Средние века [5] [6] введение

1

Начало исторически известной западноевропейской культуры, а следовательно, и литературы относится к IV—V вв. н. э., когда после распада Римской империи на арену мировой истории выступили новые, варварские народы со своим особым общественно-по­литическим устройством, бытом и нравами.

Крушение античного рабовладельческого общества открыло путь для переселения многочисленных варварских народов, наводнявших в течение целого ряда лет Европу, Переднюю и Среднюю Азию и Северную Африку — области, которые когда-то входили в состав античного мира и в большей своей части объединялись Римской империей. Участниками этого «великого переселения на­родов» были в разное время германцы и славяне, арабы, монголы и тюрки. Народы эти явились создателями средневековых феодальных государств, возникших на развалинах античного рабовла­дельческого общества, В рамках этих государственных образований стожились в дальнейшем и современные европейские народы.

К моменту распада Римской империи население тех ее западных провинций, которые теснее всего были связаны с метрополией — Италии, Галлии, Испании, — в основном было романизовано, Т. е. усвоило латинский язык, римские учреждения и цивилизацию. Ла­тинский язык постепенно вытеснил здесь, за немногими исключе­ниями, местные языки и получил всеобщее распространение, но не в классической, литературной, а в народной форме, так называемой «вульгарной латыни». Из этой народной латыни, имевшей различ­ную местную окраску, впоследствии развились романские языки Западной Европы (французский, итальянский, испанский, португаль­ский и др.).

Среди народов, подвергшихся процессу романизации, некоторые (например, иберы в Испании, лигуры в северной Италии и др.) принадлежали, вероятно, к древнейшему населению Европы и говорили на языках неиндоевропейского строя. Будучи почти пол­ностью романизованы, они в дальнейшем самостоятельной роли в развитии европейской культуры и литературы не сыграли. Исключением в Западной Европе являются лишь баски (в припиренейских областях северной Испании и южной Франции) — вероятно, потомки древних иберов, до сих нор сохранившие свой язык и национальность.

Романизации подверглись к кельты, которые представляют обширную самостоятельную группу среди народов древности, гово­ривших на языках индоевропейской системы. [7]

Примерно за тысячелетие до «великого переселения народов» имела место подобная же экспансия кельтских племен, занимавших одно время более поло­вины Европы — Галлию, Британские острова, значительную часть бассейна Рейна и верховьев Дуная, часть Пиренейского полуострова, северную Италию и даже некоторую часть Балканского полуострова. Но затем кельты были оттеснены германцами и ри­млянами и подверглись романизации вместе с остальным населением римских провинций. Романизованные кельты образовали важный этнический элемент в составе тех народов средневековой Европы, которые впоследствии сформировались на территории первоначального расселения кельтских племен (например, в Галлии — нынешней Франции). Однако уже в начале средних веков, после за­воевания Британии англосаксами (V—VI вв.), кельты сохранили свою независимость, особенности общественного быта и язык лишь в тех немногих областях Западной Европы, где и сейчас сохрани­лось кельтское население и отчасти кельтские языки — в Ирландии, в Шотландии, в Уэльсе (и в некоторых других районах западной Англии) и во французской Бретани.

С германскими племенами Римское государство впервые столк­нулось во II в. до н. э. Согласно данным античных писателей гер­манцы обитали к северу от Дуная до Скандинавии и от Рейна до Вислы. Завоеватель и наместник Галлии Юлий Цезарь в середине I в. до н. э. перешел через Рейн и положил начало подчинению римскому владычеству западногерманских племен. Однако в начале нашей эры германцам удается отстоять свою независимость (битва в Тевтобургском лесу, 9 г. н. э.), а в дальнейшем, в условиях упадка военной мощи Римской империи, они сами становятся нападающей стороной.

В эпоху «великого переселения народов» (IV—VI вв.) всеобщее разложение рабовладельческого общества открывает границы Рим­ской империи для экспансии варварских народов, в том числе и гер­манцев, которые захватывают одну за другой большинство ее за­падных провинций и самую метрополию. Вестготы, заняв сначала южную Галлию, в начале V в. обосновались в Испании, где они оставались хозяевами до арабского завоевания (начало VIII в.). В том же V в. произошло завоевание Британии англосаксами, а также захват Галлии франками. Италия еще в начале V в. была разгромлена вестготами, после чего она была завоевана в конце V в. остготами (под предводительством короля Теодорика Велико­го), а в VI в. — лангобардами.

В захваченных ими римских провинциях германцы основывали варварские государства; однако довольно скоро под влиянием бо­лее высокой культуры завоеванных народов они утратили свой язык, подверглись в свою очередь романизации и растворились в численно преобладавшем романском населении. Так было в Ита­лии, в Галлии и на Пиренейском полуострове, где на основе народ­ной латыни развиваются в это время романские языки средневеко­вой Европы. Германскими по языку остаются в основном только те территории, которые германцы занимали до «великого переселения народов» (Германия и Скандинавия), а также большая часть Британии, завоеванная англосаксами. [8]

Однако и язык англосаксов под­вергся весьма значительной романизации после завоевания Англии нормандцами (1066). В результате взаимодействия англосаксонских и нормандско-французских элементов современный английский язык является в одинаковой мере германским и романским.

В эпоху «великого переселения народов» германцы, как и другие варварские племена, расселившиеся на территории западной Рим­ской империи, находились на высшей ступени варварства, которая характеризуется разложением патриархально-родовых отношений. В период с V по X в. в романских и германских странах Западной Европы в результате взаимодействия остатков позднеримского ра­бовладельческого строя и разлагающегося германского родоплеменного строя, с его королевской властью, дружинами и институ­том свободных землевладельцев, развиваются новые общественные отношения эпохи феодализма.

Столкновение двух систем способствовало, с одной стороны, развитию тенденций, уже заложенных в античном обществе перио­да его разложения, с другой стороны, оно привело к распаду гер­манских родоплеменных институтов. Процесс этот особенно на­глядно протекал в Галлии при династиях Меровингов и Каролингов (V— IX вв.). Следствием захвата завоевателями крупных земельных участков и раздачи их королевским дружинникам явилось развитие крупного землевладения, причем новая военно-помещичья аристократия очень скоро объединилась и смешалась с местной галло-римской знатью. Мелкие земельные собственники, разо­ренные частыми войнами, стали терять свою первоначальную сво­боду. Пополняя собой ряды полусвободных землевладельцев позд­неримского общества («колонов»), они становились крепостными своих более сильных соседей, а эти последние делались все более независимыми от королевской власти, превращаясь в своих владе­ниях в самостоятельных феодальных государей. Сходным образом развивались отношения и в других романских странах, а также в Англии, соприкоснувшейся с римской культурой в период оккупа­ции страны римлянами. С некоторым запозданием в этот процесс была вовлечена Германия, объединенная с Галлией под властью франкских королей. Лишь в отдаленной Скандинавии и в кельтских областях родовой строй оказался более устойчивым, и феодальные отношения развиваются здесь значительно позже. Поэтому на про­тяжении всего раннего средневековья эти страны стадиально от­стают, оставаясь на более ранней ступени общественного развития.

2

Зарождение и развитие литературы средневековья определяется взаимодействием трех основных факторов: традиций народного творчества, культурных воздействий античного мира и христиан­ства.

Варварские народы, получившие после «великого переселения народов» господство в Западной Европе, имели к этому времени свою уже весьма развитую поэзию, послужившую основой позднейшей европейской литературы. [9]

О форме и содержании этой поэзии мы можем составить себе лишь весьма приблизительное предста­вление по рассказам античных и затем средневековых латинских ис­ториков, на основании анализа древнейших литературных памятни­ков Западной Европы, содержащих следы этой первичной поэзии, а также путем изучения поэтического творчества других народов, переживающих соответствующую ступень развития.

Древнейшей формой поэзии являются трудовые песни, свя­занные с работой и возникшие из звуков, сопровождающих и регу­лирующих своим ритмом трудовые процессы, в особенности коллективные. Из трудовых песен развиваются обрядовые, воспроизводящие в мимике и жестах трудовую деятельность чело­века и другие моменты жизни общественного коллектива, в связи с верой первобытного человека, что символическое воспроизведе­ние желаемого (успех на охоте, победа над врагами, хороший уро­жай и т. п.) является магическим средством, способствующим его достижению. Соответственно этому, исполнение обрядового дей­ствия является не индивидуальным, а коллективным (хоровод), и в нем участвует вся заинтересованная в успехе предприятия об­щина.

Видное место в первобытной хоровой поэзии занимают так на­зываемые календарные песенно-игровые действа, отмечаю­щие поворотные моменты в жизни природы, например наступление весны. С последним моментом тесно связана эротическая тематика весенней обрядовой поэзии, поскольку половой акт символизировал плодородие земли и должен был способствовать урожаю.

В обряде трудовая песня частично освобождается от своей узко утилитарной, технической функции и наполняется идеологическим содержанием, делающим возможным ее дальнейшее художествен­ное развитие.

Теория «первобытного хорового синкретизма» была выдвинута русским ученым акад. А. Н. Веселовским на основе широкого сравнительного изучения исторического, фольклорного и этнографического материала. Согласно этой теории в начале всякого по­этического развития элементы лирики, эпоса и драмы существуют в слитном, еще не обособленном («синкретическом») виде. Хоровая песня-пляска, иногда под аккомпанемент какого-нибудь примитив­ного инструмента, сопровождается мимикой и телодвижениями, ко­торые в развернутом виде переходят в танец или драматическую игру. Первоначально наиболее устойчивыми и организующими эле­ментами этого художественного действа являются ритм и напев, а сам текст играет второстепенную роль, сводясь к ряду отры­вистых, эмоциональных восклицаний, из которых впоследствии ра­зовьется «припев» хороводной песни. Содержание тексту, как и все­му описанному синкретическому действу, дает обряд, воспроизво­дящий различные моменты общественной жизни коллектива. Первобытный хоровой и обрядовый синкретизм типичен для па­триархально-родового строя в период его расцвета. [10]

Вместе с началом его разложения и появлением социальной дифференциации в первобытном обществе, приводящей к выделению личности из родового коллектива, происходит и разложение синкретизма. Песня постепенно отделяется от обряда, и начинается дифференциация по­этических жанров. Вместе с тем запевала хора, игравший роль лишь вожака коллективного действа, превращается в профессио­нального певца и поэта, зарождается понятие личного творчества, хотя и подчиненного коллективно-поэтическим нормам, возникает взгляд на поэзию как на искусство.

Из синкретического действа последовательно выделяются: сна­чала — лирико-эпическая песня, с содержанием, заимствованным из мифа или легендарного исторического предания, затем — собствен­но лирическая песня, хоровая или сольная, и позже всего — драма народно-обрядового или культового характера. Однако пережитки первобытного синкретизма еще долго наблюдаются в народной по­эзии. До наших дней сохраняется в ней связь с музыкой. Лирико-эпические песни некоторое время еще сопровождаются пантомимой или пляской. Еще устойчивее черты синкретизма в лирике, столь тесно связанной с пляской, музыкой, хоровым началом. Наконец, в драме синкретизм, можно сказать, до сих пор живет полной жизнью, хотя и в существенно изменившихся формах.

Теория первобытного синкретизма и трудовых основ поэзии устанавливает народные корни всей средневековой литературы и вместе с тем освещает основные пути ее развития как в период разложения родового строя, так и в собственно феодальную эпоху. Однако в исторических условиях европейского средневековья про­цесс этот с самого начала осложняется воздействием двух других названных выше культурно-исторических факторов.

Христианизация народов Европы носила вначале очень поверхностный, формальный характер, сводясь к официальному исповеда­нию основных догм и соблюдению главнейших обрядов. Однако с течением времени христианское учение глубоко проникло в мо­ральное сознание и быт не только верхушки общества, но и на­родных масс.

Влияние религии на жизнь усиливалось тем, что в течение V—Х вв., являющихся временем особенной разрухи и анархии, а также и в продолжение следующего пятисотлетия феодального партикуляризма католическая церковь была огромной международ­ной политической и общественной силой. Обладая строгой иерар­хией и твердо установленным учением, она располагала могущественными средствами пропаганды и все время расширяла свое влияние. Важным средством укрепления католической церковью своего авторитета было то, что в эту эпоху чрезвычайной языковой и диалектной пестроты, сильно мешавшей культурным связям не только между разными странами, но и между областями одного и того же государства, духовенство обладало единым междуна­родным языком, официальным и обиходным, — латынью, которую оно объявило «священным» языком, т. е. языком религиозных тек­стов, церковной письменности и богослужения. [11]

Прелаты были ближайшими советниками и министрами королей и князей, нуждав­шихся в них, как в лицах, способных дать идеологическое обоснование их власти. Как говорит Энгельс, церковь «...окружила феодальный строй ореолом божественной благодати»¹. В связи с этим находится огромная экономическая сила духовенства, явив­шаяся результатом бесконечных земельных дарений. Бывали пе­риоды, когда в руках церкви сосредоточивалось до одной трети всей земельной собственности. Церковь обладала своей особой юрисдикцией, своим особым каноническим правом и, образуя не­что вроде «государства в государстве», не признавала над собой и своими «подданными» власти светского суда, хотя сама стара­лась всячески влиять на него. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 22, с. 306.)

На протяжении всего раннего средневековья католическая цер­ковь выдвигает идею теократии, т.е. притязает на высшее управление государством. В основу этой доктрины легло рассужде­ние одного из виднейших «отцов церкви» Августина (IV—V вв.), из­ложенное им в трактате «О граде божием». По мнению Августина, существуют два государства: государство «земное», основанное на внешней власти, заботах о мирских делах и т. п., и государство «божие», представляющее собой духовную общину всех людей, ве­рующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого. Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти «духовным пастырям».

В большинстве случаев теория священников и монахов расходи­лась с их жизненной практикой, и часто должно было бросаться в глаза резкое несоответствие между претензиями духовенства на духовное руководство и его собственным невежеством, развращен­ностью и грубостью. Тем не менее, несмотря на пороки духовен­ства и частые случаи его глубокого невежества, все же по меньшей мере до XIII в. церковь обладала монополией на образование. Эн­гельс говорит: «Средневековье развилось на совершенно примитив­ной основе. Оно стерло с лица земли древнюю цивилизацию, древ­нюю философию, политику и юриспруденцию, чтобы начать во всем с самого начала. Единственным, что оно заимствовало от по­гибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразру­шенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов. В результате, как это бывает на всех ранних ступенях развития, мо­нополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер» ². (² Там же, т. 7, с. 360.)

Единственными очагами образования долгое время оставались монастырские и епископские школы, в которых обучались почти ис­ключительно лица, предназначавшиеся к духовному званию. Круг знаний, который преподавался в них, был чрезвычайно ограничен. В V—VI вв. был окончательно установлен состав дисциплин, ко­торые церковь считала необходимыми для своих целей. [12]

Это был два цикла: тривий, состоявший из грамматики, риторики и диа­лектики (так называлась в те времена формальная логика), и квадривий — геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Однако назначение этих наук было очень специальное. Геометрия включала в себя элементарные знания о фигурах и чертежах, в частности не­обходимые для «возведения храмов»; арифметика и астрономия в первую очередь обучали способам исчисления дней церковных праздников; музыка сводилась к умению петь или сочинять цер­ковные гимны. Но еще существеннее этого практического ограниче­ния преподаваемых сведений была та общая тенденция, которая вкладывалась в преподавание. Выше всего этого ставились «богооткровенные истины», авторитет «священного писания» и «отцов церкви». Свободное исследование, разум, опыт отрицались как опасный соблазн, путь к заблуждению. Философия объявлялась «служанкой богословия», и если церковное учение оказывалось в противоречии с фактами, то факты без колебания отвергались как иллюзия, как выражение «низшей реальности», которой противопо­ставлялся мир «высшей реальности», иррациональный мир чудес и благодати. Считалось, что следует именно верить в то, что разум «не вмещает».

Энгельс говорит: «В руках попов политика и юриспруденция, как и все остальные науки, оставались простыми отраслями бого­словия и к ним были применены те же принципы, которые господ­ствовали в нем. Догматы церкви стали одновременно и политиче­скими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона. Даже тогда, когда образовалось особое сословие юри­стов, юриспруденция еще долгое время оставалась под опекой бо­гословия. А это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым след­ствием того положения, которое занимала церковь в качестве на­иболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 360-361.)

Уже древнейшие «отцы церкви» — Иероним (IV в.), Августин (IV—V вв.),— односторонне толкуя первоначальное христианское учение, разработали аскетическую доктрину равнодушия к мирским благам и покорности всякой земной власти, поскольку земное су­ществование согласно этой доктрине ничтожно по сравнению с веч­ной, загробной жизнью. При этом утверждалось, что чем больше человек безропотно страдает в этой жизни, тем больше у него шан­сов получить вечное блаженство после смерти. Ясно, насколько аристократической верхушке общества было выгодно это учение, прививавшее народным массам слепую покорность и удерживавшее их от восстания.

Однако наряду с этим учением, господствовавшим в средневеко­вой церкви, развивалась и другая доктрина, противоположная аске­тической и отвечавшая уравнительным устремлениям всех угнетенных и обездоленных. [13]

Согласно этой доктрине, созвучной неоплатоническим идеям и редко находившей прямое выражение в письменных памятниках и документах, но жившей преимуще­ственно в устной традиции, каждое явление природы есть само­раскрытие божества и каждый человек есть «член тела Христова», из чего следует, что весь материальный мир оправдан и что в ка­ждом человеке заключается нечто «священное», делающее послед­него бедняка в известном смысле равным королю. Вообще же гово­ря, эта вторая доктрина постоянно оживает в уравнительных ересях средневековья, в религиозной оболочке ведущих борьбу с фео­дальным укладом. Ибо, как указывает Энгельс, «...при этих усло­виях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные — со­циальные и политические — доктрины должны были по преимуще­ству представлять из себя одновременно и богословские ереси. Для того чтобы возможно было нападать на существующие обще­ственные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 261.)

На начальное развитие средневековой литературы католическая церковь оказала огромное влияние. Целый ряд весьма популярных в ранний период литературных жанров — религиозные гимны, ду­ховные стихи, жития святых, парафразы библии и т. п.— церковно­го происхождения. Внутри церкви зародилась культовая драма. Ранняя историография и различного рода дидактика в значитель­ной степени следуют монастырско-латинским образцам. Христиан­ская легенда ввела в обиход средневековой поэзии огромный ме­ждународный фонд всякого рода сказаний и мотивов новеллистиче­ского характера. Не менее значительно то общее влияние религиозного мышления, которое проявлялось в жанрах, по своему характеру вовсе не религиозных, например религиозные мотивы в героическом эпосе или мистическая концепция любви в неко­торых формах рыцарской лирики. Точно так же католическое уче­ние о «двух реальностях», из которых земная якобы является лишь слабым отражением или подобием небесной, лежит в основе рас­пространенного в средневековой поэзии аллегорического, или символического, восприятия действительности. Реакционное влияние церковного спиритуализма тормозило развитие реалистического мышления и подавляло тягу закабаленных на­родных масс к борьбе за свое освобождение.

Тем не менее отнюдь не следует преувеличивать роль церковно­го или религиозного элемента в средневековой литературе. Мировоззрение, как широких масс средневековых людей, так и средних слоев их и даже представителей высших классов отнюдь не было сплошь окрашено аскетическим настроением и мыслями о потусто­роннем. Тот самый дуализм мысли и чувства, который был отме­чен выше, позволял совмещать с церковной догмой страстную жа­жду жизни и любовь к реальной действительности. Подобно тому как в мышлении широких слоев населения наблюдалось «двоеверие», т. е. примесь к христианскому исповеданию старых народноязыческих верований, так и в чувствах людей того времени с ис­кренней религиозностью уживалось самое непосредственное и радостное отношение к жизни. Средневековая литература в целом отнюдь не окутана черным флером и полна ярких красок и жизнерадостности. [14]

Другим крупным фактором, оказавшим значительное влияние на средневековую литературу, является античность. Германское за­воевание на первых порах уничтожило из античного наследия все, что можно было уничтожить. Но почти немедленно началось собирание остатков разрушенного как образцов и материала для создания новой культуры. Латинский язык был принят как язык государственных актов и высшей администрации; на латинском языке было записано обычное право германских племен и народов (т. н. варварские «правды»), в латинских хрониках V—VI вв. запечатлены деяния варварских королей. Завоеватель Италии остгот­ский король Теодорик Великий охотно избирал себе министров из числа образованных римлян.

Несмотря на враждебность церкви древней языческой культуре, ей пришлось выступить в роли хранительницы и пропагандистки античного наследия. Сначала римские авторы (греческие до самого Возрождения оставались в подлинниках неизвестны) включались в школьное преподавание очень неохотно. Раньше других был до­пущен Вергилий, у которого благодаря фантастическому толкованию его 4-й эклоги как предсказания о пришествии мессии созда­лась репутация «христианина до Христа». Вскоре круг разрешенных писателей пришлось расширить, так как древность являлась в ту пору единственным источником знаний.

Уже Августин указывал на необходимость изучения языческой литературы и науки. Однако древнеримские авторы соответствую­щим образом цензуровались и обрабатывались с целью парализо­вать их возможное «вредное» влияние. Предпочитали пользоваться выборками, пересказами, комментариями, а не цельными ори­гинальными текстами. Уже Иероним, Августин и другие занима­лись таким «согласованием» древних авторов с «истинами» хри­стианского учения. В средневековой школе такой способ изучения античности применялся тем успешнее, что почти до самого конца раннего средневековья из нее усваивались отдельные сентенции, сведения или поэтические образы, вырванные из контекста, самое большее — некоторые сюжеты, оторванные от породившего их ми­роощущения, слишком далекого и непонятного людям средневе­ковья.

Несмотря на такое ограниченное понимание античности в сред­ние века, к ней все же беспрерывно обращались за всякого рода знаниями. Богословская мысль использовала схемы философии Аристотеля и Платона, долгое время известной лишь фрагментар­но, иногда в искажающих пересказах.

Прямое влияние античности на средневековую литературу было также довольно значительно. Можно найти отклики знакомства с Овидием в ранней рыцарской лирике. В преддверии рыцарскогоромана и повести стоят обработки сказаний об Александре Маке­донском и «Энеиды» Вергилия. Отголоски античности можно найти и в большинстве других литературных жанров. [15]

3

Деление средневековой литературы на периоды определяется этапами общественного развития европейских народов за это вре­мя. Прежде всего следует различать в ней два больших периода — период литературы разложения родового строя и зарождения фео­дальных отношений и период литературы развитого феодализма. Первый из них простирается примерно до конца X в., однако эта дата имеет условный характер, так как разные народы развивались далеко не одинаковыми темпами. Как уже было сказано, быстрее всего развитие происходило во Франции, где уже в IX в. феодализм в основном сформировался. Несколько отстают от нее Германия и другие континентальные страны, а также Англия. Последнее ме­сто занимают периферийные, северные и северо-западные области Европы, занятые скандинавами и кельтами. Поэтому литература первого большого периода представлена для нас памятниками по­этического творчества почти исключительно кельтов и скандинавов, к которым в силу специфических условий развития Англии следует присоединить еще и англосаксов. Хотя хронологически эти памят­ники в некоторых случаях относятся к довольно позднему времени (гораздо позднее 1000 г.), по своему характеру они принадлежат еще к первому периоду. Хорошей сохранности раннего поэтическо­го творчества названных народов способствовало то, что после обращения их в христианство духовенство, состоявшее из местных людей, отдаленное от Рима и менее ревностно проводившее в жизнь его директивы, проявляло большую терпимость к нацио­нальным языческим преданиям. По этой причине монахи у кельтов и скандинавов, как и всюду в средневековой Европе являвшиеся долгое время единственными носителями грамотности, считали возможным записывать произведения народного поэтического творчества, даже проникнутые языческими представлениями. На­оборот, в странах континентальных, где связь с Римом была гораздо теснее, церковь проводила политику жестокой борьбы с «нече­стивыми» народными песнями. Поэтому памятники подобного рода там почти полностью пропали.

В общем литература периода разложения родового строя до­вольно однородна по своему составу и представляет единое целое. Гораздо сложнее обстоит дело с литературой периода развитого феодализма, расцветающей на континенте и в Англии с XI по XV в. Здесь надо различать несколько слоев и этапов литературно­го творчества, определяемых путями развития этих стран.

Поворотным моментом является чрезвычайный подъем — около XII в.— городов как новой общественно-политической силы, полу­чившей в скором времени преобладающее значение. До этого мо­мента борьба в основном ведется между феодалами, т. е. земельным дворянством, и крестьянами, иначе говоря, народными массами. [16] Между ними в культурном отношении особое место зани­мает духовенство, эта «профессиональная интеллигенция» средневе­ковья, которая примыкает согласно своему внутреннему расслое­нию к двум вышеназванным силам, именно: крупное и среднее духовенство — к классу феодалов, низшее — к народным массам. Обладая монополией грамотности и школьной образованности, ду­ховенство разрабатывает наиболее раннюю на живых языках письменную литературу, имеющую более или менее «ученый» характер.

В результате этого примерно до XIII в. мы имеем три особых литературных потока, развертывающихся параллельно — литературу народную, клерикальную и феодально-ры­царскую. Никоим образом нельзя считать, что эти три потока были взаимно изолированы: напротив, между ними все время удер­живается некоторая связь и возникают сложные, промежуточные образования; но в основном они между собой антагонистичны, бу­дучи выражением борющихся классовых сил; их законы, формы и пути развития своеобразны. Самой исконной и наиболее мощной из них является литература народная, долгое время ведущая утес­ненное и подспудное существование, но вливающая в остальные две, когда к этому представляется возможность, здоровые соки. Второй поток, литература клерикальная, много моложе народной, но все же представляет собой первую из возникших в Европе пись­менных литератур. Третий, литература феодально-рыцарская, фор­мируется значительно позже, лишь около XII в., причем эта лите­ратура отчасти использует опыт первых двух.

Резкий подъем городов около XII в. существенно меняет карти­ну. В XIII в. интенсивно развивается и быстро занимает ведущее положение городское искусство и городская литература. В связи с изменением культурных условий клерикальная литера­тура теряет свою обособленность и вливается в новую городскую литературу как органическая часть ее. Феодально-рыцарская литература продолжает самостоятельное существование до самого кон­ца средневековья, но быстро приобретает эпигонский характер. Что касается народной поэзии, то она очень часто оказывается корнем, из которого вырастают наиболее значительные явления городской литературы, однако в специфических условиях городского развития народная поэзия облекается в новые формы, типические для этого времени. [17]