Белгородский диалог. Сборник статей

Анненковой, М.Ф. Каменской, Н.Н. Мордвиной, С.А. Пелли, О.С. Павлищевой, А.Д. Блудовой, созданных как в ходе событий на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, так и в последующее время – во второй четверти – второй половине XIX столетия. Анализ исторических источников будет осуществлен с позиций уже оправдавших себя в отечественной науке методологий, применяемых в таких перспективных направлениях, как гендерная история и история чувств (См. например, Российская империя чувств: Подходы к культурной истории эмоций. Сб. статей / Под. Ред. Яна Пламера. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 512 с.; Введение в гендерные исследования. Ч. I: Учебное пособие / Под ред. И. А. Жеребкиной. Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. 708 с.; Пушкарева Н.Л. Гендерная история и теоретическое знание. СПб.: Алетейя, 2007, 495 с.; и др.).

Исторические источники, анализируемые в настоящей статье, созданы женщинами – женами, матерями и другими близкими родственницами декабристов с одной стороны, и женщинами, представлявших, по сути, противоположный идейный «лагерь» с другой. Исходя из этого, женский нарратив дворянского сословия отличается и различными оценками того, что произошло на Сенатской площади, тех, кто принимал участия в восстании, оценками справедливости наказания, а также разными попытками осмысления истории «преддекабристского» опыта мужчин

ивлияния 14 декабря 1825 года на последующее развитие России.

Врамках заявленной статьи наиболее системно будут проанализированы источники, созданные женами декабристов – Марией Волконской и Прасковьей Анненковой, а также свидетельства, оставленные женщинами, не имевшими родственного отношения к декабристам, но непосредственно причастным к событиям 14 декабря 1825 года – императрицей Александрой Федоровной и вдовствующей императрицей Марией Федоровной.

Ввоспоминаниях Марии Волконской, изданных, как известно, после ее кончины, события 14 декабря 1825 года рассматриваются с позиций скорее «чувств», нежели с позиций «разума». Мария Волконская, ставшая супругой одного из лидеров Южного общества – князя Сергея Григорьевича Волконского, изначально не имела представления о том, что ее муж являлся участником тайного общества. Соответственно, она и не располагала сведениями о подготовке восстания, о существовании революционных организаций: «Я не имела понятия о существовании Тайного общества, которого он был членом»1. Это незнание объяснялось Марией Волконской молодостью, отсутствием жизненного опыта: «Он был старше меня лет на двадцать

ипотому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле»2.

Для Волконской декабристы после восстания – борцы за свободу: «Суд над порывом чистого и бескорыстного патриотизма произнесет потомство. До сих пор история России представляла примеры лишь дворцовых заговоров, участники которых выходили в том личную для себя пользу»3. Таким образом, членов тайного общества и в своего мужа в частности, она рассматривала, как людей, стремящихся к преобразованиям во благо отечества, без каких-либо выгод для себя.

Следует обратить внимание на то, как расценивала Мария Волконская наказание своему супругу – лишение титула, двадцатипятилетние работы в пожизненной каторге, невозможности ведения полноценной семейной жизни. Простые каторжники - «величайшие преступники и злодеи» «возвращались к себе по окончании работ, занимались собственными делами, выходили из тюрьмы; лишь после вторичного преступления на них надевали кандалы и заключали в тюрьму, тогда как наши мужья были заключены и в кандалах со дня своего приезда»4.

Антисанитарные условия, тяжелые трудовые работы на рудниках «от пяти часов утра до одиннадцати; урочная работа в три пуда руды на каждого»5, первоначальный запрет на общение даже между заключенными – все это могло привести не только к ухудшению здоровья, но и к моральному измождению, к психическим рас-

91

стройствам. Осознав то, что ее муж в связи с суровостью наказания может не выжить один, Мария Волконская отправилась в Сибирь к мужу, исходя из этого, нам становится очевидна оценка приговора по отношению к членам тайных обществ.

Не справедливы, по мнению Марии Волконской, в отношении к Сергею Григорьевичу «каторжные работы», «одиночное заключение», «тридцатилетняя ссылка» – «за политические убеждения, за то, что он был членом тайного общества»6, несмотря на то, что он даже не принимал непосредственного участия в восстании на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Тем самым она актуализирует внимание на незаслуженное возмездие за совершенные деяния, которые были совершены ее мужем.

Волконская в целом разделяла взгляды супруга о свободах в России, но при этом ее позиция дополнялась следующим: «нельзя поднимать знамени свободы, не имея за собой сочувствия, ни войска, ни народа»7. Дважды в «Записках Марии Волконской» прослеживается слово «несвоевременно» – по ее мнению, к переменам не был готов простой народ, ради которого и создавались все идеи и замыслы о возможных путях освобождения, об улучшении их состояния членами тайного общества.

Следует отметить то, что она не осуждала поведение своего мужа, наоборот считала, что он должен быть удостоен почтения, поскольку «тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество»8.

Еще один привлекаемый для анализа в настоящей статье источник, идейно близкий воспоминаниям Марии Волконской, был оставлен Прасковьей Егоровной Анненковой (урожд. Жанетта Полина Гёбль).

В 1861 году историк, собиратель материалов о декабристах М.И. Семевский, посоветовал Прасковье Егоровне написать свои воспоминания. Воспоминания были записаны спустя несколько десятилетий; удаленность времени написания текста от событий 14 декабря 1825 года дают возможность проследить рациональную составляющую в описании события, произошедшего на Сенатской площади, но в отличие от воспоминаний Марии Волконской текст Прасковьи Анненковой отличается более выраженной эмоциональностью. Как и Мария Волконская, Прасковья Анненкова имела непосредственное отношение к декабристам, являясь первоначально любимой женщиной, а впоследствии женой Ивана Александровича Анненкова, участника тайного общества.

Если при анализе воспоминаний Марии Волконской было выявлено то, что она не имела первоначально представления о том, что ее муж являлся членом тайной организации, не имела свидетельств о существовании революционных организаций до события, произошедшего на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. То Анненковой стало известно об этом до восстания, что подтверждено документально: «Это было именно 29 ноября, что Москва узнала о кончине своего государя. Анненков был страшно поражен этою новостью, и я стала замечать, что смерть императора тревожила его по каким-то особенным причинам... Тогда он сознался, что участвует в тайном обществе и что неожиданная смерть императора может вызвать страшную катастрофу в России, и заключил свой рассказ тем, что его, наверное, ожидает крепость или Сибирь. Тогда я поклялась ему, что последую за ним всюду»9. Прасковье Анненковой было очевидно то, какое предстоит наказание Ивану Анненкову, но вместе с тем, она четко определяла то, как она поступит в этой связи, а именно отправится за Аннековым в ссылку. На имплицитном уровне отражено отношение к возможной ссылке ее будущего мужа, нет непосредственно выраженной оценки, но вместе тем мы деконструируем сущность тяжести наказания, так как она вела речь о том, что отправилась бы за ним, а это крайне ответственный и мужественный шаг.

92

Но следует обратить внимание на то, что это ее позиция до события на Сенатской площади.

Если речь вести об оценивании приговора к ее мужу после события 14 декабря 1825 года, то повышенная эмоциональность Прасковьи Анненковой показывает, насколько сложным и неоднозначным являлось государственное наказание по отношению к Ивану Анненкову для нее: «Когда я, наконец, сознала всю истину, слушая жену Виктора Васильевича, я потеряла голову и не могла положительно сообразить, что мне делать. Всего ужаснее была мысль, что могли увезти осужденных не в Сибирь, а в одну из крепостей, и там оставить их, если не навсегда, то надолго. Я знала, что всего более их пугала возможность оставаться в крепости, и все они смотрели, как на большое облегчение их участи, если их сошлют в Сибирь» 10. Вместе с тем, она до сих пор оставалась при своем мнении, и была готова отправиться за Иваном Анненковым. О способе реализации этого решения можно прочесть в следующем фрагменте воспоминаний: «В это время я узнала, что Наталья Дмитриевна Фонвизина, жена генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина, сосланного по делу 14 декабря, собирается ехать в Сибирь к своему мужу. Тогда я решилась идти

кней и просила дать совет, как действовать. Она находила, что самое будет лучшее обратиться к императрице Александре Федоровне, но мне казалось, что лучше идти прямо к государю. Какой-то тайный, непонятный для меня самой голос руководил мною в эту минуту, и я решила идти, броситься к ногам того, перед которым в то время все трепетали»11. И если снова вести речь об оценивании приговора к ее мужу, то мы можем убедиться, хотя и имплицитно, в том, что это суровое наказание по отношению к участникам тайного общества и к ее будущему мужу, в частности. Преданность, искренняя любовь к нему, оценивание его тяжелого положения в ссылке, те движущие силы, которыми она руководствовалась, когда думала над решением явиться к императору за разрешением того, чтобы отправиться в ссылку к Анненкову.

Но если вести речь о том, кого видела Прасковья в Иване Анненкове и в членах тайного общества, то в документе данная информация не отображена.

Принципиально иной взгляд на участников событий на Сенатской площади, на сами события, отражен в дневниках императрицы Александры Федоровны и в записках вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Вдневниках императрицы Александры Федоровны события на Сенатской площади 14 декабря 1825 года были записаны «15 декабря 1825 года»12 . Если речь вести о том, с точки зрения разума или эмоций отражены события и оценка к ним, то, безусловно, руководствовалась Александра Федоровна чувствами, которые воздействовали на ее восприятие и оценивание ситуации. Но это не мешает проследить ее видение события 14 декабря. Императрице Александре Федоровне стало известно о возможных волнениях 13 декабря. В ее дневнике от 15 декабря 1825 годы была сделана запись о том, что 13 декабря «ко мне вошел Николай, стал на колени, молился Богу и заклинал меня, обещать ему, мужественно перенести все то, что может еще произойти»13. Очевидно, что Николай I осознавал то, что вероятна его смерть. Этим и опосредовано то, что императрице стало известно о грядущих волнениях, что она и отразила в своем дневнике: «Все время у меня не шла из головы мыль о заговоре»14. Для нее восстание на Сенатской площади асоциальное поведение, поскольку связано с возможным убийством ее мужа, непосредственно ее самой, семьи: «Ведь мы видели вдалеке все эти передвижения, знали, что там стрельба, что драгоценнейшая жизнь в опасности»15. Это событие она оценивала, как «день, самый ужасный из тех, когда-либо ею пережитых»16. Эмоциональная насыщенность показывает, насколько сложным и неоднозначным являлось для нее событие на Сенатской площади.

Александре Федоровне было известно о приговорах, которые были применены

квосставшим и членам тайных обществ. «Я молюсь за спасение душ тех, кто будет

93

повешен. Это ужасно, это приводит в содрогание»17 – этими словами она характеризует приговор. При этом указывая на счастье того, что не ее мужу пришлось подписывать его. Для нее убийство и смерть – это обстоятельства, наводящие страх и ужас. Она не оценивала это как справедливый или в свою очередь несправедливый поступок по отношению к пяти повешенным.

Что касается оценки приговора – сибирской каторги, то об этом не имеется сведений. Но поступок жен декабристов императрица Александра Федоровна определяла как правильный и «первостатейный», что не противоречило ее ценностным ориентациям: «Жены высылаемых намерены следовать за своими мужьями в Нерчинск. О, на их месте я поступила бы также»18.

Попытаемся проследить восприятие события на Сенатской площади с точки зрения вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Мария Федоровна приходилась матерью Николая I, поэтому также имела опосредованную причастность к событию 14 декабря 1825 года. Разумеется, на Сенатской площади она не присутствовала, весь событийный ход она видела из окон своего кабинета в императорском дворце. В ее Записках не встречается слов «тайное общество», «декабристы». Она употребляла «мятежники», соответственно, о революционных организациях декабристов ей не было известно, если исходить из данных ее мемуарных свидетельств.

О самом 14 декабря 1825 года она писала: «Когда раздались выстрелы, я думала, что умру при мысли о жертвах, которые должны были пасть» 19. Но речь, разумеется, идет не о мятежниках, а о народе, гвардии, которая «защищала» императора и его семью. Таким образом, мы видим лишь оценивание события по отношению к жертвам на Сенатской площади. Отношение же к следствию, приговору над декабристами в документе не отображено.

Все беспокойство за своего сына – Николая I, императорскую семью, Мария Федоровна выразила словами: «... я бросилась ему на шею, счастливая тем, что снова вижу его здоровым и невредимым после всех волнений той ужасной бури, среди которой он находился, после такого горя, такого невыразимого потрясения»20. Изображение эмоций участвует в некоторых из самых спорных ее умозаключений. Эти строки эмоционально насыщены, по сути, отображают чувства страха и печали, испытанные Марией Федоровной в тот отрезок времени.

Таким образом, анализ привлеченных к исследованию источников, авторы которых представляли противоположные идейные «лагеря», позволил выявить рефлексии событий на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в женском видении дворянского сословия. Эго-документы, созданные женщинами, отличаются эмоциональной насыщенностью.

Примечания:

1.Записки Марии Волконской. М.: Молодая гвардия. 1977. 96 с. С. 16. 2.Там же. С. 16.

3.Там же. С. 17.

4.Там же. С. 36.

5.Там же. С. 38.

6.Там же. С. 75.

7.Там же. С. 75.

8.Там же. С. 38.

9.Полина Анненкова. Воспоминания. – М.: Захаров, 2003. — 384 с. С.33-34

11.Там же. С. 36.

12.Там же. С. 72.

13.Б. Тарасов. Николай Первый. Рыцарь самодержавия. М.: ОЛМА - ПРЕСС. 2006. 480 с. С.220.

14. Там же. С.221.

94

15.Там же. С.222.

16. Там же. С. 223.

17.Тамже. С.228.

18.Там же. С.229.

19.Собственноручная записка о 14 декабря 1825 года вдовствующей императрицы Марии Федоровны // 14 декабря 1825 года: Воспоминания очевидцев. Сост. и авт. вступ. ст. П.В. Ильин. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 69.

20.Там же. С. 69.

ДИЛЕММА ТОЛЕРАНТНОСТИ И НЕТЕРПИМОСТИ В ПУБЛИЦИСТИКЕ И.С. АКСАКОВ ПО ПОЛЬСКОМУ ВОПРОСУ В 1880-Е ГГ.

Д.О. Тимиряев Белгородский государственный национальный исследовательский университет

В статье исследуются взгляды И.С. Аксакова, одного из главных идеологов славянофильства, на «польский вопрос». Анализируются его взгляды на исторические реалии, связанные с положением Польши и поляков в России, его представления о проблемах, порожденных существованием Польши в формате Российской империи. Выявлена противоречивость в его позиции. Прослежены колебания публициста от толерантности до нетерпимости.

Ключевые слова: И.С. Аксаков, публицистика, Российская империя, Польша, «польский вопрос».

DILEMMA OF TOLERANCE AND INTOLERANCE IN JOURNALISM I.S. AKSAKOV ON THE POLISH QUESTION IN 1880-S.

D.O. Timirayev.

Belgorod National Research University

The article examines the views of I.S. Aksakov, one of the main ideologists Slavophiles, on the «Polish question». Analyzes his views on the historical realities of the situation of Poland and Poles in Russia, his ideas about the problems caused by the existence of Poland in the format of the Russian Empire. Spotted an inconsistency in his position. Traced fluctuations publicist from tolerance to intolerance.

Keywords: I.S. Aksakov, journalism, Russian Empire, Poland, «Polish question».

В публицистике И.С. Аксакова (1823 – 1886) по польскому вопросу выделяются работы двух периодов: 1860-е годы (большая часть работ) и первая половина 1880-х. В отечественной историографии есть немногочисленные публикации, в которых присутствует анализ его статей первого периода, но только в рамках анализа всего славянофильского направления общественной мысли. Характеристика его статей второго периода по данной проблеме ограничивается всего одной цитатой, которая и кочует по немногочисленным работам. Специальные исследования, посвященные польской теме в творчестве Аксакова, как в целом, так и в отдельные периоды, пока, отсутствуют.

По нашему мнению, в воззрениях Иван Сергеевича на польский вопрос в конце его жизни неизменно прослеживается их эволюция от толерантности к нетерпимости в отношении к полякам, к их точкам зрения на этот «роковой вопрос».

Одна из ключевых тем в статьях Аксакова это проблема государственной принадлежности «Западного края» т.е. территорий присоединенных к Российской империи в результате трех разделов Речи Посполитой. Эти земли, входящие в состав современных государств: Украины (правобережная часть), Белоруссия и Литва – бы-

95

ли объектом борьбы т. н. «идеальных отечеств». «Идеальное отечество» – это территория, которая, по мнению, националистической мысли, принадлежит или должна принадлежать определенному этносу1. «Западный край» входил в «идеальное отечество» как польского национализма, стремившегося к восстановлению Речи Посполитой в границах 1772 года, так и русского национализма того времени, считавшего русских, украинцев и белорусов неразрывной частью триединой большой «русской нации». Присоединение Крыма к Российской федерации и возникшая в связи с этим конфликтная ситуация свидетельствует об актуальности для обществ государств восточной Европы проблемы «идеальных отечеств».

Для Аксакова ответ на вопрос о принадлежности вышеупомянутых территорий был однозначен: «В самом деле, если ваш собеседник польского происхождения способен на поставленный ему вопрос о русском значении Киева (выделено Аксаковым – Д. Т.) не только отвечает отрицательно и признать его достоянием польским (так в тексте Аксакова – Т.Д), но даже запнуться, замяться в своем ответе, то всякие дальнейшие речи излишни, – толковать более уже не о чем»2. Аксаков так комментировал притязания поляков: «Если уже на «матерь русских городов», «колыбель русского государства», «священную купель Русского народа» поляки в состоянии простирать свои виды, то тут место не рассуждениям, а разве лишь, в лучшем случае, сожалению, именно о таком ненормальном состоянии духовных способностей»3.

Автор так оценивал неготовность польского общества отказаться от идеи Польши в пределах границ 1772 года: « … много ли найдется поляков из шляхты и особенно из так называемой «интеллигенции», которые бы не запнулись, не замялись в ответе, которые бы добросовестно, прямо, честно отказались от польских притязаний хотя бы только именно на Киев? Мы таковых знаем очень мало, да и те позволяли себе выражать подобное отречение лишь с глазу на глаз, в интимной беседе»4. При этом автор ссылался и на позицию польского общества в австрийской и немецкой частях бывшей Речи Посполитой: «Польские заграничные газеты (а где же и искать выражения настоящей, искренней польской думы, как не в органах печати вполне свободной?) (выделено Аксаковым – Д.Т.) с неистовством, с яростью набросились на упомянутые «письма» (имеются ввиду письма польского публициста

вгазету «Голос» – Д.Т.), между прочим именно за то, что автор при суждении об автономии польской национальности ограничивался так называемой «Конгрессувкой» или «Царством Польским», устраняя самый вопрос о каких-то польских правах в Юго-Западном и Северо-Западном крае России»5.

Аксаков также увязывал вопрос о либерализации отношения к польскому обществу после двух восстаний (1830-1831, 1863-1864) с вопросом о принадлежности Западного края: «Только тогда, когда поляки вполне, искренне и безусловно откажутся от своих замыслов о восстановлении Польши с включением в ее границы нашей Украины и Белоруссии, вообще Северо-западных губерний без исключения, и согласятся ограничить смысл этого термина «Польша» значением чисто этнографическим, – только тогда, а не ранее, откроется возможность и примирения, и признания прав польской народности в ее естественных пределах»6.

Впублицистике Аксакова была оценка политики проводимой правительством

вЗападном крае: «После возвращения его России при Екатерине, мы сами усиленно содействовали его ополячению – всею тяжестью правительственной власти, особенно в царствование Александра I, который, как известно, хотел даже слить нераздельно все эти губернии с созданною им «Польшею»7. Действительно, при двух этих монархах происходила полонизация территории Западного края8. Автор так оценивал деятельность правительства в первой четверти XIX века: «Антинациональное направление «либеральной» политики Александра I по отношению к Польше едва не увенчалось полным отторжением целых девяти губерний от России (из которых

96

почти восемь исконно русским) и присоединением их к созданному им Царству Польскому…»9. Автор останавливался на роли Александра I, его отношению к Западному краю: «Так, не довольствуясь созданием Царства Польского, он предал За- падно-Русский край в полное хозяйство пользовавшимся, благодаря Чарторыйскому, его особенною симпатией полякам, - так что этот край, под русской властью, в течение его царствования, был ополячен несравненно успешнее и сильнее чем в течении веков польского владычества…»10.

Автор замечал противоречие между социальной и национальной политикой Николая I: «Не следует также забывать, что в то время правительство знало и признавало так сказать одну лишь помещичью Россию и только в помещичьем классе видело себе опору. А между тем, в Северо-Западном крае единственным носителем русского национального и государственного начала был именно не помещичий класс, а народ, - Русский народ, закрепощенный польским крамольным паном и удерживаемый в рабском повиновении помещикам-полякам всею тяжестью правительственной власти – «уже по принципу», «порядка ради»!»11. На противоречии в политике власти указывают и современные исследователи12. Автор видел причину противоречия: «Правительство находилось в положении очевидно фальшивым: для усиления русской стихии приходилось ослаблять в крепостных власть помещиков над крепостными или ослаблять в крепостных повиновение господам, – и оно отступало пред такою задачею»13.

В 1880-е Аксаков определял такие задачи Российской власти: «…программа нашей административной политики определяется сама собою: это – одновременно с энергичным подъемом русского местного элемента в экономическом, социальном и политическом отношениях, - энергичное же отрицание всяких прав польской национальности в крае, исключая, разумеется, области вероисповедной внутри ее пределов, - строго очерченных пределов: при этом, разумеется, никаких сделок, никаких компромиссов, ни тени каких – либо уступок»14. Автор не описывает и не предлагает конкретные механизмы для воплощения поставленных задач.

Автор касается и поиска социальной опоры для политики самодержавия в этой окраине империи: «Не в космополитичном же еврейском населении и в не польско-шляхетском слое найдем мы себе вполне надежный оплот, а в массах простого народа, почти сплошь русского и в большинстве православного. Не пора ли, не необходимо ли оживить их снова сознанием и чувством нераздельной кровной связи со всею русскою народною семьей, с русским государством, – возбудить в них вновь доверие и дух?»15. Попытку правительства опереться на элиты окраин автор осуждал: «Разве и теперь польские магнаты и немецкие бароны не представляются слабоумию некоторых наших кругов носителями консерватизма по преимуществу, чуть не самым благонадежным элементом, которому, за такое достоинство, можно пожалуй и поступаться правами и благом преданного России населения и существенными интересами русской народности?»16.

Автор касается проблемы функционирования имперских управленческих институтов: «Мы совершенно не разделяем очень распространенного у нас мнения о бесполезности генерал-губернаторств; по крайней мере для западной нашей окраины они безусловно необходимы, и было б в высшей степени полезно, если б в районах Виленского генерал-губернаторства были снова включены отделенные от него ныне губернии: Минская, Могилевская и Витебская»17. Аксаков рассуждал так: «Совершенно ошибочно предположение, будто Витебскою губернией, например, можно управлять так же как Калужскою или Тульскою; пост губернатора в этих названных нами трех белорусских губерниях – пост политический; польская стихия еще довольно сильна в них, продолжает гнести развитие местного русского населения и требует общего единства административных мероприятий по всей Белоруссии»18.

97

Не обходил вниманием Иван Сергеевич феномен украинского сепаратизма, представленного в виде «украинофилов»: «Мы достаточно, кажется, пояснили, что уважаем в каждом любовь к родине и к народному творчеству, но мы, конечно, со всем малорусским народом, так жестоко оклеветанным «Делом», г. Драгомановым и всеми современными «украинофилами», будем всеми силами противиться всякому посягательству на то единство Русской земли, которое жило в ее сознании еще до татар, когда, по выражению летописца, сходилась в Киеве «вся земля просто русская» и которое, после разделения Русской земли временно на два русла, предносилось пред нею в течении долгих многострадальных веков, пока дружными усилиями не было вновь созиждено в виде всея России»19. Он убежден, что идея сепаратизма дело рук очень малочисленного круга лиц, представителей украинской интеллигенции.

Аксаков касался и такой важной проблемы как т.н. «вина России перед Польшей». Этим оборотом называли роль Российской империи в разделах Речи Посполитой. Автор так рассуждал: «Теперь уже вполне и неопровержимо доказано, что первая мысль и план раздела Польского государства, и вся инициатива этого действия принадлежала не кому иному, как Фридриху Великому: он был и вдохновитель его, и двигатель, а первая к захвату, еще до формального раздела, приступила Австрия»20. Иван Сергеевич так описывал позицию России: «Долго колебалась, даже противилась Екатерина II, не находившая, конечно, никакой выгоды для России в таком усилении Пруссии и Австрии на счет Польши; но интриги Фридриха и Австрийского двора, воспользовавшихся нашею войною с Турками, заставили ее согласиться»21. При этом, нужно отметить, что современные исследования доказывают правоту автора в оценке роли России. Инициативу проявляли Пруссия и Австрия, России не было выгодно расчленение того буфера, которым являлась для нее Речь Посполитая22. Автор подчеркивал: «Он и совершился в 1772 г., – но при этом Россия присоединила к себе не Польские, а Русские (выделено Аксаковым – Д.Т.) земли, именно Белоруссию, которая давно тянула к ней и, без сомнения, равно как и все остальные

Русские земли (выделено Аксаковым – Д.Т.) , даже и без всякого раздела, согласно желанию народному, в силу единоверия и единоплеменности, рано или поздно неминуемо слилась бы с Россией (выделено Аксаковым – Д.Т.)»23.

Аксаков отрицал какую-либо вину России: «Это воссоединение с Россией оторванных от русского древнего единства Русских земель произошло окончательно при втором и третьем разделе, которые были уже единственным последствием пер-

вого. В этом воссоединении, вполне законном, вполне справедливом (выделено Ак-

саковым – Д.Т.), нет не только ничего, чего бы мы могли стыдиться или смущаться, как это до сих пор в обычае у некоторой части русского общества, но совершенно наоборот: в нем исполнение нашего народного долга и исторического призвания»24.

При оценке правительственной политики в собственно Царстве Польском автор делал оговорку: «Мы не берем на себя, конечно, защиты всех распоряжений русских административных властей в бывшем Царстве Польском или Привислинском крае»25. В качестве примера он приводит перегибы в процессе присоединения последней в Российской империи униатской епархии к русской православной церкви: «Так, мы положительно осуждаем образ действий относительно униатов Холмской епархии, внушенный чиновническим рвением Петербурга и допущенный без протеста генералом-губернаторм Коцебу. Уния, без сомнения, была когда-то делом вопиющего польского насилия над русским населением Холмщины, – но прекращать это давнее насилие насилием новым, как это происходило в некоторых местностях, было непозволительной, грубой ошибкой»26.

Нетерпимость Аксакова проявляется в определении направленности правительственной политики в Польше: «Россия требует от них (поляков – Д.Т.) лишь искреннего, безусловного признания польских провинций Царства Польского нераздельною частью империи, искреннего, безусловного признания русской государ-

98

ственной власти с всеми ее атрибутами и с русским языком как языком государственным»…27. Автор так конкретизировал свою мысль: «От поляков требуется Россией лишь покорность и верность, отречение от вздорных политических мечтаний, от мысли о Польши исторической; требуется искреннее признание для своей страны необходимости единства верховного русского государственного начала с всею империей»28.

Причину негативного образа России в польском обществе автор видел в следующем: «Враждебное отношение к нам поляков или, вернее сказать, польской шляхты и интеллигенции, свидетельствуют только о крайнем умственном ее не развитии, об отсутствии в ней здравого политического смысла, а также высших, во истину либеральных – нравственных и социальных идеалов»29. Причину же восстаний и подпольной деятельности поляков автор видел так: «Повторяем: не строгость и энергия русской политики на берегах Вислы повинна в раздраженном состоянии польского общества, а скорее та ее слабость, которая лишь дразнит и возбуждает польскую властолюбивую похоть, не только в Царстве Польском, но даже и на нашей окраине, преимущественно северо-западной»30. Автор находил «виноватых» в этом, он обвинял отечественную интеллигенцию: «И в этой слабости, надобно признаться, виновата не столько наша администрация сама по себе, сколько поразительная бедность национального русского чувства и самосознания в значительной части самой русской «интеллигенции»; сколько то фальшиво-либеральное и еще более фальши- во-гуманное ее направление, от воздействия которого не свободны бывают и сами правительственные наши сферы»31.

Рассуждая о взаимоотношения польских губерний и империи, Аксаков пришел к выводу: «Только благодаря России, под ее стеклянным или железным колпаком, сбереглось польское имя, – сохранилась от разложения, сохраняется и доселе от германизации польская национальность…» (именно эта цитата и кочует из работы в работу – Т.Д.)32. Автор усиливал позитивную роль империи в жизни поляков, акцентируя внимание на особенностях крестьянской реформы в Польше: «Ибо только Россия, верная своему призванию, призвала к гражданской жизни польского плебея – крестьянина; только благодаря России, идея славянства, которая лишь бытию России обязана своим политическим значением и силою в мире, начинает, наконец, проникать, хотя и очень слабо, в самосознание поляков»33.

В итоге, на наш взгляд, позиция Аксакова в польском вопросе была достаточно противоречива. Размышляя о Западном крае, о задачах правительства там, автор проявлял свою гражданскую позицию т.к. приводит аргументы в пользу своей точки зрения. Рассуждая о месте Польши в Российской империи, о разделах Речи Посполитой Иван Сергеевич демонстрировал проявления националистической логики, не оставляющей для поляков места партнеров в семье народов Российской империи. Он уже не пытался находить аргументов для обоснования своей точки зрения.

Примечания:

1.Миллер, А. И. Империя Романовых и национализм: эссе по методологии ист. исслед. / А. Миллер. – М.: Новое лит. обозрение, 2006. – С.150.

2.Аксаков И. С. Польский ли город Киев? 8 августа 1881 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. Польский вопрос и Западно – Русское дело. Еврейский вопрос. 1860–1886. / И. С. Аксаков. – М.: Типография М. Г. Волчанинова, 1886.

–С.560.

3.Там же.

4.Там же.

5.Там же. С. 561.

6.Там же. С. 568.

7.Там же. С. 565.

99

8. Западные окраины Российской империи. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — С. 77.

9.Аксаков И. С. По поводу «Записки М. Н. Муравьева о мятеже в Северо – Западном крае в 1863 – 1864 годах» 13 ноября 1882 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3.… С. 585.

10.Аксаков И. С. Застой русского дела в Западном крае по усмирении мятежа 1863 – 1864 годов. 1 мая 1884 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3…. С. 651.

11.Аксаков И. С. По поводу «Записки М. Н. Муравьева о мятеже в Северо – Западном крае в 1863 – 1864 годах» 13 ноября 1882 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3.… С. 587.

12.Западные окраины Российской империи… — С. 107.

13.Аксаков И. С. Застой русского дела в Западном крае по усмирении мятежа 1863 – 1864 годов. 1 мая 1884 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3…. С. 655.

14.Аксаков И. С. О тайной программе польского противодействия России «законными средствами». 1 мая 1883 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. …

– С. 612.

15.Аксаков И. С. По поводу «Записки М. Н. Муравьева о мятеже в Северо – Западном крае в 1863 – 1864 годах» 13 ноября 1882 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3.… С. 596.

16.Там же.

17.Аксаков И. С. О непоследовательности нашего правительственного действия в Польше. 15 июля 1883 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. …

С. – 633.

18.Там же.

19.Аксаков И. С. Об украинофильской агитации львовской газеты «Дело».20 ноября 1882 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. … С. 608.

20.Аксаков И. С. В чем вина России перед Польшей?15 августа 1881 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. … С. 574.

21.Там же.

22.Западные окраины Российской империи... — С. 67.

23.Аксаков И. С. В чем вина России перед Польшей?15 августа 1881 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. … С. 574.

24.Там же.

25.Там же. С. 580.

26.Там же.

27. Аксаков И. С. О тайной программе польского противодействия России «законными средствами». 1 мая 1883 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3. …

–С. 618.

28.Аксаков И. С. Застой русского дела в Западном крае по усмирении мятежа 1863 – 1864 годов. 1 мая 1884 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3…. С. 652.

29.Там же.

30.Аксаков И. С. О тайной программе польского противодействия России «законными средствами». 1 мая 1883 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочине-

ний. Т 3. … – С. 619.

31.Там же.

32.Аксаков И. С. Застой русского дела в Западном крае по усмирении мятежа 1863 – 1864 годов. 1 мая 1884 г. // Аксаков И. С. Полное собрание сочинений. Т 3…. С. 652.

33.Там же.

100