Виктор Топоров как Василий Розанов Сергей Князев sergkn@yahoo.Com

9.01.1998

Денис Драгунский. Особенности национального проектирования

Всовременном русском гуманитарном просторечии слово "проект" обозначает некое художественное предприятие вне привычных рамок или художественный текст вне жанра. Еще чаще - серию таких текстов без конца и начала. Например, "Русский проект" на телевидении - краткие сюжеты, исполненные бодрой ностальгии по былому единству национальной системы ценностей и по единству их носителей, людей добрых, сильных и не мудрствующих попусту. В общем, конкретное и понятное массам воплощение "русской идеи" в советском варианте. Взяли советскую реальность и откинули на сито. Идеологический соус вылился, и осталась человечность (доброта и простота). Оно бы и хорошо, но сразу вспоминается Павел Флоренский. Он рассказывал о своем отце, который в собственном жизнеустроении попытался заменить религиозную идею на идею "человечности", что в итоге привело его к духовному банкротству. Выходит, одной человеческой безусловности недостаточно даже для личных жизненных планов: нужна надчеловеческая условность, цель, сформулированная на общем для всех языке.

Попробуем употреблять слово "проект" более аккуратно. Например, по Далю: "план, предположенье, предначертанье; задуманное, предположенное дело и самое изложенье его на письме или в чертеже". Кстати, у Даля идея - это "умственное изображенье". Поэтому, говоря о русской идее, мы на самом деле имеем в виду русский проект - план будущего устройства России.

Констатации - в данном случае констатации русской специфики - при всей их возможной тонкости в нашем случае не имеют большого практического значения. Объясняя, что происходит, они редко показывают дорогу. Скорее напротив - усладительные подробности констатаций несут в себе ностальгический или увековечивающий посыл. Это не проект, а именно идея, умственное изображение того, что уже есть. Смысл любого проекта, даже сознательно ретроградного - направленность в будущее.

Но все-таки приходится начать с констатаций. Прежде всего придется понять, какими были главные черты русского проекта и как они определяют нынешние особенности национального проектирования. Потому что не получается кроить и шить нетронутую ткань общества и общественных настроений. Да где ее такую взять? Надо распарывать и перекраивать. В лучшем случае - ушивать и расставлять. В России по этой части накоплен большой, но, к сожалению, тайный опыт: обычно мастера портновских улучшений не чертят выкроек - и уж во всяком случае не оставляют руководств по подгонке. Какая затягивающая метафора! Но закончу ее на том, что перешитая одежда остается сама собою.

В последнее время Россия переделывает проекты, а не реальность. Оно бы и нормально: трудно различить реальность мира и реальность текста - а некоторые светлые головы считают, что такого различия вообще нет. Нет, ну и ладно. Но предметом проектирования (перекройки-переклейки) служит не текст про реальность, а проект как таковой. Если угодно, текст проекта. И это тоже понятно - нация и ее элита сильно устали от перекроек реальности: спасибо, не надо, лучше займемся "бумажной архитектурой".

Итак, посмотрим на некоторые постоянные или, лучше сказать, давние параметры русского национального проекта. Некоторых коснемся вкратце, на других остановимся подробнее.

Экспансия

Всилу простых и обидных причин Россия развивалась скорее вширь, чем вглубь. Бог ошибся, поселив русских на бескрайней равнине и в окружении более слабых народов. Хотел наградить, а на деле наказал. Вот если бы татары не сдалиКазань Ивану Грозному... Вот если бы турки не сдали Азов Петру Великому... Кабы не Ништадтский мир, кабы не Геок-Тепе...

Вышло так, что русский проект стал проектом экспансии - в отличие от проекта развития, который свойствен более "геополитически зажатым" нациям. Ресурсы, полученные от территорий и живущего на них народа, использовались для удержания этих территорий и, насколько это возможно, для дальнейшей экспансии.

Разумеется, в проекте экспансии были разделы, посвященные развитию. Но идея развития тут же подавлялась пространством, тонула в нем. Территория росла быстрее, чем население, - если завоевывались пустоши, где по лесам тихо промышляли меря, чудь и водь. Позже вместе с территорией прихватывались огромные массы населения (Кавказ, Центральная Азия) - русскому проекту на беду: русская Россия физически не смогла переварить иные (как ни смешно может показаться, более мощные) цивилизации. К этому добавился более высокий прирост населения на "национальных окраинах".

Проект экспансии также включал в себя интегративный раздел. Но он был очень плохо проработан - как проект социалистической модернизации, которая застряла на стадии гигантов тяжелой и добывающей промышленности.

Русская экспансия сама себя съела. Парадоксальным воспоминанием об этом величественном проекте являются призывы упертых "атлантистов" или правоверных "евразийцев" отдохнуть на лоне еще более великой державы - США или Китая.

Но проект дезинтеграции (существующий с 60-х годов прошлого века) воспринимался как национальное оскорбление, а распад СССР стал для русских сильнейшей травмой. Не потому, что русские - такой имперский народ, а потому, что проект экспансии существовал всегда - сколько нация себя помнит. Расставание с ним необходимо, но крайне болезненно.

Русский народ

Этнический национализм (этнократия) для России был и остается скорее проблемой, чем осуществленным проектом. Причины этого до оскомины банальны: поскреби русского, найдешь татарина, 17 процентов нерусских составляют около 25 миллионов человек, смешанные браки, смешанное расселение и т.д. и т.п.

Но отсюда вытекают весьма интересные последствия.

Институты русской идентичности весьма слабы и неопределенны. Но чем жиже клей, тем больше требуется поверхность прилипания. Русское "я" прилипает к чему попало, с готовностью образуя национальное "мы". Это виртуальное "мы" никого не может обмануть, в том числе и самих русских, мыкающих горе несложившейся идентичности. Разве что огорошить зарубежных коллег. "Когда мы принимали решение о вводе войск в Афганистан..." - буднично рассказывает российский журналист на заграничном семинаре. У слушателей сначала падают очки, потом кто-то отваживается спросить: "Вы были членомполитбюро?Раз вы принимали это решение?"

Вл. Соловьев заметил, что источником вдохновения наших националистов была плохая иностранная мысль. Но, надо добавить, не просто плохая, а "идеологически чуждая", как сказали бы советские обществоведы. Жозеф де Местр - мало того что католик, он был еще и ультрамонтанцем, то есть сторонником всемирного католического единства под властью папы. Макс Нордау, обличитель европейского вырождения и условной лжи культурного человека, был, напротив, сионистом. Равно неприятные господа. Однако они вдохновляли Каткова и Победоносцева соответственно. Даже когда националистическая мысль была неплохой, она не переставала быть иностранной - барон Гакстгаузен с его русской общиной.

Возможно, русские стали нацией, которая осознает свои национальные ценности, только после русофобских атак Чаадаева и маркиза де Кюстина. У элиты появилось национальное самосознание. Проще говоря, обиделись и стали возводить контрмиф. "Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение", - сказал Бенкендорф по поводу непатриотичных соображенийЧаадаева.В ответ на кюстиновские кошмары о России славянофилы потянули в одну сторону, западники в другую, а потом пришел Катков и твердо заявил, что в России и так все прекрасно. Русский проект был заряжен негативно. В давней газетной статье О. Богомолов говорил: кажется, что советская экономическая доктрина нарочно выдумана так, чтоб все было иначе, чем у других.

В формировании - точнее, в бумажном проектировании - русского национализма не было и нет специфических ксенофобских (этнических или конфессиональных) табу. Главный летуче-гремучий символ исконно русского военного могущества называется "Микоян и Гуревич", а чистокровный русак "калашников" - это космополит, которого клепают во всем мире по лицензиям и без оных.

Идея чистокровности стала достоянием необученных маргиналов, которых презирают и космополиты-западники, и респектабельные националисты. Однако желание властей отменить этническую пометку в паспорте встретило весьма неоднозначную реакцию общественности (и не только татарской). Точно так же несколькими годами раньше не встретила понимания идея "нации-согражданства". Получается, что русские сознают фантастичность этнической идеи, но за свою этничность крепко держатся.

Руссояз

Русский национальный проект пишется на особом языке (если угодно, программируется в особой языковой среде). Это "руссояз", который к нормальному русскому языку относится так же, как оруэлловский"новояз" к обыкновенному английскому.

В послесловии к своему роману "1984" Дж. Оруэлл показал, что перечень гражданских и политических прав из "Декларации независимости" нельзя адекватно перевести на социалистический новояз. Можно лишь кратко охарактеризовать ее как "мыслепреступление". А если уж всерьез браться за перевод, то получится славословие Старшему Брату.

Может быть, именно поэтому так легко черпали наши проектанты из идейно чуждых источников. Все равно выйдет русский проект - как селедка капитана Врунгеля, которая получалась то исландской, то голландской - в зависимости от того, кто ее ловил.

Новояз любит сокращения и вообще лапидарные выражения. Руссояз, напротив, многословен и туманен. Главная тенденция новояза - сокращение словарного запаса: нет подозрительных слов - не будет ненадежных мыслей. Руссояз любит прилагательные. Истинно русский. Настоящая демократия. Подлинная свобода. Русский барин в полном смысле слова. Cлова значат не то - или не совсем то, - что они значат в остальном мире. Нечто значит то-то и еще плюс к тому вот что, которое, в свою очередь... И непременное "а не...". Свобода истинная, полная, живая, а не формальная и договорная (Достоевский). Мысль блуждает в густых пучках значений - но в этом есть и выгода: ее не поймаешь на противоречии.

И еще руссояз любит отрицания. Утверждение посредством отрицания задает увертливую нечеткость определений. Вместо "умный" мы говорим "неглупый", вместо "дорого" - "недешево" и наоборот.

Попробуем перевести слово "свобода" на руссояз.

Победоносцев спрашивает: "Что такое свобода, из-за которой так волнуются умы в наше время, столько совершается безумных дел, столько говорится безумных речей и народ так бедствует?" И отвечает, что свобода в смысле демократическом есть право каждого участвовать в управлении государством. Но, говорит Победоносцев далее, "достоянием каждого гражданина становится бесконечно малая доля этого права. Что он с нею сделает, куда употребит ее?" А и впрямь - нечего делать и не на что употреблять.

С помощью несложной, но весьма эмоциональной диалектики Победоносцев превращает свободу из цели в модус социальных отношений, отсюда - в нечто вроде "осознанной необходимости", далее - в совесть, потом - в веру, а вера невозможна без церкви, а истинная церковь, как легко догадаться, одна. Так свобода превратилась в православие. Но руссояз опять оказал свое действие: православие перестало быть учением восточной христианской церкви со своими догматами и канонами, с великолепной школой мысли (А. Ф. Лосев - последний по времени столп православной философии). Для большинства оно превратилось в расплывчатый синоним столь же расплывчатой "истинной русскости".

Итак, русскому человеку предлагается единственный способ употребления малюсенькой свободы, которую еще неизвестно, дадут ли. Конвертировать ее в духовную свободу особого рода. Духовная свобода по-русски - это мистическое замещение свободы в едином религиозном... - в чем? В порыве? Или в опыте? В церковной идентичности, вот в чем. Но - увы. Деятельный бюрократ Владимир Карлович Саблер (ближайший сотрудник Победоносцева и впоследствии тоже обер-прокурор Св. Синода) - вот и все русское православие, зажатое петербургским начальством.

Еще одна руссоязовская интерпретация свободы принадлежит Достоевскому. Свобода детей вокруг отца любящего и любви детей верящего. Свобода как равенство в братстве. Равенство вытекает из братства, а братство - из сыновности, которая, в свою очередь, подразумевает культ Отца Народа.

Поэтому "Православие, самодержавие, народность" - это те же "Свобода, равенство и братство", но в переводе на руссояз.

Русская вера

Когда Спаситель пришел в дом Марфы, она стала хлопотать по хозяйству, а сестра ее Мария сидела у ног Спасителя и внимала Ему. Марфа посетовала, что сестра бездельничает, но Христос сказал: "Ты заботишься и суетишься о многом, Марфа. А одно только нужно: Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее" (Лк., 10, 38-42). Розанов пишет: "Будем молиться, чтоб вера никогда не была отнята у нас, и не будем сожалеть, что наши суетливые сестры так много успели сделать". Сестры у Розанова - это католицизм и протестантизм, в советском проекте - Запад.

Вместо понятных мотивов социального поведения была вера, уже утерявшая свой объект. Вера не во что-нибудь, а вера просто, вера как состояние души. "Зато люди верили!" - это говорилось серьезно, и это пародируется в масскультовых фильмах про "золото партии" - там эту фразу произносит пожилой цековский ворюга. Масскульт еще раз сыграл свою позитивную роль.

Вот длинная-предлинная, но нужная цитата из Розанова ("Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского", глава XXI). Розанов доказывает, что христианская истина, дух Евангелия, сохранился только в православии. Вот как он это делает, признавая одновременно и "неизъяснимое величие католицизма", и "все плоды протестантизма":

"Ничего у нас нет, ни высоких подвигов, ни блеска завоеваний умственных, ни замыслов направить пути истории. Но вот перед вами бедная церковь... Войдите в нее и прислушайтесь к нестройному пению дьячка и какого-то мальчика, Бог знает откуда приходящего помогать ему. Седой высокий священник служит всенощную. Посреди церкви, на аналое, лежит образ, и неторопливо тянутся к нему из своих углов несколько стариков и старух. Всмотритесь в лица всех этих людей, прислушайтесь к голосу их. Вы увидите, что то, что уже утеряно всюду, что не приходит на помощь любви и не укрепляет надежду, - вера - живет в этих людях. То сокровище, без которого неудержимо иссякает жизнь, которого не находят мудрые, которое убегает от бессильно жаждущих и гибнущих, - оно светится в этих простых сердцах; и те страшные мысли, которые смущают нас и тяготят мир, очевидно, никогда не тревожат их ум и совесть. Они имеют веру и с нею надеются, при ее помощи любят.

С этим покоем сердца, с этою твердостью жизни могут ли сравниться экзальтация протестантизма и всемирные замыслы великой и гибнущей церкви? (т.е. католицизма. - Д. Д.)".

Перечитываю эти проникновенные строки, и тошнота подкатывает к горлу. Все здесь лицемерие и ложь, от первого до последнего слова. Но какая обаятельная ложь, какое могучее лицемерие!

Как и в знаменитых словах Победоносцева о живущем в глухих местах темном русском народе, который не понимает решительно ничего ни в словах церковной службы, ни даже в "Отче наш". Но это смиренное признание - паче гордости. Потому что дальше Победоносцев говорит, что зато во всех этих невоспитанных умах воздвигнут, как это было в Афинах, алтарь Неведомому Богу.

То, что требует специального доказательства, доказывается лирически - даже эстетически. Ритмом фразы, составленной из смиренногордых словес.

Нестыковка

Значит, ни подвигов, ни блеска умственных завоеваний, ни замыслов направить пути истории? Брешешь, Василь Васильич. И подвиги были - военные, гражданские и духовные, - и умственный блеск тоже был - взять хоть тебя самого.

А завоевания территориальные и есть осуществленный замысел "направить пути истории". Перед фактом этого осуществления все слова о нежелании - ничто, глупая попытка оправдаться. Я не хотел, оно само... Но, как давно доказали психоаналитики, любая причина опоздания или неявки на любовное свидание - от автомобильной пробки до сломанной ноги - есть проявление неосознанного, но решительного нежелания прийти: "угас костер желаний". И наоборот: если ты вдруг совершенно случайно оказался под заветным окном - значит, хотел, жаждал, стремился - и пришел, никуда не делся. Цена словесным объяснениям и обоснованиям - грош. Важно не то, что ты говоришь, а то, что ты делаешь: тут реализация твоих настоящих намерений, порой скрытых от тебя самого.

Именно в этой скромности (не было, не было у нас никаких глобально-миссионерских замыслов!) и залог, и желание направить весь мир по пути истинному под собственным руководством. Вполне сознательно и лицемерно припрятанное желание, осуществленное в русско-советских геополитических играх.

Но и самокритика тоже составляет часть русского проекта:

"Наше общество, идущее вперед без преданий, недоразвившееся ни до какой религии, ни до какого долга и, однако, думающее, что оно переросло уже всякую религию и всякий долг, широкое лишь вследствие внутренней расслабленности...". Это у Розанова в той же "Легенде...", но в главе VI. Глупо пытаться сопоставлять цитированный выше панегирик русскому православию и эти слова о религиозном недоразвитии. Объяснить можно что угодно - например, поговорить про народную веру и интеллигентское безверие и т.п. или сказать, что в начале книги автор может думать так, а в конце, по миновании целых пятнадцати глав, - этак... И что вообще это не учебник русскости, а Розанов, текучий и парадоксальный.

Конечно же, учебник. Потому что показывает нам основу русского проектирования: заведомую нестыковку деталей и блоков как конструктивный принцип. Проповедь пастушеского быта среди фабричной реальности - вот отмеченная Розановым черта нашего национального проектирования.

Поэтому можно смело брать отовсюду - отчаянное сопротивление "мозаичной культуре", этому петровско-реформаторско-западническому принципу, лишь показывает, как глубоко принцип укоренился - и превратился в способ построения проектов.

Церковь

Ах, если бы русское православие было таким, как его описывает Розанов... Но пока получается католицизм в одной отдельно взятой стране.

Говоpят и пишут, что именно сейчас русская православная цеpковь нуждается в государственной поддержке и защите, потому что она очень ослаблена большевистским pежимом. Увы, так было всегда. "Миссионеpский съезд в Москве с небывалым цинизмом пpовозгласил бессилие духовных сpедств боpьбы с pасколом и сектантством и необходимость светского меча", - писал Вл. Соловьев Победоносцеву в 1892 году.

И. С. Аксаков сетует вслед за М. П. Погодиным (оба - славянофилы): что ж это за народная религия, которая не может существовать без полицейского надзора? Ослабь надзор - и половина православных кpестьян сpазу отпадет в раскол, а половина высшего общества пеpейдет в католичество.

Сейчас пpавославный наpод еще более резво отпадает, переходит и бежит во всевозможные еpеси и схизмы, а также в конфессии, о котоpых в те годы и слышно не было, - в кpишнаиты, мунисты, в новейшие pазновидности пpотестантизма.

Тоска по органичности так и останется тоской. Идеальное русское православие так и останется недостижимой целью проектантов. Покой сердца и твердость жизни не введешь законом.

Стиль. Перспектива

Усталость от социальных экспериментов сделала наиболее привлекательными идеи возрождения, восстановления - или, наоборот, возвращения на столбовую дорогу цивилизации. В самом деле, зачем стране с великой историей в который раз изобретать неизвестно что, когда можно вернуться к своим собственным истокам?

Но Россия никогда не шла по столбовой дороге - особенно если под этим понимать дорогу европейского капитализма. Более того, сам вопрос о российских традициях не так прост. Россия - страна бесконечных реформ, которые не дали возможности сформировать институциональную традицию (веками хранимые законы и хартии, парламент, суд, органы местного самоуправления и т.п.). Взамен этого возникла традиция стилевая, традиция житейского навыка. Но в условиях правовой нестабильности этот навык по необходимости сводился, мягко выражаясь, к минимизации собственных усилий.

"То топкие, то пыльные проселки, бревенчатые, под соломою избы, шелудивые, из необчищенных жердей плетни - все на авось проложенное, проезженное, протоптанное, все кое-как, на глаз, из подручного материала сложенное и справленное! Во всем изумительное единство стиля, основанное на полном подчинении форм жизненного устроения бесформенности застраиваемой земли, но и варварское отсутствие всякого тяготения к культуре, но и чисто русское упорствование в своем исконном убожестве.

За четыреста лет территория России увеличилась в 36 раз. Факт этот, лежащий в основе русской истории, коренным образом определил собою не только стиль русского земельного хозяйствования, но в известном смысле и стиль всякого русского делания и творчества. Труд, положенный русским народом на создание Державы Российской, был, конечно, громаден, и все же он никогда не был тем, что под словом "труд" понимает трудолюбивая Европа, что под ним ныне понимаем уже и мы: он не был упорною, медленною работою. Так столетиями создавался в России стиль малокультурного, варварского хозяйствования, психология безлюбовного отношения к любимой земле" (Федор Степун. Мысли о России. Статья IV, 1927 г.).

Главный вопрос нашего национального проекта - изменение русского стиля.

Избавиться от злоупотреблений православной диалектикой, потому что "русская психика вознеслась до заключения, что грех явно необходим, чтобы испытать все блаженство милосердия Божия, и что потому, в основе своей, грех - дело явно богоугодное" (З. Фрейд). Не знаю, насколько упоение грехом верно с религиозно-мистической точки зрения - но оно мешает трезвой самооценке личности и нации.

От руссояза помаленьку возвращаться к русскому языку. Тем самым от самолюбования в затуманенных зеркалах перейти к общеевропейской системе норм и оценок (ибо никакие мы не скифы и не азиаты). От негативизма - к позитивному проекту.

И тем самым от проекта экспансии перейти к проекту развития. Но думается, что здесь потребуется еще один, промежуточный этап - потому что разом-чудом перейти от экспансии к развитию вряд ли получится. Нужен мост - постройка его и станет основой нового национального проекта.

Русскими (не "истинно русскими людьми", а русскими просто) станут те, кто пройдет по мосту. Судьба оставшихся - стать русью. Как меря, весь, чудь и водь. Племенем, которое потеряет свой язык и потихоньку ассимилируется среди... да конечно же, среди русских!

Русский Журнал. 9.01.1998. http://www.russ.ru/journal/odna_8/98-01-09/dragun.htm