3. Самоотождествление с противником

Это двойственное отношение к Иисусу, когда Ницше то борется против него, то сам себя с ним отождествляет, то отрицает его, то поддер­живает, — лишь один из примеров характерного для Ницше вообще поведения, своего рода уни­версального принципа. Ницше был всем на све­те — не через реализацию в этом мире, а через сокровенный опыт своей страстно испытующей все на свете души. Он сам говорил, что ему до­велось посидеть в каждом уголке современной души. Он смотрел на самого себя как на типич­ного представителя декаданса; однако полагал, что доведя этот декаданс до крайности, преодо­лел его в себе с помощью более глубинных здо­ровых сил. Он знал, что он сам — тот нигилист, о котором он пишет; однако полагал, что отли­чается от всех прочих нигилистов опять-таки тем, что доводит свой нигилизм до последней крайности и тем создает предпосылки для его преодоления.

У Ницше всегда получается так, что едва за­кончив борьбу, а порой еще в самом разгаре борьбы он вдруг перестает бороться, заводит бе­седу с противником и внезапно сам в него пре­вращается, влезает в его шкуру; он не желает противника уничтожать, наоборот, искренне же­лает ему долгой жизни, желает сохранить себе противника; точно так же желает он и сохране­ния христианства, несмотря на то, что сам столько раз кричал: "Раздавите гадину!".

4. Упразднение противоположностей

И вот здесь мы подходим к последним и все­объемлющим полюсам миросозерцания Ниц­ше, его ощущения ценности и действительно-

[79]

сти. Он сам сооружает непримиримейшие про­тивоположности, сам разверзает между ними непроходимую пропасть, сам встает на сторону одного из двух враждебных фронтов всемирно-исторического противоборства, и сам же снима­ет все противоположности, пережив и перестра­дав позиции обоих лагерей как свои собствен­ные, ему тоже данные возможности. Прочиты­вая сотни воинственно-агрессивных страниц Ницше, не позволяйте оглушить себя грохотом оружия и боевыми кликами: ищите те редкие, тихие слова, которые неизменно, хоть и не часто повторяются — вплоть до последнего года его творчества. И вы обнаружите, как Ницше отре­кается от этих самых противоположностей — от всех без исключения; как он делает собственным исходным принципом то, что объявлял сутью "Благоя Вести" Иисуса: нет больше никаких противоположностей (VIII, 256).

"Если наше очеловечение что-нибудь означа­ет, так именно то, что нам не нужны больше ра­дикальные противоположности — вообще ника­кие противоположности..." (XV, 224). Слабость нигилизма заключается в том, что он не может обойтись без противопоставлений. "Противопо­ставления подобают эпохе черни — их легко по­нять" (XV, 166). Для Ницше нет ничего, чего не должно было бы быть. Все сущее имеет право на существование. Даже "упадок, даже разложе­ние как таковое нельзя осуждать: это необходи­мое следствие жизни... Явление декаданса столь же необходимо, как и любой подъем. Разум тре­бует, чтобы и ему было отдано должное" (XV, 176 слл.).

Есть у Ницше удивительные пассажи, в ко­торых он пытается вновь свести в некоем един­стве высшего порядка то, что сам же развел, примирить то, что сам же столкнул в яростной

[80]

борьбе. Самый разительный пример — все в том же оправдании Иисуса. Ницше воображает — правда, безуспешно и малоубедительно — как будет выглядеть последний синтез противопо­ложностей — "добродетельный властитель": "Не обтесывать больше мрамор — поднять творче­ский аффект на подлинную высоту! Сколь иск­лючительно, сколь могущественно положение этих созданий: римский цезарь с душой Христа" (XVI, 353).