3 семестр / Владимир Соловьев
.docСмысл любви в философии Владимира Соловьева и гностические параллели
Обращение Соловьева к «смыслу любви» в 1893 г. не было случайным. Ряд его предшествовавших и последующих статей объединяет замысел «третьего отделения» соловьевской философии — теургии. Преображение человечества в красоте, рождение в красоте должно быть достигнуто любовью,— таков пафос этих статей. Однако уже сказанное здесь провоцирует несколько существенных вопросов: как понимается любовь и что означает рождение? есть ли любовь бытийственная реальность, некое онтологическое начало, или это—психологическое чувство, влечение отдельного эмпирически взятого человека?
Цель половой любви-Эроса у Соловьева — не физическое рождение, а духовное рождение, преображение телесное, апокатастасис, воскрешение мертвых,— это лежит на поверхности для всякого знакомого с религиозно-философским контекстом творчества Соловьева. Соловьев ратует за преображенную телесность, но телесное состояние земного человека, его смертное тело, находящееся во власти смерти и тления, не вызывает у него любви и восторга. Соловьев и не собирается навсегда расставаться с домом, он хочет преобразить его всечеловеческим актом любви и восхитить с собою в эмпиреи.
«Смысл любви» — одно из самых популярных сочинений Соловьева. Ощущение мистической причастности единству мира, любви как бытийственной реальности, «возведение божественного в человеке к божественному во всем» соответствует духу трактатов Соловьева по философии любви. Любовь в человеке, как и красота в природе, не есть в собственном смысле лишь красота природы или любовь человека. Это нечто привходящее, онтологически сущее, в полной мере от самой природы и человека не зависящее, объемлющее его. Соловьев все время выражает эту интуицию, дерзновенно пытаясь выйти за пределы отдельной человеческой души, где любовь представляется как один из аффектов, и посмотреть в лицо той любви, о которой у ап. Павла сказано: «Бог есть Любовь».
Соловьев обращается к теме любви в период, по разным основаниям именуемый исследователями третьим этапом в его творчестве. Это возвращение на круг метафизики и пересмотр юношеской философии. Но, пожалуй, в теме трагически преображающей любви как раз и замыкается первый круг, прежде чем начаться второму. Тема Эроса не нашла достаточного развития в корпусе ранних философских работ и в «Духовных основах жизни».
Остаются в «Смысле любви» некоторые аллюзии на положительные науки, характерные для раннего Соловьева. Так, например, в самой формуле «любовь есть факт природы (или дар Божий)» совместились два кредо — позитивизма и христианства, а утверждение о половой любви как о своего рода химии, причем химии не только «в порядке природном, но и в порядке духовном», которая приводит к созданию истинной человеческой индивидуальности , приводит на память возрожденческие алхимические изыскания. Половая любовь, как наиболее интенсивная любовь, оказывается и наиболее действенной, ведь именно Эросу принадлежит преображающий, богочеловеческий путь.
Некоторые утверждения Соловьева в «Смысле любви» позволяют предположить о влиянии на него св. Григория Нисского, этические воззрения которого вели к явному предпочтению девства и аскезы перед христианским браком, оставляя возможность для вступления в брак тем, кто не может устоять против влечений природы. Григорию Нисскому принадлежит идея рассматривать любовь и ненависть как два рода расположения души. «To и другое из сих расположении можно употребить и с пользою, и вопреки тому, и всякая добродетельная жизнь как бы отсюда ведет свое начало. Ибо к чему приклонились с любовию, с тем осваиваемся душами, а к чему расположены с ненавистью, того чуждаемся» . Для Соловьева «ненависть есть лишь модификация любви и не имеет независимого происхождения. Ненависть происходит из эгоизма, а эгоизм — это исключительная любовь к себе. Таким образом, есть два рода любви — отрицательная любовь или ненависть, и положительная любовь или любовь в собственном смысле».
Еще одна возможная параллель с Григорием Нисским — в идее человека-андрогина (выводить здесь исключительное влияние Платона, не знавшего личного Бога, а следовательно, и «образа Божия» в человеке, значит недооценивать знакомство Соловьева с христианской антропологией). Поев. Григорию, половое различие человеческой природы не относится к образу Божьему в человеке, а есть последствие грехопадения: образ Божий напечатлен в духовно-разумной природе человека, а не в чувственной его части, к которой и относится половое различие. Если это свойство бессловесной природы животных, не имеющее «никакого отношения к божественному Первообразу», Творцу благоугодно было перенести в природу человеческую, то всеведающий Бог сделал это именно вследствие предвидения грехопадения человека» . Это мнение не общепринято в христианской антропологии. Достаточно заметить, что бл. Августин не разделял его, полагая, что брачная чета изначально входила в план Божьей мысли о человеке. Соловьев прибегает к этому мнению в «Смысле любви» неоднократно, заявляя, что «истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не мог быть только мужчиной или женщиной, а должен быть высшим единством обоих» . И задача любви видится им как восстановление этого утраченного единства.
Целью такой любви должно быть установление всемирной сизигии или сизигического отношения «активного человеческого начала (личного) с воплощенною в социальном духовно-телесном организме всеединою идеей». Соловьев ни на минуту не забывает, что речь здесь идет все время о половой любви. «Требуется прежде всего, чтобы мы относились к социальной и всемирной сфере как к действительному живому существу, с которым мы, никогда не сливаясь до безразличия, находимся в самом тесном и полном взаимодействии». Подтверждение перенесения эротических отношений на вершину человеческого бытия Соловьев находит в Библии: «В Библии города, страны, народ Израильский, а затем и все возрожденное человечество или вселенская церковь представляются в образе женских индивидуальностей, и это не есть простая метафора (курсив мой.—А. К.}» . Но ведь нельзя же буквально, а не метафорически уподобить отношение Христа к Церкви отношению мужа к жене и приписать ему эротический характер. Соловьев следует здесь традиции «брачной мистики. Но «брачная мистика» сочеталась у Соловьева с другой составляющей западной мистической традиции — «мистикой глубины».
Огромный интерес представляет само понятие, венчающее «любовную философию» Соловьева, — понятие «сизигия». Соловьев употребляет слово «сизигия», делая подстрочную оговорку: «Я принужден ввести это новое выражение, не находя в существующей терминологии другого, лучшего. Замечу, что гностики употребляли слово «сизигия» в другом смысле и что вообще употребление еретиками известного термина еще не делает его еретическим».
Смысл сизигии у Соловьева— этот термин обозначает отношение человеческой личности и общественной сферы в софийном, преображенном состоянии человечества. Но сизигическая любовь у Соловьева — вершина половой любви, а к тому же это по преимуществу любовь обожествляющая, перерождающая, связывающая со всеобщей истиной: «сила же этого духовно-телесного творчества в человеке есть только превращение, или обращение внутрь, той самой творческой силы, которая в природе, будучи обращена наружу, производит дурную бесконечность физического размножения организмов».
Для Соловьева деторождение не есть дело половой любви, и «совпадение сильной любовной страсти с успешным деторождением есть только случайность», сама страсть оказывается «мечтой, временно овладевающей нашим существом и исчезающей, не перейдя ни в какое дело». Брак, достоинство которого Соловьев признает, является для него лишь серединным, третьим путем эроса. В нем человек отвергает свою «непосредственную животность и берет норму разума. Выше него — аскетизм, но есть путь выше аскезы, выше любви ангельской, это сизигический путь, «совершенный и окончательный путь истинно перерождающей и обожествляющей любви, предметом которой является перерожденная телесность, добытая богочеловеческим подвигом. Императив такой любви — не чреда непрерывных порождений, а победа над смертью.
Из «Смысла любви» очевидно, что половой акт и размножение для Соловьева не тождественны и как понятия не взаимозаменимы (что естественно); речь идет у него именно о зле деторождения, впрочем, зле не абсолютном, а сопряженном с добром.
Интересно, что в ранней версии любовной философии у Соловьева уже складывается некоторое философское предубеждение против брака. Развивая свою идею о восходящей и нисходящей любви в главе «О трех степенях любви» монологической части, он говорит об избранниках человеческого рода, которые не могут найти земную женщину в качестве объекта восходящей любви, «однако если эта любовь необходима для морального совершенства, то ее объект не может быть смертной женщиной, им должна быть богиня, то есть женский дух низшего порядка» . Соррентийский диалог лишь подтверждает эту идею эротической сублимации: «Среди избранников первого порядка один находится в наиболее интимной связи с Софией и является великим жрецом человечества». Диалог завершается на том, что «семья является низшей ступенью социальной лестницы, и индивиды, находящиеся на высших ступенях, не могут обладать семьей в собственном смысле» . Брак отменяется здесь не аскезой безбрачия и монашеством, ибо никто не запрещает жрецу любить земных женщин нисходящей любовью. Феноменология соловьевского письма в «Смысле любви» показывает сходство некоторых образов с гностической религиозной поэзией: «добрую весть из потерянного рая,— весть о возможности его возвращения, мы принимаем за приглашение окончательно натурализоваться в земле изгнания, поскорее вступить в полное и потомственное владение своим маленьким участком со всеми его волчцами и терниями»
Своеобразие соловьевской философии любви — в причудливом, может быть, до конца не осознанном им парадоксе: платоновское отношение к телу как гробнице души, неподлинному, укорененному во зле и косной материи началу, многократно усиленное впоследствии раннехристианским гностицизмом и перешедшее отчасти и в европейское христианство, развивавшееся в рамках унаследованных у античности культурных форм, вступает в конфликт с собственно христианским изначальным отношением, осуждающим не тело, но грех во плоти, и чающем сохранить и преобразить телесность для вечности.
Несомненно, что и Соловьев занимает скептическую позицию в отношении брака и рождения, руководствуясь не этическими или не только этическими соображениями, но и метафизическими основаниями. Проблематика «Смысла любви» лежит в поле тех проблем рождения и брака, которые были поставлены в раннехристианском заочном споре Климента с Маркионом, выразившим две крайние позиции христианства в вопросе о половой любви и браке. Брак и рождение как средство богопознания — или же брак как начало смерти, «нравственная могила любви».