3. М.Хайдеггер: техника как вид раскрытия потаенности

Третий немецкий философ, который разрабатывал свою концепцию технофилософии спекулятивно-умозрительным методом - Мартин Хайдеггер (1889-1876). Поэтому не случайно, что ход его размышлений и некоторые его положения при разработке данной концепции вызывают определенные ассоциации с установками двух предыдущих его соотечественников. Во всяком случае, здесь несомненно одно: в своей философии техники он испытывал известное влияние дессауэровских идей и особенно – положения о технике как о способе человеческого бытия. К тому же необходимо еще раз подчеркнуть, что тот прием или метод, который был назван выше «фетишизацией понятий» или «спекуляцией» ими, настолько «злоупотребляется» М.Хайдеггером, что фактически доводится им до некой крайней (абсурдной) формы. И в самом деле, «игра словами», тонкая «манипуляция» или «спекуляция» их значениями становятся у него не просто главным инструментом конструирования своего взгляда на технику и ее сущность, но и излюбленным способом философствования вообще. Выбор же подобного метода конструирования философского знания следует, по-видимому, объяснить тем, что язык, согласно этому философу, составляет «дом бытия».

Необходимо также отметить и то, что при разработке системы своих философских взглядов М.Хайдеггер на свойственную ему манеру частично использовал платоновско-сократовскую методику «вопрос – ответ». В соответствии с видоизмененной формой данной методики он написал все свои важные философские работы, а главное свое философское произведение «Бытие и время» (1927) он даже начал с анализа существа или содержания самого понятия «вопрос». Следовательно, можно сказать, что все рассматриваемые им философские проблемы он формулировал в виде конкретных вопросов, на которые он давал свои конкретные ответы. Поэтому вряд ли можно согласиться с Карлом Митчем в том, что М.Хайдеггер «скорее ставит вопросы, чем отвечает на них», поскольку «полагает, что вопросы…, их выдвижение являются в большей степени истинным занятием философии…» и что «он относится крайне подозрительно ко всяким ответам и решениям»¹⁵⁷. У М.Хайдеггера, на самом деле, мы находим столько ответов, сколько он выдвигает вопросов, а крайне подозрительно он относится «ко всяким ответам и решениям», кроме своих собственных.

Свой философский взгляд на сущность техники М.Хайдеггер формулирует в своей работе «К вопросу о технике» (1954), которая представляет собой переработанный материал лекции, прочитанной им 18 ноября 1954 года в Мюнхенском высшем техническом училище. Данную свою работу он начинает с утверждения о том, что «техника не то же самое, что сущность техники» и что «сущность (wesen) вещи, согласно старому учению, считается то, что (was) она есть». В непосредственной связи с этим он рассматривает оба имеющие хождение определения техники, согласно которым она трактуется либо как «средство для достижения целей», либо как «известная человеческая деятельность». Эти определения, которые он называет соответственно инструментальным и антропологическим, говорят об одном и том же, «ибо ставить цели, создавать и использовать средства для их достижения есть человеческая деятельность»¹⁵⁸.

Инструментальное определение техники, несомненно, является правильным. Однако «правильное», констатируя «в наблюдаемой вещи что-то соответствующее действительности, … вовсе еще не обязательно раскрывает вещь в ее сущность». И поскольку «только там, где происходит такое раскрытие, происходит событие истины», то это значит, что «просто правильное еще не есть истина». Так, М.Хайдеггер приходит к своему выводу, что «правильное инструментальное определение техники… еще не раскрывает нам ее сущности», поэтому, чтобы добраться до этой последней, нам необходимо, «пробиваясь сквозь правильное, искать истинного»¹⁵⁹. Следовательно, для выявления сущности техники и установления, таким образом, не просто правильного, но и истинного ее определения мы должны, прежде всего, задаваться вопросом: что такое инструмент? Ответ на данный вопрос М.Хайдеггер находит в необходимости сведения инструментальности к причинности. «Где преследуются цели – применяются средства, где господствует инструментальное, - говорит он, - там правит причинность, каузельность»¹⁶⁰.

В связи со сказанным, М.Хайдеггер напоминает об идущей от Аристотеля традиции, согласно которой философия различает четыре вида причин: 1) «causa materiales» («материальную причину») – материал или вещество, из которого изготавливается вещь (например, серебро в серебряной чаше, предназначенной для жертвоприношения); 2) «causa farmalis» («формальную причину») – форму или образ, который принимает этот материал (чашеобразность в указанном примере); 3) «causa finalis» («конечную причину») – цель, которой определяются форма и материал (жертвоприношение); 4) «causa efficiens» («действующую» или «производящую причину») – силу, создающую готовую вещь (серебряных дел мастер). В свете данного факта и на основе предыдущего вывода он заключает, что сущность техники, представляемой как средство, может быть раскрыта только путем сведения инструментальности к «этим четырем аспектам причинности»¹⁶¹.

После этого М.Хайдеггер пускается в рассуждения о значении слова «причина». Латинское слово «causa», по его мнению, - «идет от глагола cadere, падать и означает то, благодаря чьему воздействию «выпадает» то или иное следствие». У Аристотеля, к которому восходит учение о четырех причинах, мы не находим ничего подобного. У него, как и у греков вообще, то, что мы называем причиной, а римляне – cause, «зовется aiton: то, что виновато в чем-то другом. Четыре причины – четыре связанных между собой вида виновности». Поясняя это на вышеуказанном примере с серебряной чашей, М.Хайдеггер указывает, что согласно точке зрения греков, серебро, чашеобразность, жертвоприношение и серебряных дел мастер являются «совиновниками» наличия и готовности серебряной чаши в качестве жертвенного сосуда¹⁶². Но здесь неизбежно возникают вопросы: что, собственно говоря, «с самого начала объединяет» эти четыре вины?, откуда идет их единство? Отвечая на данные вопросы, он приходит к следующему: «Наличие и готовность… характеризует присутствие чего-либо присутствующего. Четыре вида вины позволяют вещи явиться. Благодаря им вещь оказывается присутствующей. Они выпускают ее из несуществования и, тем самым, ведут к полноте ее явления. Все виды вины имеют своей основной чертой это выпускающее выведение к явленности. В смысле такого выведения вина есть «повод»»¹⁶³.

Следовательно, четыре вида вин или поводов с самого начала объединены и взаимосвязаны между собой тем, что «они дают чему-то, еще не явленному, придти к присутствию. Тем самым ими одинаково правит то при-ведение, которое приводится к явленности существующее. Что такое это приведение, нам говорит Платон в одной фразе «Пира» (205 в.): … («Всякий повод для перехода и выхода чего бы то ни было из не-существования к присутствию есть «пойэсис», про-из-ведение»)»¹⁶⁴.

«Про-из-ведением» или «пойэсисом» является не только ремесло и искусство, но и «фюсис». Более того, это последнее есть «поэсис» в высшем смысле этого слова. Дело в том, что «фюсис», как и «присутствующее «по природе»», содержит в самом себе начало «про-из-ведения», тогда как ««про-из-ведения» ремесла и художества… берут начало своей произведенности не в себе самом, а в другом…»¹⁶⁵. Однако где бы ни происходило событие «про-из-ведения» - в природе, ремесле или в искусстве, оно всегда представляет собой раскрытие потаенного, выведение из потаенности в непотаенность, в открытость. «Повод ведет к присутствию того, - пишет М.Хайдеггер, - что обнаруживается в событии про-из-ведения. Про-из-ведение выводит из потаенности в открытость. Событие про-из-ведения происходит лишь постольку, поскольку потаенное переходит в непотаенное. Этот переход коренится и набирает размах в том, что мы называем открытостью потаенного. У греков для этого есть слово «алетейя». Римляне переводят его через veritas. Мы говорим «истина», понимая ее, обычно, как правильность представления»¹⁶⁶. Как видим, верный своему отмеченному выше методу, М.Хайдеггер пытается свести древнегреческое слово «aletheyein» («говорить истину, быть правдивым») к древнегреческому корню «lethein», означающему «быть скрытым, тайным». (Заметим в скобках, что к этому последнему слову восходит и термин Э.Блоха «латентность» материи, что, несомненно, говорит о созвучности указанной точки зрения М.Хайдеггера с позиций данного автора).

Итак, древнегреческое слово «алетейя» объединяет в своем значении и истину, и раскрытость. Исходя из этого и как бы подытоживая все вышесказанное, М.Хайдеггер удивленно сам себе задает вопрос: «куда мы забрели?» и тут же на него отвечает: «Мы спрашиваем о технике, а теперь добрались до «алетейи», раскрытости потаенного. Какое отношение сущность техники имеет к раскрытию потаенного? Ответ: прямое. Ибо на раскрытии потаенного стоит всякое про-из-ведение. Последнее, со своей стороны, собирает в себе четыре вида повода – всю причинность – и правит ими». Так, техника оказывается, в конечном счете, не просто средством, а видом или способом раскрытия потаенного, выведения действительного из потаенности. В подтверждение данного своего вывода М.Хайдеггер приводит свои размышления по поводу этимологии термина «техника». Этот термин восходит, согласно его мнению, к древнегреческому слову «techne», которое, якобы, изначально включало в свое значение два аспекта. Первый из них обозначает не только ремесленное мастерство и умение, но и высокое искусство, изящные художества. Второй же, более важный аспект значения слова «techne», связан со значением слова «episteme». «С самых ранних веков, вплоть до времени Платона, - отмечает М.Хайдеггер, - слово «техне» стоит рядом со словом «эпистеме». Оба слова именуют знание в самом широком смысле. Они означают умение ориентироваться, разбираться в чем-то. Знание приносит ясность. В качестве проясняющего оно есть раскрытие потаенности». Поэтому можно сказать, что ««техне» есть вид «истинствования». Она обнаруживает то, что не само себя про-из-водит, еще не существует в наличии, а потому может выглядеть и выйти то так, то иначе…»¹⁶⁷. Следовательно, сущность техники состоит «не в операциях и манипуляциях, не в применении средств» и артефактах, а в том раскрытии потаенности, которое «сродни» истине.

Однако, применяя технику и участвуя таким образом «в поставляющем производстве как способе раскрытия потаенности», человек еще далеко не создает самой потаенности. Как раз наоборот, он в ходе данного процесса лишь отвечает на тот вызов, который эта потаенность сама ему бросает. Собирающее начало этого вызова как раз и нацеливает человека на «поставление» действительного как чего-то состоящего в наличии. И по примеру того, как собирающее начало, складывающее извилистую линию берега в береговую линию, мы называем «по-бережьем», а собирающее начало всех тех способов, какими мы ведем себя, называем «по-ведением», М.Хайдеггер предлагает «тот захватывающий вызов, который сосредотачивает человека на поставление всего, что выходит из потаенности в качестве состоящего-в-наличии», называть «по-ставом» («Ge-stell»). Следовательно, он решается употреблять данное слово, которое обычно означает «станок» (например, ткацкий) или «мельничные жернова», т.е. нечто сугубо техническое, «в до сих пор совершенно непривычном смысле» и обозначить им сущность техники именно как нечто не техническое, не машинообразное. Вот, собственно, почему он пишет его в слоговой форме. А в порядке «оправдания» подобного рода «переиначивания слов зрелого языка» он ссылается на пример Платона, который употребил слово «эйдос» («вид») в далеко непривычном для греческого повседневного языка значении.

Итак, «по-став», согласно хайдеггеровской терминологии, есть «собирающее начало той установки, которая ставит, т.е. заставляет человека выводить действительное из его потаенности способом поставления его как состоявшего-в-наличии. По-ставом называется тот способ раскрытия потаенности, который правит существом современной техники, сам не являясь ничем техническим»¹⁶⁸. Помимо этого М.Хайдеггер пытается установить еще четыре «оттенка» или аспекта значения слова «по-став». Во-первых, слово «ставить», корень которого входит в слово «по-став» сохраняет «в себе отзвук того становления, от которого происходит». Во-вторых, поставить на тот или иной путь означает не что иное как «послать на него». Собирающее же посылание человека на тот или иной путь раскрытия потаенности М.Хайдеггер называет не иначе как «миссией и судьбой». В-третьих, раскрытие потаенного как истина суть событие, к которому «в ближайшем и интимнейшем родстве» стоит свобода. Следовательно, «свобода – это область миссии, посылающей человека на тот или иной путь раскрытия Тайны». В-четвертых, там, где речь идет о раскрытии тайны, там всегда имеют место опасность и риск. Вот, собственно, почему «миссия раскрытия тайны сама по себе есть не какая-то, а всякая опасность». Так, «по-став» по своей многозначности, в конечном итоге, оказывается теснейшим образом связанным со «становлением», «свободой», «посланностью» («Geschick»), а стало быть, «миссией» или «судьбой» и, наконец, с «опасностью» («Gefahr»)¹⁶⁹.

Однако, говоря о «по-ставе» как о риске и опасности, необходимо иметь в виду, что речь идет не о каком-то демонизме техники. Нет, техника сама по себе не опасна, она не являет собой никакого демонизма. Угроза человеку исходит не из какого-либо губительного действия машин и технических устройств. «Нет никакого демонизам техники», заявляет М.Хайдеггер, а «есть тайна ее сущности». Уточняя эту свою мысль, он указывает, что риск заключен в самой сущности или существе техники как миссии раскрытия потаенности. Дело в том, что господство «по-става» грозит человеку тем, что он «окажется не в состоянии вернуться к более изначальному раскрытию потаенного и услышать голос более ранней истины». Иначе говоря, оно может «глухо заслонить собой свет всякого раскрытия тайны, всякую явленность истины», т.е. роковым образом может заслонять собой пойэсис. Но вместе с тем, в сущности (существе) техники одновременно «должны таиться ростки спасительного». Ведь, как категорично утверждает Гельдерлин в первых строках своего гимна «Патмос», именно там, где есть опасность, как раз «вырастает и спасительное». Если вдуматься в эти слова Гельдерлина, то мы непременно, по мнению М.Хайдеггера, должны понимать спасение не как простое удержание от гибели, а как возвращение чего-либо его существу, его сущности. При этом, говоря конкретно о сущности (существе) техники, следует иметь в виду не сущность как родовую общность, как «essentia», а сущность в смысле чего-то, связанного с истиной, т.е. «истинно существующего», «пребывающего», «о-существляющего»¹⁷⁰.

Итак, «по-став» как сущность техники представляет собой «один из способов раскрытия потаенности, на который посылает миссия исторического бытия, а именно производственно-поставляющий способ». Он таит в себе высший риск. Однако «чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинает светиться путь к спасительному…»¹⁷¹. Вот так просто и нехитро М.Хайдеггер утешает своего подавленного техногенной цивилизацией современника.