Любак а. Де. Драма атеистического гуманизма. М.: «Христианская Россия», 1997

С.9-37

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДРАМА АТЕИСТИЧЕСКОГО ГУМАНИЗМА

Глава первая

ФЕЙЕРБАХ И НИЦШЕ

ТРАГИЧЕСКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Восхитительна скульптура в Шартрском кафедральном соборе, изображающая Адама, тело которого, вo всей его первозданности, воз­никает из матери-земли из-под Важней длани, И уже в лике первого человека воспроизведены черты Того, Кто его вылепил из праха зем­ного. Притча в камне зримо и столь же просто, сколь выразительно передает таинственные слова Книги Бытия: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божиему сотворил его».

Христианское предание с самого своего зарождения не переста­ет истолковывать этот стих Писания. Оно увидело в этом стихе искон­ное свидетельство нашего высокого происхождения, основание наше­го величия. Разум, свобода, бессмертие, господство над природой — все эти исключительные характеристики божественны по своему про­исхождению и, будучи переданы Богом Его твари, сияют на лике пос­ледней. Изначально утвердив человека в образе Божием, каждое из этих властных свойств должно затем достичь полноты, дабы утвер­дить его в подобии Божием. Через них открывается человеку его высо­чайшее предназначение.

«Познай себя, о человек!» К этому всех призывала через своих учителей и апологетов Церковь первых веков. Повторяя вслед за Эпиктетом сократовское «gnothi seauton»¹, она преобразила этот призыв и придала ему глубину. То, что у античного мудреца было советом обра­тить внимание на мораль, становится призывом к преодолению мате­риального мира, к метафизическим рассуждениям. Познай себя, зовет Церковь, то есть познай свое благородство и свое достоинство, пойми величие своего существа и своего призвания, того призвания, что со­ставляет твое существо. Научись видеть в себе искру Божию, то, что сотворено для Бога. «О человек, не пренебрегай тем, что в тебе дос­тойно восхищения! Ты полагаешь, что ты ничтожен, но я научу тебя, что воистину ты — нечто великое!.. Будь бережен с тем, чем ты являешься! Почитай свое царственное достоинство! Ни само небо не было создано по образу Божию подобно тебе, ни луна, ни солнце, и ничто из всего сотворенного... Вот и выходит, что ничто из сущего не в силах вместить твое величие». Мудрецы скажут тебе, что ты — «микро­косм», маленький мирок с теми же началами и из тех же элементов, так же устроенный и в тех же ритмах колеблющийся, что и большая вселенная; от них ты узнаешь, что сделан по ее образу и подчиняешь­ся ее законам; они изображают тебя винтиком, самое большее — мо­делью, кратким описанием космического механизма. И, утверждая это, они совсем не обманывают тебя. Все, что они скажут о твоем теле и обо всем том, что они называют «природой» или «естеством», будет правдой. Но, если ты заглянешь глубже, да еще если размышления твои будут просвещены наставлениями святых книг, ты будешь пора­жен глубинами, что откроются тебе. Твоему взору предстанут непос­тижимые обширные пространства. И вскоре ты осознаешь, что ты в каком-то смысле бесконечно превосходнее всего этого великого мира и что в действительности «макрокосм» этот каким-то образом содер­жится в том, что представляется «микрокосмом»... In parvo magnus². Можно подумать, что этот парадокс заимствован у одного из наших великих современных мыслителей-идеалистов. Ничего подобного. Фор­мула эта предложена была Оригеном, затем ее повторил Григорий Назианзин, а после него и многие другие. Святой Фома Аквинский пред­лагает равноценное истолкование этой фразы, замечая, что душа в этом мире «continens magis quam contenta»³, и то же мы вновь слы­шим из уст Боссюэ.

Конечно, человек сотворен из праха и нечистот, или, выражаясь современным языком, у него животное начало. Церковь о том не забы­вает, чему служит подтверждением уже упоминавшееся место из Книги Бытия. Не приходится сомневаться также и в греховности человека. Церковь неустанно напоминает об этом. То уважение к себе, то осоз­нание человеческого достоинства, которое Церковь старается внушить человеку, не от верхоглядства и неискушенности. Подобно Христу, она знает, «что в человеке»⁴ ...Но равным образом ей ведомо и то, что такое ничтожество его плотской природы нимало не принижает его призвания и что наносимые грехом язвы не в силах поколебать основа­ния, из которого вырастает это призвание, начало неотчуждаемого величия. Церковь думает, что ему должно следовать и в обстоятель­ствах нынешней, временной жизни, его следует выказывать в каче­стве источника свободы и как начало, потребное для противостояния силам зла. Она, наконец, усматривает в тайне Бога, ставшего человеком, залог нашего призвания и решительное освящение нашего вели­чия. Потому и возможно превозносить всякий день за литургией «дос­тоинство существа человеческого», даже не дожидаясь того, когда мы возвысимся, чтобы родиться вновь...⁵.

Эти азбучные истины нашей веры кажутся нам сегодня чем-то банальным, так что мы часто даже не пытаемся вдумываться в их значение. Нам даже представить себе невозможно, как они должны были потрясать душу античного человека. Стоило лишь провозгласить их, и человечество воспрянуло духом, обрело надежду. Мучавшие его темные предчувствия, нанося ответный удар, еще сильнее обострили осознание его жалкой участи. Но человечество почувствовало себя ос­вобожденным. И понятно, что сначала и речи быть не могло об осво­бождении внешнем, например, о вызволении из-под гнета рабства. Су­ществование рабства определялось условиями технического и хозяй­ственного порядка, и потому сходило на нет, уничтожалось рабство постепенно, медленно, но верно, и под непосредственным давлением христианских представлений о человеке. «Бог, — мы вновь цитируем Оригена, — сотворил всех людей по образу Своему, всех и каждого в отдельности». С самого начала эта идея стала оказывать куда более глубокое воздействие. Так человек в своих представлениях о себе осво­бождался от онтологического рабства, обрекавшего его на покорное подчинение судьбе. Звезды, неуклонно следующие своими путями, оказывается, вовсе не управляют нашей участью роковым, неумоли­мым образом! Ведь у человека, любого и каждого, кем бы он ни был, есть прямая связь с Творцом, Владыкой самих этих звезд! Всякие силы, коим несть числа, все эти боги, духи, демоны, что опутывали жизнь человеческую узами тиранического произвола, вселяя в каждую душу смятение и страх, — обратились в прах, а то святое начало, которое было сокрыто среди них, не исчезло, но было обретено вновь, еди­ным, очищенным, возвышенным — в Боге-Освободителе! Отныне не только узенький кружок посвященных в некую тайну мог уповать на то, что удастся разорвать заколдованный круг: все человечество вдруг увидело свет в ночи, и этот свет даровал ему сознание царственной свободы. Нет рокового замкнутого круга! Нет слепой судьбы! Нет Eimarmene! Нет Fatum!⁶. Бог потусторонний (transcendent), Бог — благодетель рода человеческого, открывает Себя в Иисусе, указуя путь, который ничто не в силах преградить. Отсюда это чувство облегче­ния, новой радости, наполняющей первые христианские тексты. Оста­ется только пожалеть, что эта литература в силу ряда непреодолимых (частично) причин так далека сегодня от нас, Какого богатства и какой мощи лишается наша вера без, например, тех торжественных гимнов и властных воззваний, так впечатляющих в «Protreptique» Климента Алек­сандрийского!

Но, двигаясь от столетия к столетию, в преддверии «нового вре­мени», мы обнаруживаем нечто странное. А именно: то же самое хри­стианское представление о человеке, некогда воспринятое как осво­бождение, начинает ощущаться гнетущим игом. Тот самый Бог, в Кото­ром человек узрел залог собственного величия, начинает казаться человеку неким противником, соперником, недругом человеческого достоинства. Слишком затянулось бы наше исследование, попытайся мы разобраться во всей этой веренице непониманий, искажений, даже уродства и предательств, попробуй мы выяснить, какому роду ослеп­ляющей нетерпимости и какой разновидности «'hybris»⁷ они обязаны своим появлением. Исторические причины всего этого многочисленны и запутаны. Но факт налицо, он прост и весом. Подобно древним от­цам, великие средневековые учителя независимо от школ и направле­ний также превозносили человека, истолковывая то, чему всегда учи­ла Церковь, говоря о взаимоотношениях между человеком и Богом: In hoc homo rnagnificatur, in hoc dignificatur, in hoc praeeminet omni crea-turae!⁸. Но внезапно все это перестало волновать человека. Напро­тив, он стал считать, что возвыситься и достичь самоуважения и впол­не освободиться он сможет лишь, если разорвет свою связь с Церко­вью, а затем и с Самим трансцендентным Существом, от Которого он, согласно христианскому преданию, зависел. Поначалу этот разрыв был похож на возвращение к античному язычеству, но движение в этом направлении углублялось и ширилось, так что в XVIII-XIX вв., пре­терпев ряд превращений, разрыв с Богом привел к самым дерзким и заразительным формам, превратившись в современный атеизм. Для аб­солютного гуманизма, признающего только человеческое и притязаю­щего на то, чтобы быть единственно истинным и достоверным, гуманизм христианский, христианская человечность заслуживают разве что насмешки.

Этот атеистический гуманизм ничуть не похож на жизнерадост­ное и грубо материалистическое безбожие, которое столь же обыденно и пошло, сколь и распространено всегда и повсюду, и которое не заслуживает особого внимания. Он противопоставляет себя также принципиально (но не скажешь, что и в своих плодах) атеизму безна­дежности, отчаяния. Поостережемся определить этот вид безбожия и словосочетанием «критический атеизм» — тут эта дефиниция явно недостаточна и неполна. Ведь атеистический гуманизм, по сути дела, не выступает в качестве простого вывода из некоей умозрительной задачи и тем более не подает себя как чисто отрицательное решение вопроса: нет, дело изображается так, словно разум, достигнув зрело­сти, приступил к «пересмотру» вопроса о Боге и обнаружил, что при­емы, которыми он пользовался, то ли не достигли намеченной цели, то ли вообще обнаружили нечто, противоположное тому, во что так долго веровали. Явление, господство которого заметно в истории мыс­ли последних двух столетий, представляется одновременно и весьма глубоким, и очень произвольным. Тут замешан не только разум. Вопрос ставился как вопрос о человеке, и желательно было получить положи­тельный ответ на него. Человек устраняет Бога, чтобы лично вступить во владение своим человеческим величием, полагая, что оно непра­ведно присвоено кем-то другим. В Боге человек видит помеху, препятствующую завоеванию свободы.

Итак, современный гуманизм строится из неудовлетворенности и начинает с выбора. Чтобы определить его, можно взять слова Друдона, говорившего об антитеизме, противобожии. Только у Прудона этот антитеизм поначалу имел дело с общественной сферой, где он боролся с ложным представлением о Промысле. Это был отказ от примирения с экономическими противоречиями, порождавшими нищету, которые экономисты и собственники, по более или менее сознательному сгово­ру между собой, пытались выдать за нечто санкционированное небеса­ми и что они почитали и славили как гармонию. Прудон восставал пото­му не столько против Бога как такового, сколько против определен­ных попыток ссылаться на Его власть. Переходя впоследствии в сферу метафизики, он все-таки вводит в свою концепцию положение, глася­щее: «Бог — неисчерпаем»: та борьба, в которую человек вовлечен по необходимости и которая есть борьба с Богом, — «борьба вечная»; «пред­положение о существовании Бога» возрождается вновь и вновь «из дей­ствительности, окружающей человека»: всегда, после всяческих отри­цаний и отвержений, вновь восстает нечто превосходящее человека — Прудон в таких случаях предпочитает говорить о Справедливости — и, представ перед человеком, не позволяет ему счесть себя Богом. Пру­дон отказывается следовать за теми, кого он называет «гуманистами» или «новыми атеистами», и отказывается решительно, хотя и подда­ется их влиянию и заимствует у них манеру выражаться. Уж слишком они радикальны в своем антитеизме. В точке наибольшего своего со­средоточения этот антитеизм порождает величайший кризис нового времени, тот самый кризис, перед которым мы стоим ныне, чреватый хаосом, порождающим тиранию и коллективные преступления, обора­чивающиеся пожарами, развалинами и кровью.