Глава десятая заключение критических исследований

 

 

§ 57. Сомнения, вызываемые возможным неправильным истолкованием наших логических идей

Наше исследование до сих пор носило, главным образом, критический характер. Мы полагаем, что по­казали несостоятельность всякой формы эмпиричес­кой или психологической логики. Наиболее существен­ные основы логики, в смысле научной методологии, лежат вне психологии. Идея «чистой логики» как теоре­тической науки, независимой от всякой эмпирии, следовательно, и от психологии,- науки, которая одна лишь и делает возможной технологию научного позна­вания (логику в обычном теоретически-практическом смысле), должна быть признана правомерной; и надле­жит серьезно приняться за неустранимую задачу ее построения во всей ее самостоятельности. Должны ли мы удовольствоваться этими выводами, можем ли на­деяться, что они будут признаны подлинными выво­дами? Итак, логика нашего времени, эта уверенная в своих успехах, обрабатываемая столь выдающимися ис­следователями и пользующаяся общераспространен­ным признанием наука, трудилась напрасно, пойдя по неверному пути?⁶⁷. Вряд ли это будет допущено. Пусть идеалистическая критика и создает при разборе прин­ципиальных вопросов некоторое жуткое чувство; но большинству достаточно будет только бросить взгляд на гордый ряд выдающихся произведений от Милля до Эрдманна, чтобы колеблющееся доверие было опять восстановлено. Скажут себе: должны же быть средства как-нибудь справиться с аргументами и со­гласовать их с содержанием науки, находящейся в цве­тущем состоянии, а если нет, то тут все сводится, веро­ятно, лишь к гносеологической переоценке науки, - переоценке, которая, пожалуй, не лишена важности, но не может иметь революционного воздействия и унич­тожить существенное содержание науки. В крайнем случае, придется кое-что формулировать точнее, соот­ветствующим образом ограничить отдельные неосто­рожные рассуждения или видоизменить порядок иссле­дований. Быть может, действительно, стоит тщательно составить несколько чисто логических рассуждении ло­гического технического учения. Такого рода мыслями мог бы удовлетвориться тот, кто ощущает силу идеали­стической аргументации, но не обладает необходимым мужеством последовательности.

Впрочем, радикальное преобразование, которому обязательно должна подвергнуться логика при на­шем понимании, еще и потому будет встречено ан­типатией и недоверием, что оно легко, особенно при поверхностном рассмотрении, может показаться чистой реакцией.При более внимательном рассмот­рении содержания наших анализов должно стать яс­ным, что ничего подобного не имелосьв виду, что мы примыкаем к правомерным тенденциям прежней философии не для того, чтобы восстановить тради­ционную логику; но вряд ли мы можем надеяться та­кими указаниями преодолеть все недоверие и пре­дупредить искажение наших намерений.

§ 58. Точки соприкосновения с великими мыслителями прошлого и прежде всего с Кантом

При господствующих предрассудках не может послужить нам опорой и то, что мы можем сослать­ся на авторитет великих мыслителей, как Кант, Гербарт и Лотце и еще до них Лейбниц. Скорее это мо­жет даже еще усилить недоверие к нам.

Мы возвращаемся в самых общих чертах к Кантову делению логики на чистую и прикладную. Мы дей­ствительно можем согласиться с наиболее яркими его суждениями по этому вопросу. Конечно, только с соответствующими оговорками. Например, мы не примем, разумеется, тех запутывающих мифических понятий, которые так любит и применяет также и к данному разграничению Кант, - я имею в виду по­нятия рассудка (Verstand) и разума (Vernunft) - и не признаем в них душевных способностей в подлин­ном смысле. Рассудок или разум как способности к известному нормальному мышлению предполагают в своем понятии чистую логику, - которая ведь и определяет нормальное, - так что, серьезно ссыла­ясь на них, мы получили бы не большее объяснение, чем если бы в аналогичных случаях захотели объяс­нить искусство танцев посредством танцевальной способности (т. е. способности искусно танцевать), искусство живописи посредством способности к живописи и т. д. Термины «рассудок» и «разум» мы берем, наоборот, просто как указания на направле­ние в сторону «формы мышления» и ее идеальных законов, по которому должна пойти логика в проти­воположность эмпирической психологии познания. Итак, с такими ограничениями, толкованиями, более точными определениями мы и чувствуем себя близ­кими к учению Канта.

Но не должно ли это самое согласие компроме­тировать наше понимание логики? Чистая логика (которая одна только собственно и есть наука), по Канту, должна быть краткой и сухой,как этого требует школьное изложение элементарного учения о рассудке⁶⁸. Всякий знает изданные Еше (Jäsche) лек­ции Канта и знает, в какой опасной мере они соот­ветствуют этому характерному требованию. Значит, эта несказанно тощая логика может стать образцом. к которому мы должны стремиться? Никто не захо­чет утруждать себя разбором мысли о сведении на­уки на положение аристотелевско-схоластической логики. А к этому, по-видимому, клонится дело, ибо сам Кант учит, что логика со времен Аристотеля но­сит характер законченной науки. Схоластическое плетение силлогистики, предшествуемое нескольки­ми торжественно изложенными определениями по­нятий, есть не особенно заманчивая перспектива.

Мы, конечно, могли бы ответить: мы чувствуем себя ближе к Кантову пониманию логики, чем к по­ниманию Милля или Зигварта, но это не означает, что мы одобряем все содержание его логики и ту оп­ределенную форму, в которой Кант развил свою идею чистой логики. Мы согласны с Кантом в глав­ной тенденции, но мы не думаем, что он ясно про­зрел сущность задуманной дисциплины и сумел в ее изложении учесть ее надлежащее содержание.