2. Религиозно-антропологическая концепция н.А.Бердяева: техника как переход от органической жизни к жизни организованной

Свои взгляды на предмет техники и технической цивилизации Николай Александрович Бердяев (1874-1948) системно или концептуально излагает в своей статье «Человек и машина (Проблема социологиии и метафизики техники)», впервые опубликованной в 38-м номере журнала «Путь» (Париж, май 1933). В данной работе, отмечая, что «вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры», он считает, что в ХХ веке «маловерия» (который отмечен ослаблением не только традиционной религиозной веры, но даже «гуманистической веры ХIХ века») единственно сильной верой «остается вера в технику, в ее мощь и ее бесконечное развитие». Поэтому неслучайно, что проблема техники не просто привлекает внимание, но и сильно тревожит христианское сознание. У христиан, которые еще не осмыслили данной проблемы, Н.А.Бердяев различает два типа отношения к технике, «и оба недостаточны». Первый из них наблюдается у большинства хритстиан, которые рассматривают технику как нечто религиозно нейтральное и безразличное, объявляя ее делом инженеров, преследующих цель «усовершенствования жизни» и умножения ее благ, которыми пользуются, кстати, и сами христиане. В противоположность этому христианское меньшинство «переживает технику апокалиптически, испытывая ужас перед ее возрастающей мощью над человеческой жизнью, готово видеть в ней торжество духа антихриста, зверя, выходящего из бездны». Подобное отношение к технике исходит из того простого принципа, согласно которому «все, что не нравится, все, что разрушает привычное, легко объявляется торжеством антихриста и приближением конца мира», поэтому Н.А.Бердяев называет это ленивым решением вопроса. Впрочем, таковым, по его мнению, является и первое отношение к технике, признающее ее религиозную нейтральность, поскольку «оно просто не видит проблемы»²⁸⁷. Нетрудно заметить, что в данном аспекте своих рассуждений о технике он просто пытается «проецировать» на христианскую «почву» две из доминирующих в истории культуры оценки техники.

Технику, как полагает Н.А.Бердяев, «можно понимать в более широком и в более узком смысле». По-видимому, в первом случае она охватывает собой и индустрию, и искусство. Именно в этом смысле «мы говорим не только о технике экономической, промышленной, военной…, но и о технике мышления, стихосложения, живописи, танца, права, даже о технике духовной жизни, мистического пути. Так, например, йога есть своеобразная духовная техника». При этом следует особо подчеркнуть, что «техника повсюду учит достигать наибольшего результата при наименьшей трате сил…». В связи с этим ее можно рассматривать как средство или орудие. «… Бесспорно, - говорит Н.А.Бердяев, как бы полемизируя с О.Шпенглером, - техника всегда есть средство, орудие, а не цель». Дело в том, что цели жизни, с его точки зрения, не имеют технического содержания и, следовательно, не являются чем-то техническим. Они, напротив, лежат в совершенно иной области - «в области духа». Общая же подмена целей жизни техническими средствами не может означать ничего, кроме опустошения самого духа, его угашение. Именно так происходит, когда довольно часто рассмативают человека и определяют его как homo faber. Нет, конечно, сомнений в том, что человек – это инженер. Однако при этом не следует забывать того, что его инженерное искусство всегда нацелено и обращено на осуществление тех целей, которые полностью лежат за пределами этого искусства.²⁸⁸

В полном соответствии с выдвинутым Николаем Гартманом (1882-1950) в работе «Этика» (1926) тезисом о том, что высшие ценности являются наименее сильными, Н.А.Бердяев полагает, что техника имеет сильные позиции «в нашем грешном мире» совсем не от того, что является «верховной ценностью». Как раз наоборот, то, что является в мире наиболее сильным (например, «грубая материя») оказывается вместе с тем и наименее ценным. В связи с этим он видит основной парадокс взаимоотношения между техникой и культурой в следующем: «Без техники невозможна культура, с нею связано само возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели». Дело в том, что в любой культуре всегда, по его мнению, существуют два элемента: технический и природно-органический. И если первый из них берет верх над вторым, то это непременно приведет к перерождению культуры и ее гибели. Вот, собственно, почему «возврат к природе есть вечный мотив в истории культуры, в нем чувствуется страх гибели культуры от власти техники, гибели целостной человеческой природы». И в самом деле, техническая эпоха низводит человека до уровня простого средства, превращая его в орудие производства продуктов и, таким образом, ставит вещь выше самого человека.²⁸⁹

В свете этого Н.А.Бердяев считает возможным выделить «три стадии в истории человечества – природно-органическую, культурную в собственном смысле и технико-машинную». В основе данной периодизации человеческой истории в конечном итоге лежит, как он думает, различное отношение духа к природе. Так, на первой из указанных стадий дух еще полностью погружен в природу; на второй стадии он, выделяясь из природы, полностью обособляется и образует особую сферу духовности; и, наконец, на третьей стадии он активно овладевает природой и господствует над ней.²⁹⁰

Вслед за О.Шпенглером и другими Н.А.Бердяев различает органическое и организованное существование. Организм от организации отличается, прежде всего, тем, что он «рождается из природной космической жизни и … сам рождает». Соглашаясь с одним из представителей неовитализма²⁹¹, немецким биологом и философом Гансом Дришом (1867-1941), он считает организм целостным образованием, в котором целое предшествует частям и, присутствуя в каждой из них, господствует над ними. Как раз этим и характеризуется имманентно присущая организму целесообразность, которая «вкладывается в него Творцом или природой». Однако ничего подобного мы не обнаруживаем в организации, которая «совсем не рождается и не рождает», в которой имеет место иного рода целесообразность, вкладываемая «в нее организатором извне» и поэтому она является продуктом творческой активности человека. И именно с организацией, а не с организмом Н.А.Бердяев связывает современную технику, поскольку через нее создается новая действительность, которая является результатом не эволюции, а человеческого изобретательства, т.е. продуктом не органического, а организованного процесса. Вот, собственно, почему господство техники и машин рассматривается им как «переход от органической жизни к организованной жизни, от растительности к конструктивности». Таким образом, техника порождает новые, так называемые, «организованные тела», которые образуют собой некий «новый космос». Именно это имеет ввиду Н.А.Бердяев, когда говорит о «космическом значении» техники. Ссылаясь в данном отношении на книгу Lafitte «Reflexions La science des machines», где как раз и выдвигается тезис о том, что наряду с неорганическими и органическими телами существуют еще тела организованные – царство машин, он отмечает: «Это есть новая категория бытия. Машина действительно не есть ни неорганическое, ни органическое тело… В природе неорганических машин не существует, они существуют лишь в мире социальном. Эти организованные тела появляются… после человека и через человека». Однако эта новая, вызванная к жизни самим человеком, действительность есть показатель не только его «страшной мощи», но и «его слабости, его склонности к рабству». Дело в том, что техника не просто перестает повиноваться своему творцу – человеку, но стремится подчинить его себе, поработить его. «… Трагедия в том, - подчеркивает Н.А.Бердяев вслед за О.Шпенглером, - что творение восстает против творца…». Правда, в отличие от этого последнего, который, как мы уже видели, проводил некую аналогию между «бунтом» машины против человека и «бунтом» самого человека против природы, он рассматривает неповиновение техники человеку как повторение «тайны грехопадения», заключающейся «в восстании твари против творца»²⁹², в «бунте» человека против Бога.

Итак, человек технической эпохи уже не в состоянии овладевать созданной им техникой. Более того, он сам падает жертвой и становится рабом своего собственного творения. Дело в том, что хотя техника «заменяет органически-иррациональное организованно-рациональным», она, тем не менее, непременно порождает новые социальные иррациональные последствия, как, например, безработицу – это «величайшее бедствие нашего времени». В ряду подобных последствий можно указать и на систему Тейлера, которая, будучи крайней формой рационализации труда, на самом деле превращает человека в некую усовершенствованную машину. «Машина хочет, - делает в связи с этим обобщение Н.А.Бердяев, - чтобы человек принял ее образ и подобие. Но человек есть образ и подобие Бога и не может стать образом и подобием машины, не перестав существовать». Именно так техника пытается «овладеть духом» и «поработить его»²⁹³.

Религиозный смысл техники выражается и в том, что с наступлением технической эпохи завершается «теллурический период в истории человечества, когда человек определялся землей не в физическом только, но в метафизическом смысле слова». Человек технической эпохи больше не пребывает «в материальном лоне, в лоне материи-земли, Magna Mater». И поскольку отрыв от этого лона делает борьбу более суровой, то отсюда Н.А.Бердяев заключает, что в технике имеют место всегда две стороны: «с одной стороны, она несет в себе удобства, комфорт жизни…, с другой стороны, она требует большей суровости и бесстрашия»²⁹⁴.

О противоречивой природе техники можно говорить и в следующем отношении. С одной стороны, демократия является принципом техники. Техническая эпоха по Н.А.Бердяеву - это эпоха демократии и социализации, поскольку «в ней все становится коллективным…». Однако с другой стороны, «массовая техническая организация жизни уничтожает всякую индивидуализацию», поэтому при ней «все делается безлично-массовым» и анонимным. Вместе с тем необходимо отметить и то, что техническая цивилизация представляет собой серьезную угрозу и реальную опасность для души и наносит «страшные удары» по гуманизму. «Машина по природе своей антигуманистична» – достаточно категорично заявляет Н.А.Бердяев. Новая техника, по его мнению, сосредотачивает в руках человека «страшную силу», поэтому куча людей, овладев «секретом технических изобретений, может тиранически держать в своей власти все человечество…». При дальнейшем развитии техники можно представить себе еще более страшную и удручающую картину, когда будут созданы такие совершенные машины, с помощью которых человек мог бы управлять миром, но самого человека тогда уже не будет – «Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью…». Такому страшному кошмару может успешно противодействовать только сила духа. Однако человеческий дух не в состоянии решить подобную грандиозную задачу в одиночку. Он может переломить ситуацию и окончательно победить в своем противоборстве с техникой лишь в том случае, «если он будет соединен с Богом. Только тогда сохранится в человеке образ и подобие Божие, т.е. сохранится человек. В этом обнаруживается различие эсхатологии христианской и эсхатологии технической»²⁹⁵.

Вот так судьбоносный для человечества вопрос о технике «неизбежно делается духовным вопросом и, в конце концов, – религиозным вопросом». При этом следует подчеркнуть и то обстоятельство, что власть техники непременно приведет к большему и, в конечном итоге, положительному изменению в типе религиозности. Дело в том, что человек технической эпохи менее подвержен влиянию традиционного, наследственного, бытового типа религиозности. «Религиозная жизнь в технико-машинную эпоху, - пишет Н.А.Бердяев, - требует более напряженной духовности, христианство делается более внутренним и духовным, более свободным от социальных внушений… Религиозная жизнь делается более личной, более выстраданной, т.е. определяется духовно».²⁹⁶

Очевидно, что не без влияния своего «марксистского» прошлого Н.А.Бердяев полагает, что власть техники «родилась в недрах капиталистического строя», и машина служила самым мощным орудием развития капитализма. Кроме того, он не сомневается в том, что техника, благодаря которой появился капитализм, может служить эффективным средством его преодоления и установления «иного, более справедливого социального строя». Однако и коммунизм, принимая от капитализма «гипер-машинизм и техницизм», по его мнению, «создает настоящую религию машины, которой поклоняется как тотему». «Материалистический коммунизм» полностью подчиняет человека обществу, между тем как «в действительности правда в обратном»: именно человеку должен принадлежать примат перед обществом, именно он «должен организовать общество и мир…»²⁹⁷.

В своей исторической судьбе, которая, как отмечали еще Ф.Ницше и О.Шпенглер, всегда трагична, человек проходит, согласно Н.А.Бердяеву, ряд стадий, на первой из которых он выступал еще рабом природы, но все же нашел в себе силу и мужество вести героическую борьбу за свою независимость, за свое освобождение. Затем «он создал культуру, государство, национальные единства, классы», но тут же впал в рабскую зависимость от всех этих структур. В настоящее время человек вступает в новый период своего существования, в котором он создает организованное общество и технику и пытается овладеть иррациональными социальными силами. Однако вместо этого он сам «становится рабом организованного общества и техники, рабом машины, в которую превращено общество и незаметно превращается человек». И, в который уже раз, снова перед человеком встает и становится актуальной проблема его освобождения. Данная проблема теперь может быть успешно и окончательно решена лишь тем «сознанием, которое поставит человека выше природы и общества…». Следовательно, «путь окончательного освобождения человека и окончательного осуществления его призвания есть путь к царству Божию, которое есть не только царство небесное, но царство преображенной земли, преображенного космоса»²⁹⁸. Вот так, т.е. на чисто религиозной (а точнее сказать – христианской) почве Н.А.Бердяев предлагает решать проблемы технической эпохи, все трудности технической формы (этапа) существования и развития человечества в своей, не отличающейся особой оригинальностью, технофилософской концепции.