§3. Указание и доказательство

Феноменологическое положение дел изображено при этом в такой общей форме, что оно вместе с указанием, [присущим] оповещению (Hinweis der Anzeige), охватывает также и доказательство истинного вывода и обоснование. Эти два понятия следует, пожалуй, разделить. Выше мы уже наметили это различие, когда подчеркнули отсутствие ясной осознанности (Uneinsichtigkeit) в оповещении. В самом деле, там, где мы о наличии одного положения дел заключаем, усматривая это с очевидностью, исходя из другого положения дел, мы не называем последнее оповещением или знаком первого. И наоборот, о доказательстве в собственно логическом смысле речь идет только в случае усмотренного с очевидностью следствия или в случае возможности такого усмотрения. Конечно, многое из того, что мы выдаем за доказательство, в простейшем случае за вывод, не усматривается с очевидностью и даже является ложным. Однако, считая это доказательством, мы все же претендуем на то, что следствие будет усмотрено с очевидностью. При этом обнаруживается следующая связь: субъективному процессу выведения и доказательства соответствует объективный вывод и доказательство, или объективное отношение между основанием и следствием. Эти идеальные единства не представляют собой соответствующие переживания суждений, но их идеальные “содержания”, положения. Посылки доказывают логический вывод, кто бы ни высказывал эти посылки и логический вывод, кто бы ни выражал единство обоих. В этом обнаруживает себя идеальная закономерность, которая выходит за пределы связанных посредством мотивации hic et nuncсуждений и охватывает в сверхэмпирической всеобщности все суждения этого же содержания, и более того, все суждения этой же “формы” как таковые. Именно эта закономерность осознается нами субъективно в усматриваемом с очевидностью обосновании, и сам закон — посредством идеирующей рефлексии на содержания пережитых в единстве актуальной мотивационной связи суждений, следовательно, на соответствующие утверждения.

В случае оповещения обо всем этом нет речи. Здесь как раз исключено очевидное усмотрение и, говоря объективно, познание идеальной связи соотносимых содержаний суждений. Там, где мы говорим, что положение дел Аесть оповещение о положении делВ, что бытие одного указывает на то, что сушествует также и другое, то здесь мы можем ожидать с полной определенностью, что мы действительно обнаружим это последнее, однако, говоря таким образом, мы не имеем в виду, что междуАиВналичествует отношение объективно необходимой связи; содержания суждений не выступают здесь для нас в отношении посылок и выводов. Конечно, случается так, что там, где объективно существует обосновывающая связь (и причем непосредственная), мы также говорим об оповещении. То обстоятельство, что алгебраическое уравнение имеет нечетную степень, служит (так мы, например, говорим) математику знаком того, что оно имеет по меньшей мере один действительный корень. Однако, если быть более точным, то мы реализуем при этом только возможность того, что констатация нечетности степени уравнения служит математику — без того, чтобы он действительно воспроизводил усматриваемый с очевидностью ход доказательства — как непосредственный, лишенный очевидности мотив, чтобы принять в расчет включенное в закономерную связь свойство уравнения для своих математических целей. Там, где имеет место нечто подобное, там, где определенное положение дел действительно служит признаком для другого положения дел, которое, если его само сделать предметом рассмотрения, может оказаться следствием первого, первое обстоятельство дел выполняет эту функцию в мыслящем сознании не в качестве логического основания, но благодаря связи[1], которая превращает проведенное ранее действительное доказательство или даже основанное на авторитете усвоение в одно из наших убеждений как психических переживаний или диспозиций. В этом ничего не меняет, естественно, сопровождающее иногда, однако просто превратившееся в привычку знание об объективном существовании рациональной связи.

Если же оповещение (или мотивационная связь, в которой оно проявляется как объективно данное отношение) не имеет существенного отношения к необходимой связи, то, конечно, можно спросить, не должно ли оно иметь сущностное отношение к вероятностной связи. Там, где одно указывает на другое, там, где убежденность в бытии одного эмпирически (т. е. случайным, не необходимым образом) мотивирует убежденность в бытии другого, не должна ли тогда мотивирующая убежденность содержать вероятностное основаниедля мотивированной?. Здесь не место подробно рассматривать этот напрашивающийся вопрос. Следует только заметить, что положительный ответ, разумеется, будет верным в той мере, в какой верно то, что такого рода мотивации подчиняются некоторой идеальной юрисдикции, позволяющей говорить об оправданных и неоправданных мотивах; следовательно, в объективном отношении, о действительном оповещении (имеющем силу, т.е. обосновывающем вероятность и иногда эмпирическую достоверность) в противоположность кажущемуся (не имеющему силы, т.е. не представляющему собой основание вероятности). Можно было бы привести в качестве примера спор о том, представляют ли собой вулканические проявления действительный признак того, что земные недра находятся в огненно-текучем состоянии и т.п. Одно верно, что там, где речь идет о признаке, не предполагается некоторое определенное отношение вероятности. Как правило, когда мы говорим о признаке, то основу нашей речи составляют не просто предположения, но суждения твердой убежденности; поэтому в области признанной нами идеальной юрисдикции прежде всего выдвигается требование ввести более скромное ограничение убежденности простым предположением.

Замечу еще, что нельзя обойтись без того, чтобы не говорить о мотивации в общем смысле, который включает в себя одновременно обоснование и эмпирическое указание (Hindeutung). Ибо здесь фактически имеет место совершенно несомненная феноменологическая общность, которая достаточно очевидна, чтобы обнаружиться даже в обыденной речи: ведь мы говорим вообще о выводах и следствиях в эмпирическом смысле, как об оповещении. Эта общность простирается, очевидно, еще намного дальше, она охватывает область феноменов души и в особенности феноменов воли, только в которой говорится о мотивах в первичном смысле. Также и здесь играет свою роль это “так как”, которое в языковом отношении простирается вообще так же далеко, как и мотивация в самом широком смысле. Поэтому я не могу признать оправданными упреки Мейнонга[2]в адрес терминологии Брентано. В одном, однако, я полностью с ним согласен, что при восприятии мотивированности ни в коем случае речь не идет о восприятии причинности.