2. К новому пониманию личности

В то самое время, когда индивидуализм и коллективизм были господствующими интерпретациями человека, перед лицом антигуманизма обеих систем медленно и робко формировалось в философских кругах гораздо более глубокое и целостное понимание личностной реальности. «Я вижу, — говорил Мартин Бубер, — как появляется на горизонте с медлительностью, присущей всем событиям подлинной человеческой истории, такое глобальное недовольство, какого еще не знали. Речь пойдет уже не о том, чтобы, как это было до сих пор, противостоять господствующей тенденции во имя других тенденций, но о том, чтобы восстать против ложного осуществления великого чаяния сообщества, чаяния его аутентичной реализации... Первый шаг должен состоять в том, чтобы устранить ложный выбор, который замутняет мышление нашей эпохи: выбор между индивидуализмом и коллективизмом. Первым делом мы отправимся на поиски подлинной, ныне исключенной альтернативы» ⁸.

Подлинная альтернатива, по которой тосковал Мартин Бубер, получила выражение в его трудах и в трудах других философов нашего столетия. Имя этой альтернативы — персонализм. В числе наиболее видных представителей персонализма, между учениями которых немало различий, назовем следующих мыслителей: Макс Шелер, Мартин Бубер, Эммануэль Мунье, Эммануэль Левинас, Жан Лакруа, Морис Недонсель, Поль Рикёр, Габриэль Марсель, Пьер Тейяр де Шарден, Педро Лаин Энтральго, Дитрих фон Хильдебранд, Кароль Войтыла, Йозеф Тишнер и др.

Мы не ставим себе задачей описать здесь философское течение персонализма, но только попытаемся найти в идеях этих авторов элементы, которые могут помочь нам обрести более адекватное понимание того, что есть человек. Мы действительно полагаем, что персонализм представляет собой философию, у которой больше всего шансов на успех в создании будущего более гуманного общества. И причина тому — персоналистское понимание личности, то значение, которое придается в нем достоинству личности и межличностному общению. Поэтому мы вдохновляемся персонализмом в поисках подлинной альтернативы индивидуализму и коллективизму, аль тернативы, которая обеспечивала бы полноту развития каждой личности.

Как уже отмечалось, в Новое время эпоха индивидуализма начинается с Декарта. В тезисе Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» мыслящее «Я» абсолютно превалирует над бытием и утверждается в качестве абсолютной исходной точки. Субъективное мышление конституирует личность. Антропологическую линию Декарта продолжает кантианский трансцендентальный идеализм: у Канта именно трансцендентальный субъект конституирует и оформляет объект познания. Правда, Кант попытался восстановить филантропическую этику, провозгласив категорический императив в следующей формуле: «Поступай таким образом, чтобы относиться к человечеству — как в твоем лице, так и в других — всегда как к цели, и никогда просто как к средству» ⁹. В этом же направлении работал Фихте.

Но только Фейербах открыл важность «Ты» и другого в осознании собственного «Я» и психологических нравственных требований по отношению к другим людям. Несмотря на свой материализм и атеизм, Фейербах является персоналистом, который рассматривает человека только в его связи с другими. Эта связь осуществляется в отношении «Я-Ты» и в обществе. Прежде всего такое отношение должно быть отношением любви: «Я не существую без тебя; я нахожусь в зависимости от тебя; где не существует kein du — kein ich)»¹⁰. «Не¹¹. «Сущность человека заключается в сообществе, в единении человека с человеком... Это таинство общинной и социальной жизни, таинство необходимости¹². «Ты существуешь, только если любишь; бытие есть бытие, только если оно есть бытие любви»¹³. «Нечто — это лишь то, что любит; не любить ничего — значит не быть ничем. Чем в большей степени нечто есть, тем больше оно любит, и наоборот» ¹⁴. Цитаты можно умножать до бесконечности ¹⁵. Мартин Бубер пишет: «Фейербах начал это раскрытие¹⁶.

Итак, Фейербах раскрывает значение взаимного человеческого общения для реализации личности. Волюнтаристский атеизм философа побуждает его к преувеличениям: «Любовь — это сам Бог; вне любви нет никакого Бога. Любовь делает человека Богом, а Бога — человеком» ¹⁷. Заканчивая свою книгу «Сущность христианства» фразой: «Homo homini deus» («Человек человеку — Бог»), Фейербах говорит о том боге, каковым является человеческий род. В этом была его ошибка. Любить человечество — значит утверждать его и утверждать каждого человека в качестве личности; обожествлять его — значит разрушать его и разрушать каждого человека именно как личность.

Фундаментальная интуиция Фейербаха остается в силе. Величайшее открытие — сказать, что в онтологическом порядке бытие моей личности конститутивно соотнесено с бытием других, а в психологическом порядке «я» реализуется через «мы». Личность реализуется как личность, только вступая в общение с другими личностями. Встреча с другими носит глубоко творческий характер, если становится встречей не индивидов, замкнутых и взаимно враждебных, а личностей, открытых для общения. Ребенок сначала говорит «ты» матери и отцу и в этом «ты», принимаемый родителями, обретает сознание «я». Он говорит «ты» на языке чувств — единственном, который он понимает и на котором способен объясняться. Но если он не почувствует принятия в ответ на это «ты», то в будущем ему грозит невроз неуверенности, одиночества или неспособности к нормальным отношениям с другими людьми. Это будет неуравновешенная личность.

Если человек, по верному замечанию Хайдеггера, есть единственное сущее, в котором бытие осознает само себя, то вступать в общение с другим человеком — значит вступать в общение с самосознающим бытием, а потому способным к самоотдаче, способным обогащать другого и самому обогащаться в бытии. Подлинное человеческое общение в том и заключается, что мы становимся богаче, делая богаче другого. Сколько мы отдаем, столько и получаем; а что не отдано, то пропало. В «иметь» мы обогащаемся в борьбе против остальных людей; в «быть» — обогащаемся, отдавая себя другим и общаясь с ними глубоко и солидарно ¹⁸.

Мы общаемся с другими людьми прежде всего посредством языка. Главным образом благодаря языку мы усваиваем бесконечное интеллектуальное и духовное богатство других и сами обогащаем других, так как язык, письменный или устный, является чувственным носителем и проводником идей, ценностей и чувств. Но для того, чтобы общение посредством языка было действительно продуктивным, необходимы долгие молчаливые размышления; в противном случае, язык превращается в легкомысленную болтовню. Только у того, кто много молчит и размышляет в тишине, есть нечто важное, что сказать. Молчание необходимо для того, чтобы стало возможным подлинное человеческое общение, как мгновения одиночества необходимы для совместной жизни. Кроме того, язык должен быть правдивым, ибо правдивость вызывает доверие, а доверие — желание слушать и понимать.

Только при этих условиях возникает подлинный, коммуника тивный и творческий диалог. В противном случае, имеет место не диалог, а монолог вдвоем.

Коммуникативный диалог требует также уважения к свободному самопроявлению другого. Только при наличии уважения к другому и к его слову этот другой ощущает себя собеседником, личностным «Ты». Только чувствуя себя удостоенным уважения, он рефлективно сознает собственное достоинство. Только чувствуя доброту, проникается доверием к реальности и верит в то, что она добра. Подлинный диалог делает человека личностью. Диалог не может быть только диалектикой: в диалектической беседе происходит обмен доводами, и только; но в подлинном диалоге, помимо этого, возникает связь взаимного уважения и эмоциональной симпатии, без которых почти невозможны творчество и рост личности. Личное отношение есть нечто большее, чем взаимный обмен идеями.

Но межличностное общение не исчерпывается словесным диалогом. В нем оно берет начало, а довершается любовью. Однако слово «любовь» настолько насыщенно и сложно и настолько затаскано, что нуждается в максимально возможном прояснении, чтобы быть понятым. Любовь классифицировали самым различным образом. Представляется верным, что существует три рода любви между людьми, которые у греков обозначались тремя разными словами. Во-первых, это 2eroq (эрос) — то инстинктивное влечение, которое мужчина испытывает к женщине и женщина к мужчине. Назовем его «Любовь 1». Этот род любви тяготеет к исключительности и обладанию, к единоличному владению любимым человеком. Сартр проанализировал феноменологию эроса в книге «L'кtre et le nйant»¹⁹с пессимистических позиций. В эротической любви он видит конфликт, соблазн и даже мазохизм. Это не так, но эрос порой действительно несет с собой тоску и смятение одновременно с наслаждением. В наших обществах, говоря о любви, часто подразумевают именно инстинктивное влечение.

Есть другой род любви, который у греков именовался fil0ia (филия) и отождествляется с тем, что мы зовем дружбой. Обозначим его как «Любовь 2». Дружба — это сердечное и бескорыстное взаимное общение, открытое и не стремящееся к обладанию; это сходство взглядов, взаимный интерес, душевный покой.

Наконец, есть третий род любви, по-гречески именуемый \ag0aph(агапэ). Эта любовь проявляется в бескорыстном и самоотверженном отношении к людям, в готовности служить и помогать им. Назовем ее «Любовь 3». Такая любовь может включать в себя два предыдущих рода любви, но не обязательно. Это наиболее конструктивный в личностном плане вид любви, ибо таинственным образом дело обстоит так, что чем больше личность отдает, тем более она остается самой собой²⁰.

Тейяр пишет: «Соединение дифференцирует... Только любовь в силу того, что только она принимает и соединяет сущие в самой их глубине, способна, соединяя сущие (это факт повседневного опыта), привести их к полноте именно как сущие»²¹. Мы сказали «таинствен ным образом». В самом деле, есть нечто таинственное в том, что чем больше мы забываем о себе ради помощи другим, тем больше мы поистине оказываемся самими собой. И это не благочестивое и морализирующее соображение, а онтическая реальность, свойство человеческого существа, верифицируемое в опыте.

Что касается трех родов любви, следует заметить, что «Любовь 1» не свободна, ибо инстинктивное влечение к другому человеку возникает или не возникает помимо нашей воли. «Любовь 2» полусвободна: дружбу можно искать и культивировать. «Любовь 3» свободна вполне, ибо человек всегда может помочь и послужить другому человеку, какие бы чувства он к нему ни испытывал. Поэтому «Любовь 3» наиболее человечна и должна направлять другие виды любви. Именно она действительно созидательна, хотя возможно, конечно, и соединение (или несоединение) всех трех родов любви воедино. Та любовь, которая взирает прежде всего на благо других, составляет самое глубокое и плодотворное отношение, какое возможно между людьми: отношение «Я-Ты».

Мартин Бубер в прекрасной книге, опубликованной в 1922 году, с большой тонкостью и психологической глубиной исследует плодотворность и все импликации отношения «Я-Ты»²². Приведем некоторые из ее основных идей.

Человек соотнесен с другим человеком и только в другом находит самого себя. Только превосходя себя в поисках «Ты», он реализует собственное бытие. Согласно Буберу, язык опирается на два «фундаментальных слова», «слова-начала», или «протослова» (Grundworte), которыми именуются не вещи, а модусы отношения между личностями: «Я-Оно» и «Я-Ты». В речи мы всякий раз соотносим свое высказывание с «Оно» или с «Ты». Отношение «Я-Оно» безлично и представляет собой опыт другого или обладание другим. Отношение «Я-Ты» — отношение по преимуществу, отношение в полном смысле слова. Оно подразумевает не обладание или манипулирование другим, а встречу личностей, уважительное видение и принятие, озаряющее присутствие, прямое и непосредственное отношение без каких-либо посредующих звеньев (экономических, политических, эротических и т. д.), затрудняющих подлинную встречу с «Ты». Такое отношение сохраняет свободу каждого, но облекает ответственностью личность в целом. Когда я по-настоящему говорю «Ты», то говорю одновременно «Я». «Ты» порождает «Я»: во взаимном отношении оба приходят к осознанию самих себя в качестве личностей. Именно в таком отношении мы чувствуем себя познающими и познаваемыми, любящими и любимыми; именно в нем мы выбираем и нас выбирают, мы осуществляем свою свободу перед лицом другого и другой признаёт нас свободными. В таком отношении я хочу, чтобы ты был «Ты», то есть был другим, чем «Я», и ты хочешь, чтобы я был «Я», то есть отличным от тебя. Так возникает «Мы» — не просто арифметическая сумма, но общение личностей, в основании которого лежит взаимная ответственность. При этом особость каждого не теряется, наоборот, усиливается. Онтологической категорией, позволяющей понять сущность «Мы», служит категория «между» — этой подлинной экзистенциалии в хайдеггеровском смысле. Но еще более глубокой категорией являетсялюбовь, понятая не просто как чувство, но как общение. Бубер также называет категорию «между» духом. В любом случае речь идет о персонифицирующем отношении.

Отношение «Я-Оно» имеет совершенно другой характер: обладания, господства одного человека над другим. В нем проявляется тенденция к превращению личностного «Ты» в «Оно», в безличный объект — нейтральный, утилитарный, манипулируемый, потребляемый и эксплуатируемый. Это отношение хозяина и раба. В силу своей объективирующей направленности современная цивилизация, как правило, действует не по типу отношения «Я-Ты», а по типу эксплуататорского отношения «Я-Оно», которое ограничивает или уничтожает свободу и личностный характер другого. В отношении «я-оно» личности перестают быть таковыми и становятся вещами или в лучшем случае индивидами; они перестают быть настоящими товарищами, но принимают вид предметных реальностей, подверженных манипулированию, подчиненных условиям пространства и времени, овеществленных. Политические или экономические абсолютизмы и сексуальные злоупотребления предельно ясно свидетельствуют о таком сведе0нии личности к безличному «Оно». При этом происходит овеществление личности, ее деперсонализация, утрата ею свободы и массификация. Данным процессам немало содействуют средства массовой информации: очень часто они подвергают личность сублимационной атаке на бессознательном уровне, навязывая ему — неосознанно для него — определенные идеи, вкусы, ценности, моды, не позволяя ему думать и оценивать явления согласно объективным и гуманным критериям.

Некоторые системы мышления тоже способствовали распространению взгляда на личность как на «Оно». Марксизминтерпретирует бытие, мышление и деятельность людей как производные от железных экономических законов. Экономика есть наука о человеке «в последней инстанции»!Фрейд и его последователисводят человеческие феномены к бессознательному действиюlibido, или инстинкта удовольствия, и к подавлению всего погребенного в подсознательной и бессознательной сфере.Структуралистырассматривают все проявления человеческой жизни (язык, мышление, нравственность, религию, болтику, философию, право и т. д.) как выражения бессознательной, дорефлективной и коллективной структуры, определяемой согласно строгим научным законам. Личность перестает быть активным субъектом истории, превращаясь в объект природы. Человеческое разрешается в не-человеческое. «Человек умер», — говорит М. Фуко.

Бубер, еврей по рождению и религии, посвящает третью часть своей книги «вечному Ты», так как справедливо полагает, что отношение «Я-Ты» не замыкается в себе, но реализуется на пути к абсолютному и вечному «Ты». Тому «Ты», которое служит основанием и последней целью, придавая абсолютный смысл и значимость человеческому отношению «Я-Ты». Каждое индивидуальное «Ты» открывается в перспективе вечного «Ты». В каждом индивидуальном «Ты» фундаментальное слово взывает к вечному «Ты». Без творящего, личного и вступающего в общение Бога, к которому причастны мы все, вряд ли было бы возможно понять любовь и жить в ней. Не было бы возможности обоснованно произносить это начальное слово: «Я и Ты», — слово, неисчерпаемое ни в каких человеческих отношениях. Оно реализуется в совершенстве только в отношении с тем единственным абсолютным «Ты», которое по самой своей сути никогда не может превратиться в «Оно». Когда «Ты» является другой человеческой личностью, отношение не может быть до конца восполняющим, потому что такое «Ты» всегда конечно и случайно. Из этого опыта рождается такое чисто человеческое свойство, как надежда на Полноту.

О надежде как человеческой экзистенциалии мы должны теперь сказать хотя бы несколько слов, потому что анализ надежды очень тесно связан с межличностным отношением. Еще ранее Эрнста Блоха с его книгой «Das Prinzip Hoffnung» («Принцип надежды») блестящий феноменологический анализ надежды осуществил Габриэль Марсель²³. То был его ответ отчаявшейся и пессимистической философии Хайдеггера и Сартра. По мнению Марселя, надежду нельзя смешивать ни просто с желанием, ни с оптимизмом, ни с витальностью. Она предполагает определенное состояние «подстерегания», то есть ожидания достигнуть чего-то более человеческого, чем-то, что уже имеется. Подлинная надежда проявляется в личностной любви. Кто надеется, тот говорит не просто «я надеюсь», но также: «Надеюсь на тебя» и «для нас», ибо надежда всегда касается и того, кто ждет, и того, от кого ждут. Поэтому надежду можно назвать новым модусом взаимного общения между людьми по типу «Я-Ты». Надежда не насилует другого: скорее она верит в него, верит в его любовь. Другой чувствует себя возвеличенным в своем достоинстве, когда видит, что некто верит в него и надеется на него.

Надежда терпелива, она требует доверчивого ожидания, но в то же время принимает и любит реальность, какова бы она ни была. Поэтому надеющийся живет, будучи расположенным к реальности, открытым ей навстречу. Надежда не тождественна оптимизму, но включает в себя спокойное доверие к реальному. Она говорит мне о том, что я могу восторжествовать над всей вереницей разочарований и осуществить те возможности бытия, которых взыскует жизнь. Ожидание и доверие суть базовые элементы антропологической структуры надежды. Пессимист нетерпелив, недоверчив к реальности и потому отчаивается. Ни восстания против реальности, ни пассивного принятия реальности — такова формула надежды. Она всегда глядит в будущее и видит его открытым, в то время как отчаяние видит его закрытым. Поэтому надежда всегда обладает неким пророческим ореолом и включает в себя элемент безвозмездного дара.

Терпеливо уповающая на время надежда есть также и порыв к Трансценденции. Когда человек надеется, он осознанно или неосознанно стремится быть чем-то большим — вернее, стремится к большему бытию. Структурная ограниченность нашего существа и та сила гравитации, которая влечет нас к Полноте, побуждают уповать на абсолютное «Ты» — на «Ты», от которого можно отречься, но в котором нельзя отчаяться. «С того момента, как я некотором образом погрузился в бездну абсолютного «Ты», в своей бесконечной снисходительности вознесшего меня из ничто, я навсегда запрещаю себе отчаиваться. Точнее, подспудно я приписываю отчаянию характер такого безмерного предательства, что не мог бы совершить его, не произнеся самому себе проклятия» ²⁴. Итак, надежда есть не просто чувство: она принадлежит к онтической структуре человеческого существа.

Наблюдения Марселя очень точны. По-испански мы говорим: «Надеждой тоже живут». Следовало бы сказать: «Только надеждой и живут». Человек стареет не тогда, когда ему много лет, а когда он утрачивает надежду. Если у него не осталось больше надежд, психологически он уже мертв. Поэтому мы говорим, что надежда принадлежит к онтической структуре человеческого существа. Она есть ответ преходящего мыслящего существа Абсолютному Бытию, знак его зависимости от Него и его доверия к Нему. Поэтому Марсель говорит, что надежда принадлежит к порядку бытия, а не обладания: «Только существа, полностью освободившиеся от уз обладания в какой бы то ни было форме, способны и готовы познать божествен ную легкость жизни в надежде» ²⁵. Он признаёт также, что «такое освобождение, такая лишенность призвана быть привилегией немногих избранных. В подавляющем большинстве люди, по-видимому, обречены оставаться в сетях обладания, которых не распутать» ²⁶. Тем не менее необходимо разоблачить это заблуждение человека и представить реальность жизни в надежде²⁷.

Очевидно, существует также множество других человеческих отношений — культурных, экономических, социальных, политичес ких, юридических и т. д. И если мы в первую очередь говорим об отношении «Я-Ты», о любви и надежде, то именно потому, что они должны служить как бы общим знаменателем и фундаментальной структурой всякого человеческого отношения.