1 СЕМЕСТР. Экономика. Микроэкономика. Поведение, институты и эволюция Самуэль Боулз / Микроэкономика. Поведение, институты и эволюция_Самуэль Боулз_2010 -576с
.pdf
Пролог 9
Солоу обозначил их как «равновесие, жадность и рациональность», имея в виду, что, когда экономисты «объясняют» что-либо, например безработицу, они подразумевают, что она может быть представлена как единственный стационарный результат в модели с взаимодействием эгоистичных индивидов, наделенных широкими мыслительными способностями и склонностями. Другие способы «объяснения» безработицы могут выглядеть более занимательными, но это подход стандартный. Озабоченность Солоу адекватностью трех основных принципов находит все большую поддержку как в эмпирических, так и в концептуальных исследованиях.
Подход, который я использую в этой книге, основывается на более скромных, но, возможно, более основательных классических принципах намеренных действий, конкуренции и непросчитываемых последствий. Аналогично тому, как вальрасовская парадигма предполагает стандартным определенный тип социального взаимодействия (шуточно проиллюстрированный с помощью Робинзона Крузо), мой подход построен таким образом, чтобы пролить свет на типовую ситуацию, в основе которой лежат три эмпирически наблюдаемые характеристики структур социального взаимодействия, индивидуального поведения и технологий, описанные ниже. Я перечислю самые значительные характеристики данных типовых взаимодействий и укажу на наиболее важные приложения, а задачей моделирования этих взаимодействий (и представления соответствующих эмпирических свидетельств) займусь в последующих главах книги.
Неконтрактное социальное взаимодействие. Когда индивиды взаимодействуют, то бывает лишь исключением, но никак не правилом, что все, происходящее между ними, регулируется полным и готовым к исполнению контрактом. Напротив, неконтрактные социальные взаимодействия повсеместны в фирмах, семьях, общинах, политических проектах, рынках и среди соседей. Пока многие из этих неконтрактных социальных взаимодействий присутствуют в нерыночных условиях, они также важны для определения экономических результатов на высококонкурентных рынках. Ниже я рассмотрю продовольственный рынок
сполными контрактами — основную тему вводных учебников по экономике — как особый случай. Общий случай же будет представлен рынками труда и кредитными (на которых обещание хорошо работать или вернуть кредит нельзя считать обязательным к исполнению) или проблемами местных общин, когда индивидуальное использование ресурсов неконтрактным образом сказывается на всех остальных индивидах. Рынок с неполными контрактами характерен тем, что один или оба участника простой двусторонней трансакции обычно получают ренту, т. е. плату, превышающую выигрыш от их следующей наилучшей альтернативы. На рынке труда и на кредитном рынке некоторые работники или заемщики не в состоянии совершить сделку и получить тот объем, который они хотели бы при данных условиях обмена. Другими словами, они ограничены в количественном отношении, и в результате мы получаем неравновесный рынок
сизбыточным предложением (например, рабочей силы) или избыточным спросом (на кредиты).
Но если многие стороны экономических взаимодействий не управляются исключительно контрактами, то чем же они управляются? Ответ таков: неконтрактные аспекты взаимодействий управляются комбинацией норм и власти.
10 Микроэкономика
Договор о найме не предписывает, какими именно должны быть усилия, предпринимаемые рабочим, но рабочая этика, боязнь увольнения или давление коллег могут дать то, на что контракт не способен.
Идея о том, что в трансакциях на конкурентном рынке применяется власть, покажется некоторым читателям сущей банальностью; другие же воспримут ее как явное противоречие в терминах. Для приверженцев неоклассической теории (таких, как Абба Лернер, в эпиграфе) «[Трансакция] — это решенная политическая проблема». «Решена» она при помощи полных контрактов, за счет чего то, в чем заинтересованы все стороны, осуществляющие трансакцию, может быть достигнуто в судебном порядке. А если контракт описывает все стороны трансакционной сделки, то предмета для осуществления власти не остается. По той же самой причине нормы тоже будут излишними: если бы в контракте, предлагаемом работодателем, точно указывалось, какое конкретно усилие предпринимается рабочим и как оно оплачивается, и если бы можно было бы эти усилия верифицировать, то работодателю не было бы никакого дела до рабочей этики. Таким образом, ослабление предположения о полноте контрактов не только позволяет объяснить, почему рынки не находятся в равновесии, но и показывает, какую важную роль играют власть и нормы, приближая теорию к тому, как видят процесс обмена наблюдатели и непосредственные их участники в реальном мире.
Адаптивное поведение и поведение с оглядкой на других. Недавние поведенческие эксперименты, проведенные экономистами (подтверждающие и расширяющие рамки более ранних работ, написанных другими учеными, занимающимися общественными науками), а также наблюдения в естественной среде приводят к мысли о необходимости пересмотра как принципа «рациональности», так и «жадности» изо всех трех принципов Солоу. Люди сознательно преследуют свои цели, но чаще делают это, основываясь на знакомых им по прошлому опыту поведенческих ответах, а не используя осознанно необходимую впередсмотрящую оптимизацию, которая подразумевается как при использовании вальрасовского подхода, так и в большей части классической теории игр. Во многих ситуациях эмоции, такие как стыд, отвращение или зависть, объединяясь, определяют поведенческий ответ. Более того, пока эгоизм остается сильным побуждающим мотивом, «оглядка на других» также остается важным мотивом. И эксперименты, и реальная жизнь показывают, что люди зачастую не только идут на ухудшение собственного благосостояния в пользу улучшения благосостояния других, но и ради наказания тех, кто сделал им или кому-либо еще что-то нехорошее либо нарушил этические нормы. Эти так называемые социальные предпочтения помогают объяснить, почему люди объединяются для достижения общих целей, даже если обратное принесло бы большие материальные выгоды; почему выбор систем стимулов, основанных на личной заинтересованности агентов, иногда имеет неприятные последствия; и почему фирмы не занимаются продажей рабочих мест.
Вот почему модели, dramatis personae1 которых идентичные индивиды, подчиняющиеся аксиомам личной заинтересованности Homo economicus, часто
1 Действующие лица (лат.). — Примеч. пер.
Пролог 11
не могут пролить свет на реальные ситуации. По многим причинам в адекватной модели должно приниматься в расчет то, что подтвердилось экспериментально и в жизни: люди одновременно неоднородны в том смысле, что некоторые из них более склонны учитывать собственные интересы, а некоторые — общественные, а также обладают адаптивностью, т. е. чаще приспосабливаются к текущей ситуации, а не следуют единой целенаправленной поведенческой схеме. В результате такой поведенческой неоднородности и адаптивности мы и получаем то, что небольшие изменения институтов могут привести к совершенно различным результатам: в одной ситуации эгоистичные индивиды способны действовать сообща, а в другой индивиды, предрасположенные к кооперации, начнут вести себя эгоистично.
Экономисты обычно называют поведение, не вписывающееся в рамки установленных канонов или формальной рациональности, специфическим, нестабильным или иррациональным, точнее, не позволяющим выявить закономерности, поддающиеся научному анализу. Однако то, что экспериментальные данные раз за разом выявляют такие «иррациональности», как нетранзитивность, неприятие потерь, несогласованность дисконтирования во времени и переоценивание вероятности маловероятных событий, наводит на мысль о том, что такое поведение не просто обычно, но и вполне может быть предметом анализа.
Часть стандартных поведенческих реакций копируется людьми с тех, кто, по их мнению, в подобной ситуации выбрал успешную по отношению к некому стандарту реакцию; другая часть поведенческих реакций выбирается с целью максимизации выгод при условии, что другие люди поведут себя в соответствии с их ожиданиями. Но и все остальные факторы, влияющие на поведение, остаются в силе, включая конформизм и другие виды навыков, зависящие от частоты взаимодействия, а не от платежей, связанных с определенным поведением. В результате предсказание поведения людей, основанное на максимизации будущих платежей, может быть в достаточной мере неверным. Более того, поведенческие реакции людей в одном окружении вряд ли будут свойственны тем же людям в совершенно другом окружении. И в этом смысле не только индивидуальные веры людей (относительно последствий их действий), но и индивидуальные их предпочтения (их индивидуальная оценка результатов) задаются эндогенно. Таким образом, «заданные цели» Роббинса представляют собой полезное упрощение при решении многих аналитических задач, но становятся ничем не обоснованным и ведущим к неверному результату ограничением в других.
Обобщенная возрастающая отдача. Экономические и прочие виды социального взаимодействия зачастую приводят к таким результатам, которые Гуннар Мюрдаль (Myrdal, 1956) назвал «кумулятивной причинностью», а мы сегодня называем «положительной обратной связью». Положительная обратная связь включает в себя экономию от масштаба в производстве, но все же остается более широким понятием, описывающим любую ситуацию, в которой выигрыш каждого от некого действия растет с числом людей, в него вовлеченных. Такое его более широкое значение можно проиллюстрировать на следующих примерах: выигрыш от изучения иностранного языка зависит от числа говорящих на нем людей,или выгода от участия в каком-либо коллективном действии зависит от
12 Микроэкономика
числа его участников. Чтобы разграничить теперь этот широкий класс случаев с положительной обратной связью и более узкий набор, относящийся к экономии на масштабе в производстве, я и стану использовать термин обобщенная возрастающая отдача, а не возрастающая отдача от масштаба. Институциональная синергия может способствовать появлению обобщенной возрастающей отдачи. Например, наличие таких институтов, как частная собственность, конкурентные рынки и верховенство закона, часто приводит к высокоэффективным решениям проблем распределения, но это происходит лишь в случае, когда одновременно присутствуют все три принципа и практически все общество придерживается их. Обобщенная возрастающая отдача, порожденная институциональной дополняемостью, и стала источником различий в траекториях роста Нового Света и посткоммунистических экономик, о которых мы уже говорили. Обобщенная возрастающая отдача способна помочь объяснить усилившееся за последние полтора века неравенство среди людей во всем мире, несмотря на подъем экономик Японии, Китая и других азиатских государств1.
Положительная обратная связь создает экономические условия, в которых маловероятные события имеют долгосрочные последствия, а начальные условия могут иметь постоянный так называемый эффект ловушки. «Ловушки бедности», с которыми сталкиваются народы и государства, впрочем, как и «добродетельные круги» финансового благополучия, которыми наслаждаются другие, тоже являются следствием положительной обратной связи. В условиях существования обобщенной возрастающей отдачи обычно существует более одного стационарного исхода, обладающего тем свойством, что небольшие отклонения от него самокорректируются. Такие множественные устойчивые равновесия могут присутствовать в нашей модели, где они рассматриваются как экзогенные шоки, мутации или специфические формы игры, а в реальном мире ими могут служить войны, климатические изменения, забастовки или любые другие события, не включенные в рассматриваемую модель.
Результатом могут считаться редкие, но драматические периоды смены институтов, поведенческих норм, технологий и прочего, когда идет переход из окрестности одного равновесного состояния к другому, который часто заканчивается длительными периодами стабильности. В биологии для обозначения сменяющихся периодов стабильности и резких изменений используется термин прерывистые равновесия (Eldredge & Gould, 1972). Упадок коммунизма — один из подобных примеров. Другой пример — прекращение в Китае практики бинтования ступней девочек. Эта болезненная и калечащая процедура практиковалась там в течение тысячи лет, а все попытки прекратить ее пресекались. В середине же прошлого века всего за полтора десятка лет она совершенно исчезла из обихода (Mackie, 1996). Множественность равновесий может объяснить, почему, казалось бы, схожие народы имеют такие различия в социальных нормах, вкусах и традициях. Эти различия зачастую приводят к наблюдаемой
локальной однородности и глобальной неоднородности, например к особенностям национальных кухонь и кулинарных вкусов.
1 См.: Bourguignon & Morrison, 2002 и работы, цитируемые там.
Пролог 13
Нет никаких оснований полагать — и тому мало свидетельств, — что институты и поведенческие нормы, появившиеся в результате процессов, в которых задействована обобщенная возрастающая отдача, во всех смыслах оптимальны. Например, после падения коммунизма в Советском Союзе и Восточной Европе многие экономисты предсказывали, что поскольку государственная собственность отменена, то дееспособная конфигурация капиталистических институтов должна теперь появиться сама по себе. Но случилось так, что в России и многих переходных экономиках десяток лет беззаконья и клептократии привели к гигантской концентрации благосостояния и появлению институтов, не стимулирующих рост инвестиций или производительности. Разочаровывающие экономические результаты посткоммунистических лет в этих странах подчеркивают несостоятельность установившегося мнения о том, что в мире ограниченных ресурсов хорошие институты свободны.
На последующих страницах мы станем считать, что институты, как и товары, ограничены. Три основных предположения, описанные выше — неконтрактная природа социальных взаимодействий, адаптивное поведение и поведение с оглядкой на других и обобщенная возрастающая отдача, — относятся к общему случаю, взятому мною по умолчанию. Все три предположения связаны между собой. Если мы откажемся от предположения о существовании полных контрактов, но не станем изменять предположения о поведенческих нормах, присущих вальрасовскому подходу, то наш подход окажется неубедительным, поскольку важность предпочтений, возникающих с оглядкой на других, как мы далее увидим, существенно возрастает, как только мы принимаем в рассмотрение неполноту контрактов. Точно так же процесс развития предпочтений показывает наличие устойчивой обобщенной возрастающей отдачи. Причина кроется в том, что нормы обычно принимают форму традиций, а приверженность к ним в интересах индивида существует лишь в случае, когда большинство остальных людей также следует им. И если мы ослабим предположение о традиционной основе поведения, может возникнуть сомнение в невозрастании отдачи. Наконец, если обобщенная возрастающая отдача действительно обычна, то равновесными могут стать многие различные исходы. В тех из них, что встречаются чаще всего, соответствующая динамика зависит главным образом от управляющего ею института. Сюда включается исполнение властных полномочий, коллективные действия и другие формы неконтрактных социальных взаимодействий. То, что называется равновесным отбором, происходит почти полностью под влиянием процессов, отсутствующих в вальрасовской модели.
НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО БО´ЛЬШАЯ ЧАСТЬ написанного ниже вытекает из результатов недавних исследований, фактически все нижеприведенные модели и идеи различные исследователи предсказали полвека назад или даже раньше, иногда гораздо раньше. Идея о важной роли адаптивных агентов (с реалистичными мыслительными способностями и предрасположенностями), чье поведение зависит от локальной информации, имела центральное значение в работе Фридриха Хайека (Hayek, 1945) и Герберта Саймона (Simon, 1955). Передовая работа Саймона, посвященная неполноте трудовых контрактов (Simon,
14 Микроэкономика
1951) и роли власти в функционировании фирм, формализовала более раннюю работу, написанную Рональдом Коузом (Coase, 1937), и еще более раннюю, написанную задолго до Коуза, работу Маркса (Marx, 1967). Основные концепции теории игр, понятие торга и другие типы нерыночного социального взаимодействия присутствовали уже в ранних работах Джона Нэша (Nash, 1950а), Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна (Von Neumann & Morgenstern, 1944), Томаса Шеллинга (Schelling, 1960) и Данкана Люче и Говарда Райффа (Luce & Raiffa, 1957). Нэш даже предложил основные идеи эволюционной теории игр в своей докторской диссертации (Nash, 1950b). Знаменитое решение проблемы торга, предложенное Нэшем, впервые появилось гораздо раньше у Ф. Цойтена (Zeuthen 1930) в работе, восторженно представленной Йозефом Шумпетером. Эндогенные предпочтения имели центральное значение в работах Джеймса Дьюзенберри (Duesenberry, 1949) и Харви Лейбенстайна (Leibenstein, 1950); в основе обеих лежала более ранняя работа Торстена Веблена (Veblen, 1934 [1899]), а темы, которые они развивали, первоначально обозначили Смит (Smith, 1937) и Маркс. Известный парадокс Мориса Алле (Allais, 1953) указывал на проблемы гипотезы ожидаемой полезности, которые только недавно привлекли серьезное внимание исследователей. То, как положительная обратная связь ведет к множественным равновесным состояниям, стало основной идеей каирских лекций Гуннара Мюрдаля в 1955 г. (упоминавшихся выше). Использование биологических обоснований в экономике, сегодня выделяющееся в эволюционной теории игр, ввели Армен Алчиан (Alchian, 1950) и Гэри Беккер (Becker, 1962) полвека назад.
Тот факт, что большинство описанных ниже основных идей было предугадано в 1950 гг. и ранее, но проигнорировано в последующие десятилетия, вызывает вопрос. Почему же вальрасовская парадигма стала фактически синонимом понятия «экономика» в третьей четверти XX в. — и это только для того, чтобы к концу столетия ей на смену пришли идеи, большинство которых уже произнесли видные ученые накануне выхода этой парадигмы на передний план? Герберт Гинтис и я (Bowles & Gintis, 2000) попытались дать ответ, но если мы займемся им здесь, то отвлечемся от темы.
ОТХОД от канонической вальрасовской парадигмы и принятие во внимание неконтрактных социальных взаимодействий, поведения адаптивного и с оглядкой на других, а также обобщенной возрастающей отдачи, требует использования методов, в большей мере использующих эмпирические данные и менее дедуктивных, нежели тех, что присущи обычному вальрасовскому подходу. Мало принимая во внимание особенности места и времени или любые другие эмпирические данные, вальрасовский подход позволяет вывести несколько достаточно четких выводов о том, что должно произойти в экономике. Расширение подхода и включение в анализ особенностей семьи, организации производства и политической деятельности, такой как добровольное предоставление общественных благ, лоббирование и голосование, позволяли бы получить ценные выводы, достижение которых было бы невозможно методами социологии и политологии. Но исследования в этих областях, так же как и возвращение к исследованию
Пролог 15
долгосрочного экономического роста и распределения, т. е. к тому, что заботило «классиков» экономической науки, вызывают сомнения относительно общего характера стандартных предположений. Отвечая на неудовлетворенность, которую чувствуют сегодня экономисты, Journal of Economic Perspectives, выпускаемый Американской Экономической Ассоциацией, выделяет постоянную колонку для «аномалий», определяемых в нем следующим образом:
Экономика выделяется на фоне других социальных наук верой в то, что большинству (всем?) действий можно дать объяснение, предположив, что на (устанавливающихся со временем) равновесных рынках взаимодействуют рациональные агенты со стабильными и ясно определяемыми предпочтениями. Эмпирический результат тогда квалифицируется как аномальный, если его трудно «рационализировать» или если для его объяснения в русле парадигмы необходимы неправдоподобные предположения (Thaler, 2001).
Читатели с готовностью откликнулись на приглашение присылать их собственные любимые примеры.
И вместо того чтобы получать определенные выводы из немногих (когда-то) непротиворечивых поведенческих и институциональных аксиом, экономика все больше (и по большей части, не сознавая того) двинулась в сторону подхода, объединившего достижения в математике, сделанные в течение прошлого века, с тремя уже известными нам методами классической экономической теории. Начиная с Адама Смита и заканчивая Джоном Стюартом Миллем и Карлом Марксом (и исключая Давида Рикардо), классические экономисты были междисциплинарными (дисциплины еще не изобрели) в том, что касалось эмпирических деталей насущных социальных проблем, и сдержанными в оценке универсальности своих теорий.
Во-первых, исследование экономики должно опираться на достижения, сделанные во всех науках, изучающих поведение, включая экологию и биологию. Вальрасовские предположения обосновывали строгое разделение сфер деятельности между этими дисциплинами. Основные предположения позволили экономистам, придерживавшимся вальрасовской парадигмы, отказаться от таких вещей, как поведение с оглядкой на других, интерес к нормам, власти или истории, рассматривая их как предметы исследования каких-либо других наук, и уж тем более все это считалось не имеющим отношения к (вальрасовской) экономике. В то время как за последние полвека через дисциплинарные границы в основном осуществлялся экспорт экономических моделей в поведенческие науки, многое еще можно импортировать, если роль власти, норм, эмоций и адаптивного поведения в экономике окажутся востребованными. Ключевые экономические феномены, такие как влияние конкуренции, стимулов и контрактов, невозможно понять, не используя достижений других поведенческих наук.
Во-вторых, ослабление вальрасовских предположений сталкивает нас со слишком богатым выбором. Без некоторых эмпирических ограничений или теоретических уточнений цена обобщения — вырожденность. Таким было сделанное Хьюго Зонненшайном (Sonnenschein, 1973b. P. 405) заключение, касавшееся вальрасовской теории рыночного спроса: «Мораль… попросту такова: если вы очень мало вкладываете, вы очень мало и получаете на выходе». Но это можно
16 Микроэкономика
отнести к любой поствальрасовской парадигме. Очень небольшое количество эмпирических прогнозов сбудется, если агенты станут вести себя эгоистично или независимо от своих личных характеристик или особенностей ситуации в случае, если некоторая часть взаимодействий управляется контрактами, другая — устными договоренностями, а третья — грубой силой, и при этом возможно существование множественных устойчивых равновесий.
Необходимость эмпирического обоснования предпосылок не бывает яснее, чем при анализе индивидуального поведения, когда процесс расширения традиционных предпосылок о познании и предпочтениях может легко скатиться до ad hoc1 описания до тех пор, пока не сформируется связь с тем, чем занимаются реальные люди. Недостаточно знать, что эгоизм — не единственный мотив поведения; нам нужно знать, какие еще мотивы важны и от каких условий они будут зависеть. Скорее всего источником знания об этом станет то, что в числе прочего подорвало вальрасовскую парадигму, а именно успехи эмпирических социальных наук, ставшие возможными благодаря развитию эконометрики, вычислительной техники и большей доступности данных, а также экспериментальных методов и продолжающегося прогресса в количественных методах анализа исторических процессов.
Теория также способна предложить нам полезные ограничения для набора правдоподобных предположений и результатов. Моделирование генетической и культурной эволюции, например, дает целый ряд правдоподобных поведенческих предпосылок, поскольку поможет выделить те типы эмоций, мыслительных способностей и других факторов, влияющих на поведение, чье появление и распространение имело значение в определенные периоды человеческой истории, а чье — нет. Подобным же образом, в то время как обобщенная возрастающая отдача может давать в результате большое количество равновесных состояний, некоторые из этих состояний совершенно недостижимы ни в какой правдоподобной динамике. Напротив, совершенно другие равновесия могут быть и достижимыми, и робастными. И в этом случае спецификация некого совершенно четкого динамического процесса, например, того, как индивиды меняют свое поведение в зависимости от собственного опыта и опыта своего окружения, поможет избавиться от результата, носящего название эволюционно нерелевантное равновесие. Выявление динамики, управляющей системой, дает нам ответ на вопрос о ее внеравновесном характере, тем самым помогая не только в процессе отбора равновесия, но и при изучении ответов на шок, а также других проблем, для которых плохо подходят стандартные методы сравнительной статики.
В-третьих, поиск еще более обобщающих теорий продолжит привлекать сту- дентов-экономистов, и еще многое следует изучить путем исследования таких тем, как рынки в чистом виде. Но похоже, что в обозримом будущем новые открытия сделают при помощи моделей, принимающих во внимание специфические институциональные и другие аспекты определенных типов экономических взаимодействий. Экономистам классического направления было очевидно, что рынок труда фундаментальным образом отличается от кредитного рынка, ко-
1 Для данного случая (лат.). — Примеч. пер.
Пролог 17
торый, в свою очередь, отличается от рынка рубашек или иностранной валюты,
ит. д. Модели бывают более специфичны в том смысле, что в них может быть определено место или время как один из способов, позволяющих учесть важность изменения институтов со временем или культурных различий. Если волнующими новинками в эпоху вальрасовской парадигмы становились чрезвычайно абстрактные теоремы удивительно общего характера, то в ближайшие годы восторг вызовут очевидные ответы на вопросы, следующие из тех эмпирических загадок благосостояния народов и людей, с которых я начал эту книгу.
Скорее будет приветствоваться занятие экономистов поисками ответов на такие вопросы, а не демонстрацией использования все более изощренных инструментов. Хотя, возможно, более проблемно- и менее инструментальноориентированный подход потребует еще более хитроумных методов. Математическая сторона теоретического каркаса, который я предлагаю, станет сильнее
иникак не слабее, чем в вальрасовской парадигме. Причина здесь в том, что модели, описывающие неконтрактное социальное взаимодействие индивидов, одновременно и неоднородны, и адаптивны в своем поведении. Они действуют в условиях наличия обобщенной возрастающей отдачи, не позволяя использовать стандартные упрощения, например предпосылки о принятии цены как заданной и выпуклости производственного множества, что делало вальрасовские модели разрешимыми. Как уже давно известно из физики и биологии, многие важные проблемы не имеют простых решений в завершенной форме или вообще не имеют никаких решений, которые можно было бы легко интерпретировать. В подобных ситуациях (некоторые из них вы найдете в гл. 11—13 книги) компьютерная симуляция соответствующих социальных взаимодействий может оказаться полезной в качестве дополнения (но не заменителя) более традиционного аналитического подхода. Симуляции широко применялись при разработке идей, лежащих в основе этой книги. Они не позволяют вывести теоремы или предположения, которые верны в общем случае; скорее, как и эксперименты, они дают обилие данных, способных указывать на наличие однозначных выводов, хотя обычно такого не происходит.
ХОТЯ Я БЫЛ БОЛЕЕ ЗАИНТЕРЕСОВАН в изучении влияния экономических институтов на успешность людей, я применил скорее эволюционный, чем соци- ально-инжиниринговый подход. Подобно «эгоистичным генам», стремящимся максимизировать количество собственных реплик, или аукционеру, управляющему общим процессом равновесного обмена, всеведущий и всемогущий социальный инженер, стремящийся максимизировать общественное благосостояние, есть лишь фикция, полезность которого зависит от того, принимается ли в расчет его фиктивный характер. Результаты социального взаимодействия, даже такие, в достижении которых участвуют государства и другие властные структуры, представляют собой общий результат действий, предпринятых большим числом людей, действующих самостоятельно. Такие инструменты, как фиктивные аукционеры, социальные инженеры или антропоморфные гены, не могут подменить понимания того, как действуют реальные люди, и того, как различные институты определяют эту общую динамику популяции, объединяющую все эти
18 Микроэкономика
поведения и приводящую к социальным результатам. Эволюционный характер такого анализа становится очевидным в способе моделирования индивидуального поведения, в том, каким способом исследуется динамика всего населения, видов совместной эволюции предпочтений и институтов, при отсутствии грандиозных планов улучшения человеческой природы. Эволюционный подход мало что может сказать о том, какие действия нужно совершить, но не ограничивает экономиста лишь созерцательной деятельностью. Я подниму вопросы качественного управления и политики в заключительной главе.
Впервой части книги описываются разнообразные модели, принимающие во внимание то, что я только что назвал типичными общественными взаимодействиями, а именно неконтрактные социальные взаимодействия адаптивных агентов в условиях обобщенной возрастающей отдачи. Прежде чем перейти к предпочтениям и ожиданиям, я начну с двух глав, посвященных институтам и эволюции различных структур социальных взаимодействий. Необычная последовательность обеих тем (большинство микроэкономических книг начинается с описания предпочтений) показывает важность институтов как факторов, влияющих на нормы, вкусы и мнения, присущих предпринимающим некие действия индивидам. Далее я рассматриваю неэффективность распределения ресурсов, проявляющуюся при неконтрактных взаимодействиях, и проблему разделения выгод от кооперации, появляющуюся, когда эта неэффективность устранена. Следующая часть книги посвящена капиталистическим институтам, особенно рынкам, институтам займа и фирмам. Пристальное внимание я уделяю тому, как из-за неполноты большинства контрактов возникает четко определенная политическая структура экономики, а социальные предпочтения начинают играть важную роль. Заключительную часть работы я посвятил процессу культурных
иинституциональных изменений, подчеркивая роль технических изменений, коллективных действий и межгрупповых конфликтов как составных частей процесса, в котором законы, управляющие социальным взаимодействием и индивидуальным поведением, одновременно эволюционируют. Там же я обращаюсь к эволюции таких знакомых институтов, как частная собственность и традиционные правила распределения, а также к загадочному эволюционному успеху поведения с оглядкой на других. В завершающей главе сравниваются три структуры, управляющие экономическими взаимодействиями: рынки, государства и общины, и находится путь, в котором они смогут сохранять свою дополняемость для решения проблем аллокации и дистрибуции.
В1848 г. Джон Стюарт Милль (Mill, 1965) опубликовал свои «Принципы политической экономии» — первый великий учебник по микроэкономике, ставший основным в англоговорящем мире, пока его через полвека не сменили «Принципы» Маршалла. Милль уверял своих читателей в том, что «На наше счастье, не осталось ничего, относящегося к законам стоимости, что мог бы выяснить современный или будущий автор; эта теория полна» (с. 420). Во времена расцвета вальрасовской парадигмы, в 1960 гг., когда я изучал экономику, царило такое же самодовольство. В книге я не поддерживаю этой уверенности. Наше понимание микроэкономики находится в развитии. Мало что выяснено. Ничего не завершено.