History_of_Journalizm_4_year_2nd_semestr

Я.К. Голованов

Мой путь в журналистику

Моядорогавгазетунеобычнаивто же время достаточно характерна для 50—60-х годов прошлого века. Успехи со¬ветской науки

тех лет, запуск первого ис¬кусственного спутника Земли, создание в СССР атомного оружия и первой в мире атомной электростанции, крушение лысенковщины, все это делало популяриза¬цию науки и техники одной из важнейших задач всех средств массовой информации. Созданные именно

вте годы отделы науки в центральных газетах испытывали острую нехватку кадров. Факультеты журналисти¬ки не готовили тогда научных журналис¬тов, и главным потенциалом популяриза¬торов науки стали выпускники техниче¬ских вузов. Так вместе со мной примерно в те же годы пришли в журналистику Вла-димир Губарев и Леонид Репин («Комсо¬мольская правда»), Бронислав Колтовой и Борис Коновалов («Известия»), Олег Мороз и Андрей Тарасов («Литературная га¬зета») и многие другие. Считаю, что осо-бенно повезло тем, кто попал в «Комсо¬молку».

Желание «сочинять» я ощутил в себе

вдесятилетнем возрасте. Тогда в Омске, где в эвакуации находилась моя семья, я сочи¬нил свой первый рассказ «Фердинанд», — так называлась огромная гитлеровская самоходная пушка. Сочинять было интерес¬но, но, разумеется, ни о какой журналис¬тике я не думал. Прочитав в те же годы роман Алексея Толстого «Аэлита», я твер¬до решил стать конструктором межпланет-ных кораблей. Это желание прорастало во мне многие годы отрочества и в конце концов привело меня на факультет ракет¬ной техники МВТУ им. Баумана. Навер¬ное, я так и остался бы инженеромракет¬чиком, если бы не одно обстоятельство.

Яокончил факультет по специальности «Жидкостные ракетные двигатели» (ЖРД), мой дипломный проект тоже был связан с ЖРД, а после распределения я попал в ла¬бораторию одного «почтового ящика», где занимались аэродинамическими проблема¬ми, что очень далеко от моих

возлюблен¬ных ЖРД. И я загрустил. В те годы вышел в свет четырехтомник Ивана Алексеевича Бунина, который произвел на меня огром¬ное впечатление и вызвал неудержимое желание подражать. Я написал несколько коротеньких рассказиков и показал писа¬тельнице Елене Александровне Благини¬ной, с которой познакомился в семье моего школьного приятеля. Она-то и посове¬товала мне испытать себя в газете.

Первый мой визит был в редакцию тог¬да совсем молодой «Советской России». Виктор Петрович Тельпугов, работавший там в те годы, разговаривал со мной нехо¬тя, всем видом показывая, что я отнимаю у него время, порекомендовал мне напи¬сать на пробу несколько рецензий на про¬зу периферийных издательств, как я пони¬мал, ему не нужных. Второй мой визит — в «Известия» к Игорю Ивановичу Скоробогатову тоже окончился ничем. Но

втретий раз, когда я пришел в «Комсомолку», мне повезло: я попал к Михаилу Василь¬евичу Хвастунову. Заведующий отделом науки «КП» 37-летний Михвас, как назы-вали его все в редакции, сам был выпуск¬ником МВТУ, поэтому встретил меня осо¬бенно тепло. Он писал научнопопулярные книги, не понимая, что стремительный прогресс науки делает их устаревшими уже к моменту издания (издательство

вработе над книгами редко укладывалось тогда в год-два), выступал в научно-попу- лярных журналах (чаще всего в «Технике

— моло¬дежи», которую редактировал его друг и наставник Василий Дмитриевич Захарченко) и, конечно, писал в «КП». Высокий, дородный, Михвас развалясь сидел за ог¬ромным столом под синим сукном и вел со мной неторопливую беседу:

—А что вы в жизни вообще знаете?

—Я знаю, как устроена большая балли¬стическая ракета, и знаю подводный спорт.

—Ракеты — это очень нам теперь надо. А откуда вы знаете подводный спорт?

—У меня первый разряд, я инструктор подводного спорта, занимался в морском клубе.

—Замечательно, — встрепенулся Мих¬вас, — Вот и напишите нам о том, что вы знаете...

Первая мною написанная статья назы¬валась «Летящие среди звезд». В ней рас¬сказывалось, как устроена трофейная, с 1945 года всем известная немецкая ракета Фау-2. Но несмотря на то что абсолютно ничего секретного в ней не было, цензура мурыжила мое сочинение полгода, после чего оно было опубликовано в совершен¬но изуродованном виде. Но первая публи¬кация состоялась раньше —

вянваре 1958 года. В феврале без особых хлопот я был переведен из лаборатории академика Георгия Ивановича Петрова в распоряже¬ние главного редактора «КП» Алексея Ивановича Аджубея. За несколько дней до этого события Алексей Иванович решил мою судьбу. Однажды мы вечером дежурили в отделе науки с Михвасом. (В ноябре-декабре 1957-го и январе 1958 года я дома только ночевал: прямо из своей лаборатории при¬езжал в «КП» и сидел там до ночи: читал и правил гранки, отвечал на письма, дышал редакционным воздухом), как сейчас помню шла статья Юлика Медведева о браконьерах. Аджубей был недоволен предложенным нами заголовком и прика¬зал придумать новый. Мы с Михвасом стали думать. Среди полутора десятков вариантов, один из моих выглядел особенно чудовищным: «Тебе, с ружьем идущему в лес». Уже через год я бы смог оценить этот заголовок, как абсолютно «непрохо¬димый». Он был слишком длинным с уче¬том верстки статьи, нескладным грамматически, неблагозвучным (УЩ-ЮЩ) ну, ко¬роче, заведомо неудачным. Со списком всех вариантов Михвас пошел к Аджубею и взял меня с собой. Алексей Иванович внимательно прочел наш список и сказал:

—Вот этот мне нравится. «Тебе» надо набрать в высоту двух строк, а «с ружьем идущему в лес» в две строки. Кто приду¬мал?

Михвас представил меня. Буквально на следующий день Аджубей сказал Михвасу:

—Вот этого рыжего (я тогда был

пше¬ничным блондином) и бери к себе. Мне нужен инженер, молодой и русский. На меня в агитпропе точат зубы: набрал мно¬го евреев...

Вот такие были времена...

Михвас не был в восторге от распоря¬жения главного редактора: он покупал кота в мешке. Среди его постоянных ав¬торов были ребята сильнее меня, но они, увы, не отвечали тем или иным требова¬ниям Аджубея...

С 1958 года вся моя жизнь неразрывно связана с «Комсомолкой». Я стал коррес¬пондентом отдела науки. В те годы повы¬сить зарплату способному корреспонденту могли только путем перевода его

вновое административное звание. Очевидно, я был способный корреспондент, потому что меня приглашали и в «Правду», и

в«Из¬вестия», и в другие газеты, где зарплата была выше. Это понимал преемник Аджубея Юрий Петрович Воронов, который назначил меня заведующим отделом ин¬формации. Новый главный редактор «КП» Борис Дмитриевич Панкин сделал меня членом редколлегии. Но мне хотелось ра¬сти не административно, а творчески: в 1965 году я опубликовал всего два матери¬ала. Поэтому я попросил Панкина переве¬сти меня в обозреватели, хотя потеря в зарплате была весьма ощутимой. (На¬сколько я знаю, это был единственный случай, когда человек внутри редакции сам просил понижения в статусе). И вот уже 36-й год я нахожусь в этом предель¬но высоком творческом журналистском звании.

Япрожилв«КП»наредкостьсчастли¬вую жизнь: я не дружил ни с одним из 11 главных редакторов, которых я пере¬жил, но и не с одним из них не ссорил¬ся, Я редко выполнял чьи-то приказы, если они не совпадали с моими личными планами, много путешествовал по стране и миру. Когда я понимал, что газетные ма¬териалы могут сложится в книгу, я издавал книги. Такими были «Этюды об ученых», «Этюды о великом», «Путешествия в стра¬ну урана», «Время перемен», «Взгляд с не¬боскреба», «Капля нашего мира». И на против, когда я видел,

что ограниченность газетных рамок не позволят мне расска¬зать подробно обо всем, что я знаю, я писал уже самостоятельную книгу, с газе¬той никак не связанную. Такими стали «Кузнецы грома», «Сувенир из Гибралта¬ра», «Дорога на космодром», «Марсианин», «Архитектура невесомости», «Королев. Факты и мифы», «Правда о программе APOLLO». Затрудняюсь ку- да-либо причис-лить мой трехтомник «Заметки вашего со¬временника». Еще в 1966 году по рекомен¬дациям Бориса Полевого и Василия Аксе¬нова меня приняли в Союз писателей. Скажу искренне: писателем я себя никогда не считал. Да и вообще, как говаривал мой литературный учитель Юрий Маркович На¬гибин, «писатель — звание посмертное». Я был и остаюсь журналистом.

Часто задаю себе вопрос: где бы я смог еще полнее выразить себя? В инженерии? В лучшем случае я стал бы кандидатом технических наук, не выше. В профессии актера? Возможно, — ведь я родился в те-атраль- ной семье и в студенческие годы меня даже приглашали перейти из МВТУ в Школу-сту- дию МХАТ. Может быть, из меня получился бы неплохой архитектор: эта профессия соединяет в себе творчество и науку. Да что теперь гадать! Позади по¬чти полвека

вжурналистике.

Ия не жалею об этом!

В.В. Овечкин

Рекорды и урожай

– Ав нашем районе золотой звездочки за урожайность никто не получил, хотя

кандидаты были. Ну — и к лучшему. Мы очень опасались, что Степаниду Грачеву наградят. Район ее выдвигал. Нет, разобра- лись-таки там, повыше... Заслуженного человека не отметить — это плохо, конечно, но еще хуже — не по заслугам прославить. Думаете — ему только вред, тому человеку? Возгордится, зазнается? Нет, и нам, другим прочим, — не в пользу. А почему — сейчас поясню.

Я в этом районе родился и вырос. До войны семь лет работал председателем колхоза и, как вернулся по ранению в сорок четвертом, опять заступил в тот же колхоз. Сколько секретарей райкома при мне сменилось — всех помню и могу про каждого рассказать, кто как руководил. И Федора Марковича, нынешнего секретаря, давно знаю. Так себе, не очень дельный работник. Шуму, крику много, а толку мало. Но пыль в глаза пустить умеет. Так вот я и говорю: пока у нас в райкоме Федор Маркович — пусть лучше звездочку никому не дают. И про себя бы так сказал, если б заслужил: не надо, воздержитесь, а то тут из меня святые мощи сделают.

Эта Степанида Грачева — из колхоза «Первое мая». Недалеко, пять километров от нас, соседний хутор. Мы с первомайцами соревнуемся, часто приходится мне бывать у них, так что знаю я там весь народ и все порядки ихние. Когда-то она была скромная женщина, Степанида, и по работе ничего неправильного за нею не замечалось, не жаловались на нее люди, а как получила на Всесоюзной выставке медаль за свеклу, да потом еще дважды наградили ее — испортилась характером. Сама, видно, некрепко на ногах стояла, а тут ее еще и подтолкнули.

Эти награды, я скажу, на разных людей по-разному действуют. Был и у нас в колхозе бригадир-орденоносец, Иван Кузьмич Черноусов. За пшеницу получил орден «Знак Почета». Так наш Кузьмич, когда

приехал из Москвы с кремлевского совещания, — сам не свой ходил по селу. Захворал от думок. Зима стояла морозная, а снегу выпало мало, за озимые тревожились, и весна была сухая, ветреная. «Что, говорит, как не возьму по двадцать пять центнеров? Я же обещание дал». Сны ему страшные снились. Будто вызывают его опять в Москву, в Кремль, и на таком же собрании, при всем честном народе, отбирают орден. Аж

вуборочную повеселел, когда пошло зерно на весы: по двадцать семь центнеров взял...

Погиб под Кенингсбергом.

ИСтепанида брала новые обязательства после своих орденов. В тридцать девятом году по семьсот центнеров свеклы накопала. Это все правильно, так и полагается

— не стоять на месте, а двигаться вперед. Только надо не забывать, для кого и для чего твои рекорды нужны. Если район сеет сахарной свеклы, скажем, тысячу гектаров, а у тебя в звене три гектара, — это же капля

вморе. Ты одна своим сахаром государство не накормишь. Надо работать так, чтобы и другие прочие могли твой опыт перенять.

Оно, знаете, не только в сельском хозяйстве бывает неверное понятие о рекордах. Лежал со мною в госпитале в Саратове один танкист, шахтер из Донбасса. Много мы с ним говорили о жизни. Я ему про колхозы рассказывал, он мне про Донбасс. И хорошее вспоминали и плохое. Вот он говорит: «Бывало у нас еще и так. Вся шахта выполняет план процентов на восемьдесят, положение незавидное, прорыв, а начальство готовит к открытию партийной конференции или к какому-нибудь празднику тысячный рекорд. Создадут одному стахановцу такие условия, каких другие и во сне не видят, приставят к нему целый взвод помощников, он и отвалит тысяч пять процентов нормы. Шуму потом вокруг этого рекорда — больше чем нужно. А пользы, если разобраться, — ни на грош. Во-пер- вых, стахановца, хорошего человека развращают. Во-вторых, вызывают недовольство у рабочих — рабочие-то знают, как было дело. А, в-третьих, сами руководители не тем, чем нужно, занимаются, не туда

свою энергию направляют, куда следовало бы направить». Слушал я этого шахтера и думал: точь-в-точь как у нас в районе со Степанидой Грачевой.

Район наш и до войны был средненький. Областную сводку в газете посмотришь: если не на середке болтаемся, так в хвосте плетемся. Сеяли не в срок, с сорняками плохо боролись, уборку затягивали. Бывало, едет Федор Маркович в область с отчетом, а мы все переживаем за него: вернется ли назад секретарем или, может, не только без портфеля, а и без партбилета приедет домой? От хлебозаготовок до хлебозаготовок жил человек, под страхом божьим, как говорится. Да и сейчас так живет. Оно ж это все, и поздний сев и плохая уборка, все потом боком выходит на хлебопоставках. Надо правду сказать — район-то наш тяжелый. Большой район, земли много,

иземли разные: там болота, там пески, в одном месте осушать надо, в другом поливать, что в одном колхозе родит хорошо, то в другом не родит. Но все ж таки, если внимательно к каждому колхозу подойти

иправильно народом руководить — можно хорошей урожайности добиться. Только надо подальше вперед смотреть, за несколько лет вперед. Мелиорацию сделать, землю в порядок привести, севообороты наладить — это не одного дня работа. А Федора Марковича как вызовут в обком с отчетом, так — выговор ему. В другой раз

— строгий с предупреждением, в третий — с последним предупреждением. Куда ж ему вперед смотреть? Еще раз едет, думаем: ну, все, отслужил! Нет, опять с выговора начинают.

Вот он, наш Федор Маркович, должно быть, и решил от такой беспокойной жизни хоть отдельными рекордами прикрыть грехи. Понял, в чем тут ему выгода. Хоть упомянут в газете, откуда она родом, та прославленная звеньевая, из какого района, и то ему — отдушина. Как приедет в колхоз «Первое мая», одно твердит председателю

— о звене Степаниды Грачевой, чтоб помогали им всячески. В «Завет Ильича» приедет, идет к звеньевой Марине Кузнецовой,

—тоже орденом ее наградили, — только с ней и разговаривает — будто больше в колхозах и людей нет, и дела нет другого, и никаких других культур, кроме сахарной свеклы, не сеем мы.

Помогать таким людям, конечно, нужно. И я нашему Черноусову помогал больше, чем другим бригадирам. Чтоб уверовали колхозники, какую урожайность можно взять от нашей земли, если сделать все, что наука советует. Но можно так «помочь», что тот человек, ежели здравого рассуждения не потерял, и сам после не скажет тебе спасибо за твою помощь. Если несколько лет изо дня в день хвалить да хвалить человека и ни слова не сказать ему об ошибках, недоделках, о том, что жизнь наша не стоит на месте, что все у нас растет и расширяется, а стало быть, и обязанности наши расширяются, — и стахановец может закостенеть душою.

Что такое есть соревнование в колхозах? Это значит — каждый человек хочет лучше других свою работу выполнить, хочет свое лицо показать. Стало быть, надо всем давать простор. Если ты передовик — подтягивай отстающих, это самое главное. Если изобрел что-нибудь новое — всем расскажи и помоги твой опыт перенять. А так жить, как раньше жили единоличники — лишь бы мне было хорошо, а у соседа хоть пожаром гори, — так нельзя, это не по-колхозному...

Был у нас когда-то на хуторе «культурный хозяин» Игнат Бугров. Опытное поле держал, чистосортные семена выводил, новые культуры сеял, а ни бубочкой ни с кем не поделялся. Завел тонкошерстных овец «рамбулье», — тогда они у нас еще в редкость были, — ни одной ярочки мужикам на племя не продал, только валашков продавал, на убой. Зайдешь, бывало, к нему в сад — ветки ломятся от фруктов, сливы, абрикосы — в кулак величиной; сорвет одну

—две, угостит, а косточки — отдай. Арбуз гостям разрежет — все семечки соберет и в мешочек спрячет — чтоб не унесли. Ну нам сейчас такой обычай ни к чему.

Ясчитаю, если б правильно была поставлена у нас работа со стахановскими звень-

ями, то их в районе бы уже сотни были. А то ведь как получается, хотя бы с той же сахарной свеклой: у Грачевой урожайность из года в год шестьсот — семьсот центнеров, а в колхозе — сто двадцать, сто. А по району в среднем посчитать — и того меньше. Будто ножом отрезано — это рекордных звеньев участки, а это — других прочих. Отчего такая разница? Оттого, что не всерьез взялись за дело, а лишь для вывески, для показа. Чтоб и у нас было на вид, как у людей: есть, мол, в районе электростанция, есть кино, футбольная команда, еще есть то-то и то-то, и знатных стахановцев имеем полдесятка, или сколько там положено их иметь. Оно-то никем ничего не положено, никто тут нормы нам не устанавливал, но знаете же, как бывает, если формально к делу подойти...

Но Грачеву сейчас просто жалко смотреть, как вспомнишь, какой она была. И жалко и досадно, что человека испортили. Не так на нее досадно, как на руководителей районных. Была простая тетка, колхозница, боевая баба, беспокойная, вожак настоящий, а стала — чиновница. Она-то

исейчас боевая на язык, никому спуску не даст, затронь только, председатель колхоза как огня ее боится, но уже не туда она гнет. Свою выгоду лишь защищает.

Как прославили ее знатной стахановкой, мастером высоких урожаев, как зачастили к ней писатели, киносъемщики, академики

— у нее и закружилась голова. Стала поглядывать на людей свысока. Вот тут бы ее

ипоправить с самого начала, невзирая на ее заслуги. Так куда там нашим догадаться! Сверху раз похвалят, а они десять раз повторят. Назвали клуб в селе именем Грачевой, школу, в которой она когда-то училась, назвали ее именем, портретов с нее всюду понавешали, с такими надписями, будто на памятнике: «Вечная слава ударнице полей!», «Гордость нашего района» и так далее. Додумались даже — прикрепили к ней секретаря, одну ученицу из десятилетки, чтоб писала за нее статьи в газеты, на письма отвечала и приезжих принимала, когда ей некогда. Звеньевая с личным секрета-

рем — как председатель облисполкома! И она быстро этак вошла во вкус. Поставила

вприхожей диван, графин с водой — вроде как приемная, а горница — то ее кабинет. Придут к ней люди — по двое — трое

вгорницу не пускает, пока с одним разговаривает, те сидят в приемной, очереди ожидают. Откуда она этого набралась? Побывала в области на слетах, походила там по учреждениям — оттуда, что ли, переняла? Телефон к ней на квартиру провели. Если нужно чего из района передать в колхоз, звонят ей, только с нею и советуются, ее спрашивают о положении в колхозе, через нее и все распоряжения делают, а она уже председателю их передает. Короче сказать

— возомнила она себя первым человеком в колхозе и так стала командовать председателем, будто весь колхоз только для того и существует, чтобы на ее рекорды работать. Не она, с ее рекордами, для колхоза, а колхоз для нее.

Нужно ей, скажем, лишний раз прополоть свеклу — председатель, по ее приказанию, снимает людей с других работ и посылает к ней на помощь. Напали вредители на плантацию, надо быстро борьбу с ними провести — опять из других бригад и звеньев у нее люди работают, хотя в тех бригадах тоже свои посевы есть и такие же вредители их портят. Так то считается — рядовой посев, а у нее — показательный! Если подсчитать трудодни, хотя бы за прошлый год, во сколько обошлась обработка ее плантации, так там только половина трудодней ее звена, а половина — приходящих колхозников. Это уже нехорошо, нечестно. Так же и минеральные удобрения, и тягло, и все прочее — все ей идет в первую очередь. Но другие звенья тоже ведь не отказались бы лишний раз подкормить, прокультивировать?.. И Федор Маркович смотрит на все это сквозь пальцы. И ее самое совесть не мучает. Потому что — успокоилась.

Аэтого сейчас уже недостаточно — показывать колхозникам рекорды с малой площади. Этому они уже верят — что земля наша способна вдвое, втрое больше родить. И про тысячу центнеров свеклы с

гектара слыхали и про семьсот пудов кукурузы слыхали, читали. Разве только лишь какой-нибудь столетний дед станет возражать против науки. Теперь надо такую агротехнику показывать, чтобы всякому звену была доступна. Расширять надо дело, не успокаиваться.

Вот она едет, Степанида Грачева, на слет стахановцев в район или в область и знает наперед, что выберут ее там в президиум, посадят на самое почетное место, все пойдет чинно, гладко, все ораторы будут о ней говорить, хвалить ее. И больше ничего не ожидает. А если бы ее там спросили вдруг: «Как же так, Степанида Ивановна, получается, такой большой опыт накопила ты по сахарной свекле и терпишь, что рядом с тобой у других прочих по сто, по восемьдесят центнеров выходит? Не болит оно разве тебе?» Нет, об этом ее не спрашивают. А надо бы спросить. Надо прямо ей сказать: «Не идут к тебе люди за опытом — призадумайся, почему так получается? Может, сама виновата, оторвалась от массы? Зазнайством своим отпугнула от себя людей? К тебе не идут — ты пойди к ним, поправь ошибку, покажи, научи, поругай кого нужно за неповоротливость, но добейся, чтобы все по-твоему стали работать. Что ж ты думаешь — из года в год брать свои рекорды на трех гектарах и на этом покончить? Этим хочешь и славу свою оправдать? Да у нас сейчас, после этой войны, пол-России людей с чинами, орденами. Если б каждый подумал: ну, все, достиг своего — так и жизнь бы остановилась».

...Вот так мы здесь урожайность повышали. Каждый год одни и те же люди у нас славятся, одни и те же колхозы впереди идут, а кто до войны отставал, тот и сегодня отстает. Потому я и говорю, что если б присвоили Грачевой звание Героя — толку мало было бы. Пошумели бы лишний раз,

ивсе.

Авот как дали мы нынче обязательство, какой урожай должны собрать в сорок седьмом году — за весь район дали, за всю посевную площадь, и цифры назвали по всем культурам и во всех газетах наше

В.В. Овечкин

Районные

будни.

На переднем крае

Был один из последних дней осени, может быть, последний день. Вчера и позавчера еще показывалось солнце. В затишке, в балках,

на крутых склонах, где косые лучи падали отвесно к земле, даже пригревало. Зеленая озимь, слегка присушенная утренниками, еще тянулась к солнцу. В голых рощах щебетали птицы — запоздалые перелетные стайки щеглов, зябликов. Хрупкий стрельчатый ледок у берегов речек к полудню бесследно растаивал. Еще носилась в воздухе паутина, кружились над бурьянами мошки. К ветровому стеклу машины прибило бабочку.

А сегодня с утра подул резкий северный ветер. Все замерло в полях и рощах — ни птичьего голоса, ни пастушьего окрика. Лишь мыши-полевки сновали в сухой траве, торопясь натащить в норы побольше корму. Тяжелые тучи низко стлались над землею. Вот-вот повалит снег, закружит его метелью по полям, ударят морозы...

На краю недопаханного загона стоял гусеничный трактор, «натик», как его называют ласкательно трактористы, возле него

—два человека.

–Подверни к ним, — сказал Мартынов шоферу. «Победа» съехала с дороги на жнивье, остановилась.

–Здорово, седовцы! — сказал Мартынов, выйдя из машины. Два молодых парня, тракторист и прицепщик, грелись с подветренного бока трактора, возле не остывшего еще мотора.

–Здравствуйте......

–Почему мы седовцы, товарищ Мартынов? — спросил тракторист, круглолицый, маленького роста парень, с плутоватыми черными глазами, Костя Ершов.

–Ваш трактор похож сейчас на ледокол в Арктике. Затрет его льдами, и останется здесь на зимовку.

–Пятнадцать гектаров нужно допахать,

—сказал Ершов. — Все машины ушли в МТС, одни мы вот с Кузьмой страдаем тут.

–А почему стоите?

–Горючее кончилось. Развозку ждем. Мы уж давали сигнал. — Тракторист под-

нял с земли длинную жердь-веху с насаженным на конец снопом сухого бурьяна.

—Вон выезжает из села.

–А я думал, скажешь: ждем, пока мотор остынет, карбюратор будем перетягивать,

—произнес Мартынов. — Помнишь, на уборке проса я к вам приезжал?

–Помню, — вильнул глазами в сторону Ершов. — То я тогда пошутковал.

–Испытывал секретаря райкома: понимает ли он чего-нибудь в технике?..

Мартынов прошел по пахоте, нагнулся, порылся в борозде, и теплое чувство, с которым он подъехал к этим «зимовщикам», допахивавшим последние гектары в последние часы перед снегопадом, вдруг исчезло.

–Подо что пашете? — спросил он.

–Не знаем, товарищ секретарь, — ответил, пожав плечами, улыбаясь, тракторист.

—Наше дело маленькое. Скажут паши — пашем, боронуй — боронуем. А что тут будет колхоз сеять — то уж ихнее дело.

–Ты разве не колхозник?

–Колхозник.

–Как же ты не интересуешься своим хозяйством? Не знаешь, что будете здесь сеять?.. И ты не знаешь? — обернулся Мартынов к прицепщику.

–Знаю, — ответил прицепщик, Кузьма Ладыгин. — И он знает. Чего зря болтаешь, Костя? Было сказано председателем: под свеклу пойдет эта земля.

–Под свеклу?.. Что же вы делаете? Нужно на тридцать сантиметров, а тут, — Мартынов еще раз нагнулся над бороздой, смерил пальцами глубину, — пятнадцати сантиметров нет.

–Я уже ему говорил, — сердито поглядел на улыбавшегося тракториста Ладыгин.

—У него батька кузнец, а мать доярка, в поле не ходят. А у меня мать и сестренка на свекле работают. Может, как раз им тут и участок отведут. Заработаю сахару — на два раза семейством чаю попить. Полны руки мозолей тут заработают, больше ничего!..

Тракторист молчал. Улыбка сходила с его круглого, толстощекого, загорелого

лица.

–Как же ты, Ершов, так рискуешь? Ведь будут принимать участок, забракуют, заставят перепахать — горючее за твой счет... – Мартынов оглядел загон. — То вчера пахал? Там, видно, глубже. А это сегодня, с

утра? Поелозил плугом.

–Он вот на что рассчитывал, Петр Илларионыч, — сказал шофер, подходя к Мартынову и указывал рукой на тучи. — На снежок.

–Не успеют принять пахоту — пойдет снег, закроет все грехи?..

–Машина не тянет, товарищ секретарь,

—стал оправдываться тракторист. — Компрессии нет. Сколько уж работаю без ремонта!

–Вчера еще тянула, сегодня не тянет?.. Ершов сдвинул шапку на лоб, поскреб затылок.

–А зачем глубоко пахать, товарищ секретарь? Мы вот читали давеча в газете: один лауреат в Сибири совсем без пахоты сеет и хорошие урожаи собирает.

–Мальцев?.. — Мартынов пристально поглядел на тракториста: дурака валяет или в самом деле так превратно понял агротехнику уральского колхозника-ученого Терентия Мальцева? — Во-первых, Мальцев не совсем без пахоты сеет. Не ежегодно, но пашет. И когда пашет, то глубоко, сантиметров на пятьдесят. Во-вторых, что он сеет на непаханом поле? Пшеницу, ячмень. А здесь будет свекла. Корнеплоды. Им нужна рыхлая почва. И у нас, Ершов, кой-какие поля можно не пахать. Хорошее свекловище, например. Чистое поле, сорняков нет, обрабатывали его культиваторами — тот же черный пар. Зачем его весною перепахивать? Заборони и сей пшеницу. Понятно? Где не нужно, не паши совсем. А где нужно, паши как следует.

–Это мне-то говорите «не паши совсем»? Ого! Да какие же я на это права имею?..

–Ты хозяин этих полей. Ты же колхоз-

ник.

–Хозяин?.. — Ершов порылся в кармане, достал щепоть табаку и обрывок газеты, свернул толстую, в палец, цигарку, за-