтобы считать его успеш­ным эксплуататором своей жены. Очевидно, что конвенциональное разделение труда по полу имеет сильную культурную поддерж­ку. Недавнее исследование, проведенное в Южной Англии Р.Е.Па-лом, не выявило тенденции большей вовлеченности безработных мужчин в домашнюю работу; а австралийское исследование "пе­реворачивания" домашних ролей, проведенное Гремом Расселлом, показало, что практика разделения заботы о детях между мужьями и женами остается крайне нестабильной.

Не взирая на это, сам факт, что существуют попытки пере­смотреть эти практики наряду с созданием нового разделения тру­да по полу в таких индустриальных сферах, как производство ком­пьютеров, указывает на то, что структура не только регулирует, но и сама является объектом воздействия со стороны практики. Ис­следование, в котром документируется разделение труда на рабо­чих местах, содержит также свидетельства конкретной социаль­ной деятельности, направленной на поддержание этой системы. На фабрике, описанной Рут Кавендиш, все управление осуществ­лялось мужчинами, такая же ситуация была в профсоюзе, и не слу­чайно, что обе эти иерархии сопротивлялись попыткам женщин-работниц (выраженным, в частности, в проведении неофициальной забастовке), направленной на изменение этой системы. Другое британское исследование ситуации на уровне рабочих мест, про­веденное Дэвидом Коллинсоном и Дэвидом Найтсом, ярко пока­зало, как поддерживается половое разделение труда среди "белых воротничков", на этот раз в страховой компании. Женщин, кото­рые хотели продвинуться по службе, чтобы избежать рутинной возни с бумагами, мужчины-менеджеры отговаривали делать это, аргументируя это тем, что мужчины сами должны расхлебывать кашу, которую заварили. В результате сложилась целая мини-иде­ология, согласно которой женщины психологически не приспо­соблены к страховой работе; и истинные предрассудки менедже­ров по отношению к женщинам рационализировались с помощью апелляции к предполагаемым предрассудкам клиентов.

Тем не менее, тендерные режимы двух этих организаций зна­чительно различались, и механизмы, с помощью которых поддер­живалось разделение труда по полу, могли быть совершенно раз­ными. Работа Майкла Корда "Мужской шовинизм" ('Male Chauvinism'), одно из первых описаний американской половой политики на рабочем месте, представляет угнетение женщин преимущественно как следствие индивидуальной дискриминации, ис­ходящей от боссов. Это не может быть применимо к ситуации кол­лективной дискриминации, как на фабрике, описанной Кавендиш. Но в мире нью-йоркских офисов корпораций, о котором писал Кор­да, где найм, увольнение, определение зарплаты и продвижение по службе очень индивидуализировано, исключение женщин, ве­роятно, осуществляется посредством индивидуального сексизма менеджеров корпораций.

За пределами конкретного рабочего места осуществляются более глобальные социальные процессы, которые определяют по­ловое разделение труда для целых категорий рабочих. Маргарет Пауэр говорит о "создании женской занятости" как об историчес­ком процессе, в ходе которого формируются новые категории ра­боты и работников. Существующее разделение труда, несомнен­но, механически воспроизводится. Сейчас в нашем распоряжении имеются кейс-стади индивидуальных видов деятельности, кото­рые это документируют. Одним из лучших является исследова­ние Ив Гамарников, которое демонстрирует как конструируется работодателями современная занятость медсестер на примере гос­питаля Флоренс Найтингейл. Она основана на системе обмена, при котором контроль за медицинской практикой осуществляет­ся мужчинами (т.е. докторами), но при этом для женщин сред­него класса открывается возможность полупрофессиональной карьеры.

Как показывает это кейс-стади, конструирование разделения труда по полу не связано всего лишь с распределением работы между определенными людьми. Оно включает в себя и конструи­рование данной работы как таковой. Дискуссии по поводу "под­ходящей технологии" - механизмов или техники, которые менее вредны для окружающей среды, или более дешевы, или специ­ально приспособлены для потребностей Третьего мира - сделали очевидным тот факт, что производство работы определяется не только чисто техническими соображениями. Есть даже альтерна­тивные способы производства ядерной бомбы. Социо-техничес-кая система, такая как индустриальное производство или домаш­няя работа, может быть организована по-разному. Поэтому конкретные технические проекты и практики, осуществляемые в данный момент, всегда говорят об определенном социальном выборе. Текущий трудовой процесс основан на технологии, создан­ной в расчете на определенные социальные условия — в том числе и разделение труда по полу. Например, станки на хлопковых фаб­риках в северо-восточной Англии и южной Шотландии на заре индустриальной революции были сконструированы так, чтобы на них могли работать женщины и дети. Как заметила Т.К.Смоут, женщины и дети были предпочитаемыми работниками на новых фабриках, потому что подразумевалось, что они более послушны в свете беспрецедентных требований трудовой дисциплины. Пе­ред владельцами фабрик встала интересная проблема - что де­лать с их мужьями, для того, чтобы привлечь столь удобную ра­бочую силу.

Более сложный пример представляет собой технология до­машней работы. Такие механизмы, как пылесосы или стиральные машины в равной степени приспособлены для эксплуатации муж­чинами или женщинами. Однако широко распространенные мо­дели рассчитаны только на одно домохозяйство и предполагают использование только одним работником этого домохозяйства. Такая конструкция основана на конвенциональном разделении труда по полу, а не каких-то альтернативных или возможных мо­делях распределения обязанностей. Естественно, они всегда рек­ламируются в виде картинок с использующими их улыбающими­ся женщинами, а не мужчинами. Вполне возможно создать оборудование для выполнения той же самой работы при других социальных условиях. Например, общественные прачечные, при­надлежавшие британским муниципалитетам, в 1930-40-е гг. обес­печивали практическую альтернативу механизации стирки. Они прекратили свое существование в ходе послевоенной приватиза­ции. Бум потребительских товаров, разразившийся в 1950-е, сре­ди прочего, привел к утверждению полового разделения домаш­него труда новыми средствами.

Эти соображения предполагают, что сама по себе идея "раз­деления труда" является слишком узкой. Мы имеем дело не про­сто с распределением работы, но с природой и способом органи­зации самой работы. Невозможно отделить отсюда и другой факт -распределение результатов работы, т.е. услуг и доходов. Возвраща­ясь к описанной Кавендиш фабрике, упорное стремление мужчин сохранить разделение труда по полу становится более ясным, если принять во внимание, что мужская работа гораздо лучше оплачи­вается. Женщины получают "зарплату замужних женщин", вне за­висимости от того, замужем они или нет. И это, конечно, не единич­ный случай. Как показано в главе I, в Австралии - стране, где теоретически существует "равная оплата" для мужчин и женщин уже в течение пятнадцати лет, реальный средний доход женщин до сих пор не достигает и половины дохода мужчин.

Таким образом, "разделение труда по полу" не может боль­ше рассматриваться как изолированная структура. Ее следует воспринимать как часть более масштабного паттерна, гендер-но-структурированной системы производства, потребления и распределения. .

Анализ тендерного структурирования производства, а не про­сто полового разделения труда, позволяет более ясно осмыслить дифференциации внутри рабочей силы, которые связаны с поло­вой политикой, но функционирует в рамках самых широких кате­горий пола. Некоторые из них связаны с торговлей полом как та­ковым - в проституции или индустрии развлечений. Однако проблема гораздо шире. Такие примеры конструирования профес­сии, как работница регистратуры, стюардесса или секретарь пред­ставляют из себя комбинацию определенных технических навыков с выраженной женственностью. Определенные виды индустрии, особенно моделирование одежды и театр, ассоциируются с гомо­сексуальной маскулинностью. С другой стороны, бизнес-менедж­мент связан с формами маскулинности, организованными на ос­нове личного доминирования: "жесткий" стиль в бизнесе вызывает восхищение, а такие фразы, как "агрессивный маркетинг" на уп­равленческом жаргоне имеют позитивную окраску.

Расширение этого концепта, однако, приводит к тому, что он сталкивается с концептом "способ производства", или его ближай­шим эквивалентом "социальное разделение труда", применяемы­ми в марксистской теории. Это хороший повод для литературы, пы­тающейся связать положение женщины с этими концептами. Бесплодность этого теоретического предприятия обусловлена в основном тем, что этому теоретизированию не доставало смелос­ти. Почти вся литература полностью принимала принятое в марк­сизме определение "капиталистического способа производства" как системы производства, в основе которой лежат классовые отношения. Даже попытка определить "домашний способ производ­ства", связанный с домашним хозяйством, не поколебала основы классового анализа капитализма.

Сейчас следует согласиться с тем, что гендерное разделение не является идеологическим дополнением к классово-структури­рованному способу производства. Это характеристика, глубоко уко­рененная в самом производстве. Оно не сводится к домашней ра­боте, или даже разделению между бесплатной домашней работой и оплачиваемой работой на производстве. Оно является также цен­тральной чертой организации промышленности. Это не пережи­ток докапиталистических способов производства. Как показыва­ют примеры компьютеризации и транснациональных корпораций, оно живо воспроизводится в наиболее передовах сегментах ми­ровой капиталистической экономики.

Эти аргументы уверенно приводят нас к заключению, сделан­ному Гейм и Принта. Гендерное разделение является фундамен­тальной и существенной характеристикой капиталистической си­стемы, такой же фундаментальной, как и классовое разделение. Социалистическая теория не может далее игнорировать то обсто­ятельство, что капитализм управляется мужчинами и в значитель­ной степени для их собственной пользы.

Это одно из оснований для серьезного пересмотра социалис­тического анализа капитализма. Для феминистской мысли инте­ресной была бы параллель с радикальными движениями Третьего мира, которые представляют капитализм в основном как систему глобального неравенства и империализма. Вместе взятые, они пред­лагают новое видение капитализма скорее как системы концент­рации и регуляции прибыли, извлекаемой с помощью ряда каче­ственно отличающихся механизмов эксплуатации, чем гомогенной по своей сути структуры, предполагаемой концептом "способ про­изводства". Если это в общих чертах верно, мы не нуждаемся бо­лее в отступлениях в сторону, вроде того, что было предпринято Эли Зарецки в работе "Капитализм, семья и личная жизнь" ('Capitalism, the Family and Personal Life'), где предполагается, что капитализм ассимилировал существовавшую до него систему пат-риархатной организации тендера или домашней жизни, и исполь­зовал ее для своего собственного воспроизводства. Связь здесь более прямая. Капитализм был частично основан на возможноетях применения власти и извлечения прибыли, созданных тендер­ными отношениями. И это верно по сей день.

Если принять это понимание тендерных отношений в произ­водстве и потреблении, каковы главные принципы их организа­ции? С какого рода "системой" мы имеем дело? С этого момента мои рассуждения принимают более спекулятивный и нестрогий характер. Я предлагаю скорее организующую гипотезу, чем окон­чательный вывод. Она основана, тем не менее, на тех исследова­ниях домашнего и промышленного труда, о которых уже говори­лось выше, так же как и на некотором практическом опыте участия в реформах. Особенно важны здесь пять пунктов:

- очевидная шкала и настойчивое утверждение демаркаций между женской и мужской работой, невзирая на их техническую иррациональность, и невозможность покончить с ними;

- связь этих многочисленных демаркаций с проблемами вы­годы или трудового контроля, или обеими из них, на конкретном рабочем месте;

- способ их функционирования, исключающий практически для всех женщин возможность аккумулировать состояние до стадии, когда оно может стать капиталом, или возможность карьеры, которая при­вела бы к контролю над капиталом значительного размера;

- важность практик, поддерживающих мужскую солидарность -часто поверх линий классового разделения - в деле укрепления этих демаркаций;

- согласованность системы разделения труда и различий в до­ходе, приводящая к возложению заботы о детях на женщин, осо­бенно молодых.

Многое из этого можно объяснить, исходя из двух главных принципов. Один из них можно назвать тендерной логикой накоп­ления. Благодаря общей тендерной организации труда, экономи­ческая выгода концентрируется на одной стороне, а экономичес­кие потери на другой в объеме, который позволяет этой системе накопления воспроизводиться. Кристин Дельфи обнаружила этот механизм в своем исследовании французских семей, но свела эту проблему к ситуации домохозяйства и отношениям в браке, не обратив внимание на гораздо больший масштаб такого накопле­ния в промышленности. Выгоды и затраты не распределяются между полами как группами по принципу "все или ничего". Торговцы печатной продукцией, которых изучала Синтия Кокберн, по­лучают небольшую выгоду; медиа-магнаты, которые нанимают их, получают больше. Не все женщины оказываются в проигрыше - факт стратегической важности для феминизма. Но все же выго­ды, возможности и затраты оказываются достаточно большими, чтобы за них стоило бороться, что и поддерживает в активном со­стоянии практику демаркаций и исключения, осуществляемую многими группами мужчин.

Есть два внутренних барьера на пути аккумуляции, основан­ной на тендерных различиях, ограничивающих ее масштаб. Один из них заключается в том, что отмеченное нами разделение труда далеко не является абсолютным. Очень мало женщин-моряков и мужчин-секретарей, но довольно много людей обоего пола рабо­тает клерками, лавочниками, торговыми представителями, про­граммистами и учителями. Большинство видов сельскохозяйствен­ного труда выполняется совместно. Второй заключается в том, что брак - это союз всего двух людей. Возможности извлекать мате­риальную выгоду из труда только одного человека всегда ограни­чены. Поэтому и масштаб экономического неравенства, основан­ного на распределении обязанностей в браке, весьма сильно ограничен по сравнению с экономическим неравенством, кото­рое складывается благодаря аккумуляции в индустрии. В этом от­ношении нуклеарная форма семьи может считаться важным огра­ничением полового неравенства. Происходящая коммерциализация домашней работы, например, развитие сети "фаст фуд", скорее всего, увеличит экономическое неравенство полов.

Второй принцип можно назвать, возможно, не совсем удач­но, политической экономией маскулинности. Больше число важ­ных практик связано с определениями маскулинности и ее моби­лизацией как экономического ресурса. Энн Картхойс утверждает, что забота о детях является базисом разделения труда по полу, и что эта проблема является структурным базисом феминизма. Это преувеличение, но вообще важность этой проблемы неоспорима. Картхойс делает весьма точное замечание о том, что забота о де­тях - проблема, которая затрагивает не столько женщин, сколько мужчин: "представление о том, что забота о маленьких детях -неподобающее для мужчин занятие, необычайно глубоко укоре­нено". Поскольку мужчины имеют больше возможностей для контроля за разделением труда, чем женщины, их коллективный выбор не заботиться о детях, как утверждает Маргарет Полатник, отражает полную ясность мужских интересов и фактически помогает им со­хранять властную позицию. Возможность для менеджмента в ситуа­ции многих производственных конфликтов мобилизовать мужчин-работников и их профсоюзы в скрытые объединения, направленные против женщин-работниц подтверждает силу этих ясных интересов. Как связаны между собой различные способы конструирования мас­кулинности, будет показано ниже. Здесь же я ограничусь замечанием о том, что гегемонистический паттерн маскулинности, организуя мужскую солидарность, становится не только экономической, но и культурной силой.

Эта сила не обходится без сопротивления. Разделение труда по полу само по себе создает базис для женской солидарности. В промышленном производстве широко распространенное отлуче­ние женщин от карьерных возможностей дает им опыт совмест­ной работы и мало структурных оснований для конкуренции друг с другом. Практика ежедневных перемещений из пригорода в го­род делает женщин в дневное время основным населением спаль­ных пригородов; и социологическое изучение новых пригородов, как, например, работа Лин Ричарде, показывает, насколько важны для них отношения друг с другом, насколько они их ищут и тща­тельно поддерживают. Принимая участие в дискуссии по поводу экономического спада в Британии, Беатрикс Кэмпбелл заметила, что разделение труда в сфере ухода за детьми означает, что моло­дые матери, находящиеся на социальном пособии, попадают в со­общество женщин разных поколений. Поскольку никто из них не тянет одеяло на себя, они обретают потенциал для самоопределе­ния и сопротивления.

Власть

Конкретные случаи, включающие властные отношения, дос­таточно легко доступны для наблюдения. М-р Барретт, виктори­анский патриарх, запрещает своей дочери выходить замуж; пар­ламент возводит гомосексуальный контакт в ранг преступления; менеджер банка отказывает в займе незамужней женщине; груп­па молодых парней насилует знакомую девушку. Достаточно труд-

но при этом рассмотреть за индивидуальными актами примене­ния силы или угнетения структуру власти, совокупность соци­альных отношений, имеющих определенный масштаб и воспро­изводимость. В то же время действия, подобные перечисленным выше, невозможно понять без такой структуры. Изнасилование, например, обычно представляемое в медиа как индивидуальное отклонение, является формой межличностного насилия, глубоко связанной с неравным распределением власти и идеологией муж­ского превосходства. Это далеко не отклонение от существующе­го социального порядка, а в значительной степени средство его укрепления.

Связь насилия с идеологией указывает на многоликий харак­тер социальной власти. Сила - один из необходимых компонен­тов. Неслучайно средства организованного насилия - оружие и знание военной техники - почти полностью находятся в руках муж­чин... Но "голая сила" встречается редко. Гораздо чаще насилие является частью комплекса, включающего в себя также институты и способы их организации. Власть может выражаться в соотноше­нии сил или неравенстве ресурсов на рабочем месте, в домохозяй­стве или более крупном институте. Вообще говоря, корпорация­ми, правительственными департаментами и университетами управляют мужчины, которые организуют дела так, что женщи­нам исключительно трудно достичь высоких должностей. Орга­низационный контроль не более обнажен, чем пресловутая "голая сила". Оба они скрыты и зависят от соответствующих идеологий. Возможность определять ситуацию, задавать термины, в которых будут интерпретироваться события и обсуждаться проблемы, фор­мулироваться идеи и определяться мораль, короче говоря, утверж­дать гегемонию—также существенная часть социальной власти. Зна­чительная часть критики, исходящей из феминистских работ и освободительного движения геев, посвящена борьбе за культур­ную власть: например, против культурного определения женщин как слабых или гомосексуалистов как душевнобольных.

То, что эти властные отношения функционируют как соци­альная структура, как паттерн регуляции социальной практики, в каком-то смысле даже слишком очевидно. Регуляция практики простирается вплоть до вопросов элементарного выживания. Хе­лен Варе в работе "Женщины, демография и развитие " ("Women, Demography and Development")отмечает, что в богатых странах, где основные продукты питания не представляют собой пробле­мы, женщины живут дольше мужчин; в беднейших же странах женщины умирают раньше мужчин. Таким образом, оказывает­ся, что в тех случаях, когда на карту поставлена сама жизнь, про­тив женщин применяются такие формы дискриминации, как не­дополучение еды и медикаментов. Различия в детской смертности, указывающие на инфантицид девочек - другой пример из этого же ряда.

Менее очевидно, но тоже важно, что такая практика регули­рует также и поведение тех, кто обладает властью. Мужчины за­нимают властную позицию в тендерных отношениях, но в такой специфической форме, что она накладывает ограничения на них самих. Например, при патриархатном порядке большое значение придается моногамному браку, который создает серьезное напря­жение между мужчинами в вопросах адюльтера: структура, опре­деляющая женщин как вид имущества, обязывает их мстить за кражу. Поддержка гегемонистического определения маскулинно­сти часто является вопросом огромной важности, и гомосексуали­сты часто вызывают враждебное отношение именно потому, что подрывают это определение.

Так же, как и в случае с трудом, структура власти является не только условием, но и объектом воздействия практики. Многие подходы, описывающие патриархат, представляют его как про­стую, упорядоченную структуру вроде пригородного военного монумента. Однако за его фасадом можно найти массу беспоряд­ка и аномалий. Установление порядка требует мобилизации ре­сурсов и затрачивания энергии. То, что Донзело называет "управ­лением семьями", как раз является частью такой деятельности. Исследования государства благосостояния, подобные исследова­нию австралийской системы налогообложения и выплаты посо­бий, проведенному Шейлой Шавер, показывают, что аппарат со­циальной политики предполагает зависимость женщин от мужчин и даже ее усиливает.

Установления порядка в культуре также требует серьезных уси­лий. Отмечают, например, тот энтузиазм, с которым члены като­лической иерархии - все они мужчины - настаивают на идеалах чистоты, кротости и послушания женщин. Эффективность этой политики была продемонстрирована в Ирландии, где церкви уда­лось выиграть референдум о разрешении разводов. В остальных частях капиталистического мира священники уже не играют та­кой роли, как половые идеологи, а тем более журналисты. Хотя "достойные" газеты, вроде британской "Гардиан ", занимают ли­беральную позицию в половой политике, большинство журналис­тов массовых изданий остаются однородно сексистскими и гомо-фобскими. Те люди, которые на практике реализуют эту культурную и материальную "политику", не обязательно являются теми, кто получает от нее больше личной выгоды. Скорее, они участвуют в коллективном проекте, поддерживающем власть мужчин и подчи­нение женщин.

Если определять власть как легитимную силу, мы можем ска­зать, что центральную ось силовой структуры тендера составляет генеральная связь власти с маскулинностью. Но это положение ос­ложняет и даже вступает с ним в противоречие факт наличия вто­рой оси: лишения некоторых групп мужчин власти, и в целом по­строения иерархий с сосредоточением власти на разных уровнях внутри основных тендерных категорий.

Власть мужчин не распространяется равномерным покровом по всем участкам социальной жизни. При некоторых обстоятель­ствах женщины обладают властью, при других власть мужчин рас­сеивается, ослабляется или оспаривается. В исследованиях аме­риканских феминисток, таких как Кэрролл Смит-Розенберг, прослеживается история институтов и практик, контролировавших­ся женщинами, в том числе образования для девочек, дружеских социальных сетей и не-рыночного производства. Можно приме­нить и обратную логику, тогда мы сможем идентифицировать ком­плекс институтов и сетей, где относительно сконцентрирована сила мужчин и власть маскулинности. Это будет «ядром» силовой струк­туры тендера, по сравнению с более рассеянными или оспаривае­мыми паттернами власти на периферии.

В развитых капиталистических странах явно можно выделить четыре компонента этого ядра: (а) иерархии и в целом кадры ин-ституциализированного насилия - военные и военизированные силы, полиция, системы исполнения наказаний; (б) иерархии и в целом кадры тяжелой индустрии (например, сталелитейные и не­фтяные компании) и иерархии высокотехнологичных производств (компьютерное, аэрокосмическое); (в) планирование и контроль центральных государственных структур; и (г) рабочая среда, где особую роль играет физическая выносливость, и связь мужчин с техникой.

Связи между (а), (б) и (в) хорошо известны. Президент Эй­зенхауэр, не замеченный в феминистских взглядах, предупреждал о власти «военно-промышленного комплекса» в Соединенных Шта­тах. Самую близкую аналогию можно провести с Советским Со­юзом. В обеих странах, как выразился Джоэл Мозес о второй из них, «женщины практически полностью отлучены от основных определяющих политику центров». Эти части комплекса связаны вместе идеологией, объединяющей маскулинность, власть и тех­нологическое насилие, которая лишь недавно попала в фокус вни­мания исследователей. Но именно их связь с элементом (г) имеет решающее значение для половой политики в целом. Эта связь обес­печивает массовую базу для милитаристских взглядов и практик, которые в противном случае могли бы вызвать такое отвращение, что продуцирующие их правительства могли бы быть дестабили­зированы. Вероятно, наиболее яркая особенность этой связи зак­лючается в том, какую роль в ней играют механизмы, особенно моторные двигатели. Постепенное вытеснение всех других транс­портных систем этой крайне небезопасной и экологически разру­шительной технологией является иллюстрацией и одновременно средством достижения тайного союза между государством, кор­поративной элитой и гегемонистической маскулинностью рабоче­го класса.

Авторы -участники «мужского движения» 1970-х гг. неоднок­ратно указывали на то, что большинство мужчин на самом деле не соответствуют образу жесткой, доминантной и воинственной мас­кулинности, которым оперируют идеологи патриархата. Но этот образ и не предназначен для того, чтобы ему соответствовать. Цел­лулоидный героизм Джона Вайна или Сильвестра Сталлоне кажется героическим только по сравнению с основной массой мужчин, ко­торые ему не соответствуют. «Оправдание» идеологии базового патриархатного комплекса и полной субординации женщин тре­бует создания базирующейся на тендерных признаках иерархии среди мужчин. (Я специально подчеркиваю «базирующейся на тендерных признаках», потому что дискуссии о властных отношениях между мужчинами обычно останавливаются на признании классовых и расовых различий). Как показало освободительное движение геев, существенной частью этого процесса является со­здание негативного символа маскулинности в форме стигматизи­рованных аутсайдеров, в особенности мужчин-гомосексуалистов. Таким образом, в целом иерархия создается из как минимум трех элементов: гегемонистической маскулинности, консервативных маскулинностей (участвующих в коллективном проекте, но не на переднем крае) и подчиненных маскулинностей.

В феминистской мысли 1970-х гг. семья обычно определя­лась как стратегический пункт, главный рычаг угнетения женщин. Сейчас маятник качнулся далеко в другую сторону. Стало ясно, что домохозяйство и родственные отношения отнюдь не являют­ся клинически чистым образцом подлинного патриархата. Семья как институт рассматривается сейчас скорее как периферийная, чем центральная часть комплекса. Колин Белл и Ховард Ньюби отмечают, что договоренности о распределении обязанностей там часто достигаются в рабочем порядке. Важность таких перегово­ров и напряжение во властных отношениях внутри семьи подтвер­ждается значительным корпусом специальных исследований, на­чиная от классической книги Мирры Комаровски «Брак «синих воротничков» ('Blue-Collar Marriage') до более современных ра­бот, таких как «Миры боли» ("Worlds of Pain ") Лилиан Рубин в Соединенных Штатах, «Пол и классовое сознание» ('Gender and Class Consciousness') Полин Хант в Великобритании, «Откры­тая рана» ('Open Cut') Клэр Вильяме и «Матери и работающие матери» ('Mothers and Working Mothers') Яна Харпера и Лин Ри­чарде в Австралии. В этих исследованиях также зафиксирован недавний исторический сдвиг, заключающийся в том, что мужь­ям стало значительно труднее утверждать дома открыто патриар-хатный режим.

Оспаривание домашнего патриархата в некоторых кругах об­щества настолько широко распространено, что можно говорить о феминизме рабочего класса, основанном на этой борьбе в той же мере, как и на наличии у женщин оплачиваемой работы. И во внут­рисемейной борьбе за власть жены часто одерживают победу... Я полагаю важным признать, что здесь произошел настоящий пе­реворот во властных отношениях. Это не выглядит так, что женщины долгое время уступали явной силе, а потом перестали — но в результате возникло множество домашних конфликтов и перего­воров, которые тянулись годами или даже десятилетиями.

Важно также признать, что эти локальные победы не ниспро­вергли патриархат. По наблюдениям Комаровски, в тех американс­ких рабочих семьях, где жена в браке выполняла контролирующую роль, это не могло быть признано публично — поддерживалась ви­димость мужской власти. Общий вывод состоит в том, что мы дол­жны отличать глобальное или макро-отношения власти, благодаря которым женщины подчинены мужчинам на уровне всего обще­ства, от: локального, или микро-ситуации в конкретных домохозяй-ствах, на конкретных рабочих местах, в конкретных сферах. Ло­кальный паттерн может отличаться от глобального и даже противоречить ему. Такие отклонения могут провоцировать по­пытки «исправления», т.е. утверждение глобального паттерна в качестве нормы и на локальном уровне. Но они могут также озна­чать наличие структурного напряжения, которое в долгосрочной перспективе может привести к изменениям.

Катексис

Для того, чтобы распознать в сексуальности социальную структуру, необходимо сначала рассмотреть ее как социальное явление. Поэтому последующий анализ предполагает, что сексу­альность конструируется социально, в соответствии с аргумента­ми Гагнона и Саймона в «Сексуальном поведении» ('Sexual Conduct'), Фуко в «Истории сексуальности» и Уикса в «Сексу­альности и ее противоречиях» ('Sexuality and It's Discontents'). Ее телесные параметры не существуют до или вне социальных практик, с помощью которых формируются и реализуются отно­шения между людьми. Сексуальность осуществляется и произво­дится, а не выражается с помощью наших действий.

Во всех социальных отношениях присутствует эмоциональ­ное, а, возможно, и эротическое измерение. В данном случае, од­нако, фокус будет сделан на том, что в работе «Политика сексу­альности при капитализме» ('The Politics of Sexuality in Capitalism') называется «сексуально-социальными отношениями»: отношени­ями, образованными эмоциональной привязанностью одного человека к другому. Структуру, организующую эти привязанности, я буду называть «структурой катексиса».

Фрейд использовал термин «катексис» для обозначения пси­хического заряда или инстинктивной энергии, направленной на психический объект, например, идею или образ. В данной работе я обобщаю его до уровня эмоционально нагруженных социальных отношений с «объектами» (напр., с другими людьми) в реальном мире. Важно иметь в виду, что, как и в трактовке Фрейда, эмоцио­нальное напряжение может быть и враждебным, а не только при­язненным. Оно также может быть одновременно враждебным и приязненным, т.е. амбивалентным. Наиболее близкие отношении имеют именно такой уровень сложности.

Разумеется, сексуальные практики управляются также и дру­гими структурами. Желая деромантизировать «торговлю женщи­нами», Эмма Голдман едко замечает: «Продает ли женщина себя одному мужчине, в браке или вне его, или многим мужчинам — это, в общем-то, вопрос чисто количественный. Признают ли это наши реформаторы или нет, но проституцию порождает экономи­ческая и социальная депривация женщин». В то же время, как пси­хоанализ, так и движение за сексуальное освобождение указыва­ют на то, что паттерны эмоциональной привязанности сами по себе играют ограничивающую роль. Вполне возможно анализировать их, не впадая в романтизм.

Социальное оформление желания наиболее наглядно прояв­ляется через набор запретов. Табу инцеста, специфические зако­ны против изнасилования, брачный возраст и гомосексуализм — все это примеры запрещений сексуальных отношений между ка­кими-то конкретными людьми. (Строго говоря, законы запреща­ют конкретные действия, но интенция состоит в том, чтобы раз­рушить и сами отношения, провоцирующие эти действия). Психоаналитические теории Эдипова комплекса и супер-эго ин­терпретируют влияние общества на эмоции в основном в тер­минах интериоризации запретов. Однако запреты были бы бес­почвенны без предписаний любви и брака с подходящими для этого людьми, без утверждения такого-то и такого-то вида маскулиннос­ти или фемининности в качестве желательного. Социальный пат­терн желания представляет собой единую систему запретов и сти­мулов.

В нашей культуре хорошо прослеживаются два организую­щих принципа. Объекты желания обычно определяются с помо­щью дихотомии и оппозиции женственного и мужественного, а сексуальная практика в основном организуется в рамках парных отношений.

Исторически и кросс-культурно, сексуальная привязанность не всегда была организована в терминах дихотомии. Несмотря на это, в богатых капиталистических странах в настоящее время сек­суальность четко организована как либо гетеросексуальная либо гомосексуальная. Если этого сделать нельзя, мы определяем ее как смешанную: «бисексуальную». Хотя основной структурой привя­занности чаще всего считается пара, тендерная дихотомия жела­ния как будто имеет некоторый приоритет. Когда пара распадает­ся, и ее члены вступают в новые отношения привязанности, почти всегда новый партнер бывает того же пола, что и прежний, каким бы он ни был.

В том паттерне желания, который является социально господ­ствующим, катексис предполагает присутствие сексуальных раз­личий. «Женщина нуждается в мужчине, а мужчине нужна пара» -и так до скончания времен. Солидарность гетеросексуальной пары формируется скорее на базе своего рода взаимной выгоды, чем на базе общности ситуации или опыта. В этом ее заметное отличие от солидарностей, созданных структурами труда и власти. Скры­тое противоречие, которое здесь содержится, неоднократно слу­жило темой для романтической литературы, а также довольно важ­ной политической проблемой феминизма последнего десятилетия. Более того, именно сексуальное различие в значительной мере придает отношениям эротический оттенок. Соответственно, оно может интенсифицировать удовольствие...

Но «различие» - логический термин, а социальные отноше­ния более нагружены. Члены гетеросексуальной пары не только различны, они еще и специфическим образом неравны. Гетеро­сексуальная женщина сексуализируется как объект иначе, чем ге­теросексуальный мужчина. Индустрия моды, индустрия косме­тики и содержание массовой прессы служат тому осязаемым доказательством. Например, на шикарных фотографиях на облож­ках и женских, и мужских журналов изображены женщины, раз­ница заключается лишь в том, как модели одеты и в каких находятся позах. Говоря обобщенно, эротическая взаимность в гегемо-нистической гетеросексуальности базируется на неравном обме­не. На то, чтобы женщины участвовали в неравноправных отноше­ниях, есть материальные причины, на которые указывала Эмма Голдман. «Двойной стандарт», позволяющий промискуитетную сек­суальность мужчинам и запрещающий женщинам, абсолютно не означает, что мужчинам «больше хочется»: это означает только то, что у них больше власти.

Процесс сексуализации женщин как объектов гетеросексуаль­ного желания включает в себя стандартные представления о жен­ской привлекательности - само понятие «мода» подразумевает это. Вокруг этого существует целый комплекс напряжений и противо­речий. Хотя враждебность может быть и часто бывает направлена на целую тендерную категорию (женоненавистничество, мужене­навистничество, гомофобия), относительно влечения этот прин­цип не работает. Скорее, гетеросексуальность и гомосексуальность как структурные принципы выступают в роли дефиниций соци­альной категории, в рамках которой может быть выбран партнер. Вероятно, скрытый смысл этих понятий заключается в том, что они конструируются за счет исключения той категории, из кото­рой партнер не может быть выбран.

На психологическом уровне это предполагает подавление, а на социальном уровне - запрещение. И то, и другое привлекают некоторое внимание к отвергаемому объекту. Классический пси­хоанализ познакомил нас с этим явлением, назвав его «амбивален­тность»... В работе «Эго и Ид» ('The Ego and the Id') Фрейд заме­чает, что «полный Эдипов комплекс» имеет две стороны. Под известным треугольником любви и ревности лежит совокупность эмоциональных отношений, в которой привязанности распреде­ляются иначе: «Мальчик не только проявляет амбивалентное от­ношение к отцу и страстную привязанность к матери, но одновре­менно ведет себя как девочка и испытывает страстное женское увлечение отцом и соответствующую ревность и враждебность по отношению к матери». Карл Юнг предположил, что общее прави­ло состоит в том, что подавляется та эмоция, которая не может быть выражена в социальной практике, в результате чего бессоз­нательное предстает как негатив сознательного мышления и об­щественной жизни.

Если серьезно отнестись к этим идеям, можно оспорить, что видимая структура эмоциональных отношений сосуществует с те­невой структурой, наполненной совершенно другими смыслами. Широко известно, что привязанность, которую публично выказы­вают друг другу супруги, часто сосуществует с приватной враж­дебностью. Красный Коллектив предположил, что вообще суще­ствует большая разница между тем, что представляют собой «внешние» и «внутренние» отношения в паре. Мужчины-геи час­то предполагают, что враждебность, которую они испытывают по отношению к себе, вызвана бессознательным желанием. Воспита­ние маленьких детей потенциально всегда вызывает высокий уро­вень любви и враждебности, причем с обеих сторон. Поскольку большая часть родительских забот лежит на женщинах, отноше­ния с матерями с большой долей вероятности всегда будут весьма амбивалентными, на чем сделала акцент Нэнси Фрайди в работе «Моя мать/Мое я» ('My Mother/My Self).

Существует так мало исследований, в которых присутствова­ла бы информация о глубинах психики и при этом ощущение со­циального контекста, что трудно рассуждать о том, как организо­вана эта теневая структура иначе, чем в чисто спекулятивном ключе. Все, что нам известно - это то, что в общих чертах структура ка­тексиса может считаться многоуровневой, а наиболее важные от­ношения - амбивалентными. Старые клише о том, как легко лю­бовь и ненависть превращаются друг в друга, и влияние сюжетов, на этом построенных, вроде «Турандот» Пуччини, становятся более понятными, если принять во внимание, что сексуальные практики в целом основаны на структурных отношениях, в кото­рых уже присутствуют и любовь, и ненависть.

Аргументы Нэнси Фрайди указывают на другой принцип организации. Она отмечает, что для девочек воспитание в себе желания, направленного на мужчину, более безопасно, чем вы­ражение той сексуальности, к которой они на самом деле стре­мятся. Про секс тинейджеров часто говорят, что девочки стре­мятся к привязанности, а мальчики - к сексу. Габриэль Карей и Кати Летт в работе «Пубертантный блюз» (' Puberty Blues') до­бавляют, что в группах ровесников-тинейджеров секс практику­ется в той же степени для символических целей, что и для физи­ческого удовольствия. Вероятно, это верно также и для взрослых. Этот аргумент связан с наблюдениями Герберта Маркузе о развитии примата генитальности и деэротизации остального тела под влиянием принципа производительности, приведенными в книге «Эрос и цивилизация». Оказалось, что между генитальной про­изводительностью и диффузной чувственностью сложилась се­рьезная оппозиция. В современной гегемонистической гетеро-сексуальности эти формы эротики определяются как мужская и женская соответственно. Но это совсем необязательно. В других культурах это абсолютно не так, что демонстрируют «Кама-Сут­ра» и Вадсаяна. Чрезвычайно забавно, что этот памятник манер­ной и праздной чувственности сейчас на Западе продается пре­имущественно в порномагазинах, где господствуют в основном мощная эрекция и стремительный оргазм.

В случае труда и власти структура может быть объектом воз­действия практики, в случае катексиса она, несомненно, находит­ся под этим воздействием. Одна из удивительных особенностей сексуальности заключается в том, что сама структура может быть объектом желания. Так, например, как уже отмечалось выше, эро­тизировано само тендерное различие. Такова тендерная наполнен­ность нарциссизма - в той мере, в какой катексис, направленный на самого себя, фокусируется на диакритических знаках пола. Такова, что наиболее наглядно, эротическая логика сексуального фетишизма, когда символические знаки социальных категорий (кружевные носовые платки, туфли на высоком каблуке, кожаные куртки) или структурные принципы (например, доминирование) вырываются из своего контекста и сами по себе становятся объек­тами возбуждения.

Этот вид практик может быть зафиксирован для получения выгоды или подавления, как это уже произошло в рекламной ин­дустрии. Но другие практики, воздействующие на структуру, воз­можно, являются попытками изменить паттерны привязанности в более эгалитарном направлении. Автобиографические описания этих практик, такие как книга, подготовленная Красным Коллективом, или книга Ани Мойленбельт «Со стыдом покончено» ('The Shame is Over') о ее частной жизни, феминизме и датских левых, говорят о трудностях больше, чем об их потенциальном преодолении. Дэвид Фернбах, который в книге «Путь по спирали» ('The Spiral Path') утверждает, что отношения геев с неизбежностью эгалитарны из-за своей транзитивной структуры (любовник моего любовника мо­жет также быть и моим любовником), более оптимистичен.

Замечание по поводу «системы» и композиции

Описание данного подхода к множественным структурам не­сет в себе опасность нового редукционизма, приписывания каж­дой отдельной системе последовательности и завершенности, в которой ранее отказывалось системе тендерных отношений в це­лом. Само собой разумеется, что разделение на структуры пред­полагает достижение большей последовательности, иначе оно было бы бессмысленным. Но важно иметь в виду, что ни одна из трех описанных структур не является и не может быть в принципе не­зависимой от других. Структура катексиса в некоторых отноше­ниях отражает властное неравенство; разделение труда частично отражает паттерны катексиса и так далее. Ни одна из них не явля­ется конечной детерминантой, «порождающим ядром», если ис­пользовать термин Анри Лефевра, от которого были бы производ­ными все остальные паттерны тендерных отношений.

В то же время в этой сфере существует определенное един­ство, упорядоченность, которая нуждается в понимании. Нельзя сказать, что люди вынуждены страдать под грузом социологичес­кого давления, бессистемно наваливающегося на них со всех сто­рон. Мужчина-гей может быть избит на улицах Сиднея точно так же, как и на улицах Нью-Йорка. Существует определенная связь между разделением труда при уходе за детьми, психодинамикой женственности и возможностями освобождения женщин.

Мой аргумент вкратце заключается в том, что это единство не является единообразием системы, как предполагал бы функ-ционалистский анализ. Не является оно и единством внешнего вы­ражения, обеспеченным наличием генерирующего ядра. Это един­ство исторической композиции - всегда незаконченное и находящееся в состоянии становления. Я употребляю термин «композиция» в том же смысле, в каком им пользуются в музыке, понимая под ним осязаемый, активный и часто трудный процесс приведения элементов в связь друг с другом и обстоятельного обсуждения их взаимоотношений. Он является результатом ре­ального исторического процесса взаимодействия и формирова­ния социальных групп. Разница с музыкой заключается не в отсут­ствии композитора, а в том, что их огромное множество, и все они находятся внутри своей композиции, поскольку создаваемая ме­лодия и есть их жизнь. Результатом этого процесса является не логическое единство, а эмпирическая унификация. Она происхо­дит в конкретном виде под воздействием конкретных обстоя­тельств. На уровне всего общества она производит тендерный порядок, который будет описан в следующей главе.

Идея «композиции» предполагает, что структура далека от своего завершения и что поле практики далеко не полностью уп­равляется данной конкретной структурой. Коротко говоря, уро­вень системности тендерных отношений может сильно колебать­ся. Процесс, который я назвал «эмпирической унификацией», может быть весьма мощным и достигать высокого уровня упоря­доченности, как это, видимо, происходит в «ядре» структуры вла­сти. Но даже когда это происходит, это не является следствием внут­ренне ему присущей логики или логики категорий, и отнюдь не подтверждает выводы функционального анализа. Это результат стратегии формирования и взаимодействия групп в контексте ис­торического процесса.

Высокий уровень систематизации, скорее всего, будет отра­жать доминирование группы, чьи интересы обслуживаются дан­ным конкретным тендерным порядком. К примеру, степень того, насколько жилищное строительство, финансы, образование и дру­гие сферы жизни организованы вокруг модели гетеросексуального супружества, отражает доминирование гетеросексуальных интере­сов и подчинение людей гомосексуальной ориентации. Лучшим доказательством этого подчинения служит то, до какой степени сами гомосексуальные практики организованы в гетеросексуаль­ных терминах (например, разделение партнеров в лесбийских па­рах на 'butch' и 'femme' - мужеподобных и женоподобных). По­этому главная задача освободительного движения геев вполне логично заключается в том, чтобы добиться возможности органи­зовывать гомосексуальной опыт в своих собственных терминах -как бы «десистематизировать» и «де-композировать» тендер.

Исторически вполне возможна ситуация, когда уровень сис­тематичности будет низок, а противоречий и борьбы - высок. Воз­можна также комбинация структурного конфликта интересов и наличия потенциала для «де-композиции», которая может считаться кризисной тенденцией.

ГЭЙЛ ЛАПИДУС

РАВЕНСТВО ПОЛОВ

И СОВЕТСКАЯ ПОЛИТИКА:

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ¹

Как социалисты, так и феминистки, будучи критически на­строены по отношению к положению женщин в западных капиталис­тических странах, долгое время считали советскую модель образцом удачного решения этой проблемы². Они изображали большевист­скую революция 1917 года как рубеж в эмансипации женщин, пер­вый случай, когда полное экономическое, политическое и половое равенство женщин было открыто провозглашено в качестве важ­ной политической цели. Более того, они считали Советский Союз первым в истории обществом, где было достигнуто это настоящее равенство. Советские источники поддерживали эту точку зрения, с гордостью указывая на усилия советской власти в этом направле­нии и предъявляя длинный список достижений: полное политичес­кое и юридическое равенство женщин; их широкое участие в об­щественном производстве; их равный доступ к образованию и профессиональной подготовке; либеральное семейное законода­тельство, регулирующее брак, развод и аборты; обширное законо-

Из работы: Lapidus G.W. Sexual Equality and Soviet Policy: The Problem // Women in Soviet Society.University of California Press, 1978, Введение. ² См., например, рассказы путешественников, посетивших Советский Союз в 1920-е и 1930-е годы: Jessica Smith, Women in Soviet Russia (New York, 1928); Fannina Halle, Women in Soviet Russia (London, 1934); Ella Winter, Red Virtue: Human Relationships in the New Russia (New York, 1933). См. также современные свидетельства: George St.George, Our Soviet Sister (Washington and New York, 1973) and William Mandel, Soviet Women (New York, 1975).

дательство по защите материнства и систему общественных детс­ких и дошкольных учреждений³. Эмансипация советских женщин, таким образом, прямо связывалась с построением социализма. Если в СССР и не существует сейчас феминистского движения, то только потому, что женский вопрос считается решенным.

Однако эта точка зрения имеет уязвимые места. Делая акцент на радикальных изменениях в положении женщин, произошедших вследствие Октябрьской революции 1917 года, она игнорирует со­хранившуюся во многих отношениях преемственность, а также те способы, которыми новые формы деятельности внедрялись в ста­рые образцы и нормы. Как обобщил Кеннет Иовитт, "марксистско-ленинские режимы достигли базовых, далеко идущих и решитель­ных перемен в определенных сферах, но одновременно с этим позволили укрепиться дореволюционным поведенческим образ­цам и политическим установкам в других сферах жизни, причем невольно укрепили многие традиционные образцы даже в приори­тетных для режима областях" (An Organizational Approach to the Study of Political Culture in Marxist-Leninist Systems // The American Political Science Review 68). Больше всего это сказалось ни на чем ином, как на паттернах властных отношений в экономической и политической жизни. Революционные изменения в СССР не обес­печили полного разрыва с прошлым, вместо этого произошла час­тичная ассимиляция и даже реинтеграция дореволюционных уста­новок и образцов поведения. Эти элементы традиционной культуры нельзя считать просто "буржуазными пережитками", обреченны­ми на исчезновение в процессе дальнейшего развития; они являют­ся определяющими чертами политической культуры.

³ Официальная советская позиция была явно артикулирована Лениным в 1919 г. в его речи на IV Московской городской конференции беспартийных работниц, где он заявил, что "нет такой страны в мире, кроме Советской России, где бы женщины получили полное равенство" (В.И.Ленин, ПСС, 5-е изд. т.55, с.200). 122-я статья Советской конституции повторяла это заявление, как и многие другие советские официальные документы. Вот три примера из числа многих: "Центральное статистическое управление при Совете министров СССР, Женщины и дети в СССР (М, 1969), с.1-28: Е.Бочкарева и С.Любимова, Женщины нового мира (М., 1969) и Валентина Николаева-Терешкова "Женский вопрос в современной общественной жизни", Правда, 4 марта, 1975, с.2-3.

Более того, слишком узкий фокус на ориентациях элиты и власти, свойственный этому представлению о советской власти, приводит к возникновению даже более фундаментальных про­блем. В последние годы ученые, занимающиеся советской поли­тикой и советским обществом все больше подвергали сомнению советскую модель, с ее преувеличенной ориентацией на всемо­гущество государства и представлением о процессе трансфор­мации как о простой "революции сверху". Искажающее влияние глубоко укорененных культурных традиций и роль разнообраз­ных социальных сил и институтов заслуживают особого внима­ния, также как и их влияние на политические структуры и процес­сы. Хотя советское государство значительно изменило социальную структуру и ценности, само оно в процессе взаимодействия с ними также претерпело серьезные трансформации.

Повторяющийся акцент на "революции сверху" не только не позволяет увидеть обратную связь режима и общества, но также приписывает преднамеренный характер тем событиям, которые являются косвенными или даже неожиданными последствиями других решений. Советским усилиям по эмансипации женщин, например, недоставало централизованное™, продуманности и связности, которые приписываются им их почитателями. В са­мом деле, положение женщин в советском обществе, в особен­ности начиная с 1930-х годов, полностью определялось не этой политикой, а более глобальными процессами, происходившими внутри советского режима, политическими и экономическими соображениями, для которых вопрос о равенстве полов не пред­ставлял никакого значения.

Наконец, само по себе различение влияния целенаправленной советской политики и непредусмотренных ей более глобальных со­циокультурных изменений представляет собой аналитическую про­блему. В некоторых отношениях изменения, произошедшие в роли женщин в СССР, аналогичны тем, которые происходили в других странах с другими политическими системами и были связаны с индустриализацией и урбанизацией. В других аспектах, однако, яв­ный отпечаток оставили специфические ориентации и приоритеты советского режима.

Если чересчур узкий взгляд на советскую политику приво­дит к ложным выводам, то еще в большей степени это относится к превознесению советских достижений, игнорирующему цену, которой пришлось за них заплатить. Результаты советской поли­тики оказались весьма двойственными. Статус и роль женщин в сегодняшнем советском обществе значительно более проблема­тичны, чем победные реляции о них, и нуждаются в более взве­шенной оценке. Действительно, некоторые авторы утверждают, что многие надежды, связанные с освобождением женщин в пер­вые годы советской власти, не оправдались по мере того, как ре­жим стал входить в силу. Они обоснованно предполагают, что массовое участие женщин в работе на общественном производ­стве само по себе далеко не освобождает их и не дает им свободы выбора, что оно осуществляется в таких формах, которые позво­ляют говорить об угнетении (Manya Gordon, Workers Before and After Lenin (New York, 1941) pp. 168-70; Solomon Schwarz, Labor in the Soviet Union (New York, 1951). Хотя советская политика откры­ла для многих женщин новые образовательные и профессиональ­ные возможности, на плечи других женщин лег тяжелый физи­ческий труд, часто в плохих условиях, с вредными последствиями для здоровья. Либеральное семейное законодательство первых послереволюционных лет было пересмотрено в авторитарном климате сталинского режима в неблагоприятном по отношению к женщинам направлении. Более того, результатом советских эко­номических приоритетов стало низкое развитие сферы услуг и потребительской индустрии, также как и недостаточное качество дошкольных учреждений и неудачные попытки социализировать домашний труд, перераспределить роли в семье. Все это означа­ло, что новые политические и экономические обязанности нало-жились на традиционную женскую роль, взвалив на женщин ощу­тимую двойную нагрузку.

Существует множество объяснений тому, что половое нера­венство сохраняется в СССР по сей день. Авторы-марксисты обыч­но указывали на недостаток материальных ресурсов как на основ­ную причину. Следуя этой точке зрения, низкий материальный уровень советского общества резко ограничивал ресурсы, необ­ходимые для предоставления коммунальных удобств, которые могли бы облегчить нагрузку, лежащую на женщинах. В самом деле, именно Троцкий заострил внимание на том, что положение женщины в обществе является функцией от его уровня произво­дительности, а не только от его социально-экономической органи­зации. "Настоящее освобождение женщин" - писал он, — "немыелимо без создания соответствующего базиса". Но сам по себе не­достаток ресурсов не объясняет систему приоритетов. Троцкий в своем анализе идет дальше, доказывая, что та же самая бедность советского общества вызвала подъем консервативной бюрокра­тии, которая видела в сохранении семьи социальную поддержку своей позиции.

Другие авторы работ о Советах указывают на особую роль интенсивной индустриализации - политической и экономичес­кой. Они считают акцент на производстве и власти, а не на благо­состоянии - акцент, достигший своего апогея в сталинские вре­мена - несовместимым с подлинными целями революции. Экономические и социальные преобразования, изначально на­целенные на то, чтобы служить человеческим нуждам, трансфор­мировались в механизмы подчинения, когда цели и средства по­менялись местами.

Еще одно объяснение фокусируется на взаимоотношениях между семьей и более глобальными паттернами социально-по­литических изменений, имеющих ключевое значение для стату­са женщин. Эта группа исследователей указывает на решающее значение семьи - и как универсального института, уникально приспособленного для удовлетворения человеческих потребно­стей (на чем настаивают теоретики структурно-функциональ­ного анализа); и как важного источника поддержки все более возрастающего авторитаризма и патриархатной политической системы; и как механизма социальной интеграции и стабилиза­ции в период стремительных социальных изменений, наклады­вающего к тому же базовые ограничения на половое равенство и освобождение. Дело не только в том, что революционное пре­образование экономической и политической жизни оказалось несовместимо с революционным преобразованием семьи, всту­пив в противоречие с одним из базовых постулатов ортодок­сального марксизма; но и в том, что все увеличивающееся дав­ление в сторону политического конформизма и экономической производительности создало сильное социальное напряжение, которое потребовало уменьшения напряжения в коммунальных, семейных и половых отношениях. Как писал Грегори Массселл: "Революция в социальных отношениях и культурных паттернах... не может осуществляться одновременно с крупномасштабными политическими, организационными и экономическими из­менениями⁴.

И, наконец, последняя группа объяснений связана со страте­гической важностью психологической детерминанты человечес­кого поведения, которая относительно независима от более об­щих экономических и социальных изменений. И классическая марксистская теория, и советская революционная идеология, как предполагают сторонники этой точки зрения, были относительно нечувствительны к глубоким психологическим корням семейных паттернов и половых ролей. Включив отношения между полами в марксистскую модель стратификации, советская идеология лишь скрыла способы, с помощью которых паттерны полового нера­венства возникают из иррациональных и бессознательных психо­логических процессов, отличающихся от форм "инструменталь­ной" эксплуатации, основанной на классовых отношениях. Советская идеология, таким образом, сконцентрировалась на бо­лее поверхностных экономических аспектах женской роли, не зат­ронув фундаментальные семейные структуры, властные отноше­ния и образцы социализации, играющие решающую роль в формировании личности и поло-ролевой дифференциации. Толь­ко подлинная половая революция может разбить эти образцы и сделать возможным подлинное освобождение женщин.

Предметом анализа советского опыта являются и формы проявления неравенства. Марксистский подход к проблеме ра­венства имеет тенденцию рассматривать процесс социальных изменений в эволюционных и системных терминах, а также фо­кусироваться на производственных отношениях как решающем факторе, изменение которого дает мощный импульс для более глобальных социальных изменений. Собственно, сам успех ле­нинизма как стратегии революционной трансформации и стре­мительного экономического развития является вызовом марк­систской модели, поскольку предполагает акцент на политичес­ких ценностях и организации как инструменте экономических и социальных изменений. Действительно, относительная автоном­ность политической системы в теории Ленина и решающая роль партии как "организационного оружия" означает серьезнейший

⁴ Gregory Massell, The Surrogate Proletariat: Moslem Women and Revolu­tionary Strategies in Soviet Central Asia, 1919-1929 (Princeton, 1974), p.408.

отход от марксистской трактовки взаимоотношений базиса и над­стройки. Выделяя скорее сегментарные, чем системные черты социальной организации, теория ленинизма предполагает, что властные структуры играют главную роль в формировании со­циального взаимодействия.

Наконец, психоаналитическая традиция предполагает другой взгляд на проблему равенства, который придает решающее значе­ние связи между психической и семейной структурой и паттерна­ми социальной организации. Таким образом, половые роли явля­ются не просто факторами социальной "надстройки", но имеют свое независимое значение и свои собственные корни.

Разные исследовательские подходы расходятся не только в оценке советских достижений, они используют также разные кри­терии этой оценки. Те авторы, которые в качестве основания для сравнения берут положение женщин в дореволюционной России или других, еще менее развитых странах, подчеркивают достиже­ния советского режима. Те, кто предпочитает сравнивать сегод­няшнюю советскую реальность с утопической революционной идеологией, привлекают внимание к несоответствию между обе­щаниями и реальностью. Использование в качестве эталона за­падных индустриальных стран позволяет более детально оценить советскую специфику, но тут встает серьезный вопрос о самом определении понятия "равенство".

Концепту "равенство" посвящена чрезвычайно обширная научная литература, в том числе и в аспекте равенства полов. Хотя, казалось бы, достижение равенства полов является просто даль­нейшим распространением принципа эгалитаризма, его опреде­ление вызывает множество проблем: напряжение между различ­ными и часто находящимися в конфликте аспектами равенства; отношение равенства к другим ценностям, таким, как свобода или справедливость; конфликт между равенством возможностей и равенством результата. Равенство полов также чрезвычайно ост­ро сталкивается с противоречием между равным отношением и адекватным отношением — или, используя формулировку Арис­тотеля, между простым количественным равенством и пропорци­ональным равенством. Но, несмотря на эти хорошо известные про­блемы, определение равенства полов имеет уникальное значение, потому что затрагивает как биологически укорененные различия мужской и женской ролей, так и природу семьи как фундаментального социального института. Поэтому именно здесь встают наиболее глубокие и чувствительные вопросы, чем при рассмот­рении других аспектов социального равенства. Противоречия, ок­ружающие саму природу "мужского" и "женского", уровень ро­левой дифференциации по половому признаку, который важен для функционирования любого общества, влияние переопределения тендерных ролей на судьбу семьи как таковой - все это свиде­тельствует о важнейших проблемах, которые должна затрагивать дискуссия о равенстве полов. Все это необходимо не упускать из вида при оценке советского опыта.

Гендерная социология

ПРОГРАММА КУРСА

Введение

История возникновения концепта «гендер». Проблематизация пола. Гендер как базовый фактор социальной стратификации. Воз­никновение термина «гендер» и тендерных исследований. Биоло­гический и социальный пол: дихотомия и ее преодоление. Тендер­ные исследования и исследования женщин. Роль феминизма как движения и теории. Источники отечественной тендерной социо­логии. Социология семьи: ключевые фигуры, история исследова­ний. Возникновение Московского центра тендерных исследований. Тендерные исследования и феминология. Современные научные школы и исследовательские центры. Основные методологические и идеологические проблемы изучения тендерной социологии.

1. Гурко Т.А. Тендерная социология // Социология в России. Под ред.В.А.Ядова. М.: «На Воробьевых» совместно с Институ­том социологии РАН, 1996. С. 169-194.

2. Здравомыслова Е.А., Темкина А.А. Исследования женщин и тендерные исследования на Западе и в России // Общественные науки и современность. 1999. № 6. С.177-185.

3. Социальная феминология. Учебное пособие. Иваново, 1998.

4. Хоф Р. Возникновение и развитие тендерных исследова­ний // Пол.Гендер.Культура: Немецкие и русские исследования. Под ред.Э.Шоре и К.Хайдер. М.: РГГУ, 1999.

5. Aaron J., Walby S. Out of the margins: Women's Studies in the Nineties. Palmer, 1991.

6. Bowler G., Klein D. Theories of Women's Studies. London, New York: Routledge, 1983.

7. Havelkova H. A few prefemenist thoughts // Gender politics and post-communism. Reflection from Eastern Europe and the former Soviet Union. New York, London, 1993.

8. Lauretis Т., de. The Technology of gender: Theories of representation and difference. Bloomington: Indiana University Press, 1987.

9. Racioppi L., O'Sillivan S. Organising women before and after the fall: Women's Politics in the Soviet Union and Post-Soviet Russia / / Signs. Summer 1995. Vol.20.

10. Stoller R. Sex and gender: On the development of masculinity and femininity. N. Y.: Science House, 1968.

11. Scott J. Gender and the politics of history. New York, Columbia University Press, 1988.