Mills_R_-_Vlastvuyuschaya_Elita_-_2007_1

внутренней политики эта фразеология используется в несколько усложненной форме: когда люди говорят о силе их собственной партии или кружка, то дело, конечно, преподносится так, что они и их лидеры бессильны – всесилен только "народ". Но когда они ведут речь о соперничающей партии, тогда они приписывают ей всемогущество – народ же при этом выглядит бессильным и обманутым.

Большинство власть имущих американцев склонно, как правило, отрицать свое могущество. Ни один, мол, американец не добивается того или иного поста, чтобы править или даже влиять на управление, а только для того, чтобы служить народу. Он не становится ни бюрократом, ни даже просто чиновником, а только слугой общества. В наши дни, как я уже указывал, такая благородная поза стала стандартной для публичных выступлений всех власть имущих людей. Она стала столь прочной особенностью их стиля, что консервативные писатели с готовностью истолковывают ее как проявление тенденции к "политически аморфной ситуации".

Но "политическая ситуация" в Америке наших дней не столь аморфна, как она представляется тем, кто трактует ее как романтическую неразбериху. Мы имеем дело не столько с

кратковременной и шаткой "ситуацией", сколько с прочной структурой, состоящей из многих ступеней. И те, кто находится на ее верхних ступенях, не всесильны, но и не бессильны. Чтобы понять, какой мерой власти владеет и пользуется элита, надо изучить форму и высоту всех этих ступеней власти.

Если бы право решать вопросы государственной важности было разделено на абсолютно равные доли, то властвующей элиты не существовало бы; в этом случае фактически не существовало бы никаких различий в мере власти

– система распределения власти отличалась бы полной однородностью. Градаций власти не существовало бы и в другом крайнем случае: если бы право решать вопросы было полностью монополизировано небольшой группой; тогда имелась бы только эта маленькая группа заправил, а под нею – недифференцированная подчиненная масса. В современном американском обществе мы не видим ни той ни другой крайности, но иметь теоретическое представление о них тем не менее полезно: оно дает нам возможность яснее понять систему распределения власти в Соединенных Штатах и положение властвующей элиты в этой системе.

В каждом из наиболее могущественных

институтов современного общества существует градация власти. Владелец придорожного фруктового ларька не обладает ни в какой сфере социальных, экономических или политических решений такой властью, какой обладает фруктовая корпорация – мультимиллионер; ни один рядовой лейтенант не обладает таким могуществом, как начальник штаба в Пентагоне; ни один шериф не облечен такой властью, как президент Соединенных Штатов. Следовательно, проблема определения властвующей элиты зависит от того, на каком уровне мы проведем разграничительную линию. Если мы проведем эту линию на слишком низком уровне, то мы включим в эту категорию элементы, вовсе не принадлежащие к элите. Проведя ее на слишком высоком уровне, мы включим в нее слишком уж узкий круг людей. В предварительном порядке, стремясь пока к минимальному пределу точности, мы проводим эту линию грубо, как бы куском угля: говоря о властвующей элите, мы имеем в виду те политические, экономические и военные круги, которые через сложную сеть взаимосмыкающихся клик принимают участие в решениях, имеющих по меньшей мере общегосударственное значение. Властвующая элита определяет события общегосударственного

значения – в той мере, в какой эти события могут определяться решениями.

Утверждать, что в современном обществе существуют очевидные градации власти и возможностей принимать решения, еще не значит утверждать, что власть имущие объединены, что они вполне сознают то, что они совершают, что они сознательно сплотились в некоем заговоре. Чтобы получше разобраться в подобного рода вопросах, целесообразно будет заняться в первую очередь анализом общественных позиций власть имущих и последствий их решений, а не анализом степени сознательности их действий или чистоты их побуждений. Нам надлежит заняться тремя ключевыми обстоятельствами, ведущими к пониманию природы властвующей элиты.

I. Одно из этих обстоятельств, которое мы будем подчеркивать во всем ходе анализа каждого из высших кругов, сводится к психологическим особенностям людей из различных групп элиты, проявляющимся в их собственной среде. Так как властвующая элита состоит из людей приблизительно одинакового происхождения и воспитания, так как их карьера и образ жизни обнаруживают определенное сходство, то единство этих людей имеет под собой психологические и социальные основы; их

принадлежность к примерно одинаковому социальному типу приводит к тому, что различные элитные группы легко смешиваются между собой. Этот род единства находит свое предельное, хотя и не самое важное, выражение в том факте, что общественный вес, связанный с известностью, приобретаемый одним из них, умножает общественный вес других; более существенным выражением этого единства является то, что эти люди в состоянии заменять друг друга на командных постах каждой из трех главенствующих иерархий и переходить из одной иерархии в другую.

II. Это психологическое и социальное единство, как мы можем убедиться, коренится в структуре и механизме тех главенствующих иерархий, которые в наши дни возглавляют официальные руководители государства, богачи из мира корпораций и военные заправилы. Чем крупнее масштаб этих бюрократических сфер, тем могущественнее власть отдельных элит, распоряжающихся в каждой из них. Структура этих иерархий и система их взаимоотношений в значительной степени определяют взаимоотношения их главарей. Если эти иерархические образования отличаются раздробленностью и разобщенностью функций и

власти, то соответствующие элиты, их возглавляющие, тоже будут отличаться раздробленностью и разобщенностью. Если же между этими иерархиями есть множество взаимных связей и пунктов совпадения их интересов, то их элиты обнаружат стремление к тому, чтобы сплотиться в объединенную группу.

Единство элиты не является простым отражением единства возглавляемых ею институтов, но люди и институты всегда связаны между собой, и наша трактовка природы властвующей элиты побуждает нас раскрыть эту связь. В современной Америке имеются различные существенные пункты совпадения коренных интересов основных иерархий, включая такие явления, как создание частной экономикой, управляемой корпорациями, постоянного военного ведомства, функционирующего в условиях политического вакуума.

III. Однако единство элиты основывается не только на психологическом сходстве и социальном сращивании и не только на совпадении коренных интересов людей, занимающих командные позиции в основных иерархиях. Порой это единство принимает форму более явно выраженной координации действий. Но сказать, что эти три высших круга все в

большей мере координируют свою деятельность, что это является одной из основ их единства и что порой (как, например, в военные времена) . такая координация носит радикальный характер,– это еще не значит утверждать, что такая координация имеет всеобъемлющий или длительный характер или даже что она является чем-то вполне устойчивым. И еще меньше это значит, что такая сознательная координация является единственной или главной основой их единства или же что властвующая элита возникла в результате заранее разработанного плана. Но мы имеем право утверждать, что, по мере того как современный механизм управления основными социальными институтами открывал новые пути для людей, преследующих свои разнообразные интересы, многие из них начали понимать, что эти интересы легче реализовать в том случае, если они будут действовать сообща – официально и неофициально, – и стали поэтому действовать подобным образом.

6

Я не стану утверждать, что все исторические события формируются во все эпохи человеческой истории и во всех странах творческим меньшинством, правящим классом, всемогущей элитой. Такая формула обычно оказывается при ближайшем рассмотрении простой тавтологией; и даже в тех случаях, когда она не оказывается простой тавтологией, она настолько абстрактна, что нисколько не облегчает попытку разобраться в современной истории. Самое осторожное определение властвующей элиты как группы людей, принимающей все решения, влекущие за собой наиболее важные последствия, не предполагает, что члены этой элиты всегда и непременно являются творцами истории; но это определение не предполагает также, что они никогда не являются таковыми. Не следует смешивать представление об элите, которое мы стремимся развить, с какой-то теорией, говорящей о ее роли, а именно с теорией, гласящей, что она творит историю нашего времени. Так, например, трактовать элиту как "тех, кто правит Америкой", – значит скорее выдвинуть гипотезу о роли и могуществе этой элиты, чем дать определение ее природы. Степень

могущества членов элиты, как бы мы ее ни определили, в разные исторические эпохи различна. Если мы догматически попытаемся включить эти различия в наше родовое определение, то мы неоправданно ограничим познавательную ценность искомого понятия. Если мы будем настаивать на определении элиты как класса, деятельность которого строго координирована и который в течение длительного времени пользуется абсолютной властью, мы выпустим из поля нашего зрения многое из того, что могло бы открыть нам более скромное определение. Короче говоря, наше определение властвующей элиты не может по самой природе дела включать в себя теорию, трактующую о степени и характере власти, которой где бы то ни было обладают правящие группы. Тем менее допустимо вводить в наш анализ ту или иную философию истории.

На протяжении большей части истории человечества исторические изменения не замечались людьми, которых они касались, и даже теми, кто творил их. Древний Египет, например, и Месопотамия просуществовали на протяжении жизни четырехсот поколений без значительных изменений в их общественном строе. Этот период в шесть с половиной раз

превышает длительность всей христианской эры, охватывающей жизнь всего лишь примерно 60 поколений; он в 80 раз больше периода существования Соединенных Штатов, охватывающего жизнь всего только 5 поколений. Но в наше время темпы изменений так стремительны, а средства наблюдения за ними настолько доступны, что взаимодействие событий и решений часто оказывается в исторической перспективе вполне зримым, стоит только смотреть внимательно, пользуясь надлежащим наблюдательным пунктом.

Когда хорошо осведомленные журналисты говорят нам, что "не люди, а события определяют крупные решения", они лишь повторяют тех, кто рассматривает историю как воплощение Судьбы, Случая, Рока или как действия Невидимой Руки. Ибо "событие" – это всего лишь современное слово, придуманное для обозначения этих старых понятий, которые все вместе отрывают людей от исторического процесса так как все они ведут нас к выводу, что история творится за спиной людей. Движение исторических событий никем не управляется: здесь имеются действия, но нет деяний; история – это область, в которой господствует слепой случай и никем не загаданное событие.