2.14. Технический оптимизм и пессимизм как противоположные подходы к оценке последствий научно-технического прогресса

Существуют противоположные подходы к оценке последствий научно-технического прогресса. Уже в древности появилось понимание техники как амбивалентного объекта, т.е. потенциально содержащего возможность как положительного, так и отрицательного эффекта от использования. Но в разной социокультурной среде более заметными становились то оптимистические, то пессимистические оценки. Критика техники – древнее явление, характерное для всех развитых цивилизаций. Уже в древних мифах выражалось понимание того, что за преимущества технического прогресса придет расплата. Это отражено, например, в мифе о Вавилонской башне, в котором человек своим техническим разумом бросил вызов Богу и был наказан за это. Таков миф о Прометее, открывшем людям путь к развитию ремесел и поплатившемся за это. Миф об Икаре, мечтавшем с помощью технических хитростей преодолеть природную прикованность человека к земле. В Средние века искусные строители и изобретатели зачастую подозревались в связи с дьяволом за свои способности преодолевать установленный Богом или природой порядок.

Цеховые организации средневековых ремесленников негативно воспринимали те технические нововведения, которые угрожали их существованию. Так в Германии на протяжении более 200 лет не получал распространения изобретенный полуавтоматический ленточный ткацкий станок, чье распространение оставило бы без работы многих ремесленников. На раннем этапе индустриализации такое негативное отношение к техническим инновациям со стороны ремесленного сословия сохранялось, выражаясь, в том числе, в форме насильственного движения, направленного на уничтожение машин. «Еще в 1663 г. лондонские рабочие разбили новые механические лесопилки, угрожавшие их заработкам. В 1676 г. изготовляющие подвязки рабочие разрушили свои машины. В 1710 г. бунтовщики протестовали против введения новых рамочных станков для изготовления чулок. Позже разъяренная толпа разрушила дом Джона Кея, изобретателя бегущего челнока, применяемого в текстильном производстве. Он покинул Англию вместе с семьей. Наиболее часто упоминаемый случай произошел в 1811 г., когда "разрушители машин", называвшие себя луддитами, уничтожили свои текстильные станки в Ноттингеме».¹

В теоретической форме эта установка реализовывалась в появлении социальных утопий, идеализировавших либо доиндустриальное прошлое, либо будущее, но содержащее значительные элементы традиционных отношений. В этих утопиях конструировалась модель гармоничных отношений человека и техники.

В философии Нового времени начала формироваться идея, которая позже легла в основу технического оптимизма – это представление о человеке, как покорителе природы. Формирование такой мировоззренческой установки связывают, в частности, с идеями Фрэнсиса Бэкона. Он обосновывал необходимость развития экспериментального естествознания, прежде всего, практическими выгодами от реализации полученных знаний в технике. В произведении «Новая Атлантида» он нарисовал утопическую картину общества будущего, в котором развитие науки и техники сопровождалось искоренением социальных пороков. Глубокая вера в социальный прогресс, основанный на прогрессе науки и техники, была свойственна эпохе Просвещения. Но в XVIII веке эта идея еще была прерогативой образованной части европейского общества. В массовом сознании перелом в отношении к прогрессу произошел с сер. XIX века. С этого времени технический прогресс стал связываться с возможным ростом материального благосостояния, преодолением голода, бедности, социальной несправедливости, преступности. Одной из форм, в которых выразились эти ожидания, стали социалистические учения. В марксизме техника капиталистического общества хоть и критикуется и оценивается как средство эксплуатации рабочих, но предполагается возможность в коммунистическом обществе превратить ее в средство освобождения человека от стихийных сил природы.

Но наряду с широким фронтом сторонников модернизации с конца 19 века стала все более заметно звучать и критика новой индустриальной цивилизации. Эта критика во многом вобрала в себя традиционные аргументы романтического неприятия прогресса, рационализации, секуляризации общественной жизни. Новым же мотивом стало то, что техника стала восприниматься не как средство для реализации человеческих целей, а как самодовлеющая и подчиняющая человека сила. Говорится об отчуждении феномена техники, о его автономии. Критика, соответственно, предполагала пересмотреть такое отношение к технике, вернув ей инструментальный характер, поставив под осознанный контроль человека.

Немецкий философ, представитель экзистенциализма Мартин Хайдеггер, оценивая место техники в жизни человека, противопоставляет два вида мышления: рассчитывающее и осмысляющее. Первое планирует, рассчитывает результат, калькулирует, придумывает хитроумные вещи, изобретает, оно увлечено беспрерывным созданием выгодных возможностей, оно практично. Второе во всем ищет скрытый смысл. Оно требует больших усилий, требует умения ждать. Но оно не практично.

Человек несмотря на свою врожденную способность к мышлению может быть и бездумен, может бежать от мышления. Это болезнь современного человека. Он гипертрофировал в себе первый тип мышления, и бежит от второго. Первое мышление говорит: наука и техника – путь к счастью. Это говорится из-за непонимания смысла науки, техники и технической цивилизации. Такое отношение началось с перелома в европейской философии XVII-XVIII вв. Природа стала восприниматься как бензоколонка. Это не характерно для мировоззрения античности, средневековья, оно долго было незнакомо внеевропейским цивилизациям. Хайдеггер считает особенно пугающим не то, что человек оказался живущим в этом технизированном мире, а то, что он оказался не готов к этому, не способен осмыслить это. «Так будет ли человек, отдан во власть неудержимых сил техники, неизмеримо превосходящих его силы, растерянным и беззащитным? Это и произойдет, если человек окончательно откажется от того, чтобы решительно противопоставить калькуляции осмысляющее мышление».¹ Хайдеггер считает, что человек должен сказать технике и «да» и «нет», впустить ее в повседневную жизнь, но остаться независимым от нее. Он назвал это состояние «отрешенность от вещей».

Русский философ Н.А Бердяев отождествлял проблему техники с проблемой судьбы человека и культуры. Осмысление техники – есть проблема духовная, ее надо рассматривать не во внешней проекции, не в социальном плане, раскрывать не роль в жизни общества, а роль в духовной жизни человека: техника – это смерть духа или какая-то новая жизнь? Может ли человек жить не в природе, а в новом созданном техникой космосе? «Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это есть показатель страшной мощи человека. Это указывает на его творческое и царственное призвание в мире».¹ Техника сделала человека менее зависимым от природных сил, освободила от тяжелого труда, от многих болезней, создала условия для освобождения от нищеты. Казалось бы, сбросивший материальные цепи человек может наконец-то сосредоточить усилия на духовном развитии. Но не тут-то было. Вера в Бога слабеет, остается вера в технику. Техника есть последняя любовь человека. Техника производит чудеса, которых так жаждет человек. Она должна оставаться средством, а не целью. Цель – в области духа. Но чем дальше идет технический прогресс, тем больше истинные цели забываются, средства начинают восприниматься как цели, так много они начинают занимать место в жизни человека. Это означает умаление духа, его угасание. «Мы стоим перед основным парадоксом: без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели».²

Старая культура индивидуальна, она создавалась одиночками и использовалась малыми группами людей. А техническое общество – это массовое общество. Техника создается массами для масс. Она социализирует и демократизирует общество. Личность самоценна, индивидуальна, не хочет быть частью. А техническая цивилизация превращает человека в часть, в орудие, в средство. Поэтому, очень трудно остаться личностью в технической цивилизации.

Бердяев уподобляет восстание техники против своего творца с восстанием человека против Бога. Сущность грехопадения в том, что творение восстает против своего творца. Все вокруг технизируется, но сам человек не может быть технизирован, в нем сохраняется иррациональное начало. Отсюда – борьба человека и техники.

Сама по себе техника может быть и духовно нейтральна, но отношение человека к технике – это духовная проблема. Проблема – в обожествлении техники, в этом – технизация и гибель духа, его увлеченность материальным, влюбленность в земное, увлеченность обустройством земного благополучия, ростом земных благ. В этом Бердяев усматривает эсхатологию, обратную христианской. «Эсхатология христианская связывает преображение мира и земли с действием Духа Божия. Эсхатология техники ждет окончательного овладения миром и землей, окончательного господства над ними при помощи технических орудий».¹

Техника дает человеку силу, в том числе, силу убивать и уничтожать, поэтому увеличивает и ответственность. Это испытание духа властью. Во имя чего он станет применять технику? Сила духа нужна, чтобы противостоять власти техники. «Иногда представляется такая страшная утопия. Настанет время, когда будут совершенные машины, которыми человек мог бы управлять миром, но человека больше не будет. Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью и невозможностью для них органического дыхания и кровообращения. Фабрики будут производить товары с большой быстротой и совершенством. Автомобили и аэропланы будут летать. Через Т. S.F. по всему миру будут звучать музыка и пение, будут воспроизводиться речи прежних людей. Природа будет покорена технике. Новая действительность, созданная техникой, останется в космической жизни. Но человека не будет, не будет органической жизни. Этот страшный кошмар иногда снится. От напряжения силы духа зависит, избежит ли человек этой участи».¹

Сам человек наделил технику этой властью, отдался ей, проиграл, оказался слаб духом. Не машина обездушила человека, человек сам обездушился. Нельзя винить технику, общество, что-то внешнее. Виноват сам человек. Для решения проблемы надо перенести проблему извне внутрь. В дегуманизации общества повинна не техника, не наука, дегуманизация – это состояние человеческого духа. По мнению Бердяева – это религиозная проблема.

Русский философ С.Л. Франк после первой мировой войны и русской революции писал о том, что эти события со всей очевидностью показали ошибочность идеи прогресса. Человечество не движется поступательно в сторону увеличения счастья, добра, справедливости, а блуждает кругами, то увлекаясь очередными идолами, то разочаровываясь в них. Чего стоит экономический прогресс, если он оборачивается опустошительной войной, чего стоит политический прогресс, если он оборачивается агрессивным национализмом? Прогресс науки оборачивается созданием всё более разрушительного оружия, прогресс техники делает человека рабом вещей, машин. Прогресс культуры оборачивается пошлостью, духовной пустотой.

«Путешествия по воздуху, этот птичий полет, о котором человечество мечтало веками, стали уже почти будничным, обычным способом передвижения. Но для чего это нужно, если не знаешь, куда и зачем лететь, если на всем свете царит та же скука, безысходная духовная слабость и бессодержательность? А когда подумаешь, что единственным реальным результатом этого развития воздушных сообщений является возможность превратить войну в быстрое и беспощадное убийство населения целых стран, в кошмарно-апокалиптическое истребление европейского человечества огнем с неба, то трудно духовно увлечься его успехами и разве только в припадке безумного отчаяния можно злорадно усмехнуться сатанинской мечте о самоуничтожении гибнущей, Европы».¹

До середины ХХ века и в массовом сознании, и в оценках многих представителей социально-гуманитарных наук преобладал все же технический оптимизм – подход, абсолютизирующий положительные последствия технического прогресса. В XIX–XX вв. эта вера подкреплялась впечатляющими техническими достижениями, явно ощутимым ростом могущества человека.

Развитие науки и техники предоставляет человеку новые возможности, а значит, делает его более свободным от стихийных сил природы. Применение новых технологий ведёт к увеличению производительности труда, к росту экономики, делает более комфортным быт людей. НТР открыла головокружительные перспективы и породила утопические планы преобразования природы и общества. И даже экологические проблемы, порождённые техническим прогрессом, казалось, могут быть разрешены с помощью самой же техники, новых технологий. В определении пути преодоления экологических проблем противостоят друг другу экоцентризм и техноцентризм. Сторонники первого считают необходимым сохранить природу в первозданном виде, сторонники второго стоят за дальнейшую технизацию природы. Так Г. Рополь считал, что человечество для своего выживания должно довести до конца процесс, начатый еще первыми землепашцами и скотоводами. «Природа нашей планеты еще имеет последний шанс: если человек не совершит требуемого ныне экотехнического поворота, то он рано или поздно, согласно экологическим принципам, исчезнет. Тогда и только тогда вновь будет существовать одна лишь природа. Однако если люди с требуемой для этого последовательностью сумеют довести до совершенства свою заботу о земной экосистеме, то это будет означать не более и не менее как конец природы».¹

Т.о. сторонники технического оптимизма видят в развитии техники панацею от многих проблем.

Во второй половине ХХ века получил распространение технический пессимизм (технофобия) – подход, абсолютизирующий отрицательные последствия НТП.

С одной стороны, техника служит человеку. С другой – человек сам подпадает под власть техники. Создание отчуждается от своего создателя. Человек превращается в простое дополнение к машине. Передавая машине часть тех функций, которые раньше выполняли его руки, ноги, глаза, мозг, человек становится слабее. Без техники он становится беспомощен.

Даже примитивные технические устройства представляют опасность для человека. И чем более сложной становится техника, тем большую угрозу она несёт. Внедрение новых технологий и стихийный рост производства ведёт к неконтролируемому ухудшению окружающей среды. Гонка военных технологий породила оружие массового поражения. Развитие информационных технологий позволяет вторгаться в частную жизнь людей. В целом, возрастает зависимость общества от новых технологий, в случае отказа которых общество может быть ввергнуто в хаос.

Противники технического прогресса указывают возрастающую опасность техногенных катастроф. Распространёнными причинами техногенных катастроф являются человеческий фактор и ненадежность технических устройств. Но существует и более глубокая, неустранимая причина – это невозможность точного прогнозирования динамики сложных социотехнических систем. Любая система благодаря взаимодействию элементов приобретает свойства, отсутствовавшие у элементов по отдельности. Чем более сложными становятся системы, соединяющие множество разнородных элементов и процессов, включая и человеческую деятельность, тем труднее становится прогнозировать их динамику. Плавное изменение внешних условий или точечное действие незначительных факторов может привести к непредсказуемым последствиям.

Критики технократии и инструментального разума обвиняли техническую интеллигенцию в моральной индифферентности, сотрудничестве с тоталитарными режимами. Сторонники технократии оправдывали инженеров тем, что мотивом их деятельности даже в тоталитарных государствах было общественное благо, а возможности режимов использовались ими для реализации великих проектов.

Технический оптимизм и пессимизм абсолютизируют те или иные стороны НТП. Диалектическое мышление требует более глубокой, всесторонней оценки данного явления, признания противоречивости НТП. Утопичны призывы остановить прогресс. Но необходимо научиться предсказывать его последствия, чтобы минимизировать отрицательные последствия.

Многие исследователи признают амбивалентность техники, ее принципиальную возможность использоваться как во благо человека, так и во зло.¹ Даже критики технического прогресса зачастую уточняют, что критикуют не технику как таковую, а способы ее использования. Так представитель критически настроенной франкфуртской школы Т. Адорно считал неоправданным противопоставление техники и гуманизма. Такое противопоставление, по его мнению, возникает в неправильно устроенном обществе. «Приносит ли современная техника, в конечном счете, пользу или вред человечеству, зависит не от техников и даже не от самой техники, а от того, как она используется обществом. Это использование не является делом доброй или злой воли, а зависит от объективных структур общества в целом. В обществе, устроенном соответственно человеческому достоинству, техника не только была бы освобождающим фактором, но и обрела бы сама себя. Если сегодня техники иногда испытывают страх перед тем, что может произойти с их изобретениями, то ведь лучшей реакцией на этот страх была бы попытка как-то содействовать установлению общества, отвечающего человеческому достоинству».¹

Х. Ленк призывал отказаться от черно-белых оценок технического прогресса: от бездумной и утопичной критики, от технократического принципа «Can — implies ought» («можешь — значит должен»). Ни остановить технический прогресс невозможно, ни предоставить его самому себе неприемлемо. «…фаустовский договор с научно-техническим прогрессом, несомненно, существует и имеет большие последствия. Он и поистине является фаустовским договором. Мы не можем его просто односторонне расторгнуть; мы не можем односторонне остановить прогресс, как думал Герберт Маркузе, не примирившись с ухудшением обеспеченности, снижением жизненного уровня, конкурентоспособности экономики и др. Фаустовского договора можно придерживаться только в рамках гуманной ответственности, за счет более мудрого, более гуманного обращения с возможностями технической экспансии».²