Часть 3. О гражданине

Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т.1. М. Мысль, 1989.- 622с.- (Филос.насл. Т.107.)- С.270-506.

Нумерация в конце страницы.

ОСНОВ ФИЛОСОФИИ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

О ГРАЖДАНИНЕ

Его высокопревосходительству Вильяму,

графу Девонширскому,

моему высокочтимому господину1 .

Высокочтимый господин! Римский народ, помня о Тарквиниях и уважая свое государство, ненавидел царей и устами цензора Марка Катона утверждал, что цари - из породы хищных зверей. Ну а сам-то римский народ, кото­рый разорил чуть ли не весь мир с помощью всех этих Аф­риканских, Азиатских, Македонских, Ахейских и прочих полководцев, получивших свои титулы от имени ограблен­ных народов, разве сам он не был ужаснейшим чудовищем? Поэтому столь же мудро, как и Катон, сказал Понтий Телезин, который во время сражения с Суллой у Коллинских ворот, объезжая ряды своего войска и призывая разрушить и уничтожить сам Рим, воскликнул: «Никогда не переве­дутся истребляющие свободу Италии волки, если не выру­бить лес, в котором они всегда укрываются». Конечно, пра­вильны оба утверждения: и человек человеку Бог, и чело­век человеку волк. Первое - в том случае, если речь идет об отношениях между собою сограждан, второе - когда речь идет об отношениях между государствами. В первом случае благодаря справедливости, доброте и прочим мир­ным добродетелям человек возвышается до подобия Божия, во втором - из-за злых и дурных людей даже людям поря­дочным, если они хотят сохранить свое существование, приходится прибегать к добродетелям военным - к силе и хитрости, то есть к звериной жестокости. И хотя люди обычно ставят ее в упрек друг другу, в силу врожденной им привычки, видя собственные дела свои в другом и, как в зеркале, принимая правое за левое, а левое за правое, одна­ко естественное право исходя из необходимости самосохра­нения личности не позволяет считать это пороком.

Иные, пожалуй, могут удивиться, как это на Катона, человека столь выдающейся мудрости, до такой степени смогла подействовать ненависть, что он уступил аффекту и, пренебрегая требованиями разума, не признавал справед­ливым для царей то, что он считал таковым для народа. Но я уже давно пришел к тому убеждению, что необычная мысль никогда не нравилась толпе, да к тому же и муд-

271

рость, превышающая некий посредственный уровень обычно не вызывает сочувствия, потому что либо ее не пони­мают, либо если и понимают, то снижают до своего уровня. Деяния и высказывания греков и римлян сделались знаме­нитыми и стали достоянием истории благодаря не разуму, а мощи и иной раз даже благодаря тому самому волчьему зверству, в котором они взаимно упрекают друг друга, а уж история вместе с общественными деяниями пронесла через века имена самих деятелей, кто бы они ни были. Истинная мудрость есть не что иное, как познание истины в любом предмете. Поскольку же она вытекает из памяти о вещах благодаря определенным и точным наименованиям, она представляет собой результат не внезапного мощного поры­ва души, а подлинного разума, то есть философии. Именно через нее открывается путь от созерцания отдельных пред­метов к общим понятиям. И эта философия делится на столько же ветвей, сколько существует родов вещей, кото­рые могут быть доступными человеческому разуму, и каж­дая из этих ветвей получает различное наименование в за­висимости от различия изучаемых ею предметов. Наука, изучающая формы, называется геометрией, наука о движе­нии - физикой, наука о естественном праве называется философией морали, тогда как вся наука в целом является философией, подобно тому как море в одном случае назы­вается Британским, в другом - Атлантическим, в треть­ем - Индийским, в зависимости от наименования тех зе­мель, которые оно омывает, в целом же это океан. Что каса­ется геометров, то они превосходно справляются со своим делом. Ведь вся та польза, которую приносят людям в жиз­ни наблюдение за звездами, описание и изображение зе­мель, счет времени, дальние плавания, все, что есть пре­красного в зданиях, вся мощь укреплений, все удивитель­ное в машинах, наконец, все то, что отличает наше время от древнего варварства,- почти всем этим люди обязаны геометрии. Да и всем тем, чем мы обязаны физике, сама физика обязана той же геометрии. И если бы философы, трактующие вопросы морали, достигли подобных успехов в своей деятельности, вряд ли человеческое усердие смогло бы что-нибудь прибавить еще к тому, чтобы сделать жизнь счастливой. Ведь если бы мотивы человеческих поступков были познаны столь же точно, как отношения величин в геометрических фигурах, то честолюбие и корыстолюбие, чье могущество опирается на ложные представления толпы о праве и несправедливости, оказались бы безоружными, и человеческий род наслаждался бы столь прочным миром,

272

что единственным поводом для борьбы мог бы оказаться лишь недостаток территории из-за постоянного увеличения численности людей. А теперь же беспрерывно ведущаяся и мечами и перьями война, то же, что и прежде, невежество в естественных законах и праве, философские учения, по­могающие каждой из противоборствующих сторон обосно­вать собственную правоту, одно и то же действие, восхва­ляемое одними и порицаемое другими, люди, одобряющие сегодня то, что в другое время они же и порицают, и подхо­дящие с разными мерками к себе и другим,- все это явля­ется очевиднейшими доказательствами, что все написанное до сих пор философами, трактующими вопросы морали, не принесло ни малейшей пользы для познания истины; они предпочитали не просвещать умы, а подтверждать изящ­ной и приятной для слуха речью ни на чем не основанные предположения. С этой частью философии случилось нечто схожее с тем, что происходит на общественных дорогах. Все ходят по ним, путешествуют туда и сюда, гуляют и раз­влекаются, но ничего на них не сеют. Мне представляется единственное объяснение этому: никто из тех, кто обращал­ся к рассмотрению этого предмета, не сформулировал соот­ветствующий принцип изложения. Ведь мы не можем про­извольно положить начало нашему изучению предмета, как произвольно можно выбрать любую точку круга. В самом мраке сомнения берет начало некая нить рассуждения, по­степенно выводящая нас на яркий свет: именно здесь лежит исходный пункт изложения (docendi), отсюда, огляды­ваясь на пройденный путь, следует обрести свет, который развеет сомнения. Следовательно, всякий раз, как писатель опускает эту нить по неопытности или в нетерпении обры­вает ее, он описывает путь своих заблуждений, а не позна­ния. А посему, коль скоро я обратил свои устремления на исследование естественной справедливости, само это сло­во - справедливость, обозначающее твердое желание воз­давать каждому свое, напомнило мне, что прежде всего сле­дует понять, почему каждый стремится скорее назвать ка­кую-то вещь своей, чем отдать ее другому. А поскольку было ясно, что происходит это не по природе, а в силу согла­шения между людьми (ибо все, что природа дала им, люди уже распределили между собой), то отсюда я приходил к другому вопросу, а именно: ради чего и в силу какой необ­ходимости люди, несмотря на то что все принадлежало всем, предпочли тем не менее обладать каждый своей собственностью. И я увидел, что за общей собственностью на вещи неизбежно последует война, а за ней и всевозможные

273

несчастья, потому что люди начнут силою бороться между собой за возможность пользоваться ими. Но по природе все стремятся избежать этого. Таким образом, я обнаружил два самых бесспорных требования человеческой природы: естественную потребность (cupiditas naturalis), в силу ко­торой каждый домогается для себя права собственности на вещи, находящиеся в общем пользовании, и естественный разум, в силу которого каждый стремится избежать насиль­ственной смерти как величайшего из природных несчастий. Мне кажется, что в этом скромном труде я, исходя из этих принципов, с наивозможной ясностью и последователь­ностью показал необходимость соблюдения верности дого­ворам, а также вытекающие отсюда основы нравственной добродетели и обязанностей гражданина. Что касается раз­дела о Царстве Божием, то он был введен с тою целью, дабы не показалось, что существуют какие-то противоречия меж­ду естественными велениями Бога и законом, изложенным в Священном писании. В ходе всего изложения я самым тщательным образом прилагал все усилия к тому, чтобы ничего не сказать о гражданских законах какого бы то ни было народа, то есть старался не приближаться к берегам, опасным из-за подводных скал и бушующих ныне бурь. Я знаю, сколько труда и усилия потратил я на исследование истины, но я не знаю, чего мне удалось достигнуть: ведь мы все переоцениваем наши открытия, ибо мы пристрастны к себе. Поэтому я предлагаю эту книжку скорее на твой суд, чем на твое одобрение. Ибо я по опыту знаю с несомнен­ностью, что твое одобрение определяется не славой автора, не новизной мысли, не красотой слога, но надежностью оснований. Если книга понравится тебе, то есть если ока­жется сильной, полезной, небанальной, только тогда я с почтением посвящу ее тебе, превосходнейший муж, «моя честь и прибежище», если же я заблуждался, ты по край­ней мере будешь иметь во мне свидетеля благодарности, ибо я хотел использовать предоставленный мне твоими щедротами досуг, с тем чтобы заслужить твою благосклон­ность. Да хранит тебя, столь замечательного гражданина, в сем бренном пристанище всемогущий и всеблагой Гос­подь, да пребудешь ты в нем сколь возможно доле, а по за­вершении сей жизни да увенчает он тебя славою града не­бесного.

Твоего превосходительства нижайший раб

Томас Гоббс.

Париж, 1 ноября 1646 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

К ЧИТАТЕЛЯМ

Все, что, по-видимому, способно наилучшим образом возбудить внимание читателя: важность и полезность рас­сматриваемого предмета, правильный метод изложения, достойная причина и достойная цель сочинения, наконец, скромность самого сочинителя - все это я обещаю вам, чи­татели, и уже в этом месте нашей книги даю вам возмож­ность как бы заранее взглянуть собственными глазами на ее содержание. В этой книжке излагаются обязанности лю­дей, сначала просто как людей, затем - как граждан и, на­конец,- как христиан. Эти обязанности заключают в себе как основы естественного и международного права, про­исхождение и сущность, так и, насколько допускает характер нашего сочинения, сущность христианской ре­лигии.

Впрочем, этого рода знания, за исключением того, что касается христианской религии, древнейшие мудрецы счи­тали нужным передать потомкам, лишь разукрасив стиха­ми, прикрыв аллегориями как некую прекраснейшую и священную тайну власти, дабы не осквернять ее словами непосвященных. А между тем одни философы изучали с пользою для человеческого рода формы и движение вещей, другие - причины и природу вещей, не нанося по крайней мере этим вреда человечеству. В последующие времена, как известно, этой гражданской наукой (scientia Civilis) первым заинтересовался Сократ, когда она еще только зарождалась и лишь частично, как бы сквозь облака, просвечивала в уп­равлении государством, и так отдался ей, что, оставив все прочие разделы философии, только ее одну почитал достой­ной своего таланта. А за ним обратились к ней Платон, Аристотель, Цицерон и прочие философы, как греческие, так и латинские, и вот уже не только все философы во всем мире, но и просто досужие люди стали заниматься ею и продолжают до сих пор, полагая ее легкой, не требующей «каких усилий, без всякого труда доступной любому не-

275

подготовленному уму. О высоком авторитете этой науки особенно свидетельствует то, что люди, полагающие себя опытными в ней, или те, кто по положению своему должен бы быть таковым, до такой степени довольны из-за этого сами собой, что совершенно спокойно соглашаются зани­мающихся другими науками и признавать и называть та­лантливыми, учеными, образованными и т. д., но только не мудрецами, полагая, что этого имени заслуживают лишь они одни за свое превосходство в знании гражданской нау­ки. Но оценивать ли значение науки авторитетом тех, кто ею занимается, или числом авторов, пишущих о ней, или, следуя суждению мудрых людей, из всех наук наиболее уважаемой, конечно, оказывается та, которая важна для государей и других людей, управляющих родом человече­ским; даже в своем ложном обличье она доставляет удо­вольствие чуть ли не всем людям, и самые выдающиеся философские умы посвящают себя преимущественно ей. Пользу этой науки, но изложенной корректно, то есть вы­водимой с очевидной необходимостью из правильных принципов, мы лучше всех поймем тогда, когда рассмот­рим, какие потери проистекают для рода человеческого из ее ложного понимания, сводящегося лишь к пустословию. Ведь в тех вопросах, которые мы изучаем только ради тре­нировки нашего ума, если и будет допущена какая-то ошиб­ка, она не опасна, и мы ничего не теряем в этом случае, кро­ме времени. Но в исследованиях, имеющих значение для жизни, не только заблуждение, но и неосведомленность неизбежно чреваты оскорблениями, ссорами, убийствами. Поэтому, сколь велики эти потери, столь же велика и поль­за от того, насколько правильно изложено учение об обя­занностях. Сколько царей, сколько просто порядочных лю­дей было убито из-за этого единственного заблуждения - имеет ли подданный право убить царя-тирана? А сколько людей погубило другое заблуждение - может ли быть верховный государь на известных основаниях лишен своей власти определенными людьми? А сколько людей унич­тожило ошибочное положение о том, что цари не стоят выше толпы, а являются слугами ее? Наконец, причиною скольких мятежей оказался тезис о том, что частные граж­дане имеют право судить, справедливы или нет повеления царей, и что они не только имеют право, но и обязаны об­суждать их до того, как они будут объявлены? Кроме того, в общераспространенной моральной философии (philosophia moralis) есть еще много других, не менее опасных поло­жений, перечислять которые нет необходимости. Я полагаю,

276

что древние, предвидя это, предпочли окутать науку о справедливости мифами, а не вести о ней споры и рассуж­дения. Ведь до того, как стали обсуждаться эти вопросы, государи не требовали себе верховной власти, а осуще­ствляли ее. Власть же свою они отстаивали не в спорах, а карая преступников и защищая честных людей. В свою очередь граждане искали меру справедливости не в раз­глагольствованиях частных лиц, а в законах государства: мир среди них поддерживался не спорами, а силою власти. Более того, верховную власть, представленную ли одним человеком или неким советом, они почитали как некое зримое божество. Поэтому они никогда не шли, как теперь, за бессовестными честолюбцами, стремящимися ниспро­вергнуть государственный строй. Ибо им не могло прийти в голову желание уничтожить то, что спасало их от унич­тожения. Иначе говоря, они по простоте тех времен не мог­ли усвоить себе столь ученой глупости. Поэтому царил мир и был золотой век, который кончился только тогда, когда был свергнут Сатурн, а люди стали считать воз­можным поднять оружие и против царей. Повторяю, древ­ние не только понимали это, но и, как мне кажется, весьма удачно выразили это в одном из своих мифов. Говорят, что Иксион, приглашенный Юпитером на пир, влюбился в Юнону и хотел овладеть ею. Но вместо богини он овладел облаком, принявшим ее вид. Таким образом родились кен­тавры, полулюди, полукони, существа воинственные и бес­покойные. Это можно истолковать так: честные граждане, призванные на совет для решения государственных вопро­сов, пожелали подчинить собственному разумению спра­ведливость, сестру и супругу власти, получив на самом деле как облако лишь ложное и пустое ее по­добие, и породили эти двусмысленные учения философов-моралистов, в чем-то верные и привлекательные, но и гру­бые и поистине звериные, являющиеся причиной всех столкновений и убийств. И вот поскольку подобные взгля­ды рождаются чуть ли не ежедневно, то если бы кто-нибудь развеял эти облака и неоспоримыми доводами доказал, что не существует ни одного подлинного учения о справедливом и несправедливом, о добре и зле, если не говорить о зако­нах, установленных в каждом государстве, и, наконец, что никто не должен судить, будет ли какое-то действие спра­ведливым или несправедливым, добрым или дурным, кроме тех, кому государство поручило толкование своих законов, то такой человек, бесспорно, показал бы одновременно не только широкий и прямой путь к миру, но и скрытые и

277

темные тропинки, ведущие к мятежам. Можно ли предста­вить что-нибудь более полезное?

Что же касается метода, то я решил, что речь должна идти не только о порядке изложения, сколь бы ни был он важен, но что следует начать с самого предмета государства, а затем перейти к его возникновению и форме и к самым истокам справедливости. Ведь всякую вещь лучше всего можно понять, рассмотрев те части, из которых она склады­вается. Подобно тому, как в часах или в какой-нибудь дру­гой достаточно сложной машине нельзя узнать, в чем состоит роль каждой детали и колесика, если не разобрать их и не изучить отдельно материал, форму и движение этих дета­лей, так и при изучении государственного права и граждан­ских обязанностей необходимо если и не расчленять самое государство, то по крайней мере рассматривать его как бы расчлененным, то есть постараться правильно понять, ка­кова человеческая природа, что делает ее пригодной или непригодной для создания государства и каким образом люди должны объединяться между собой, если они хотят жить вместе. И вот, следуя этому методу, я прежде всего в качестве исходного пункта, понятного всем по собствен­ному опыту и с которым никто не сможет не согласиться, выдвигаю положение о том, что люди от природы таковы, что, когда их не удерживает страх перед какой-то общей для них властью, они, не доверяя друг другу и испытывая взаимное опасение, необходимо предпочитают каждый за­щищать себя собственными силами, если бы им это было позволено делать по праву. Может быть, вы возразите, что некоторые с этим не согласны. Но разве это значит, что я противоречу сам себе, заявляя, что одни и те же люди ут­верждают и отрицают одно и то же? Отнюдь нет, это не я противоречу себе, а те, кто на деле признают то самое, что они отрицают на словах. Ведь мы видим, что все государ­ства, даже если они находятся в мирных отношениях со своими соседями, тем не менее укрепляют свои границы, располагая вдоль нее войска, строят укрепления вокруг городов, запирают ворота, выставляют стражу. Зачем все это было нужно, если бы они ничего не опасались со сторо­ны своих соседей? Да и внутри самих государств, где суще­ствуют законы и злодеев ожидает кара, мы видим, что каж­дый гражданин никогда не отправляется в путь, не взяв с собой оружия для самозащиты, и не отправляется спать, не заперев не только двери от своих сограждан, но и сундуки и шкатулки от своих домашних. Могли ли люди яснее пока­зать, что они не доверяют ни самим себе, ни друг другу?

278

А поскольку все поступают именно так, то и государства, и люди тем самым сознаются и в своем страхе, и в своем вза­имном недоверии. В спорах же они отрицают это, то есть из желания возразить другим они противоречат сами себе. Не­которые, далее, выдвигают и следующее возражение: если попустить это положение, то из него с необходимостью вытекает, что все люди не только дурны (с этим, как это ни неприятно, вероятно, все же придется согласиться, тем бо­лее что о том же ясно говорится в Священном писании), но и ДУРНЫ по природе, с чем нельзя согласиться, не впадая в нечестие. Это последнее утверждение о том, что люди дур­ны по природе, отнюдь не следует из нашего принципа. Ведь даже если дурных людей меньше, чем хороших, одна­ко поскольку мы не в состоянии отличить хороших от дур­ных, то даже и перед людьми хорошими и скромными по­стоянно стоит необходимость не доверять другому, быть осторожным, предвосхищать действия другого, подчинять его себе, защищаться любым способом. И еще более невер­ным выводом было бы, что дурные люди являются дурными по природе. Ведь хотя от природы, то есть от самого рожде­ния, благодаря тому, что они рождаются животными, люди сразу же стремятся к тому, что им нравится, и, насколько это в их силах, или в страхе бегут от угрожающего им зла, либо гневно его отражают, их, однако, обычно не считают дурными на этом основании: ведь те душевные аффекты, которые порождены животной природой, сами по себе не являются дурными, но дурными являются иногда действия, проистекающие из них, которые могут иной раз оказаться и вредными, и противоречащими долгу. Младенцы, если им не дать все, что они хотят, плачут и сердятся, бьют своих родителей, и поступать так заставляет их сама природа, но их нельзя винить, и они не являются дурными, во-первых, потому, что они не могут причинить вреда, а во-вторых, потому, что, будучи лишенными разума, они еще не несут никаких обязанностей. Но если же в зрелом возрасте, при­обретя достаточно сил, позволяющих им наносить вред людям, они будут продолжать действовать таким же обра­зом, вот тогда только они становятся дурными и могут быть названы так. Так что дурной человек - это почти то же самое, что и великовозрастное дитя либо мужчина с умом ребенка, а само это качество «быть дурным» есть по суще­ству недостаток разума в том возрасте, когда люди уже обычно приобретают его естественным образом, благодаря учению и собственному горькому опыту. Следовательно, если мы хотим сказать, что люди дурны по природе отто-

279

го, что по природе не способны к познанию и разумному мышлению, то нам придется признать, что люди от приро­ды могут испытывать страсть, страх, гнев и прочие живот­ные аффекты, но они не являются дурными от природы. Итак, заложенное мною основание остается незыблемым, и исходя из этого, я прежде всего показываю, что положение человека вне гражданского общества, которое можно на­звать естественным состоянием, не может быть ничем иным, как войною всех против всех (bellum omnium contra omnes), и во время этой войны у всех есть право на все. Да­лее, все люди, побуждаемые собственной природой, поняв весь ужас своего положения, необходимо стремятся выйти из этого несчастного и отвратительного состояния, но это оказывается возможным лишь в том случае, если они по взаимному соглашению откажутся от своего права на все. Далее я разъясняю и обосновываю природу соглашений и то, каким образом должен совершаться перенос права с одного на другого, с тем чтобы соглашения имели силу, а также какие права и кому должны быть обязательно пре­доставлены для обеспечения мира, то есть в чем состоят требования разума, которые, собственно, и могут быть на­званы естественными законами (leges naturales). Все это излагается в разделе книги, названном СВОБОДА.

После этого я показываю, что такое государство, сколь многообразны его формы, каким образом возникает оно само и верховная власть в нем и какие права должны быть обязательно перенесены гражданами, намеревающимися создать государство, на верховного правителя, будь то один человек или один совет, ибо в противном случае не будет никакого государства и сохранится право всех на все, то есть право войны. Далее, я провожу различие между раз­личными видами государств: монархией, аристократией, демократией, патриархальной и деспотической властью; го­ворю, каким образом они возникают, выявляю преимуще­ства и недостатки каждого из них. Кроме того, я говорю о том, что может разрушить государство и каковы обязан­ности лиц, осуществляющих верховную власть. Наконец, я разъясняю природу закона и противозаконного действия, указываю на отличие закона от совета, договора, права. Все это излагается в разделе, озаглавленном ВЛАСТЬ.

Для того чтобы не сложилось впечатления, что то право, которым, как я убедительно доказал в предыдущих разде­лах, обладают по отношению к гражданам верховные пра­вители, противоречит Священному писанию, в заключи­тельной части, которая называется РЕЛИГИЯ, я показы-

280

ваю, что оно не противоречит Божественному праву, коль скоро Бог повелевает повелителями по природе, то есть в силу естественного разума. Во-вторых, оно не противоречи­ло Божественному праву, когда Бог правил иудеями в силу древнего договора об обрезании. В-третьих, оно не противоречит Божественному праву и тогда, когда Бог повелевает христианами в силу договора о крещении. Таким образом, это право верховных правителей, или право государства, вообще не находится в противоречии с религией. Наконец, я указываю, что является необходимым для вступления в Царство Небесное, а из этого с полной очевидностью прихо­жу к заключению, что то повиновение, которое, как я ут­верждал, каждый гражданин, исповедующий христиан­ство, обязан проявлять по отношению к своему христиан­скому государю, не может противоречить христианской религии, как свидетельствует Священное писание, если мы будем следовать общепринятому толкованию.

Итак, вы знаете мой метод. Узнайте же причину и цель этого сочинения. Я изучал философию для собственного удовольствия, выделяя основные элементы в каждом из ее разделов, и постепенно стал описывать их, разделив на три части: в первей речь идет о теле и его общих свойствах, во второй - о человеке и его специфических качествах и аффектах, в третьей - о государстве и об обязанностях граждан. Таким образом, первый раздел содержит первую философию и элементы физики, здесь перечисляются поня­тия времени, места, причины, силы, отношения, пропор­ции, количества, формы, движения. Вторая часть посвяще­на воображению, памяти, интеллекту, мышлению, стремле­нию, воле, добру, злу, нравственному, безнравственному и тому подобному. Третья трактует о том, что было названо выше. И пока я пополнял материал, приводил его в поря­док, медленно и тщательно его писал (ведь я не только рас­суждаю, но и провожу подсчеты), случилось так, что на моей родине за несколько лет до того, как запылала граж­данская война, разгорелись споры о праве власти и о должном со стороны граждан повиновении, споры, явившиеся предвестниками близкой войны. Это и стало причиной, заставившей меня поторопиться с окончанием этой третьей части, отложив в сторону остальные. Так и случилось, что та часть, которая должна быть заключительной в порядке изложения, выходит в свет первой по времени, тем более что, как мне казалось, она, опираясь на свои собственные опыты, познанные на опыте, не нуждается в предыдущих частях. Однако я сделал это не в поисках похвалы,

281

хотя в этом случае я и мог бы извинить себя тем, что немно­го людей совершило что-либо достохвальное, не будучи честолюбивыми; нет, я сделал это ради вас, читатели, наде­ясь, что, поняв и усвоив мною предлагаемое вам учение, вы предпочтете спокойно поступиться некоторыми имущест­венными благами (ибо дела человеческие не могут совер­шаться без потерь), чем допустить смуту в государстве. Я сделал это для того, чтобы, измеряя справедливость ваших замыслов и свершений не речами или помыслами частных лиц, но законами государства, вы бы не позволили често­любцам вашей кровью укреплять собственное могущество. Чтобы вы поняли, что предпочтительнее самим иметь воз­можность жить при настоящем, хотя и не самом лучшем порядке вещей, чем, начав войну и погибнув в ней либо состарившись, утешать себя мыслью, что другие люди в другом веке будут иметь лучший общественный строй. Кро­ме того, я сделал это для того, чтобы вы посчитали не граж­данами, а вражескими лазутчиками тех, кто, не желая под­чиняться гражданскому правителю и нести общественные повинности, хочет в то же время оставаться в государстве и пользоваться его защитой от насилия и несправедливостей; и не принимали бы опрометчиво все, что они предлагают вам открыто или тайно, за Слово Божие. Я скажу яснее. Если какой-нибудь вития, либо проповедник, либо просто казуист станет уверять вас, будто бы со Словом Божиим согласуется учение, утверждающее право гражданина убить верховного правителя, да и вообще любого человека, без указания верховной власти, или подстрекать граждан на восстание или вступление в любой заговор против государ­ства, то не верьте ему, но донесите на него. Тот, кто согла­сен с этим утверждением, тот признает достойной цель, поставленную мною в этом труде.

Наконец, на протяжении всего изложения я старался придерживаться следующих правил: во-первых, не гово­рить о справедливости отдельных поступков, но предоста­вить эту оценку законам. Далее, не касаться тех или иных конкретных законов какого-либо государства, то есть гово­рить не о том, каковы законы, но - что такое законы, в-третьих, стараться, чтобы не создалось впечатление, буд­то я полагаю, что граждане должны оказывать меньшее повиновение государству аристократическому или демо­кратическому, чем монархическому. Ведь хотя в десятой главе я рядом аргументов пытался убедить, что монархия лучше остальных форм государства (я согласен, что в на­шей книге это единственное положение не доказано, а лишь

282

постулировано), однако я в ряде мест совершенно ясно го­ворю, что всякое государство в равной степени должно об­ладать верховной властью. В-четвертых, не высказываться ни за, ни против богословских учений, за исключением тех, которые высказываются против гражданского повиновения и подрывают государственный строй. Наконец, я не хотел тотчас же представить это сочинение на суд широкой пуб­лики, опасаясь издать по неразумию то, что не следовало бы издавать, и поэтому, напечатав приватно лишь несколько экземпляров, я разослал их друзьям, с тем чтобы, выяснив их мнение, исправить, смягчить и разъяснить все то, что покажется ошибочным, резким или неясным.

Особенно резкие возражения встретило следующее: я сделал гражданскую власть слишком могущественной, но здесь возражали церковники; я уничтожил свободу совес­ти но здесь возражали сектанты; я освободил верховных правителей от ответственности перед гражданскими закона­ми, но здесь возражали юристы. На меня эти возражения, поскольку они исходили от людей пристрастных, не произ­вели большого впечатления и только заставили покрепче стянуть эти узлы. Что же касается замечаний тех, у кого вызвали трудности сами принципиальные положения: естественное право, человеческая природа, сущность дого­воров, возникновение государства, то, поскольку эти возра­жения были следствием искреннего непонимания, а не оби­ды, я сделал в нескольких местах примечания, которые, как я полагаю, смогут удовлетворить несогласных. Нако­нец, я постоянно прилагал самые тщательные старания, дабы не обидеть кого-нибудь, кроме тех, чьим целям проти­воречит мое сочинение, и тех, кого всегда обижает любое несогласие с их мнением.

А поэтому если вы обнаружите что-то, выраженное не очень точно или сказанное резче, чем следует, то я очень прошу вас, читатели, соблаговолите принять это спокойно, ибо все сие написано не из партийных пристрастий, а ради мира, и тем человеком, кому можно и простить что-то за искреннюю боль за нынешнее несчастие отечества.

СВОБОДА