2. Особенности антропологической структуры культуры

   1. Субъектное – объектное

Наиболее яркая особенность антропологической структуры культуры Возрождения заключалась в том, что культура в целом и все ее сферы были нацелены на стимулирование всех форм человеческой активности. Это говорит о том, что антропологическое противоречие «субъектное» – «объектное» («человек — творец» — «человек творимый, тварь») культура Возрождения решала в пользу субъектного, творческого начала в человеке. В этом она решительно противостояла средневековой культуре, которая, как мы помним, делала упор на стимулирование у человека способности и потребности быть пластичным объектом воздействия всякого рода внешних структур. Один из знатоков культуры Возрождения Яков Буркхардт, автор знаменитого двухтомного труда «Культура Италии в эпоху Возрождения» так формулирует credo возрожденческого человека: «Человек может создать все — для этого достаточно захотеть» (5, 170)².

Провозглашая и всеми средствами утверждая творческую мощь человека, культура Возрождения доходила до уравнивания его с верховным творцом — Богом. Вот дерзновенные и при этом весьма характерные слова известного философа Марсилио Фичино (1433 – 1499 гг.), к кругу которого, кстати, принадлежал ранее упоминавшийся Пико делла Мирандола. «Повсюду человек, — пишет М. Фичино, — обращается со всеми материальными вещами мира так, как если бы они находились в его распоряжении: стихии, камни, металлы, растения. Он многообразно изменяет их форму и их вид, чего не может сделать животное; и он не обрабатывает только одну стихию зараз, он использует их все, как должен делать господин всего. Он копает землю, бороздит воду, он возносится к небу на громадных башнях, не говоря уже о крыльях Дедала и Икара. Он научился зажигать огонь, и он единственный, кто постоянно употребляет для своей пользы и удовольствия огонь, потому что лишь небесное существо находит удовольствия в небесной стихии. Человеку нужно небесное могущество, чтобы подняться до неба и измерить его... Человек не только использует стихии для служения ему, но, что никогда не делает животное, он покоряет их для своих творческих целей. Если божественное провидение есть условие существования космоса, то человек, который господствует над всеми существами, живыми и неживыми, конечно, является некоторого рода богом. Он — бог неразумных животных, которыми он пользуется, которыми он правит, которых он воспитывает. Он — бог всех и материальных вещей, которые он применяет, видоизменяет и преобразует. И этот человек, который по природе царит над столькими вещами и занимает место бессмертного божества, без всякого сомнения, также бессмертен»¹.

Очевидно, что в способах разрешения противоречия между творческим и тварным началами в человеке культура Возрождения резко отличается от средневековой культуры, но нельзя при этом забывать, что утверждение творческого начала в человеке, в котором культура Возрождения доходила до его обожествления, стало возможным благодаря тому, что культура средних веков потрудилась над очеловечиванием бога.

2. Индивидуальное – универсальное

Величественно и дерзновенно заявила о себе культура Возрождения в решении антропологического противоречия «индивидуальное – универсальное» и в развитии сущностных сил человека, связанных с этими понятиями. Важнейшая из них — способность быть неповторимым, уникальным, т. е. его свойство быть индивидуальностью. В возрожденческой культуре утвердился самый настоящий культ индивидуальности. Я. Буркхардт по этому поводу замечает: «Италия в XIV в. не знает ни ложной скромности, ни лицемерия в какой бы то ни было форме; никто не опасается быть чем он есть и не походит на других»¹.

Особенно ярко борьба за индивидуальность проявлялась в почитании знаменитых людей, в том числе и представителей прошлых эпох. Зачастую это почитание имело все признаки религиозного культа. Так, во Флоренции одним из самых больших праздников было 7 ноября — день рождения и смерти Платона. В этот день устраивались факельные шествия с песнопениями, возложением венков и т. п. Такие же почести — почти божеские — воздавались знаменитостям, среди которых были ученые и художники, — при их жизни. Было широко распространено почитание мест рождения и гробниц знаменитостей, к ним совершались паломничества. «В то время был возможен уже такой факт, что человек, взявший факелы с алтаря и перенесший их на гробницу одного из знаменитых людей, со словами: “Ты более достоин их, чем распятый на кресте, — остался безнаказанным”»².

Культурной нормой в эпоху Возрождения было не просто снисходительное, но весьма почтительное отношение к любым проявлениям индивидуальности выдающегося человека, в том числе и к заносчивости. В то время был популярен такой рассказ об Александре Македонском. Услышав, что существует бесчисленное множество миров, великий полководец, по преданию, воскликнул в досаде: «А я не покорил еще даже одного!». Один из ренессансных авторов (Кастильоне) пишет по этому поводу: «Но выдающимся людям поистине надлежит прощать, когда они заносятся; потому что, кто берется за великие дела, тому потребны смелость в их осуществлении и вера в себя»¹.

В эпоху Возрождения высоко ценилась не только личная слава, как признание индивидуальности, но и стремление к ней. Как отмечает Я. Буркхардт, даже отвратительные поступки, в том числе убийство родственников, часто оправдывались писателями ссылкой на то, что человек хотел славы, был побуждаем мощными, демоническими чувствами. Так, например, Паоло Джовио Лоренцино из знаменитого рода Медичи, «пригвожденный к позорному столбу поэтом Молца за изуродование античных статуй в Риме, задумывает такое дело, которое бы заставило забыть этот позорный поступок, и убивает государя, своего же родственника»².

О стремлении к славе, как об одной из своих добродетелей, неоднократно говорил один из титанов Возрождения — поэт Петрарка (1304 – 1374). Однако другой титан — Леонардо да Винчи — живописец, скульптор, архитектор, ученый, инженер (1452 – 1519) — возвысился до того, что позволил себе презирать славу. Он как-то выразился, что лавры, к которым так стремился Петрарка, в сущности годны только на приправу для дичи и начинки колбасы¹. Согласимся, что такая демонстрация своей самостоятельности и презрения к славе есть еще более яркое проявление индивидуальности, чем стремление к ней.

Одно из главных желаний более или менее выдающегося человека эпохи Возрождения — быть не просто признанным, но признанным единственным и неповторимым. Один из исследователей культуры Возрождения Филипп Монье приводит одно из типичных высказываний поэта и оратора Филельфа (р. 1398 г.), человека «гордого, резкого, ядовитого, решительного»². В одном из писем своему другу он писал: «Если Вергилий выше меня в поэзии, я лучше его как оратор; если красноречие Туллия Цицерона ценнее моего, зато он уступает моим стихам. Прибавь к этому еще, что я могу исполнить это как на языке пеласгов, так и на латинском языке. Укажи мне второго такого как я»³.

Одним из парадоксальных явлений, связанных с борьбой за индивидуальность, явилось самозванчество: нашлось довольно много людей, извлекавших выгоду из присвоения себе имени того или иного известного человека, причем, что весьма характерно, очень часто это было имя ученого⁴.

Другим интересным проявлением борьбы за индивидуальность в эпоху Возрождения была популярность сатиры и юмора, и, как следствие, талантливых сатириков и юмористов. При этом если в средние века сатира и юмор имели предметом что-то общее, например, жителей определенной местности, какой-либо порок, то в эпоху Ренессанса предметом высмеивания становились именно индивидуальные черты какого-либо человека¹. Рассказывают, что знаменитые флорентийские остряки ездили на гастроли в другие города. Дольчи Бене, которого Карл IV называл «королем итальянских шутников», сказал ему однажды в Ферраре: «Вы победите весь мир, так как имеете друзьями меня и папу; вы боретесь мечом, папа своей печатью, а я моим языком»². Известно также, что кардинал Ардичино делла Порта в 1491 г. сложил с себя звание после того, как был высмеян одним из остряков (5, 185)³. Писатель Пьетро Аретино (расцвет творчества приходится на 1527 – 1557 гг.), которого современники называли «злоречивейшим», держал всю Италию в осадном положении. Иностранные государи присылали ему свою дань, опасаясь его пера или рассчитывая им воспользоваться⁴.

Один из корреспондентов сравнивал Аретино с Иоанном Крестителем, а другой даже с «сыном Божиим»⁵. Это ли не признание могущества знаменитого острослова и его яркой индивидуальности?

В своем стремлении к индивидуальности многие выдающиеся люди оставались неженатыми: в оковах брака они видели угрозу возможности полного раскрытия своих индивидуальных способностей и свойств. Так, неженатыми были Брунеллеско, Донателло, Мазаччио, Альберти, Рафаэль, Боттичелли, Леонардо да Винчи, Микельанджело⁶.

Однако нельзя думать, что стремление быть индивидуальностью было свойственно только выдающимся людям. Нет, это было общекультурным движением. Как отмечает Я. Буркхардт, «простые смертные тоже стремились к индивидуальности... Индивидуальные стремления соперничали главным образом в сфере приобретения богатств и знаний»¹. Высоко ценились также талант и энергия, а, кроме того, целесообразность и рассчитанность действия². Благодатной сферой проявления и воспитания индивидуальности стала для ренессансного человека земная любовь. Что не случайно, поскольку любовь — чувство сугубо индивидуальное.

При этом очень часто объектом любви становилась замужняя женщина, что опять-таки не случайно. Это объяснялось тем, что развитая индивидуальность может найти удовлетворение только в другой развитой индивидуальности, а таковой не может быть наивная молоденькая незамужняя девушка.

И, наконец, открытой для всех возможностью проявления индивидуальности в эпоху Ренессанса была внешность человека — лицо, манера держаться, одежда и др.

Другая сторона антропологического противоречия «индивидуальное – универсальное» в эпоху Возрождения трактуется не как общечеловеческое, родовое, а гораздо шире — как божественное, и в этом смысле абсолютное. При этом не только человеческая индивидуальность возвышается до божественного абсолюта, но и последний оказывается не чем иным, как развившейся до абсолютного предела индивидуальностью. Такая трактовка была особенно характерна для Николая Кузанского (1401 – 1464). Как отмечает А. Ф. Лосев, человеческая личность, как и всякая индивидуальность, целиком отражает в себе, по Кузанцу, всеобщую стихию божества. «Значит, и человеческая личность тоже есть абсолют, единственный и неповторимый (как и сам абсолют), хотя каждый раз оригинальный и специфический»¹. Если довести эти размышления до логического конца, то следует признать, что Возрождение фактически не остановилось перед тем, чтобы подчинить идею Бога идее индивидуальности.

Таким образом, Возрождение представляет собой второй акт всемирно-исторической драмы борьбы за человеческую индивидуальность. Первый — это Древняя Греция эпохи эллинизма и Древний Рим эпохи империи.