Глава I

Поразмыслим немного над следующей восходящей последовательностью. Ребенок играет

в полном самозабвении, -- можно с полным правом сказать: в священной

серьезности. Но он играет, и он знает, что он играет. Спортсмен играет с

безмерной серьезностью и с отчаянною отвагой. Он играет, и он знает, что он

играет. Актер целиком уходит в игру. Тем не менее он играет, и сознает, что

играет. Скрипач переживает священный восторг, он переносится в мир вне и выше

обычного мира, но то, что он делает, остается игрою. Игровой характер может быть

присущ самым возвышенным действиям. Можно ли провести эту линию вплоть до

культовых действий и утверждать, что священнослужитель, совершая ритуал

жертвоприношения, продолжает оставаться в рамках игры? Кто допускает это в

богослужении, допускает это же и относительно всего прочего. Понятия обряда,

магии, литургии, таинства и мистерии -- все они оказались бы тогда в сфере

значения понятия игры. Но здесь следует остерегаться того, чтобы внутреннее

единство понятия игры не подвергнуть чрезмерному перенапряжению. Мы стали бы

всего лишь играть словами, попытайся мы термин игра уж слишком растягивать. Мне

думается, однако, что, квалифицируя священнодействие как игру, мы вовсе не

впадаем в ошибку. Оно во всех отношениях есть игра по своей форме, но и по своей

сущности оно является ею, коль скоро оно всех, кто в нем участвует, переносит в

иной мир, отличный от обыкновенного. Платон это тождество игры и

священнодействия принимал как безусловную данность. Он, не колеблясь, включал в

категорию игры священные предметы. Серьезные дела подобает свершать с полной

серьезностью, гласит его утверждение12, и только Бог достоин всей этой блаженной

серьезности, тогда как человек сотворен игрушкою Бога, и это для него самое

лучшее. Посему каждому мужчине и каждой женщине надлежит в соответствии с этим

проводить свою жизнь играя в прекрасные игры, вопреки всему тому, к чему они

расположены ныне. Они же, следует далее, серьезною вещью почитают войну, "но в

войне нет ни игры, ни становления формы13, каковые мы почитаем за вещи

серьезные. Мирную жизнь должно прожить каждому сколь можно лучше. Каков же этот

правильный способ? Жить должно играя, в добрые игры, принося жертвы, в пении и

танцах, дабы возможно было снискать расположение богов и врагам дать отпор, и

победить их в бою"14.

В этом Платоновом отождествлении относящегося к игре -- и священного последнее

не принижается тем, что его называют игрою, но сама игра возвышается тем, что

понятие это возводят вплоть до высочайших областей духа. Мы уже говорили в

начале, что игра существует до всякой культуры. В определенном смысле она витает

поверх каждой культуры или во всяком случае от нее не зависит. Взрослый человек

играет, как и ребенок, ради удовольствия и отдохновения, так сказать, ниже

уровня того, что есть серьезная жизнь. Но он может играть и выше этого уровня,

вовлекая в игру прекрасное и священное.

37

Homo ludens

С этой точки зрения попытаемся теперь несколько более детально определить

внутреннюю связь культа с игрою. При этом перед нами ярко вырисовывается далеко

идущая однородность ритуальных и игровых форм, и вопрос, до какой степени то или

иное сакральное действие оказывается в сфере игры, возникает в первую очередь.

Среди формальных признаков игры первое место занимает пространственная

выхваченность этой деятельности из обыденной жизни. Некое замкнутое

пространство, материальное или идеальное, обособляется, отгораживается от

повседневного окружения. Там, внутри, вступает в дело игра, там, внутри, царят

ее правила. Но отгороженность освященного места есть также первейший признак

сакрального действа. Это требование обособления в культе, включая сюда также

магию и отправление правосудия, содержит в себе более глубокий, нежели только

пространственный и временной, смысл. Почти ни один обряд посвящения и освящения

не обходится без создания искусственных положений обособленности и

исключительности для исполнителей или инициантов. Повсюду, где речь идет об

обете, принятии в орден или некое братство, о клятве, тайном союзе, подобное

ограничение так или иначе всегда вступает в игру, в рамках которой протекает это

событие. Жертвоприношение, прорицание, колдовство начинается с того, что

очерчивается священное для этих действий пространство. Таинство и мистерия

предполагают наличие особого места, которое служит святыней.

Формально функция такой отгороженности и ради священной цели, и ради чистой игры

совершенно одна и та же. Ипподром, теннисный корт, площадка для игры в

"классики", шахматная доска функционально не отличаются от таких вещей, как храм

или магический круг. Поразительная однородность обрядов освящения по всему миру

указывает на то, что такие обычаи коренятся в некоем изначальном и

фундаментальном свойстве человеческого духа. Это всеобщее сходство культурных

форм чаще всего сводят к причине логической, объясняя потребность в

отгораживании и обособленности заботой о том, чтобы отвести от святилища

пагубные воздействия, которые могут ему угрожать извне, ибо в силу своей

святости оно особенно подвергается опасности и само представляет опасность. Тем

самым в начало упомянутого культурного процесса ставят некие разумные

соображения и полезные цели -- утилитарное толкование, против которого

предостерегал и Фробениус. Хорошо еще, что при этом не возвращаются к

представлениям о хитрых священниках, которые выдумали религию; однако оттенок

рационалистической манеры приписывать явлению те или иные мотивы в подобном

подходе все же присутствует. Принимая же, в противоположность этому,

изначальное, сущностное тождество игры и обряда, мы тем самым признаем особое

священное место в основе своей за игровое пространство, и тогда сбивающие с

толку вопросы "почему?" и "зачем?" вообще не могут быть заданы.

Но если священнодействие формально нелегко отделить от игры, то возникает

вопрос, остается ли сходство культа с игрою чисто формаль-

38