Глава III

добрые обычаи, учтивость, изящество манер, щедрость, великодушие и нравственное

совершенство. При любой системе архаического жизненного уклада на основе

воинственной и благородной племенной жизни, вырастает идеал рыцарства и

рыцарственности, будь то у греков, арабов, японцев или христиан эпохи

Средневековья. И всегда этот мужской идеал добродетели сохраняет неразрывную

связь с признанием и утверждением чести, примитивной, внешне проявляемой чести.

Еще у Аристотеля честь -- это награда, завоеванная добродетелью36. Правда, он

рассматривает честь не как цель или основание добродетели, но скорее как ее

естественное мерило. "Люди стремятся к чести, дабы удостовериться в своей

собственной ценности, в своей добродетели. Они стремятся к тому, чтобы их

почитали люди разумные, те, кто их знает, по причине их истинной ценности"37.

Добродетель, честь, благородство и слава, таким образом, изначально попадают в

круг состязания и, можно сказать, в круг игры. Жизнь молодого благородного воина

-- это постоянное упражнение в добродетели и битва за честь своего высокого

положения. Гомерово

"айен аристбуэйн кай гюпейрохон емменай аллон"38 (айен аристбуэйн кай гюпейрохон

емменай аллон)

["тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться"]

(Пер. Н. И. Гнедича) является полным выражением этого идеала. Эпос питает

интерес не к военным действиям как таковым, но к аристейа (аристейа)

[превосходству] особых героев.

Из приуготовления к благородной жизни вырастает воспитание себя для жизни в

государстве и для государства. Но в этой связи арете еще не принимает чисто

этического звучания. Оно продолжает означать способность гражданина исполнять

свое дело в условиях полиса. В состязании элемент упражнения еще не утратил

своей весомости.

Идея того, что благородство покоится на добродетели, изначально кроется в самом

представлении о последней, однако понятие добродетели, по мере развертывания

культуры, мало-помалу наполняется иным содержанием. Понятие добродетели

возвышается до этического и религиозного. Благородное сословие, которое некогда

отвечало идеалу добродетели тем, что отличалось доблестью и отстаивало свою

честь, и которое все еще видит свое призвание в том, чтобы хранить верность этой

своей задаче, должно либо вкладывать в традиционный рыцарский идеал более

высокое этико-религиозное содержание, что на практике выглядит обычно весьма

плачевно, либо довольствоваться культивированием внешней картины высокого

положения и незапятнанной чести, демонстрируя помпезность, роскошь и куртуазное

обхождение, которые теперь сохраняют всего-навсего игрвой характер -- хотя и

присущий им изначально, прежде, однако, выполнявший функцию создания культуры.

Человек благородного звания подтверждает свою добродетель действенным испытанием

силы, ловкости, мужества, но также остроумия, мудрости, 75

Homo ludens

искусности, богатства и щедрости. Либо, наконец, состязанием в слове, то есть

заранее восхваляя или предоставляя восхвалять поэту или герольду ту добродетель,

в которой желательно было превзойти соперника. Это прославление добродетели, как

форма состязания, естественно переходит в поношение противника. Но и хула

принимает собственную форму состязания, и весьма примечательно, что как раз эта

форма состязаний в самовосхвалении и хуле занимает особое место в самых

различных культурах. Достаточно вспомнить о сходном поведении мальчишек, чтобы

сразу же квалифицировать бранные турниры такого рода как одну из игровых форм.

Специально устраиваемый турнир в похвальбе и хуле не всегда можно четко отделить

от бравады, которой некогда имели обыкновение предварять или сопровождать

вооруженные столкновения. На поле битвы, по описанию древних китайских

источников, царит безудержная мешанина самовосхваления, благородства,

оскорблений, воздавания почестей и т.д. Это скорее состязание в моральных

ценностях, соперничество в чести, а не в силе оружия39. Особые действия имеют

при этом техническое значение отличительных знаков чести или позора для тех, кто

их производит или им подвергается. Жест презрения к неприступной мощи стены

вражеской крепости, каковым был роковой прыжок Рема в начале римской истории21*,

присутствует как обязательная форма вызова в китайских повествованиях о войне.

Воин спокойно приближается, например, к воротам врага и пересчитывает своей

плетью доску за доскою40. Весьма схоже ведут себя граждане Мо, которые, стоя на

крепостной стене, стряхивают пыль со своих колпаков, после того как осаждающие

дали залп из бомбард22*. Обо всем этом мы еще поговорим при обсуждении

агонального элемента войны. Теперь же нас будут интересовать "joutes de

jactance." ["поединки бахвальства"].

Едва ли следует говорить, что мы постоянно сталкиваемся здесь с явлением

потлатча. Связь между состязанием в богатстве и расточительстве и поединками в

похвальбе можно видеть и в следующем. Средства пропитания, указывает

Малиновский, у жителей островов Тробриан ценятся не только из-за своей

непосредственной пользы, но и как наглядное свидетельство их богатства.

Хранилища ямса построены у них так, что снаружи всегда можно оценить, сколько

его там находится, а сквозь широкие прогалы в обшивке можно удостовериться в

качестве содержимого. Самые лучшие экземпляры кладут на виду, а особенно крупные

помещают в рамку, украшают цветами и вывешивают снаружи на стенах амбара. Если в

деревне живет главный вождь, обыкновенные члены племени должны покрывать

кокосовыми листьями свои сараи для припасов, дабы те не соперничали с амбаром

вождя41. В китайских преданиях отзвук подобных обычаев мы находим в рассказе о

празднестве, устроенном злым царем Чжоу Синем, который повелел насыпать целую

гору всяческой снеди, по которой могли проезжать колесницы, и вырыть и наполнить

вином пруд, по которому могли плавать лодки42. Один китайский автор описывает

расточительность, сопутствовавшую народным состязаниям в похвальбе43.

76