Склероз схоластики

Несмотря на интересные попытки обновления, несмотря на построения Николая Кузанского, желавшего совместить традицию с новыми потребностями, схоластика чахнет. К тому же она не перестает терзать саму себя. По одну сторону стоят старые, каковыми теперь оказываются выдохшиеся в своих умствовани-

136

ях аристотелики и томисты. По другую сторону помещаются новые — под стягом оккамовского номинализма. Но они с головой ушли в изучение формальной логики, в бесконечные разглагольствования по поводу значения слов, в искусственные деления и подразделения — в то, что называется терминизмом. В 1474 году старые получают от Людовика XI запрет на преподавание, а за ним следует эдикт от 1481 года, налагающий запрет и на их книги. Самыми активными были последователи Дунса Скота, которые безуспешно пытались сочетать все более впадающий в пустословие критицизм с волюнтаристическим фидеизмом, становящимся у них все более туманным. Они станут любимым объектом нападок Эразма и Рабле, которые обрушат на них иронию и сарказм, сделав прототипами всей схоластики скотистов. Рабле причешет всех схоластов под одну гребенку и занесет их в шутливый каталог: его, как известно, листает в библиотеке Сен-Викторского аббатства юный Пантагрюэль. В нем перемешаны и осмеяны Фома Брико, зело хитроумный толкователь номиналистов, Пьер Татерэ, глава парижских скотистов после 1490 года, Пьер Крокар, обновитель томистского преподавания, известные оккамисты: Ноэль Бедье, Джон Майр (Майор), Жак Эльмен.

Над этим пустословием смеется и Вийон, рассеянное ухо которого лучше прочих расслышало на лекциях в Сорбонне лишь пустые переливы словес.

Пока я в добром настроенье Предуказанья составлял, Как и всегда, к богослуженью Вечерний колокол призвал. Он о спасении вещал, Что предрекает Анжелюс, И я писание прервал, Решивши тут же: помолюсь.

Вдруг что-то сделалось со мной, Сознанье разом мне затмило, Но было не вино виной; То Дама-Память все взмутила И вновь в укладке разместила С набором средств необходимых,

137

Чтоб суть постичь возможно было Познаний истинных и мнимых:

Условия формированья, Оценочные означенъя, Взаимопреобразованья Отождествленъя и сравненья. От этого столпотворенья Любой лунатиком бы стал Иль спятил. Я сие ученье У Аристотеля читал.

(Пер. Ю. Кожевникова)

Именно такая извращенная, карикатурная, умирающая схоластика отвергалась гуманистами.

Университеты открываются гуманизму

И все же университетское образование открывалось для новых вкусов. Прежде всего, в итальянских университетах, поскольку здесь схоластика не имела таких традиций, как в Париже или в Оксфорде; здесь лучше сохранились традиции античной литературы, здесь она раньше пробудилась — то ли вместе с возобновлением памяти о Риме, то ли с притоком византийской учености, которая перед лицом турецкой угрозы обратилась к эллинизму. В Болонье Пьетро ди Мульо с 1371 по 1382 год учит риторике, которая затем переходит Колюччо Салютати. Здесь с 1424 года начинают учить греческому, и Филельфо удается обратить к нему ранее безразличных к греческому студентов. Между 1450 и 1455 годами знаменитый кардинал Виссарион реорганизует университет, будучи папским правителем города и ректором. Преподавание гуманитарных наук (studio humanitatis) с тех пор не прекращается в Болонье.

В Падуе этот процесс начинается еще раньше, а в XV веке, вместе с присоединением города к Венеции, тут получает блестящее развитие преподавание греческого, которым восхищался Альдо Мануццио. Вслед за Гуарино, Филельфо, Витторио ди Фельтро эту традицию продолжают византийские изгнанники во главе с Деметрием Халкидонским и Марком Мусуросом. Влияние

138

Виссариона в Падуе было даже более глубоким, чем в Болонье.

Рождающиеся синьории способствуют этому процессу. Во Флоренции наряду со знаменитой платоновской академией существует университет, где Амвросий Камальдульский, Ауриспа, Гварино, Филельфо толкуют Цицерона и Теренция, Лукиана, Пиндара, Демосфена, Плотина, Прокла, Филона, Страбона. Когда Лоренцо Великолепный в 1472 году переносит университет из Флоренции в Пизу, то сразу же создаются кафедры поэзии, красноречия, математики и астрономии. Висконти, а за ним и Сфорца делают то же самое в Павии, отношения которой с Францией будут очень тесными в XV веке и на протяжении итальянских войн. В Ферраре Эсте следуют этой политике и призывают в качестве профессора и ректора одного из лучших эллинистов того времени Теодора Газу. В римской Sapience мы наблюдаем такое же рвение к классической литературе: ее преподают Филельфо, Энос д'Асколи, Аргиропуло, Теодор Газа.

Но ни Оксфорд, ни Париж не остались непроницаемыми для гуманизма; не избежала этого и Прага, где в середине XIV века при дворе Карла IV и вокруг нового университета образуется

139

кружок утонченных гуманистов, открытых итальянским влияниям, — от Петрарки до Кола ди Риенцо. Уже в начале XIV века преподававший в Оксфорде, Лондоне и Париже Никлас Трайвет комментирует Декламации Сенеки Старшего и трагедии Сенеки Младшего, а также Тита Ливия. Распространению духа гуманизма в Оксфордском университете во многом способствуют дары герцога Хэмфри Глочестерского (в 1439 и в 1443 годах) из своей библиотеки, богатой как трудами греко-латинских классиков, так и итальянцев. Оксфорд готовится к лекциям Линакра, Гроцина, Колета, Томаса Мора. Он ждет Эразма.

Первое поколение французских гуманистов — Жак де Мон-трей, Николя де Кламанж, Гонтье Коль, Гийом Фийастр — сохраняло связи с Парижским университетом. В письме Гийому Фий-астру Жак де Монтрей восхваляет канцлера университета Жер-сона в качестве гуманиста: Хотя ты известен тем, что от тебя ничто не ускользает из заслуживающего познания, и тому у меня немало свидетельств, я не перестаю удивляться, что ты не пошел по следам знаменитого парижского канцлера, человека исключительной культуры. Не стану говорить о его жизни или нраве, ни даже о его учености в области христианской религии или теоретического богословия, в коих вы оба достигли больших отличий и высот. Я упомяну лишь его искусство рассказывать и убеждать,